Текст книги "Украли солнце"

Автор книги: Татьяна Успенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

– Думаю, нельзя. Абсолютно ничего из того, что и как вы делаете, принять не могу, не согласна с вашей моделью общества. Но предлагать вам свою смысла не имеет. Думаю, вы не изменитесь, – добавила она мягко. – И я тоже. Можете убить меня, изменить – нет.

– А когда-нибудь, пусть не сегодня, ты смогла бы полюбить меня?

Всеми силами он пытается сейчас удержать в себе маленького мальчика, жалеющего мать, избитую отцом, жалеющего кошку, убитую отцом. Каким добрым он был тогда и, наверное, такой он понравился бы Магдалине!

– Не знаю. – Магдалина долго молчала. Наконец заговорила: – Странный у нас получается разговор, очень откровенный. Хочу, чтобы вы знали. Много лет я люблю одного человека. Это он и его отец научили меня понимать и меня самоё и то, что происходит. – Она говорит, как бы жалея о том, что не может полюбить его, Будимирова! – Он живёт тяжёлую жизнь. Хочет помочь людям.

– А если он умрёт, ты всё равно не полюбишь меня? – жёстко спросил Будимиров.

Она пожала плечами.

– А почему бы вам не полюбить другую женщину?!

Он удивился.

– Меня никогда не интересовали женщины. Ты – первая. Вряд ли подобное, ну вот это всё, – он махнул рукой, – может повториться.

Магдалина засмеялась.

– И он у меня единственный. Всё, конечно, бывает в жизни, но, думаю, я не смогу полюбить никого другого. Впрочем, мы с вами в одинаковом положении – он не любит меня.

– Тебя?!

Лицо её было очень печально.

– Если бы любил, позвал бы меня к себе, и мы бы с вами не встретились, я бы всегда, каждую секунду, была рядом с ним. Мы не виделись очень много лет.

Она снова пошла и шла легко, будто земли не касалась. А он еле ноги волочил. Ещё минуту назад полный надежд на неизведанную жизнь, на обновление, на радость, сейчас он стал беднее самого бедного и несчастнее самого несчастного. От отчаяния, от незнакомой острой боли, которую не умел перенести, сказал:

– Ну хорошо, ты не любишь меня, он не любит тебя, а почему бы нам не провести эксперимент?

– Я же говорю, вы любите эксперименты! – Магдалина повернулась к нему, и снова беспамятно он смотрел в её облитое лунным светом лицо и на волосы, которые полоскал в воздухе ветер. – Я знаю, вы любите эксперименты, – повторила она.

– Пока ты сама не захочешь, я не трону тебя, но поедем со мной, чтобы вместе есть, вместе лететь в самолёте, вместе… – Он запнулся, сказал решительно: – Попробуем. Я разрешу тебе присутствовать на советах, буду прислушиваться к твоему мнению. Ты постараешься понять меня, я – тебя. Может, и не приму твою точку зрения, но очень постараюсь понять! Мы заключим с тобой договор.

– В самом деле будете прислушиваться к моим словам, и я смогу хоть кому-нибудь помочь?

Он понял, почему его так тянет к ней. Для Магдалины смысл жизни в чём-то другом, чем для него, она видит и чувствует то, чего не видит, не чувствует и не понимает он. И так доверчиво относится к нему, что ей даже в голову не приходит, как легко совершить над ней насилие!

– Ничего не обещаю, – честно говорит он. – Но я попробую учесть твою точку зрения.

– Но если вы сделаете так, как попрошу я, получится совсем другое правление.

– Посмотрим. Я попробую. Ты согласна?

Она смотрела на него задумчиво, ему показалось, с симпатией. Лился лунный свет по её лицу. Он чувствовал, она не договаривает главного, того, что делает её не похожей ни на кого, поднимает над всеми и – над ним.

– Ты согласна поехать со мной? – спросил он нетерпеливо. Ещё какое-то мгновение она помедлила и сказала – «Да». – Я пойду к матери, ждать врача. А ты собирайся. Учителя сюда найдём. И школу построим новую, как обещал. И восстановлю электричество, как было при графе. И дома починю. Ведь это наша с тобой общая родина, Магдалина, правда?

Сказал и продолжал стоять. А потом снова они пошли, словно какая сила не хотела разлучать их. Ступили в рощу.

Глава восьмая

В двенадцать лет – обрыв жизни.

Несмотря на обещания, данные тётке и дядьке, он взболтан, как яйцо: хочет драться непонятно с кем, хочет добраться до тайн, которые от него скрывают. В храме кто-то говорит с ним. Человек распят на кресте. Каждую минуту нужно контролировать себя: что можно сказать, что нельзя… Мать молчит.

Никак не получается уснуть. Спит мама. Спит Любим. Тихо Джулиан выбирается из кровати, выскальзывает из комнаты и дома. Сегодня, сейчас ему нужна тётка. Она ничего не объяснила ему. Лишь выудила обещание терпеть и молчать в школе. Пусть скажет, что сделать, чтобы уснуть.

С детства слияние запахов, цветов, звуков во что-то общее, чего он не мог понять, трепало его изнутри, как лихорадка, вихрем крутило в нём чувства и строчки. И сейчас, очутившись в степи, как губка, он вбирает в себя усыпанное звёздами, высветленное луной небо, запахи, шорохи, стрёкот невидимого мира, и сам становится частью его. И жажда познать тайну этого мира и того, что происходит в нём самом, несёт его над степью, подносит к роще, где степь и деревья вместе, и бросает в накалённую стихию голосов. Один – тёткин, второй – незнакомый, мужской, буром въедается в праздничную ночь:

– Ты, правда, поедешь со мной? И выйдешь за меня замуж?

– Поеду. – Голос тётки печален, но наэлектризован, звенит, – А насчёт «замуж»… я же вам сказала: поговорим позже. Я вас не видела много лет. Из села никогда не выезжала. Должна же сначала разобраться в том, что вы в нашем государстве понаделали! Выполните ли свои обещания, смогу ли помогать людям? Смогу ли выжить…

Сам Будимиров?!

Джулиан спрятался за дерево. Голоса приближались.

– Я своё слово держу. Я серьёзный человек. Но сколько времени тебе надо? Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж как можно скорее. – Тётка молчит. – Это твоё «нет»? Или ты обдумываешь мои слова.

– Я обдумываю ваши слова. И, как только буду готова, отвечу. Дайте мне месяц, хорошо?

– Моей воли нет, когда я рядом с тобой. Пока будешь думать, я должен переварить то, что ты мне наговорила. За сотую часть сказанного тобой я жестоко наказываю.

– Весьма вероятно, мне тоже уготована эта участь.

Будимиров какое-то время молчал, а потом сказал:

– Нет, Магдалина. Ты… благодаря тебе… никогда ничего подобного я не испытывал. Во мне хозяйничает кто-то другой, совсем не я. Он видит твои звёзды, слышит столько звуков… хочет понять, как всё это сливается в единое целое. Он хочет помочь людям. Он умеет прощать. Он очень сожалеет о том, что нет в живых графа и Адриана. Если бы сейчас вернуть…

– Спасибо, – тихо говорит, наконец, Мага.

– Тебе спасибо за то, что я узнал себя другого, вот же он… живёт. Никак не могу понять, откуда этот другой во мне взялся. Я ведь из всей жизни в селе только свою злобу и помню.

– Почему только злобу? Разве на вас не действовало обаяние графа? Вы забыли, какой он был добрый? И к вам! Он очень любил вас! Я помню.

– Сильно действовало. Иногда так хотелось подойти к нему… Бежал от него. А сам обеими руками удерживал в себе это желание… пытался донести до дома, а там… Тебя били когда-нибудь до синевы, держали на коленях по полночи? – Он резко оборвал себя, сказал едва слышно: – Не хочу об этом. Сейчас нет во мне злобы. Хочу подержать в себе такого, которого ты из меня вызволила. И тебе никогда ничего плохого не угрожает, даже если не захочешь… Спасибо тебе за эти странные чувства.

– Вы говорили, вы хотели посидеть рядом с вашей мамой? Вы столько лет её не видели! Найдите для неё добрые слова!

– Да, да! Пойдём, я ещё раз провожу тебя. Никак не могу расстаться… вдруг ты приснилась? Но ты права… надо идти к матери, помочь ей…

Они пошли обратно – к дому тётки и дядьки. Голоса звучали всё тише, и, наконец, их совсем забили треск, писк невидимых обитателей степного мира, бессонных и активных ночью. А он на подгибающихся ногах поспешил домой. Нет, не может тётка бросить их с Любимом! Как тогда жить?

В полной темноте на цыпочках подошёл к своей кровати, упал ничком, накрыл голову подушкой, чтобы заглушить настырные голоса, повторяющие одно и то же.

«Не может она бросить нас!» – прорывался мольбой сквозь них. Но голоса звучали всё громче. И вдруг пропали.

Глава девятая

Долго он стоял под её окнами, а потом долго и медленно шёл по степи. А потом сидел, прижавшись спиной к дереву, в роще, посаженной графом Гурским.

Зачем расстрелял графа? Он всегда так был добр! И Адриан ничего не сделал ему плохого! В лунном свете дробятся листьями их лица. В ушах звучит Магдалинино «да»!

«Да», «да»… – трещат цикады. Но Будимиров знает: это «да» не победа, договор, подписанный на время противниками. Между ним и Магдалиной – граница, через которую не перейти. И ещё неизвестно, чем кончится попытка совместно решать государственные дела, сумеет ли он отказаться от власти, к которой привык и без которой ещё вчера не представлял себе жизни. «Да» Магдалины и граф Гурский – в связи. Лунный свет шарит в прошлом. Маленький мальчик лежит избитый. И прямо из детства словно возносится в воздух. Уцепиться не за что, и под ним – пропасть, в которую в любой миг он рухнет! «Мама» – позвал он ту, из детства, молодую, так сильно жалевшую его!

Вскочил и чуть не бегом бросился домой. В дом ворвался. Позвал «Мама!» Склонился над ней.

Перед ним незнакомая старуха. Непривычно потянулась рука к материным волосам, слипшимся и серым, – погладить, испугался незнакомого порыва, отдёрнул руку.

– Сейчас к тебе прилетят врачи, мама, – с удовольствием повторял он позабытое слово, будто ещё можно было вернуть ту, что прижимала его к груди, смотрела на него со сцены любящими глазами. – Они вылечат тебя. И я увезу тебя с собой, и буду заботиться о тебе. Буду разговаривать с тобой, попрошу тебя ответить на все мои вопросы. И попробую загладить свою вину. Постараюсь дать тебе всё, что недодал. Прости меня, мама. Открой глаза, скажи, что ты слышишь меня.

Но мать не открыла глаз ему навстречу. Впадины их казались глубокими чёрными ямами.

– Мама! Я пришёл к тебе один. Скажи, что ты хотела сказать. – Синие губы тесно сомкнуты. – Мама!

Всё-таки неумело провёл рукой по волосам. И дотронулся до лица. И отдёрнул руку – он пришёл слишком поздно.

Вспышка. Как в фильме. Отец швырнул его на койку, стал бить вожжами. Мать закричала, кинулась под вожжи, закрыла его своим телом. Отец отшвырнул её и теперь хлестал их обоих. Мать выскользнула из-под вожжей, подхватила его на руки и побежала к двери. Отец бил, не разбирая, и попал ей по щеке. Хлынула кровь, щека вспухла.

В тот раз ей удалось вырваться из дома. Она пробежала совсем немного и осела на землю, крепко прижимая его к груди.

– Мальчик мой, несчастный мой, – повторяла бессчётно мать, а на него капали слёзы и кровь с её щеки. И волосы, лёгкие, пышные, касались лица. И запах… ромашек.

Сейчас он видит её глаза. И лишь сейчас, через пальцы ощущая холод её отмучившегося тела, понимает, какой необыкновенной красотой она была одарена и как много выстрадала!

Словно материна боль проникла в него, он чувствует её муку: горло скрутила, душит.

Ни разу не защитил мать! Убивал отца, защищая себя, не её. От отца заразился злобой, и сквозь неё, разместившуюся между ним и матерью, не мог видеть материных мук. Сейчас смотрит в те её глаза, и её боль затопляет его. Он словно тот, пятилетний, когда она раз в жизни сумела защитить его. И сейчас чувствует любовь матери к себе!

Это Магдалина проявляет её лицо в миг, когда мать бросилась спасать его, в миг, когда со школьной сцены смотрит на него любовью, в миг, когда в последний раз отец поднял на него руку. Мать крикнула: «Берегись!» Отец подскочил сзади с топором в руках. Её «берегись» спасло его, погубило отца. Будимиров поднырнул под отца, свалил его и вырвал топор.

В ту минуту оборвалась последняя нить связи с матерью – никогда больше он не встретился с ней!

Как получилось, что она превратилась в старуху за такой короткий срок?

Магдалина склонила его над матерью. И крушит его безразличие к ней, листая и листая увиденные картинки, озвучивая её голос.

Всё-таки они вернулись в ту ночь домой, и отец так потрудился над матерью, что она не могла встать с постели два дня.

Вот она, безответная материнская любовь к нему: взгляды издалека, робкие мольбы не становиться злым, а когда нет отца, жаркие её руки, рвущийся шёпот: «сыночек!» И запах ромашек.

Это Магдалина заставляет его увидеть то, чего не видел тогда: рисует мать молодой и красивой, любящей и несчастной.

Почему отец так ненавидел мать и его? Изначально так относился к матери, или мать что-то сделала такое, за что он возненавидел её? Какую тайну унесла с собой? О своей вине или вине отца? Почему так просила отправить из дома охранников?

Иссякала минутами и часами ночь.

А когда совсем рассвело, Будимиров снял руку с материной щеки, рассечённой вожжами, и вышел из дома.

Надо позвать Григория и Магдалину, без них он не справится, и телохранителей, чтобы помогли с похоронами. Еды на поминки, он понял, здесь не достать.

Жалость к матери – острое чувство. Она попросила, он не отослал охранников, не нашёл для неё ни одного доброго слова. Он всё трогал грудь, не понимая, что в нём такое происходит. Никогда не вставал на место другого человека. А тут чувствует хрупкость своей матери, хрупкость Магдалины, и словно они обе в нём поселились.

Глава десятая

Джулиан ещё толком не проснулся – услышал голос тётки:

– Забежала по дороге, умерла Марта.

Мама тут же откликнулась:

– И жалеть не должна, родила убийцу, а жалко её. Странно.

– У меня к тебе трудный разговор, сядь. Пожалуйста, постарайся понять. Ты знаешь, ты мне сестра, и вся моя жизнь связана с твоей.

– Что случилось? – пролепетала мать.

– Хочу принести себя в жертву.

– Ты решила погибнуть?!

– С одной стороны, да. С другой, только я могу попробовать спасти всех… Я уезжаю с Будимировым.

– С кем?!

Тётка коротко рассказала о приезде Будимирова, его странном состоянии и странном отношении к ней, повторила то, что Джулиан подслушал вчера. Он боялся дышать, обнаружить себя.

– Только не молчи, Саша. Хочу остановить его жестокость. Ещё вчера это звучало бы несуразно, сегодня, после того, что услышала, после того, как увидела… у него было доброе лицо! Улыбка, глаза… напомнили Адриана, – осторожный голос Магдалины. – Скажи хоть слово. Не веришь, что смогу изменить? Или боишься за меня? Или боишься, что мы с тобой расстаёмся?

И вдруг мать заплакала.

Никогда не плакала. Чуть не кинулся утешать…

– Успокойся, родная. Есть шанс изменить… Вдруг сумею убедить… кому-то помочь… вернуть людям Бога.

– Не сумеешь, – едва выговорила мать. – Погибнешь тоже. Или пропадёшь, как Адрюша. Где он? Ещё и без тебя…

Джулиан скорее угадывал слова, чем слышал. Давно уже он стоял у двери и дрожал. Впервые обнажаются перед ним чувства матери. Кто такой Адрюша?

– Обещаю, найду Адрюшу, – бормочет тётка. – Сразу напишу. Прости меня. Не я, то кто… единственный шанс остановить… спасти… – бормочет, как беспомощный ребёнок. – Нужно срочно идти. Забегу перед отъездом.

– Он убьёт тебя… как убил всех…

– А может, наконец, очнёшься и попытаешься что-нибудь сделать со своей жизнью, как-то помочь мальчикам? Ты раньше была сильная!

– Что, Магда, могу?!

Ещё долго после ухода тётки мать горько плакала, а он малодушно отсиживался в своей комнате.

Мать была на работе, когда тётка пришла проститься с ним отдельно, с Любимом отдельно. Совсем на себя не похожа: неуверенная улыбка, озноб… Хотела обнять его, он не дался.

– Я с тобой всегда, – сказала. – Постарайся не забывать наших разговоров, сохранить внутри нашу с тобой жизнь.

– Почему ты меня бросаешь? – спросил угрюмо.

– Не бросаю. Никогда не брошу. На время должна уехать. Хочу помочь…

– Кому? – перебил он, прекрасно зная – кому.

Но тётка не сказала громких слов, она сказала:

– Тебе. Только я могу помочь тебе.

– Зачем же тогда от меня уезжать? Ты здесь помогаешь мне!

– Всё, что могла тебе объяснить, объяснила. Здесь не спасу!

И ему стало стыдно. Зачем мучает её? Не может она сказать то, что он услышал ночью. И как смеет мешать ей?

– У тебя две задачи: любой ценой сбереги мать, брата и Григория, оставляю их на тебя, и не растворись в болоте: сохрани своё «я». – Не поцеловала, не обняла, лишь коснулась пальцами его щеки и выбежала из дома.

…Похороны собрали людей с обоих сёл. Мало кто шёл к старухе, много лет пролежавшей в своей берлоге, шли – под приказом охранников – выразить любовь к Будимирову.

Процессия молча двигалась к кладбищу, молча возвращалась к дому Будимирова. Люди стояли чуть не по стойке «смирно» вокруг накрытых для них столов, расставленных в несколько рядов перед домом.

Будимиров произнёс благодарственную речь.

Ничего зверского в его лице нет. Улыбается детской улыбкой. И глаза чистые, как вода в их речке.

– Пожалуйста, ешьте, – сказал Будимиров. Бережно взяв Магу под локоть, повёл к машине, где уже сидел за рулём дядька. Машина медленно двинулась по дороге.

Сейчас зайдёт Мага в самолёт, и всё! Чтобы не видеть, как самолёт с его Магой взлетит, поспешил домой.

Мать на похороны не ходила. Сидела, пригнувшись к коленям. Сел рядом, обнял её. Для него непривычное ощущение – быть сильнее кого-то.

– Мам, пожалуйста, – стал осторожно подбирать слова, – поверь: Мага что-то сделает такое, что всё изменит к лучшему, и вернётся к нам. Только нужно совсем немного потерпеть. – Он гладил выпирающие лопатки матери. – Не бойся, я с тобой. Я знаю, у тебя много горя. Я знаю, ты потеряла надежду, – он нарочно выбрал это слово, а не слова «любимых людей», – но надежда всегда должна оставаться, даже когда кругом так плохо… Мам, пожалуйста, не бойся, – повторил, – я с тобой, и Любим с тобой, и Григорий. И Мага вернётся. Вот увидишь!

Часть четвёртая
Хочу быть матерью для всех!
И чёрная дыра

Глава первая

Чёрная дыра. Второй раз ухнул в неё Будимиров, когда ему было за тридцать. Несправедливо. И когда меньше всего ожидал. Когда расслабился. Когда поверил, что, наконец, начинается его настоящая жизнь, когда признал в другом человека.

Чувство родства – неожиданное, новое. Вдруг перестало существовать «я», явилось «мы»: вместе выбирали участок для могилы, вместе готовили поминки, вместе разговаривали с людьми. За эти несколько дней он привык зависимо взглядывать на Магдалину – как реагирует она?

Рядом с ним она летела в самолёте, рассказывала о матери: как та выступала в их театре, какие роли играла, как искала его – всюду письма рассылала, как слегла после расстрела графа – не захотела больше жить.

В городе он сначала пытался утешить и развлечь её. Интуиция подсказала, что может ей понравиться, и стал знакомить её с Интернетом, компьютером, электронными книжками. Её удивление вызывало в нём восторг. В порыве радости он был готов и тайны управления раскрыть. Магдалина отрезвила его:

– Почему вы не подарите это всем?

Он не понял и ждал разъяснений. Но она больше ни о чём не спросила. Сказала:

– Вы обещали познакомить меня с жизнью людей.

– Зачем тебе рутина? Хочешь, покажу город науки? Со всей страны я собрал учёных в одно место. Проводятся исследования неизлечимых болезней, психики…

– А где их семьи?

– Чьи?

– Учёных.

– При чём тут семьи? – не понял он.

– Но ведь учёные – живые…

– Они служат государству. Работают на него.

– Но им нужна и личная жизнь. Тогда работать они будут во много раз лучше, если их любимые будут с ними!

– Ты имеешь в виду жён?

– И детей. И родителей. – Магдалина смотрела в окно.

– Ты хочешь?! Я прикажу. – Нажал кнопку, и вспыхнуло на экране лицо Варламова. – Немедленно доставить учёным их семьи.

– Простите? Как…

– Выполняй приказание. Доложи о результатах. – Он отключил испуганное лицо. – Я никогда не думал об этом. Человек всегда один…

– Смотря какой человек…

– Ты всё поворачиваешь незнакомой мне стороной, – усмехнулся он. – Это даже интересно! Посмотрим, как теперь они будут работать… Почему не хочешь пройтись по лабораториям? А вечером премьера спектакля Восхваления!

– Вы обещали показать мне жизнь людей.

– Хорошо. Пообедаем и поедем, если так хочешь!

И всё-таки он не повёз её на фабрику и завод, стал знакомить с тем, что, по его разумению, могло ей понравиться: с проспектами, дворцами, жилыми комплексами.

– Разве не величественно, не монументально это?! – допытывался он. Она не отвечала, отрешённо смотрела на уходящие вверх галереи стадионов, массивные, на века выделанные двери, расписные стены многоэтажных домов. Пытался поймать взгляд, не мог. – Представляешь, меня не будет, а стадион и дворец останутся жить на века! – Хотел похвастаться, а получилось: оправдывается. Попытался представить себе, как воспринимает его создания она, не смог.

В детстве, помнит, мучили тайны. Как туча зарождается, куда исчезает, как человек думает, дышит? Это похоже на чесотку: чешешь, раздираешь кожу до крови, а всё равно чешется и раздражает. С годами жажда понять «как», «почему» таяла и совсем пропала, когда он бежал из дома. И вот снова явилась – тем же чувством: немедленно понять и, наконец, выйти из напряжения, которое держит в неудобной позе вопросительного знака. Но сегодняшнее состояние и отличалось от детского: эта жажда сделала его чутким уловителем чувств Магдалины. В сидящей рядом с ним в лимузине женщине – все его рассветы и планы… он так хочет объяснить это ей, порадовать её и косноязычно говорит: «Тебе дарю». Ему жарко, и его знобит. Он сам плохо понимает, что же он ей дарит?! Дома, страну или себя самого – вместе с неожиданной, пробудившейся жаждой открыть тайны?!

– Смотри, дворец талантов! Танцы, песни, декламация, вязание-вышивание, полезные поделки… Зайдём?

Она кивнула.

Мальчиком бежал он впереди, распахивая перед ней массивные двери, за спиной ощущая плюющийся искрами огонь.

– Это – цех моделей.

Ступив в него, она вздрогнула.

Что удивило её? Или раздражило? Один из самых любимых его цехов, его гордость: много людей в одном зале, все вместе!

– Здесь мы создаём модели наших будущих кораблей, самолётов и рассылаем по всей стране. Я усовершенствовал, смотри, каждый делает одну деталь. В другом зале – сборка. Собирают блоками. Это очень удобно.

– А вы захотели бы? – сказала первые слова за долгий день Магдалина.

– Что? – не понял он их.

– Это добровольно? – не отвечая, задала новый вопрос.

– Что? – спросил. И тут же понял, о чём она. – Конечно, добровольно. Хочешь, делай модели, хочешь, пой, танцуй.

– А если не хочу?

– Чего?

– Петь, танцевать, делать модели. Добровольно или обязательно я должна проявить, как вы говорите, свой «талант»?

Это же очевидно: человек, кроме работы, должен интересоваться чем-то ещё. Опять вывернула всё шиворот-навыворот!

– А вы захотели бы? – повторила Магдалина.

– Что «захотели бы»? – машинально переспросил, не уяснив для себя, в чём же вышла ошибка с талантами?

– Изо дня в день всё своё свободное время делать киль или борт? Второй рабочий день? Чем ваша «самодеятельность» отличается от тупой и тяжкой работы на фабрике или заводе?

– Что ты такое говоришь?! – удивился он. – Это прекрасный отдых.

Магдалина кивнула.

– Лишь в одной мелочи. На фабриках и заводах, как я думаю, сыро или душно, мрачно, а здесь – тепло и светло. В остальном – то же рабство. Вглядитесь в лица!

– Что ты такое говоришь?! Ты ошибаешься! Пойдём! Я тебе покажу! – засуетился он, обиженный на неё, чуть не бегом стал подниматься на следующий этаж. – Я тебе докажу. Сама увидишь. – Распахнул дверь в зал. – Смотри!

На сцене стоял хор.

Слова песни звучали чётко, каждое отдельно: вождь сплачивает народы и ведёт их к светлому будущему, люди любят петь и смеяться…

– Как поют! С каким подъёмом! Посмотри, какие вдохновенные лица! Разве им не нравится?! Ну-ка, скажи?!

Магдалина напряжённо переводила взгляд с лица на лицо.

– Видишь, улыбаются. Они довольны. Разве нет?

– А они всегда поют только хором?

– Конечно! – поспешил ответить, не заметив подвоха. – Признаюсь тебе, это ностальгия по нашим с тобой праздникам. Граф любил, когда все вместе поют. С детства люблю, когда все вместе поют.

– Не так, – грустно сказала она. – И не такие песни.

– Все вместе пели, – упрямо повторил он. – Я помню. Я возродил наши с тобой традиции.

– Убил.

Неожиданно Магдалина идёт к сцене. Длинная юбка, такой ни у кого не видел, скрывает шаги, кажется: Магдалина плывёт. Хочет подойти к поющим, значит, приняла то, что он создал.

– Как вас зовут? – Скорее догадывается он, чем слышит. – Где вы работаете? Что привело вас в хор? Какую песню больше всего любите?

Ответов не слышит и не видит, к кому обращается Магдалина. Лишь её видит и слышит. Вот из толпы она выводит за руку худенькую девушку с косой на груди.

– Пожалуйста, спойте ту песню, которая нравится вам больше других.

Девушка смотрит на дирижёра, тот отводит глаза.

– Я не могу. – Девушка смотрит на Будимирова. Он идёт к ним.

– Надеюсь, вы разрешите?! – спрашивает его Магдалина.

– Конечно! – спешит он выполнить её просьбу. Он плохо понимает, что происходит, понимает лишь одно: ей чего-то хочется, и пусть будет так, как ей хочется.

– Видите, можно. Пойте.

И та поёт.

Так может петь только Магдалина. Это она и поёт! На её лице отражается всё, о чём говорится в песне: об исчезнувшем любимом, о ветре, который, один, мечется по пустыне. Магдалина поёт о себе? Или о нём, если бы он вдруг остался без неё?! Костью в глотке – жёсткий воздух. Брошен. С каждым словом он тает, истекает кровью – уходят из него силы. Как жить, зачем, если он останется один?! Последний звук.

Тишина, в которой не по себе.

Он хочет спросить «Ты не исчезнешь, не бросишь меня одного?» и нем под её взглядом. Спрашивает она:

– Вы слышали? Любимый исчез. Лишь работа.

Она говорит ему. Он больше не один. Незнакомое чувство.

– Можно, они будут петь не только хором?

Он кивает. Он согласен со всем, что она говорит. Он разрешает всё, о чём она просит. Пусть будет так, как хочет она.

Они идут из зала рядом, плечом к плечу, и его плечо горит.

– Главное – человек, – её голос. – Каждый – особый.

Может, Магдалина права?!

– Я не хочу ехать в машине, хочу пешком.

И они идут под солнцем. Никого в мире. Он и она. И речка. Быстрая, шумная, струится по городу наискосок, среди домов вырывается движением, непослушанием. Она не в стиле города. Но к ней по рыже-зелёному склону сбегает Магдалина. Смеётся. Никогда не слышал, как она смеётся. Словно ребёнок. Захлёбываясь. Сбросила туфли, подхватила юбку, вошла в воду.

– Живая, – говорит.

Он не понимает, о чём она. Она брызгается ногами и руками. А потом, босая, смеющаяся, идёт к нему. Щурится от солнца, морщит нос, спрашивает:

– Почему вы не повели меня на фабрики и на заводы?

– Думаю, тебе не понравятся условия там, не захотел тебя расстраивать, хотел радовать, – честно говорит он.

– Я тут, – она махнула рукой на речку, – радуюсь, а они, не разгибаясь, целый день… во тьме, сырости или жаре.

Она морщит нос. Она щурится.

Она хочет, чтобы он улучшил им условия? Разве ему трудно? У него есть Ярикин и Варламов, и ещё много ярикиных и варламовых. Вызвать, приказать… Оказывается, совсем не трудно выполнять её желания! Только пусть ходит босиком, смеётся, морщит нос, ладонями гладит траву и рыжую землю склона.

– Я улучшу им условия, – обещает он ей. Ощущает странную невесомость. – А ты говорила, в городе я сразу изменюсь. Как видишь, я такой же, как дома. И чувствую то же.

– Не спешите, – говорит она. – Мы здесь всего несколько дней. Вы ещё изменитесь…

Вполне вероятно, её предсказания и сбылись бы – в привычной обстановке расслабленность прошла бы и обещание советоваться с ней осталось обещанием, если б не это её, странное, поведение, усугубляющее любопытство к ней и чувство родства. Буквально физически он ощущал непостижимую связь с ней и не мог, вернее, не хотел утерять на четвёртом десятке обретённое неодиночество. Интуитивно чувствовал, она считает главным совсем не то, что он, и помимо воли повторял её рассказ о сеятеле, втянувший его в детскую память добра, и мельком ею брошенные слова: «слепой вождь слепых». Впервые в жизни он зависел от другого человека и жадно вглядывался в Магдалину, пытаясь уловить малейшие изменения в её состоянии, и придумать, как снова вызвать её, замолчавшую, на разговор.

Они обедали, когда позвонил Ярикин.

Сидеть друг против друга, совсем вдвоём, есть одну и ту же еду, делиться с Магдалиной своими планами… Он ли это обещает – улучшит условия на предприятиях и в шахтах, разрешит добровольное участие в кружках?!

Ярикин сказал: не хотел беспокоить – такое горе, но раскрыт заговор, а преступники вот уже несколько дней молчат.

Находись Будимиров в нормальном состоянии, сначала пригласил бы её на заседание экономического совета, но… новизна не знакомых ранее чувств, жажда разделить с Магдалиной каждое мгновение своей жизни, её загадочность совсем затмили разум, он не нашёл ничего лучшего как повести её на допрос. «Я покажу тебе моего врага. Сама увидишь, кто подрывает основы государства. Хочу всё вместе!» – объяснил он свой порыв.

Повёл её не по сверкающим залам и коридорам своей резиденции, а путём подземным, соединяющим его квартиру с «сердцем» цитадели – тайной канцелярией. В узком светлом туннеле он защищён от любых опасностей!

Кабинет полутёмен, узок, похож на гроб. Стены скользки и серы. Небольшое окно на север. Слева – пыточная. Справа – пыточная. Раньше гордился этими совершенными камерами, теперь соседство их вызвало чувство досады. Чёрт бы побрал этого Ярикина, решившего провести допрос здесь!

Когда-то, несколько лет назад, Будимиров побывал на одном из процессов самого демократического государства мира и перенял манеру поведения обвинителей и защитников. Спектакли стал устраивать по всем правилам: вёл «расследование» дружелюбно, отеческим тоном, как бы проникаясь судьбой преступника, внимательно слушал оправдания. Приговор «расстрелять» или «десять лет строгого режима» воспринимался подсудимым как противоестественный, невозможный!

Порой и хотел бы пощадить того или иного диверсанта, заговорщика, раскаявшегося и готового из последних сил работать на благо государства, но щадить было нельзя по политическим соображениям: мягкотелость дурно влияет на народ и на соратников тоже! Что делать, вези свой тяжкий воз как положено.