Текст книги "Украли солнце"
Автор книги: Татьяна Успенская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 34 страниц)
Глава двенадцатая
Заснула под утро и, словно ударили её, проснулась. Тяжёлые веки падали на глаза, как когда-то у старика Назарова.
При чём тут Назаров? Почему вдруг сейчас проснулась с его именем?
Но тут же поняла: не с Назаровым, что-то случилось с Джулем.
А при чём тут Назаров?
Зажгла свет и увидела: Назаров стоит в дверях.
– Что случилось?!
Веки тяжело нависли над глазами. Огромным усилием она удерживала глаза открытыми.
– Что случилось, Стасик?
Он ещё потоптался немного у двери и, осторожно ступая, словно боялся испачкать чистые полы, подошёл, сел на стул.
– Меня к тебе прислал Влад.
– Что случилось? – теряя голос, еле прошептала. Села в постели, натянув одеяло до подбородка.
Проснулась Алина. И тоже почему-то шёпотом спросила:
– Что случилось? С папой?
Джин уставился на Назарова своими яркими глазами.
– Влад сторожит Джуля много часов. Спрашивает, что делать? А если Джуля уже переправили наверх?
– Ничего не понимаю. Разве он не дома? Отвернись Стасик, – попросила она. Поспешно оделась.
– Мама, я с тобой! – Не дожидаясь согласия, Алина тоже оделась. Джин подскочил к её ноге.
Куда она бежит? К Владу? Ночью? Да их в любую минуту арестуют!
– Мама, ты куда? – Магдалина остановилась. – Мы идём к папе, – строго говорит Алина, – и он скажет, как поступить! – Алина берёт её за руку, тянет к дверце лифта.
Магдалина приходит в себя.
– Стасик, пожалуйста, скажи Владиму: Адриан решит как надо! – эхом повторила за дочерью. – И отнеси мальчику поесть, пожалуйста. А потом приди к нам. – Зуб на зуб не попадал, она говорила, как косноязычная.
Адриан не спал. Ходил из конца в конец комнаты. На диване сидел Поль. Алина передала то, что сказал Назаров. Апостол выслушал и без сил опустился рядом с Полем.
Вскоре пришёл Назаров.
– Влад попросил Ганю прийти на рассвете с указаниями. Он приведёт Джуля к нам, если тот появится.
– Тебе нужно идти домой, – сказал ей Адриан.
– Папа, вам с Полем нужно хоть немного поспать, а то ты не выдержишь. Пожалуйста.
Адриан кивнул, проводил их до двери.
– Если узнаете что-то вы, пусть кто-нибудь придёт ко мне. Узнаю я, пришлю Кору. В самом деле, давайте все поспим. Надо быть в форме. А если его уже переправили к Будимирову? Прости меня, пожалуйста, – сказал он ей. Обнял Алину.
– Ведь он сразу узнает мальчика: те же глаза, те же волосы! – прошептала она в ухо мужу.
– Мы изменили ему внешность, – успокоил её Адриан. – Надели очки, волосы и ресницы покрасили в стойкую краску, тюбик у него всегда с собой подкрашивать корни!
Удивлённо прислушиваются к разговору Алина и Поль.
– Но у него же всё в порядке с глазами!
– Пустышки притемнили.
– Когда-нибудь он снимет очки.
– Не велено.
– Смешная игра… – Она прижала Алину к себе.
От Алины с самого рождения исходит надежда. И в её маленькой жизни наверняка есть разочарования и страхи, но первый луч восходящего в их степи солнца, наполненная добром каждая секунда – в её поднятом к Магдалине лице. И сейчас, несмотря на удивление перед непонятным разговором родителей, надежда. Алина прижимает к себе Джина. Спрашивает:
– Он ведь жив, правда ведь?! Он должен вернуться!
Но Алинин оптимизм не сработал. Джулиан не вернулся ни в ту ночь, ни через неделю, ни через месяц.
Владим прячет глаза.
– Это я виноват. Я должен был уговорить его не ходить в тот дом, я же видел, куда он пришёл!
– Что ты мог сделать?! – горестно говорит Магдалина. – Против Будимирова у нас пока нет силы.
– Это мы ещё посмотрим! – Владим поспешил уйти.
Что он задумал?
Она продолжала жить привычной жизнью – одновременно оказывалась сразу в нескольких местах, так же ловила настроения и нужды людей, так же вела все дела, во все мелочи входила, так же сидела на концертах и на лекциях. Но что-то в ней сломалось: словно не она всё это делала!
Часть восьмая
Меня можно купить?
Глава первая
Давний сон – два потока: светлый и чёрный. И тут же оба тонут в журчащей воде женского голоса:
– И мы растворены в траве, в снеге, в небе. Мы легки и чисты. Мы парим в розовой дымке. Мы живём для наслаждения.
Когда на мгновение голос умолкает, сами собой раскрываются глаза. Широкая тахта, ковры, кресла, зеркала, вделанные в стены шкафы – всё удобно и умыто солнечным светом. Запах – приторный. Духов, лекарства? Не всё ли равно, если его подхватывает и несёт тёплый поток.
– Твои стихи мудры. Они рождают в нас лучшие чувства. Так давай вместе любить людей, делать им добро, служить им. Этим ты и будешь служить нам. – Геля полулежит на тахте, волосы её струятся по плечу и груди. Необыкновенная жизнь качает его, как на волнах, влечёт в тот мир, куда он так хотел попасть! Вот он, верхний этаж! Умиротворение. Покой.
– Да, да, – кивает он Геле. – Людям. Служить. Я готов. Я хочу служить людям. – Он произносит слова, но не понимает их смысла, живо лишь наслаждение тела, сознание отключилось. – Ты – волшебница, – говорит он.
– Я тебя только увидела… с той минуты вижу лишь тебя. Ты неподражаем в любви. Мне так хорошо с тобой! Мой царь!
Джулиан дрожит, жадно впивается ртом в её рот, срывает с неё платье.
А потом Геля снова поит его вином, кормит, подкладывает дичь и овощи, орехи и невиданные фрукты.
– Ешь! Ты так худ, рёбра торчат!
Он хочет благодарить её за сочувствие, но постоянный голод, невкусная еда развили в нём жадность: он хватает то один кусок, то другой, запихивает в рот, почти не жуя, глотает и не может наесться. А когда набил живот, совсем разомлел, и уже не осталось сил произнести хоть слово.
Время остановилось. Он сыт, отмыт, обласкан жасминными, шалфейными ваннами, отогрет солнечным теплом, и ничего не нужно ему, кроме Гели. И не хочет он разбираться в том, куда Геля уходит и что делает днём.
В один из обычных солнечных дней Геля говорит:
– Мне очень жаль тебя, но ничего не поделаешь: труба зовёт. Хочу признаться в небольшой лжи: не своей волей вызвала я тебя. У нас так много врагов! Ты должен спасти нас. Мы так много думаем о народе. Придумали прекрасное Учреждение, в котором все сыты, все имеют жильё, всем обеспечено здоровье. Об остальных тоже заботимся: создаём лечебницы, прачечные, детские сады. Народ же не любит нас, осмеливается бороться с нами, ставит под угрозу нашу жизнь.
Ничего не понял он из того, что она сказала. Не интересуют его лечебницы и детские сады, о которых болтает Геля. Его интересует, какое новое блюдо подадут сегодня на обед, что покажут в кино, гладиаторский бой или концерт он увидит на экране во всю стену. Интересует, как сегодня поведёт себя Геля во время близости.
Геля таит в себе неожиданности, каждый раз она другая. Но всегда ему с ней хорошо. И никуда он не хочет идти.
– Смотри на меня! – просит сейчас. – Щурься! Ты опоила меня зельем.
– Откуда ты знаешь, что я опоила тебя зельем? – неожиданно трезво удивилась она и стала оправдываться. – Как же я должна была поступить?! Не опои, разве ты остался бы со мной? – Она закрыла ладонью рот. – Глупый язык. Вечно я всё порчу Я опоила тебя любовью, а ты, дурачок, поверил, что это – зелье. Ну, хватит болтать, собирайся, нам пора. Ты будешь послушен?! – спрашивает она тревожно. – Не подведёшь меня? Ты должен отработать то, что уже получил. – Он не понимает, о чём она. – У каждого мужчины должны быть какие-то дела в жизни. Правда? – Она берёт его под руку, подводит к лифту, лифт поднимает их на последний этаж.
Небо и они. В небе солнце. Не успел наглядеться на голубое небо, как рядом с ними приземлился самолёт. Лёгкий, совсем игрушечный, подлетел неслышно, как птица. Крылья – мягкие, как у птиц. Удобная лестница, похожая на крыльцо дома. Через мгновение они уже в самолёте. Мягки кресла. Ласкова, ненавязчива музыка. Он первый раз летит в самолёте.
На крышах – самолёты, деревья, клумбы, скамейки, столики. Гуляют и едят тут?
Не успел насладиться полётом, как приземлились. И сразу перед ними – молодой человек, в тёмном, обтягивающем костюме, с подносом, на котором – бокалы с соком.
– Пей, Джулиан, клубничный! – А когда он выпивает, Геля подводит его к широкой двери, которая тут же гостеприимно распахивается перед ними.
Сад. Белые яблони. Первозданная трава. На ней – не знакомые ему звери и птицы. Громадные, разноцветные бабочки. Фонтаны и бассейны. Голубое озерцо. Плывут розовые и белые птицы, похожие на лебедей.
Он совсем позабыл о траве и птицах, яблонях и живой воде. Родное село мелькнуло на стене Гелиной квартиры и погасло. Сейчас память вызвала на траву Степаниду, но тут же подъехала машинка с подносом, на котором – плавки и полотенца. «Хочешь поплавать?» – голос Гели. Степанида пропала, осталось лишь ощущение неловкости от мимолетного воспоминания. Он мотает головой. Геля за руку куда-то ведёт его. Музыка не заглушает птиц, кажется, от земли поднимается. Да это не музыка, это голоса травы, света. По песчаной дорожке подошли к дому. Шатром прикрывает его конусообразная резная крыша. Первый этаж – в широких окнах, через которые не видно, что делается внутри, они отражают окружающий мир.
Просторен холл. И всё розовое: кушетки, столики, кресла. Солнечный свет чуть притушён портьерами. В ковре утопают ноги. Обстановка побогаче, чем у Гели.
Их встречает мужчина в белом костюме. Волосы приглажены, блестят. От крыльев носа к губам – морщины. Мешки под глазами. Щёки чуть обвисшие. Где-то видел этого человека! Где? Когда?
– Я привела к тебе гения эпохи. – Преданно глядит Геля на мужчину, ласкает его голосом.
– Этого дяденьку, – мужчина ткнул себя в грудь, – зовут Адриан Будимиров. А ты, как я понимаю, Джулиан Клепик. – Будимиров хлопнул его по плечу, Джулиан присел.
Будимиров?! Где он слышал это имя?
Булькает в желудке клубничный сок, выпитый залпом.
Смутно помнит, в какой-то прошлой, далёкой отсюда жизни он хотел убить Будимирова. Сейчас же не находит в себе никакой агрессии, лишь с любопытством вглядывается в спортивного, подтянутого человека. В нём нет ничего дурного.
– Я думаю, нам надо познакомиться более основательно. – Не успел вымолвить этих слов, как, словно по мановению волшебной палочки, посреди зала раскинулся стол. Джулиан закрутил головой, никого не увидел: стол явился сам, и блюда сами подплыли к нему и расставились на нём.
– Где же те, кто принёс всё это? – спросил заикаясь.
Геля рассмеялась, а Будимиров сказал:
– Присаживайся.
Вошли в зал два человека – в таких же белых, как и Будимиров, костюмах, похожие друг на друга и на Будимирова.
– Советник по экономике – Варламов, советник по нашим внутренним делам – Ярикин, – представляет их ему Будимиров. – Садись, Клепик, еда ждёт едока. – Варламов и Ярикин эхом повторяют: «Садись, Клепик, еда ждёт едока». – Я горд, что принимаю великого поэта! «Я горд, что принимаю великого поэта» – эхом Ярикин и Варламов. В воздухе разлит дурманящий запах не то цветов, не то мёда. – Чудеса только начинаются. Но всё тайное, к сожалению, всегда становится явным. Узнаешь и про скатерть-самобранку, и про мои университеты.
То, что Ярикин и Варламов повторяют за Будимировым, оказывает неожиданное действие: слова как бы вбиваются в мозг. «Политический университет» – это революции и войны, цари и короли. «Литературный» – Шекспир и Достоевский, Брехт, Камю. Имена смутно знакомые.
– Главное, Клепик, – духовная жизнь, а не живот, – засмеялся Будимиров, кивнув на богатый стол. Следом засмеялся Ярикин, мелким, кашляющим смешком. И Варламов закхекал, как благодушный гусь. – Ты волен выбрать себе занятие. Мои советники помогут тебе во всём. – Советники встают и кланяются ему. – Только прикажи им. Занятие определяет стоимость человека. Самое трудное: пережить власть, богатство и сохранить себя. – Он снова, ни к месту, засмеялся. Ярикин запоздало захихикал, а Варламов не успел.
Будимиров удивлённо взглянул на него, сказал равнодушно:
– Освобождаю. – И снова повернулся к Джулиану. – Бери с меня пример, я имею всё, что только можно иметь.
Ярикин с Варламовым больше не повторяли за Будимировым, а Варламов съёжился, потерял свой лоск и вальяжность.
– Но я работаю над собой. Ем немного. Голод и холод – испытание духа и предтеча появления великих идеалов, вот я и не разрешаю себе стать сытым. Накопишь лишний вес и перестанешь слышать пульс своего народа. А мне нужно всё видеть и слышать, ибо я живу для народа, стараюсь для него восемнадцать часов в сутки с небольшими перерывами на отдых. Без отдыха нельзя, теряешь силы. Сплю мало. Мне достаточно четырёх часов, чтобы чувствовать себя бодрым. – Голос Будимирова прорывается через шорох набегающих волн, через музыку. – Дай человеку есть от пуза, спать до опухания, бездельничать, он быстро превратится в свинью! Что это я разболтался?
За что он хотел убить Будимирова? Очень трудно, наверное, заботиться о народе и окорачивать себя!
– Но всё-таки иногда есть нужно. Давай-ка!
– Я сыт. – Ему, в самом деле, кажется, он сыт лишь от одного вида еды – такого разнообразия не видел даже у Гели. А с Гелей что-то случилось. Уселась не с ним рядом, с Будимировым, что-то жарко шепчет в самое ухо, играет глазами, улыбается так, как совсем недавно улыбалась ему, а на него даже не смотрит. Кровь прилила к лицу, ослепила.
– Геля! – крикнул. – Иди сюда. Ты что?
– Ну пойди, пойди к мальчику, – усмехнулся Будимиров. – Видишь, мальчик нервничает, зачем расстраивать его?
Какое отношение Геля имеет к Будимирову? Геля принадлежит ему! Должна смотреть на него, слушать его, делать то, чего хочет он. Послушно Геля пересела к нему, прижалась, спросила:
– Ну что ты будешь есть?
– Я думаю, нам пора выпить, – сказал Будимиров. И тут же бутылка с вином покорно наклонилась над рюмкой, а Джулиан уставился на неё: сама подскочила, сама наклонилась! Протянул руку и нащупал на ней пальцы. Он вскрикнул.
– Успокойся, мальчик. Да, слуги! Не знаю, как тебя, меня вид чужих людей крайне раздражает, – говорит Будимиров. – Портит аппетит. Я привык к удобствам.
– А они нас видят? – спросил заикаясь.
– Видят.
– А разве вас не раздражает, что они видят вас и слышат то, что вы говорите?
– Они ничего не слышат, – сказал холодно Будимиров. – Им надеваются специальные шлемы, чтобы не слышали.
– А как же они выполняют приказы?
Снова Будимиров покровительственно усмехнулся. «И чего он всё время усмехается?» – раздражённо подумал Джулиан.
– Нужно разлить вино, дотрагиваюсь до этой, – Будимиров показал ему фишки, лежащие под рукой. – Нужно рыбу, до этой. Сигнал идёт под шлем. Привыкай, мальчик. Человек должен жить удобно. Удобства сильно облегчают жизнь.
Что-то неприятное шевельнулось в душе: ведь тот, в шлеме, тоже человек, не робот же! Но Геля коснулась душистой ладонью его щеки, и мысль исчезла.
– Выпьем! – повторил Будимиров.
– Я не пью. Я хочу жить долго и быть здоровым. Я берегу здоровье. – Он сам удивился, почему вдруг чужому человеку открыл свои тайные мысли?
А Будимиров посмотрел на него очень серьёзно.
– Как я уже сообщил, я тоже берегу своё здоровье. Это довольно важная деталь в твоей биографии, сильно поможет мне. Твоё здоровье только улучшится. В бутылях эликсир жизни. Он очищает кровь, прибавляет мужскую силу. – Будимиров подмигнул ему. – Ты пока молод. Но и в молодости, когда устаёшь, нужно помочь организму! Вот и давай укрепляй свои способности. Я слышал, ты парень не промах, понимаешь толк в жизни. Ну, об этом потом. Сначала выпьем за твой талант и твою будущую славу. Я обещаю тебе славу. Я обещаю тебе всё, чего только не пожелает твоя душа.
По телу разлилось наслаждение.
– Повторим?!
Всё нравится ему в Будимирове. Ум в глазах, просторный лоб. Даже чуть обвисшие щёки не портят его.
Ясна и легка голова, зорко зрение, отпечатывает каждое движение, каждый взгляд присутствующих, почему же ему кажется, что он спит и присутствующие снятся?! Они едят. И он ест. А потом сидит в глубоком кресле. А в другом конце зала Геля и Будимиров. Но это почему-то сейчас его не беспокоит, он покачивается на волнах, в музыке, перед глазами порхают птицы.
И вдруг возле него оказывается… его дядька. Смутно помнит, когда-то, много веков назад, был у него дядька. Имя его знает: Григорий, Гиша. Как нужен был ему дядька в то время! Встревоженный памятью, рванулся вскочить, произнести «Гиша», но тот взглядом остановил, сел рядом.
– Здравствуй, – шепчет ему в ухо Григорий, влажный шёпот щекочет ухо. Значит, в самом деле, Григорий тут есть? – Слушай, сынок: ты – сын графа и внук графа. Выдай улыбку. Видишь, я изо всех сил стараюсь изобразить веселье. Будимиров хочет использовать тебя… Мама верит: ты выстоишь!
Он грезит с открытыми глазами! Пытается пробиться к тому, что слышит, но сквозь плавное кружение предметов и людей не может. Снится ему дядька с его словами. Вон Геля с Будимировым, вон сласти и вина. Теперь это его жизнь. А при чём тут дядька? Упоминание о матери вызвало неловкость. Была мать. Сквозь туман: синие жилы на руках, равнодушный голос: «Всё отняли!» А может, тоже приснилась?
– Кто – графский сын и внук? – спрашивает, чтобы удостовериться: Григорий снится!
– Ты, сынок!
Галиматья какая-то!
Лысина как зеркало – лампочки потолка отражает, и кажется: на голове у дядьки горит бесчисленное число лампочек. Будимиров, Геля, сановники улыбаются. Им нравится, что Григорий мучает его? Или свои разговоры ведут?
Возникает ощущение опасности. Откуда-то он знает: всех графов расстреляли. По приказу… Будимирова? И если он – графский сын… И если Будимиров узнает об этом… Липкая испарина. Произнеси дядька хоть слово громко, и Будимиров перестанет улыбаться, к стенке его поставит.
– А я, сынок, никого не мучил, всем давал жить.
Шёпот Григория заглушает музыку. Звучат подробности, которых во сне не бывает: приметы быта в Братскую войну, имена односельчан, разговоры с родителями мамы.
– Знаешь, где спрятал твоих родителей, когда Будимиров уничтожил маминых? Рядом с будимировской матерью! Только мама отождествляла её с Будимировым. Сколько раз мы с сестрой говорили ей: Марта – человек особый, сама жертва. Не слушала. Марта хотела помочь с вами, мама не разрешила. От одиночества и стыда перед людьми Марта и легла умирать.
Джулиан совсем ослабел. Скажи Григорий хоть слово громко, и пропала жизнь! К языку подбегают сладкие, подобострастные слова «В самом деле, Гиша, про тебя никто плохо не говорил, только хватит теребить прошлое, не хочу ничего знать», а с языка не срываются, одеревенел язык.
– Он, сынок, через тебя хочет узнать имена людей, ты уж, пожалуйста, будь поосторожнее! Один раз я сплоховал, сынок, признаюсь: не успел твоего отца спасти. Убили его в спину, сынок. Тоже проделки будимировских людей! Не верь, сынок, ему. А мама твоя фактически умерла вместе с Игнатом! – Григорий тяжело вздохнул.
– Говоря всё это на виду у Будимирова, чего хочешь? Чтобы меня расстреляли? – дрожащим голосом спросил Джулиан.
Лампочки на голове Григория сияют, глаза – Магины. Много времени промолчал, сказал наконец:
– Предупредить тебя решил, чтобы не попался! А ему, – Григорий кивнул в сторону Будимирова, – скажу: уговаривал тебя служить ему! Может, хочешь, упрошу маму сюда вызвать? Увидев тебя, может, она оживёт?! А следом за ней и я. Не бойся, я не предам тебя!
Им поднесли вино. Он послушно выпил. И сразу пропали стол с яствами. И люди пропали. Его качает колыбель-люлька, он в самом деле спит.
А проснулся в зале под куполом. Свет – отовсюду. Кресла принимают форму тела. В креслах – люди. Он растёкся по креслу. Чем-то его опоили. Он опять засыпает. Ему снится, или жужжат пчёлы? Сладкие запахи незнакомых растений щекочут ноздри. Вокруг альпийские луга. Крупные цветы распускаются прямо на глазах. Необыкновенны расцветки, формы.
– Особой породы козы пасутся на этих высокогорных лугах, – низкий женский голос. И тут же дыхание и запахи коз тёплыми облачками касаются его лица. Протяни руки и погладь мягкую шёрстку. Доверчиво подлетают птицы. – Тут живут особые виды птиц и овец, такие не встречаются больше нигде! – Голос рассказывает, как выводятся, какую пользу приносят.
Пропадают луга. Над залом – ночное небо, крупные звёзды. Холод вечности.
– Земля погибнет в огне ядерной реакции из-за глупости и невежества людей, – тонкий мальчишеский голос. – Спастись удастся немногим. Эти немногие переселятся на другие планеты. Но и гибель Земли не образумит их, войны перенесутся в космос. – Межпланетные корабли плывут навстречу друг другу, плюются огнём, взрываясь, вспыхивают яркими цветами, рассыпаются в искры. Долго ещё искры светятся во мраке. – Если хотите жить, – на высокой ноте голос мальчишки, – забудьте о ядерной энергии. Не думайте, что её открыла лишь наша цивилизация. О расщеплении ядра знали и две тысячи лет назад, но тогда правители были умные: запретили и уничтожили все расчёты, убили учёных, открывших тайны той энергии, забвению предали великое открытие ради того, чтобы жила Земля. – Ледяная вечность умерщвляет клетку за клеткой. – Жить хотят все, – говорит мальчик. – Да будет жизнь!
– Мы попали в джунгли, – медоточивый мужской голос. – Перед вами лианы, банановые и манговые деревья.
С ветки на ветку скачут обезьяны. Он смотрит в глаза пантере, льву и не боится их: они же на экране! Но если бы и настоящие, пусть бы даже рычали, они – живая жизнь!
Будимиров кладёт руку на его плечо.
– Ты готов? – спрашивает добрым голосом. – Сегодняшние лекции закончены. Теперь твоя очередь. Иди.
Красивая девушка берёт его за руку, выводит на сцену.
Сытно внутри – обед не успел разбрестись по телу, тянет лечь. Откормленные, красиво одетые люди, сидящие в зале, почему-то похожи друг на друга: то ли все в родстве, то ли выражение лиц у всех одинаковое. Смотрят на него. Григорий что-то говорит Будимирову. «А вдруг о том, что я графский сын и внук?» – Он втягивает голову в плечи. Тут же вспоминает: Будимиров велел читать стихи! Но стихов в нём нет, он чересчур сыт. «Будимиров велел», – тормошит его трезвая клетка. Нельзя ослушаться, – чувствует он. Будимиров говорил: живёт для народа. А что значит – для народа? Джулиан призывает на помощь воображение.
Строчки всё-таки явились: о белых цветах яблонь, о прозрачной воде. Но чего-то в них не хватает, и яблони, и вода оторваны от чего-то главного, строчки как лакированные. Вопреки желанию, в стихи вторгается вкусная еда. Разделить с ним её и радость бытия он приглашает зверей и бабочек. Словами рисует плод, что подносит ко рту. Слова звучат сами по себе, отстранённые от него. Несмотря на таящийся ещё в нём страх перед звёздными войнами и концом жизни, ни потрясений, ни страха в его стихах нет, потому что нет их в том мире, в котором он очутился и в котором Будимиров предлагает ему жить: голубеет небо, солнце сияет, цветут сады.
Гром оваций – после каждого стихотворения. И овации, и крики копятся в нём, как монеты в мешке скряги, раздувают гордостью: он раздаётся вширь, голова откидывается назад. Да он сейчас лопнет от гордости! Замолкают овации. Секундная тишина взрывается его голосом, и на всех стенах – громадный он, лоснящийся сытостью. Восторги людей действуют на него как эликсир жизни. Он упивается незапрещённой славой, любовью народа: на просторной сцене праздничного зала всем виден! Именно это ему и нужно: он будет жить для сидящих в этом зале, его стихи – им. И у него снова есть дядька! Хлопает и сияет больше всех!
– Ты превзошёл мои ожидания, – сказал ему Будимиров. – Дарю тебе самолёт, дачу на берегу моря. За талант полагается платить. Ты услаждаешь меня, я услаждаю тебя! – Григорий подмигнул Джулиану. Его весёлая лысина качнулась в такт движению. – А ещё я прощаю тебя. Ты не пойдёшь на площадь отрекаться от прежних стихов, ограничишься малым наказанием.
Окатило ледяной водой: он знает этот голос! Но почему голос сопряжён со страхом? Ночной Визитёр – Будимиров?
Зазвучала музыка, свет погас, вспыхнул экран, пошли титры. Ерунда. Примерещилось. Вот же он вынырнул в новую жизнь! И дядька здесь.
Мужчина и женщина о чём-то спорят. Начал следить за происходящим с того мгновения, как они очутились вдвоём в комнате. Оба долго раздеваются. Полуголые, долго целуются. Срываются последние одежды, и вдруг при всех происходит близость в самых разнообразных вариантах. Это же возможно лишь наедине между двумя людьми! Джулиан закрыл глаза, а они сами раскрылись и жадно следят за происходящим.
Будимиров хихикает, Геля прерывисто дышит, как во время их близости. Не помнит как, вдруг они очутились в особняке на коврах. Геля полуодета, Будимиров идёт к ней пошатывающейся походкой, с полуулыбкой, странной и неприятной.
– Мальчику тоже нужно доставить удовольствие! – последние слова, что он слышит, и в тот же миг оказывается в голубой комнате, с голубыми коврами и портьерами, а на тахте лежит, сверкая чистой наготой, похожая на Гелю женщина.
– Иди ко мне, – зовёт она. – Я так жду тебя! Я так устала без тебя! Ты – мой единственный.
Джулиан не рассмотрел её толком. Не в фильме, с ним – происходившее на экране!
Очнулся на золотом песке. Спал не спал? Тела не чувствует. Волны набегают на берег. На волнах покачивается белое судно, с зонтом вместо паруса, скользит, как в танце, то в одну сторону, то в другую. Кажется, и он покачивается волной и скользит в танце. Он уже видел такое судно. Да, его показывал Визитёр! А в саду, заросшем и цветущем, яркими красками сверкает дом. Он видел его – на стене своей комнаты.
– Нравится?
Джулиан вздрагивает. Перед ним – Будимиров. Чисто выбрит, одет с иголочки, в жёлтый, с блёстками, костюм.
– Откуда вы взялись? – не очень вежливо спрашивает, но тут же прикусывает язык: а откуда когда-то взялся в его комнате Визитёр? Осколок памяти: ночь, пытка страхом.
– С сессии. Решал государственные проблемы. Оставил министров и советников грызться между собой. Отдохну и обратно. Ты понял? Это – твоя дача. Принимай нас, хозяин, мы хотим чаю. Для чая ты должен нажать вот эту кнопку на пульте. Вот проспекты с профессиями и развлечениями. Хочешь стать дипломатом во Франции? Конквистадором? Королём Англии? Разбойником на большой дороге? Цицероном? Хочешь попасть в любую книгу героем: Д'Артаньяном, Жаном Вальжаном? Или изучить японский язык? Никаких усилий от тебя не потребуется: во сне твой мозг сфотографирует нужную информацию! А хочешь, займись политикой, софистикой, к твоим услугам будут специалисты и вся современная информация. И это лишь сотая доля того, чем мы располагаем и что могу предложить тебе.
– Ну где же чай? – капризно спрашивает Геля. – К чаю хочу тарталетку с паштетом.
Его дача! Что ему одному делать в таком громадном доме?
Всё розовое: лица Гели и Будимирова, стены и пол его дачи, скатерть на столе. Какой замечательный цвет: розовый!
– Что за «сессия»? – спрашивает осторожно.
В каком-то уголке памяти будоражащая точка: интерес к общественным проблемам.
– Игра, мальчик. Всё в жизни игра, и у взрослых дядей больше игр, чем у детей, так как дяди ни на что другое не способны, как только играть. Самая увлекательная: политика. Политическая игра – самая остроумная и интригующая!
Что-то беспокоит его. Он пытается вспомнить. Было в его жизни или во сне? Мелькают лица в крови. Туши с червями. Нет, не помнит. Кто он? Как жил до этого мгновения? Григорий сказал: он – графский сын и графский внук. Приснилось или в самом деле так? К чему-то его обязывает происхождение. Кодексы чести, незыблемые законы: «не предай», «не убий»! Откуда их знает? Никто ничего такого никогда не говорил. Не обидь. И снова «не предай». Приснилось. Помнит всё чётко лишь с того мига, как встретился с Гелей. Но ведь до встречи с Гелей он жил?! Туши с червями, кровь на плитах, согнувшаяся до пола мама, худенькая, улыбающаяся девчонка на молодой траве. Ну же, помоги! – молит он неизвестно кого. – Дай вспомнить!
– У тебя есть вкус, девочка. В самом деле, замечательное изобретение, – нахваливает Будимиров тарталетки. – Правда, мне больше нравятся с сыром. Но и эти очень даже ничего. А ты почему не ешь? Задумался? Порой надо и задуматься. Только не перегружай извилины. Много думать – вредно. И опасно. Ну, ребятки, мне пора. Труба зовёт. Сегодня подготовка к конгрессу. Придётся поиграть.
– А как живёт Варламов? – спросил неожиданно для себя Джулиан.
– В опале Варламов, проходит наказание. Последнее предупреждение. – Будимиров усмехнулся. – Язык дан, чтобы держать его за зубами, а голова – чтобы думать и понимать ситуации. Так-то, детки. – И он исчез, словно его не было.
– Ну, решил, как жить дальше? – Геля сладко потянулась, коснулась его руки.
И он сразу позабыл обо всём. И чай, и тарталетки, и Геля, и сам воздух что-то делают с ним такое, чтобы он ничего не помнил. Есть только удовольствие. Значит, остальное и не нужно.
Он погрузился в развлечения и в радость, перепутавшие день с ночью, часы с неделей…
