Текст книги "Ожидание"

Автор книги: Татьяна Каменская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

– Мама! Ма-а-а-ма! – закричала Ника что было сил.

Она завизжала громко, что бы этот удаляющийся голос вернулся к ней, не исчез, не оста-вил её здесь одну, среди нависших над ней колючек, среди звёзд, и среди пугающей ноч-ной тишины.

– Мама! Мама! Я здесь, мама! Я здесь… – кричала девочка, даже когда чьи-то руки подхватили её и прижали к себе, и когда эти же руки стали торопливо и нежно гладить её плечи, руки, голову, даже тогда она кричала и повторяла охрипшим голосом:

– Мама я здесь, я здесь мама, я здесь…

– Так девочка моя, посмотри на меня! Так, хорошо! Теперь налево, потом направо! Хо-рошо! Ты просто умница. Итак, поправляйся и не пугай больше своих родителей. Хорошо? Ты обещаешь поправиться?

Добрые глаза доктора дяди Егора, папиного друга, ласково смотрели на девочку, и она, увидев, что он улыбается, тоже улыбнулась в ответ.

– Так ты обещаешь больше не болеть?

– Обещаю! – тихо прошептала девочка.

Доктор довольно потер руки, с обожанием посмотрел на девочку, но затем, подняв вверх палец, строго произнёс:

– Ну, а пока что спи больше, и ешь хорошо. А через недельку, чтобы на речке уже ку-палась с ребятишками. Понятно? А я приду, проверю, как ты выполняешь мои предписа-ния.

И хитро улыбнувшись, доктор надавил Нике на кончик носа. Он ушёл, а девочка, по взрослому вздохнув, отвернулась к стене и закрыла глаза. Но вдруг, словно о чем-то вспомнив, она вскочила, и сев на койке стала ощупывать голову, повязанную белым платочком. В это время дверь в детскую открылась и вошла Мария. Увидев дочь, сидящую на койке с платком в руках, она грустно улыбнулась, и присев рядом, прижала острижен– ную наголо голову дочери к своей груди.

– Прости Вероника! Но мы с папой измучились выбирать колючки из твоих волос. Лег– че было состричь их, но… ты спала, и быстрей всего и аккуратней получилась именно эта прическа. Не горюй, девочка моя! – говорила мать, вытирая своей шершавой натружен-ной ладонью слёзы, бегущие из глаз дочери. – У тебя вырастут волосы ещё красивее и ещё лучше, чем прежде, вот увидишь!

– Нет! Нет! Никогда они больше не вырастут! Никогда! – рыдала девочка, уткнувшись лицом в материнскую грудь.

И кто знает, может уже тогда, эта девочка в первый раз почувствовала зависимость своей жизни от всех тех " милых" мелочей, идущих родом из детства. Кто знает!!!

Ника лежала под высокой старой урючиной, одиноко стоящей посреди огромного ого-рода. Девочка устала читать и лежала теперь, уставившись в синее небо, на проплываю-щие высоко облака. Какое это увлекательное занятие, наблюдать за ними! И чего толь-ко не увидишь в этих удивительно быстро меняющихся картинках. И всадника на коне, и бабу-Ягу со ступой, и деда Мороза с мешком подарков за спиной, и даже красавицу Васи-лису в короне, с длинной косой…

Вспомнив о своих волосах, девочка вздохнула и закрыла глаза. Прошло уже две недели, как произошел этот случай с ней. За две недели волосы немного выросли, и теперь торча-ли ежиком на макушке. Каждый день, под воротами их дома собирались толпы мальчи-шек, и какой-нибудь парламентёр, заходя с опаской во двор, кричал гнусаво:

– Тётя Мария, а Ника сегодня выйдет на улицу?

Мария в это время возилась с сепаратором, и, услышав крик, вопросительно смотрела на дочь, но, увидев испуганный взгляд, и плотно сжатые губы девочки, выходила во двор и отвечала мальчишкам печально:

– Нет, мой родной, пока Ника не пойдёт гулять.

– А почему? – канючил мальчишка, но Мария грустно улыбнувшись, отвечала:

– Скоро, скоро она выйдет. Ещё чуть-чуть поправится и выйдет.

Мать с тревогой вглядывалась в серьезное лицо своей дочери. Хорошо ещё, что она не успела устроиться на работу, а иначе Вероника была бы дома одна. Нет, одну её нельзя оставлять. Эта тревога в огромных черных глазах совсем не детская, и улыбка порой про-скальзывает на её губах совсем невесёлая. Если бы были дома старшие дочери! Но они учатся в городе, и приедут недели через две. А что тревожит это маленькое сердечко, о чем печалятся эти глаза, кто ж его знает? Мария ни о чем не спрашивает дочь. Хватит расспросов! Всё хорошо, что хорошо кончается, а грусть может быть по волосам. Ничего, это дело наживное. И поэтому не надо обращать внимания на мелочи, а лучше всего отвлечь дочь от грусти. И именно тогда Ника узнала многое о жизни, о детстве Марии, о её юности, о её любви…

Ника слушала воспоминания матери сначала словно нехотя, а затем в её глазах вспыхи-вало любопытство, и она начинала жадно расспрашивать о жизни в военные годы, о лёт-чиках, о вечерах, устраиваемых в местном доме Офицеров.

Мария родилась в Оренбуржье, в небольшом степном поселке, под грозным названием Гремучий. Шестнадцатилетней девчонкой она уехала работать в Сорочинск. Это было в 1944. Все уже знали, что скоро конец войны, и может, поэтому бравые летчики, которых в небольшом Сорочинске было немало, не раз намекали розовощекой хохотушке Марии о своих самых серьезных намерениях.

– А Чкалов? – с нетерпением спрашивала Ника, и Мария, удивленно взглянув на дочь, пожимала плечами:

– Мне было тогда десять лет, как тебе сейчас, но я помню, как многие плакали, когда по радио, у нас в посёлке объявили о его гибели…

– Он погиб? – в черных глазах девочки застыл ужас, и Мария, с тревогой посматривая на дочь, ответила запинаясь:

– Это случилось до войны. Техника была видно не слишком хороша…

– А сейчас? – быстро переспросила Ника. – Сейчас погибают летчики?

– Почти нет! – опять пожала плечами Мария. – Сейчас техника военная очень надежная, да и время мирное, слава Богу, нет войны.

И словно спохватившись, проговорила шутливо:

– Ох, Вероника, заболтала ты меня. Скоро отец придет, а ужин ещё не готов!

Отец, придя с работы, вопросительно смотрел на Марию, на дочь, а потом начинал рас-сказывать разные забавные истории, от которых Ника начинала весело смеяться. А од-нажды он шутливо сказал дочери:

– Вероника, тебе пора выходить на улицу. От солнечного света и тепла, волосы растут очень быстро, поверь мне как мужчине, который каждый месяц просто обязан посетить па-рикмахера, и который делает это постоянно. А иначе мне пришлось бы отрастить косы как у мамы, и даже научиться заплетать их…

Отец, прищурив глаза, смотрел на Нику, и она знала, что сейчас его глаза распах-нуться, и из них брызнет смех громкий, безудержный, бесшабашный. Вот сейчас, вот…

И Ника смеётся, стараясь опередить отца. Теперь они смеются все вместе: мама, отец и Ника. При этом отец показывает руками, как он заплетает косу у себя на плече. Глядя на круглую и блестящую голову отца, давным-давно лишенную пышной шевелюры, Ника отрицательно качает головой и опять весело хохочет.

Отсмеявшись, отец притягивает к себе дочь, и, склонившись к её уху, шепчет, хитро поглядывая на Марию:

– А если ты чаще будешь находиться на свежем воздухе, то никакой хандре не побе-дить тебя. Ты согласна со мной?

Ника согласно машет головой. Хотя она совсем не знает, что же это такое, хандра? Мо-жет это огромная змея, которая водится высоко в горах?

Но мама и папа улыбаются по-доброму, значит хандра – это не страшно, если чаще бы-вать на свежем воздухе и на солнышке. И вот поэтому, сразу после обеда Ника при-ходит под старую урючину, и лежит здесь на солнышке. И правда, отец как всегда оказы-вается прав. За неделю, волосы отросли почти на сантиметр и даже больше, и теперь сто-ят на макушке дыбом. Закрыв глаза платком, Ника почти засыпает, разморившись на солнышке. Но вдруг она чувствует, как кто-то трогает её за торчащие вихры волос, а затем начинает тихонько тянуть с её лица платок.

Солнце резко ударило в глаза в тот момент, когда Ника уже села на покрывало. Она сердито хотела закричать, думая, что это Сашок потешается над ней, но привыкшие к свету глаза вдруг наткнулись на улыбающееся лицо Володи.

– Здравствуй Ника!

– Здравствуй! – ответила радостно девочка, но тут, словно о чем-то вспомнив, схватила платок, и, быстро накинув на голову, повязала его, крепко затягивая узлы.

– Между прочим, ты зря завязываешь платок. Твоя новая прическа тебе очень к лицу, как сказала бы моя мама, а она в красоте толк понимает…

Девочка, опустив голову, молчала. В её глазах застыли слезы, и Володя видел и знал об этом. А ещё он знал, что сейчас говорит что-то не то этой девочке, по щекам которой уже бегут первые слезинки, и она старается незаметно стереть их ладошкой. Он взял руку девочки, на которой уже блестела первая слеза, повернул ладонью вверх, и, очерчи-вая своим пальцем на узкой ладони один круг за другим, тихо произнес:

– Когда ты была маленькой – маленькой девочкой, мы с тобой вместе варили кашу…

– Кашу? – перестав плакать, Ника удивленно вскидывает голову. – Какую кашу? Манную?

– И манную, и гречневую! – засмеялся Володя. – Ты, какую больше любишь?

– Гречневую – ответила Ника, серьезно глядя в лицо Володе.

– Будем варить гречневую!

И он, поводя пальцем по ладони девочки, стал приговаривать:

– Сорока-белобока, кашу гречневую варила, детишек кормила. Этому дала, и этому дала, а этому не дала. Ты печь не топил, дров не рубил…

Детская присказка! Она звучала совсем по другому в этом огромном саду. Черные глаза девочки смотрели с интересом на склонившегося перед ней мальчика, не сегодня – завтра который станет уже юношей, а может он и был им уже. Но для всех, и для Ники он был, прежде всего, её друг, Вовка Зоринский. Ника внимательно вглядывалась в его лицо. На длинные светлые ресницы, вздрагивающие иногда в такт присказки, на его белокурые во-лосы, зачесанные назад, как у настоящего взрослого мужчины. И вдруг она увидела на его щеке и под глазом темное пятно. Подняв руку, девочка дотронулась до щеки мальчи-ка и произнесла:

– Что это? Синяк? Ты дрался?

– Это я… нечаянно упал. – запинаясь, произнес Володя, и, вдруг он поднёс ладонь Ни-ки к своим губам, и неумело поцеловал её.

– Ты чего? – отдернула руку девочка и залилась краской.

Паренёк тоже смутился и отвернулся в сторону, но через некоторое время он произнёс:

– Ника, я пришел проститься с тобой. Завтра, рано утром я уезжаю…

– Куда? Учиться на летчика? – улыбаясь, спросила девочка.

– Откуда ты знаешь? – удивился мальчик.

– Ты же хочешь быть героем! – был ответ.

Володя смутился ещё больше, и, не глядя на девочку, произнёс:

– Ника! Я хотел бы сказать тебе важную вещь. Я хотел бы…-

– Что? – перебила его девочка, и прищурив глаза от яркого солнца, уже насмешливо

посмотрела на Володю.

Паренёк опять смутился, замолчал, и, наконец, вымолвил, видя, что девочка поднялась с покрывала и собирается уходить:

– Ника! Можно я буду писать тебе письма?

– Ты мой друг! И ты должен их мне писать! – ответила серьезно девочка, глядя в сторо-ну. Смущение Володи передалось ей тоже.

– И ещё! Можно я буду звать тебя Стрижом? Ты сама сказала, что это очень красивое прозвище.

– Стриж! Лети сюда Стриж! – произнесла девочка, и рассмеялась:– Можно! Теперь я буду

Стрижом! Ура! Я теперь Стри-иж-ж!

И она, бросив платок на грядки с картошкой, помчалась по тропинке к дому. Остановив-шись у сараев, она крикнула:

– Ты мне пиши, ладно?! Я буду ждать твои письма. Я буду их ждать! Всегда, всегда! И отвечать на них! Всегда…

Если бы знать, когда кончается один важный виток нашей жизни, и начинается дру-гой! Если бы знать, когда кончается наше милое детство и начинается вступление во взрослую жизнь. Если бы знать! Мы бы тогда не стали так доверчиво и наивно прожигать время, отпущенное на детство, или на юность. Мы бы знали цену времени! Хотя если бы, да кабы…

Если бы наш теперешний ум да опыт, да в ту юную голову… И что бы тогда вышло?

Не думали? Ну и хорошо! Поверьте, тогда у нас ничего путного не вышло бы в этой жиз-ни. Наивному детству отпущены свои деньки, а начало юности всегда так неопределенно, непонятно! И никто не застрахован от ошибок. Никто! И в том вся прелесть, гармония, осо-бенность юности! Особенность этой поры, особенность этой страницы жизни!

ГЛАВА 5.

Россия. Небольшой уральский городок.

Прошло 6 лет.

Здравствуй мой дорогой Стриж!

Поздравляю тебя с днем рождения! С твоим шестнадцатилетием! Желаю тебе быть в этот день самой прекрасной, чудесной и красивой девушкой на свете. И я знаю, что ты будешь именно такой!

Ника! Я постоянно прошу тебя выслать мне свою фотографию, но ты почему-то совсем не реагируешь на мою просьбу. И мне кажется, не хочешь этого делать! Ну, хорошо! Надеюсь, что в этот раз я, наконец, увижу тебя. За шесть лет мы, конечно, все здорово изменились, может, и не узнаем друг друга, но… Молчу, молчу, молчу…

Очень рад за Сашу. Он так хотел заниматься с животными. Кажется, профессия ветеринарного врача как раз ему по душе. Сожалею, что семейная жизнь не сложи-лась у твоих сестер. Но ведь жизнь продолжается, и у них все наладится. Будем верить в лучшее! Хочется многое вспомнить даже в письме, хочется рассказать, но…

Прости, бегу на учения, писать некогда. Но я жду от тебя писем! Не обижайся, что так мало и редко пишу. У меня что? Служба! Жив и здоров, а у вас там вся жизнь!

Пиши! Пока! Жму твою лапку и крылышко. И поздравляю тебя, вдобавок ко дню рож-дения ещё и с Женским днем 8-го Марта! Скоро ты станешь настоящей женщиной, ум-ной доброй, красивой, терпеливой и самое главное счастливой. Так будет! Я знаю!

Твой вечный друг, Володя Зоринский.

Привет и сердечные поздравления твоей маме!

Женщина лет пятидесяти, с усталым лицом, но всё ещё не лишенным привлека-тельности, прочитала письмо, и, вложив его в конверт, задумчиво уставилась в окно.

Середина марта. Скоро побегут ручьи, и весна начнет хозяйничать на земле, а пока

ещё стоит зима, иногда дуют сильные ветра и метели, и кажется, что больше никогда на эту землю не придет тепло. Так холоден и суров здесь, в России, март месяц.

Женщина погладила ладонью письмо, лежащее перед ней на столе, и улыбнулась. Глу-

пая, совсем глупая её дочь. Ей пишет письма такой парень, вот уже долгих шесть лет, а она отвечает ему через силу, почти из-под палки. Ну что за тяжелый характер.

Ишь, как мило он её зовет. Стриж! Раньше писал Стрижёнок, а сейчас, наверное, чувствует, что Ника стала совсем девушкой. Высокой и симпатичной! Хотя эта дрянная девчонка возомнила, что она уродина, и ни в какую не хочет отослать Володе свою фото-графию. Зато он прислал своих уже штук пять или шесть. Красивый парень, ничего не скажешь. Светловолосый, голубоглазый, а главное высокий. Именно такого, высокого рос-том парня, и надо её дочери. Тем более с Володей её связывает многолетняя дружба. О серьезных намерениях здесь речь не идёт, здесь речь идет о Нике.

Эти письма, как-то благотворно влияют на её дочь, которая очень изменилась, став взрослой. Её грусть граничит с отчаянием, её неверие в свою молодость и красоту, гра-ничит с недоверчивостью к людям, и ко всякому вниманию, проявленного к ней кем-либо. Странно, отчего и почему, её весёлая девочка стала такой грустной и нелюдимой…

Мария вздохнула, вспомнив, как безуспешно она пыталась поговорить с Никой о жизни, узнать, что тревожит её. О чём, или о ком она печалится? Только, что поделаешь с её дочерью. Не захотела даже слушать свою мать. И в кого она такая? Упрямая и своенравная.

Женщина опять вздохнула… Устало провела по лицу руками. После ночной смены так хочется спать. Но надо кормить хозяйство. Две свиньи, куры, собака. Да и себе на обед что-то сварить надо. Скоро Ника придет голодная со школы.

Женщина тяжело поднялась со стула, и на ходу растирая онемевшую спину, направи-лась в кухню.

Вот уже пять лет как они переехали в этот маленький уральский городок. Смерть му-жа, как обухом по голове, оглушила не только её, но, наверное, и детей. Особенно это было видно по Нике. Старшие девочки уже начали самостоятельную жизнь, а вот сын и млад-шая Ника были ещё малы.

Что-то случилось на спецзадании, что-то произошло…. Кто его знает что? Но тогда в го-рах погибло несколько милиционеров, и среди них её Антон. Смерть мужа, что-то унесла с собой из того дома. Наверное, счастье! И, в конце концов, через полтора года она уехала из Керкена сюда, в Россию. Да, конечно, всё было жалко бросать. Дом, построенный с му-жем с таким трудом, хозяйство, работу в сельском Совете, где она работала секретарь машинисткой у главы района. Ей обещали дать благоустроенную квартиру, повысить зар-плату, но она всё бросила и уехала сюда, в этот маленький грязный городок, который ма-ло изменился за тридцать лет, и в котором предстояло начинать всё сначала. Обустраи-вать дом, заводить хозяйство, идти устраиваться на работу.

Мария задумчиво осмотрелась.

Правильно ли она сделала, бросив Керкен? Кто его знает! Пути господни неисповедимы, а что про человека говорить. За эти пять лет много воды утекло. Старшие дочери остались в Казахстане. У них свои семьи, свои проблемы. Время быстро бежит. И младшая дочь уже выросла, девушкой стала, и сын нашел себе призвание. Сашок молодец, у него всё ясно и четко. Будущее распланировано наперед: учёба, работа, карьера, женитьба, и да-же дети. А вот с дочерью проблемы. Выросла настоящей дикаркой и всё у неё непонятно, неясно. Всё больше молчит, а в глазах её черных, бездонных угадывается непонятная, щемящая сердце тоска. Отчего она стала такой? Может, из-за того, что неожиданно вы-росла, ещё в пятом классе, за три месяца став длинноногой, и худой как тростинка…

Она как – будто стала стесняться себя. Хотя даже очень симпатичная, а всё твердит, что уродина! Пусть бы Володя когда-нибудь её образумил по старой дружбе. Ведь совсем пе-рестала ему писать письма, а грусти не поубавилось в её глазах, хотя порой кажется, только Володины письма делают её дочь счастливой на какое-то время, а затем вновь она грустит непонятно почему.

Что это? Любовь глупой девчонки, которая придумала себе невесть что, или это тоска по детству, по былым друзьям, по Керкену? Тогда почему бы не написать своему другу о том, что мучает тебя, если ты не можешь открыть свое сердце родной матери. Почему бы не отослать Володе свою фотографию, если он просит об этом постоянно, почему нельзя

стать проще, стать такой как в детстве, веселой и немного бесшабашной, хотя…

В таком возрасте всё претерпевает изменения, и не только организм, но и чувства, при-вычки, да и восприятие окружающего мира совсем другое…

Да, сколько раз Мария порывалась поговорить с дочерью, но что-то её останавливало. Наверное, взгляд дочери, очень строгий и серьезный. Нет, видимо, Володе не дождаться ответа от Ники. А ведь так хочется тайком отправить ему письмо с фотографией доче-ри. Но вдруг парень напишет свои впечатления о её внешности, тогда хоть из дома беги.

Нет, нет! И думать нечего! Будь что будет! Остаётся надеяться, что скоро Ника изменит-ся, повзрослеет, поумнеет, и перестанет воспринимать действительность так враждебно и недоверчиво…

Так думала женщина с усталым добрым лицом, вкладывая распечатанный конверт с письмом обратно в книгу, лежащую перед ней. Может это и грех, читать чужие письма, но Володины письма – это всё же та отдушина, где жизнь бьется тем же ключиком, что и раньше, когда они жили все рядом по соседству, в Керкене. В этом дивном Керкене, где было всё так просто и понятно…

Дверь на кухню открылась, и вошла высокая девочка – подросток, угловатая и несклад-ная, немного смешная и неуклюжая как все подростки, с тонкой шеей, с острыми лопат-ками, с длинными худыми ногами и торчащими острыми коленями, выпирающими из-под школьного платья, ставшего опять коротким, судя по рукавам. Хотя лицо де-вочки казалось несколько худым и вытянутым, но оно уже набирало округлость, как и её тело, которое казалось вот – вот претерпит изменения, довольно ощутимые и положи-тельные. Её большой рот с чувственными губами, со временем обещал превратиться да– же в красивый, но сейчас он отчаянно напоминал о том, что когда-то, на каком-то эта-пе развития, человек может быть слишком беспомощным, потому – что он так похож на желторотого птенца, выпавшего из гнезда, отчаянно старающегося защититься как от врагов, так и от друзей. Хотя может и нелепо сравнивать девочку подростка с желто-ротым птенцом, и сравнение довольно избитое, но никому не обойти это время сто-роной. Оно понятно всем, потому что каждый помнит себя в роли такого птенца, пом-нит и то отчаяние, что порой овладевало подростком, если он был хоть немного не та-кой как все. Ведь это был уже не ребёнок, но ещё и не совсем взрослый человек…

– Привет мама, как дела?

Женщина улыбнулась и приветливо произнесла:

– Всё хорошо! А у тебя?

– И у меня всё нормально! По истории пять, по русскому четыре. – серьезно ответила

девочка и прошла в свою комнату.

– Вот такие мы серьезные! – подумала женщина, глядя вслед дочери, скрывшейся за дверями спальни.

Женщина вздохнула, покачала головой, и, повернувшись к плите, стала наливать в та-релку горячий борщ.

Здравствуй Стриж, мой славный и милый друг!

Поздравляю тебя с восемнадцатилетием!

Наконец ты совершеннолетняя девушка, а это значит, что ты можешь уже выйти за-

муж. Если бы ты была согласна, то я бы первый предложил тебе свою руку и сердце.

Прости, я может, что-то не то пишу, но я поздравляю тебя, и на правах старшего друга, от чистого сердца, и даже любящего, если ты позволишь мне так выразиться, я желаю те-

Бе счастья, здоровья, и всего самого– самого прекрасного и чудесного, что только может пожелать моё сердце и мой разум…

– Его сердце! Оно глухо забронировано люком из пуленепробиваемого железа, и его

увы, не пробить никому! – задумчиво проговорила девушка, сидевшая у стола, завалено-го учебниками.

Её длинные черные волосы упали на грудь, ещё по девичьи небольшую, но уже привле-

кающую внимание красотой форм, проглядывающих в узком вырезе платья. Вздохнув, девушка резким движением откинула волосы назад, открывая приятный овал краси-вого лица, яркой примечательностью которого являлись черные как агат глаза, и тон-кие, изогнутые в изящном наклоне брови, придающие её милому личику что-то гордели-вое, и, неподступное. В тоже время что-то очень знакомое виделось, а быть может, чуди– лось в облике этой юной красавицы, ещё полностью не осознавшей силу своих чар, а от-того, так легко меняющейся в лице, от легкой досады, до ярко выраженного смущения, от которого никуда не деться, ничем не укрыться, тем более этим маленьким клочком бума-ги, вырванного из школьной тетради.

Девушка опять стала читать письмо, но через мгновение, откинув его от себя, раздра-

женно проговорила:

– Когда же он прекратит присылать свои просьбы о фотографии. Это самый глупый момент во всех его письмах.

Она скомкала письмо и запустила им в соседнюю комнату. Бумажный комочек упал на

кухонный стол прямо в большую тарелку с салатом, и девушка, вскочив, бросилась в соседнюю комнату. Схватив скомканное письмо, она бережно разгладила его на столе, вытерла тряпкой жирные пятна, и вдруг, поцеловав листочек бумаги, прижала его к щеке.

Она стояла так долго, закрыв глаза, когда вдруг на веранде хлопнула дверь, и видимо кто-то вошел. Девушка, поспешно спрятав письмо в карман своей джинсовой юбки, броси-лась в сенцы.

– По-здрав-ляем! По-здрав-ляем! – раздались дружно отрепетированные голоса, и де-

вушка весело рассмеялась. Сегодня день её рождения, и хотя она никого не ждала, но в душе надеялась, друзья не забудут про неё. Мама как всегда на дежурстве, и сегодня гуляет молодежь.

Гости, усердно поздравляя Нику, произносили красноречивые тосты на грузинский

манер. Все весело смеялись, а Ника лишь улыбалась грустной смущённой улыбкой.

Напротив неё сидел светловолосый, голубоглазый парень, которого она прежде никогда не видела. Почему-то он тревожил её. Когда он смотрел на Нику, своими удивительно яр-кими голубыми глазами она готова была вскочить из-за стола и умчаться прочь, прочь от этих глаз и от той боли, что возникала в её сердце. Почему возникала эта боль и трево-га? Наверное, потому, что светлые волосы и голубые глаза незнакомого парня напоми-нали ей о Володе.

Ника танцевала с парнем весь вечер. Он прижимал её к себе, и она думала, что это он, её Володя обнимает своего Стрижёнка, и в свою очередь, она ещё тесней прижималась к сильному горячему телу юноши. Но кончалась музыка, и, открыв глаза, Ника встречала

взгляд голубых глаз, похожих на Володины, но всё равно чужих.

Друзья уходили, дружно обнимая и целуя её на прощание. Ника откидывала назад длинные прямые волосы иссиня – черного цвета, улыбалась на их шутки и прощальные пожелания, и хотела только одного, пусть быстрее уйдут все. Она останется с Володиным письмом наедине!

– Я останусь? – услышала она мягкий ласковый голос, и увидев почти рядом голубые глаза светловолосого юноши, сначала испуганно замерла, а потом откинулась назад, почувствовав, как жесткие нетерпеливые губы впиваются в её шею.

– Володя! Неужели это возможно, Володя? – стонало её сердце, болью отзываясь на поцелуи.

Но вдруг сильные мужские руки подхватили её и понесли…

– …скоро мы встретимся. Летом, возможно, я приеду к вам. Мне надо сказать тебе, Ника, очень важную вещь… – вдруг всплыли в её памяти строки из письма, и словно оч-нувшись, она увидела над собой склонившееся лицо совсем незнакомого ей парня. Это не Володя! Нет!!!

– Уйди! – вдруг воскликнула Ника, оттолкнув от себя парня пытающегося расстегнуть ей юбку. Тот, слетев с кровати на пол, обиженно хмыкнул, и, потирая ушибленную но-

гу, пробурчал:– Ну, ты и дура!

– Уходи быстрей! Сейчас мать придет! – торопливо проговорила Ника, всовывая шапку и пальто парню в руки, и подталкивая его к двери.

– Дай хоть сапоги одеть! – ворчал тот, но девушка, торопливо вытолкав парня на крыль-цо веранды, тотчас захлопнула за ним дверь, и почему-то тут же закрыв лицо руками, зарыдала.

Она плакала долго, и когда, наконец, слезы иссякли, она умылась холодной водой, включила настольную лампу, легла в постель, расправила перед собой помятое, и уже немного потрепанное письмо, и стала читать:

…Мне надо сказать тебе, Ника, очень важную вещь. Я давно храню её у себя в ду-ше, и когда-нибудь, я должен тебе всё сказать. Покаяться!

А пока пиши мне, я очень жду твоих писем. А фотографию можешь не присылать, я скоро приеду! Я жду сюрприза…

Он приедет! Он скоро будет здесь!

Девушка, прижав письмо к груди, замерла, закрыв глаза. Сейчас можно ехать, она уже не гадкий утёнок, как три года назад, когда худая, вытянувшаяся словно камышинка, Ника боялась своего вида. Её ноги были тонкие и длинные как у страуса, а по её телу можно было изучать строение скелета человека.

Может, она и не заметила бы те перемены, что произошли с её телом, если бы однажды, гуляя с подругой, кто-то из мальчишек, сидевших у дома на скамеечке, не крикнул им вслед:

– А та, что справа, плоская как доска!

Она не обратила бы на эти слова никакого внимания, если бы не подруга. Участливо гля-нув на Нику, она спросила:

– Ты не обиделась?

– На что? – наивно спросила Ника.

– Что ты плоская как доска! – с довольным видом сообщила подруга столь "ценную ин-формацию".

С того момента прошло много лет, но Ника помнит, как всякий раз, вглядываясь в зер-кало, она искала в собственном отражении лишь одни изъяны, и каждый раз думала о том, что как это ужасно быть худой, нелепой и смешной. Зачем? Ну, зачем она стала такой? Такой уродиной! Уж лучше умереть…

Вот поэтому она не посылала Володе свою фотографию. Нике казалось, что Володя просто посмеётся над ней, и перестанет писать свои письма. А ведь в этих письмах за-ключался весь смысл её жизни. Там, далеко, кто-то любил её, любил! Это она чувство-вала, знала, и ей становилось тепло от этой мысли. Мама не в счёт. Мама есть мама! Ей положено любить своего ребенка, какой бы тот ни был. Хотя кажется, что сейчас она уже не такая страшная…

– Милый, любимый, самый лучший! – шептали её губы. – Ты скоро приедешь, скоро…

Она хотела любить, она уже выросла для любви, и это не было её виной. Ибо любовь это не только миг, это порой вся жизнь. И если любовь начинается иногда так рано, разве в том наша вина или чья либо? И не успокоиться ли, и не принять ли это волшебное чувст-во как Божью милость, тем более, что любовь эта была тоже родом из детства.

Ника поступила учиться в медицинское училище на медсестринское отделение. На вступительных экзаменах по литературе она выбрала свободную тему, «О роли современ-ной женщины в жизни нашего общества».

Ника написала сочинение так быстро, что сама поразилась той легкости, что двигала её рукой. Она писала о гордости, о смелости, о самопожертвовании женщины.

– Молодец! Пятерка заслуженная! – похвалили её в приемной комиссии, куда она при-шла узнать итоги конкурса. – Твоё сочинение отправят на литературную выставку.

Ника пожала плечами, смущенно улыбнулась. Отчего она была так красноречива на бу-маге? Отчего и почему ей было так легко и интересно писать о любви и о самопожертво-вании? Неужели она чувствует в себе это чувство, неужели она готова уже стать этой сов-ременной женщиной? Или она думала в этот момент о Володе, о его любви, о своей…

Ах, какая ерунда лезет ей в голову. Рано, ещё так рано думать о самопожертвовании. Надо выучиться, получить профессию. И поэтому, поступив в медицинское училище, Ни-ка полностью, с головой ушла в учёбу. Она так и осталась малоразговорчивой и очень серьезной девушкой. Может поэтому её выбрали комсоргом группы. Теперь она постоянно была чем-то занята: решала серьезные и менее серьёзные проблемы девчонок, устраива-ла какие-то вечера и диспуты, договаривалась с преподавателями о пересдаче конт-рольных работ, для ленивых сокурсниц, и ей мало оставалось времени на собственные личные переживания. Так прошел один год учёбы, затем начался второй, последний.

Однажды, перед началом занятий к Нике за парту подсела красивая, и может быть от-того вечно взбалмошная однокурсница Алевтина. Поводя глазами, и кокетливо взма-хивая густо накрашенными ресницами, она заговорщически произнесла:

– Хочешь комсорг узнать секрет?

– Хочу, если это и в самом деле секрет! – усмехнулась Ника.

Она не любила таких девчонок, вызывающих не только у неё, но и у других окружа-ющих людей чувство раздражения своей манерой одеваться, чрезмерно краситься, дерз-ко вести себя с преподавателя, и даже в обычном разговоре с девчонками по группе, умуд-ряться кокетливо поводить глазами, как впрочем, и сейчас.

– Сегодня я иду в военкомат, записываться в добровольцы! – выпалили Алевтина, но

тут же настороженно посмотрела на рыжеволосую девушку, склонившуюся над учебни– ком за соседним столом.

– В какие добровольцы? – не поняла Ника.

– Ты что, не знаешь о том, что война началась? – тихо захихикала довольная Алевтина, и красивым жестом кинозвезды поправила свои пышные волосы.