Текст книги "Ожидание"

Автор книги: Татьяна Каменская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

Дом, в котором живет Володя, имеет кодовую сигнализацию. Ника пошутила:

– К тебе так просто не попадешь!

– Надеюсь, что ты привыкнешь к этим мелким неудобствам! – прозвучал ответ, и Ника смущенно уставилась на загорающиеся кнопки лифта.

На восьмом этаже лифт остановился. Все вышли, и, Володя, достав ключи, бесшумно щелкнув замком, распахнул дверь.

Гера сидела в глубоком кресле и спала. Наверное, она ещё не совсем здорова, если Володя предпочел не брать её с собой на вокзал. Это и так понятно, что малейшие нагрузки всё ещё выматывают её, да и скорее всего больничный режим приучил её к полуденному отдыху.

Ника сидела перед Герой на диване и ждала, когда та проснётся. Данил куда-то ис-чез. Вероятнее всего он в комнате Славика, сына Володи. А сам Володя хлопочет на кухне.

Хрупкие, тонкие пальчики дочери лежали на подлокотнике кресла. Её бледное, худень-кое личико склонилось на небольшую подушечку, подложенную под щёку. Как измени-лась её дочь! Даже цвет волос стал более светлым, русым, или это только так кажется.

На кухне что-то упало, громко стукнувшись об пол, и Гера тотчас открыла глаза.

– Мамочка! – прошептала она, и протянула руки навстречу матери.

– Как быстро мчится время! – думала Ника, покачивая в своих объятиях вытянувшее-ся, худенькое тело своей дочери. – Давно ли я родила Герочку, а она уже стала почти взрослой девушкой…

– Почему ты не приезжала?

Этот вопрос застал врасплох Нику. Она почувствовала в нём отчаяние, слезы.

– О чём ты плачешь, девочка моя?

Она прижала Геру к груди, и стала опять покачивать её, словно маленькое дитя.

– Ты же знаешь, что я была с бабушкой. Ведь она тоже всё ещё в больнице. А Да-нил учился. Сейчас у него каникулы. И потом, мне нечего было переживать, рядом с то-бой был мой самый лучший друг и товарищ – дядя Володя!

– Папа! – вдруг убедительно произнесла Гера. – Это же мой папа! Ведь, правда?

Ника молчала. Ей почему-то стало жарко, и, стараясь расстегнуть кофту, она вспомни– ла о письме, которое пришло по почте три дня назад. Письмо для Геры! Из Германии!

– Герочка, а я тебе что-то привезла!

– Что? – очень серьёзно спросила девочка, и Ника вновь чему-то поразилась. Молча, она расстегнула карман кофты, и достала сложенный напополам конверт.

– Держи, это тебе письмо от Саши!

– От Саши! – воскликнула радостно девочка, и лицо её просияло. – Значит, он не забыл меня!

Гера схватила протянутое ей письмо, и, стала торопливо обрывать края конверта. Ника как-бы со стороны смотрела на свою дочь. Неужели нужно было расставаться почти на месяц, что – бы понять, что твой ребёнок стал уже почти взрослым, и что даже письмо это – частичка его мира, понятного только ему, но закрытого для кого-либо, и даже для родной матери.

Странно и необычно видеть, как её дочь читает с жадностью письмо от мальчика, и каким счастьем светятся её глаза, которые всего минуту назад были такими серьёзными и грустными. И что-то совсем личное, видится в них, сокровенное и глубоко интимное, что заставляет Нику в растерянности встать и идти прочь из комнаты. Но у дверей она ог-лядывается. Её дочь сидит, склонившись над письмом, и читая его, улыбается, и кажется, ничто больше не волнует её сейчас в этом мире. Ничто и никто!

– Ну, и как Гера выглядит? – весело произнёс Володя.

Он стоял у плиты в фартуке, и что-то мешал деревянной ложкой на сковороде.

– Она выглядит прекрасно! – отозвалась Ника, и, подойдя к окну, уставилась вниз, на аллею. – Я привезла ей письмо, и она читает его сейчас…

– От кого письмо? – спросил Володя, и Ника, вдруг развернувшись к нему лицом, быст-ро произнесла: – Письмо от её друга. Он живет в Германии. А когда-то жил по соседству, и оберегал Герку от мальчишек…

– Ну и что из того, что ей пишет письма мальчик! – засмеялся Володя, и пальцем про-вёл по её щеке. – Оттого у тебя испортилось настроение?

– Нет, Володя! Не только от этого! – задумчиво произнесла Ника. – Просто я вдруг уви-дела свою дочь совсем взрослой…

– Нашу дочь, нашу! – тихо произнёс Володя, перебивая Нику.

– Да, нашу! В чем-то она, копия ты! – согласилась она.

– Ну, а при чем здесь её друг, и его письма?

Весёлый тон вопроса кажется ей оскорбительным. Неужели он забыл свои письма…

– Просто эти письма до добра не доводят… Особенно, если это письма от бывших дру-зей! И я уже пожалела…

Володя остановился на полпути с ложкой, удивлённо глянул на сидевшую перед ним женщину, в чьих чёрных глазах он увидел нечто, что заставило его, выключив газовую плиту, присесть рядом.

– Ника, ты чем-то расстроена. Я вижу это с самой первой минуты нашей встречи. Пожалуйста, прошу тебя, не говори Гере ничего плохого, её нельзя волновать…

Ника удивлённо посмотрела на Володю, сердце её странно заныло, к горлу подступи-ла тошнота, и с трудом сглотнув приторный комок слюны, она медленно произнесла:

– Не пора ли нам обедать?

– Ты права! Ещё как пора! А вот и самые голодные явились… – весело произнёс Во-лодя, и, обернувшись, Ника увидела в дверях сына с игрушечным самолётом в руках, а за ним, тоненькую фигурку дочери.

ГЛАВА 48.

После обеда Володя уехал по своим делам, а в шесть часов вечера они договори-лись встретиться у сквера, расположенного неподалёку.

– Может тебе с детьми стоит сегодня побыть дома? – спросил он перед отъездом.

Вопрос Володи мог показаться самой обыкновенной заботой, но Ника лишь возмущенно фыркнула, и гордо вскинув голову, отпарировала:

– Можно подумать, мы приехали в столь дивный город для того, чтобы с восьмого эта-жа обозревать далёкие красоты. Ну, нет, дорогой Владимир Степанович, мы сейчас спус-тимся на землю, и я поведу детей по Москве! И…прошу тебя, не говори мне ни слова!

Она произнесла последнюю фразу тихо, запинаясь, не глядя Володе в лицо, словно про– сила его о чем-то важном. Он ничего не сказал, лишь только пожал ей руки, и ушёл, осторожно прикрыв за собой дверь. А она, повернувшись к зеркалу, висевшему на сте-не, усмехнулась собственному отражению, и чуть слышно произнесла:

– Ну, вот! Не об этом ли ты мечтала всю свою жизнь? Так отчего же ты в таком смятении? Что тебе ещё не так?

Она побрела в кухню, где Гера ставила на полку в шкаф посуду, а Данил, усевшись на стул, весело что-то ей рассказывал. Дочь глянула на мать, и Ника, внутренне пора-зилась, сколько невысказанных чувств выражали её чудесные голубые глаза, с мерца-ющими бликами толи затаённого смеха, толи затаённых слёз.

– Итак, друзья! Собираемся на прогулку по ближайшим окрестностям Москвы. Нас-лаждаемся красотами великого города не спеша, не торопясь, не бегая, не надоедая друг другу нытьём. Соблюдаем технику безопасности, на случай если потеряемся…

Ника видела, как заискрились весельем глаза дочери, как вспыхнули живым румян-цем её щёки, и как благодарно на глянула на брата, когда тот завопил во всю глотку:

– Герка, а спорим, что я сейчас всех обгоню по спуску с перил…

Ника с детьми, не спеша, брели по мостовой, с интересом вглядываясь в старинные дома, с кое-где облупившейся штукатуркой, отыскивая взглядом небольшие таблички на фасадах, вкратце повествующие о далёком прошлом дома, о бывших его знаменитых обитателях, давно ушедших в мир иной. Странно, отчего Ника опять чувствует трепет в душе своей, и отчего ей всё кажется, что это уже было с ней.

Да-да! Конечно, было! Когда-то давно, будучи девочкой, и учась в школе, она вместе с одноклассниками и классным руководителем приезжали в Москву на зимние каникулы. Они всем классом заработали деньги на эту поездку, работая по выходным дням в род-ном городе на ликёроводочном заводе, где клеили тару, коробки из картона. В Москве они жили в маленькой двухэтажной гостинице, без всяких удобств, в номере по пять человек. Но главное было не это, а то, в каком районе была расположена эта гостиница. Это был старый, спокойный район, с маленькими узкими улочками, и уютными небольшими дво-рами, обильно засыпанными снегом. По вечерам, все, девчонки и мальчишки играли в снежки, оглашая громким смехом вечернюю тишину улиц. А затем, они все вместе шли гулять по вечерней Москве, чтобы полюбоваться вдоволь неоновыми огнями витрин ново-годних магазинов, вереницей разноцветных огней вечерних автострад, чтобы от души набегаться вокруг новогодних елок с огромными бумажными конфетами на мохнатых ла-пах. Елки были наряжены почти в каждом дворе… Но из всего этого разнообразия удо-вольствий, Ника помнит очень ясно и четко, именно эти ощущения священного трепета, связанные с древним городом, с его старинными домами и улицами, по которым когда-то ходил Пушкин, или быть может Грибоедов…

Ника помнит, как жадно читала она таблички на облупленных домах, и как ей хоте-лось взять и убежать от шумной толпы одноклассников, чтобы в тишине, одной, побродить по этим заснеженным переулкам старой Москвы, почувствовав и восприняв в себя эти драгоценные минуты свободы. Что-бы ощутить себя частью того прошлого, тенью тех, кто когда-то жил здесь, творил, трогал руками эти двери и бстены, ходил по этим улицам, любовался коротким зимним закатом, или томился любовной грустью, сидя на скамейке небольшого старинного скверика. Услужливая память, вновь вырывает, откуда – то из своих потаённых закоулков, яркий неоновый свет ночных фонарей, рекламные огни но-вогодних витрин, сочную зелень огромных елок, с такими-же огромными красочными игрушками из цветной бумаги, и алой звездой на макушке. Далее память рисует мрачные залы музеев, после посещения которых, в душе той далёкой Ники, появлялось странное чувство.

Ожидание чуда? Да-да, именно после посещения старинных залов, с их великолепием, и изобилием шедевров, в душе Ники что-то рождалось. Это не касалось ВДНХ, где она не любила бывать, наверное, за ту современность, от которой по её мнению, сводило скулы от скуки… Но конечно, больше всего ей понравилась Третьяковка. Именно там, среди картин, отстав от одноклассников, она бродила по залам одна, грустная и смешная девочка – подросток, которая опять вдруг чувствовала, глядя на великие и совсем неиз-вестные творения художников, как душа её наполняется радостью и странной надеждой, ожидания чуда.

Но это было потом, а вначале они попали на выставку картин Николая Рериха. Его сын, Святослав Рерих, тоже художник, как две капли воды похожий на отца, такой же белый как лунь, со спокойным благообразным лицом, стоял посередине небольшого зала, окру-женный толпой поклонников, почитателей его таланта и таланта его отца, и просто тол-пой зевак, случайно оказавшихся в этот день в музее. Рядом с художником стояла его жена-индианка, уже немолодая, но всё ещё удивительно красивая женщина в ярких воздушных одеяниях. Скорее всего, это было традиционное сари, но тогда Нике показа-лась, что и женщина, и её одежда были сродни прочитанной в детстве какой-то восточной сказки. Художник рассказывал негромко о картинах отца, о своём творчестве, и его голос монотонно звучал в тишине небольшого зала, но Ника его не слушала. Разве тогда она думала и знала, что такое величие или слава? Нет, она даже не слышала сына зна-менитого художника. Во все глаза она смотрела на ту удивительную женщину, что стоя-ла рядом со Святославом Рерихом и улыбалась, наклоняя изредка голову с черной ко-сой, скрученной в тугой узел на затылке, и яркой большой точкой на лбу, слегка касаясь лба ладонями рук, сложенных вместе на уровне сердца.

Женщина, которой было уже немало лет, поразила тогда Нику. Чем? Наверное не толь-ко своей яркой необычной одеждой. У неё были удивительные глаза, в них светилась любовь к тому человеку, что стоял рядом с огромной толпой, и что-то говорил, говорил, не обращая никакого внимания на ту, что застыла рядом с ним, благоговейно держа у сердца изумительно гибкие руки бывшей танцовщицы, сложенные ладонями вместе… Ника никогда не видела более выразительного лица. Казалось, что мысли и душа этой женщины пронизаны добротой, нежностью и спокойным достоинством. Женщины, при-выкшей ждать….

Несомненно, это была красивая женщина! Очень! И очень необычная! Под стать тем кар-тинам на стене, чьи яркие краски поражали воображение, что-то будоражили, и даже как-будто немного раздражали своим малопонятным сюжетом, и ослепительно яркой па-литрой цвета. Эти картины так отличалось от тех, что потом видела Ника в других залах. И хотя, прошло много лет, но странное дело, она до сих пор помнит те яркие краски картин Рерихов. Все эти сочные, жизнеутверждающие желтые и оранжевые цве-та, резко бьющие по глазам. Но вместе с тем, она помнит спокойное величие горных склонов, застывших на полотнах в немом изваянии, спокойную зелень альпийских лу-гов, и нежную голубизну летнего неба вокруг огромных камней и валунов в которых ху-дожник находил величие и первозданную красоту природы, и которые, как ни странно, за-помнились Нике, потому-что они были похожи на мир из её детства.

– Экспрессионисты!

Для девочки – подростка, тогда, в середине семидесятых годов, это слово не стало, ни большим потрясением, ни большой находкой в её мировоззрении. Она едва ли поняла тогда значение этого слова, сказанного важно и вскользь, рядом стоящим мужчиной в модном клетчатом пиджаке, который глубокомысленно созерцал эти картины за спиной Ники, а затем что-то бормотал о творении гения, кознях дьявола, великом хаосе и гармо-нии цвета, о бессмертии, толи творений художника, толи души.

Ну, а сейчас, она вспомнила о том, далёком для неё времени не случайно. Ей в глаза вдруг бросилась маленькая афиша, наклеенная на одном из фасадов небольшого ста-ринного здания. В этой афишке приглашались все желающие на выставку картин ве-лиличайших экспрессионистов 19–20 веков, проводимую в этом облупленном и малоприг-лядном здании, возникшем на их пути.

– Зайдём? – спросила Ника, хитро прищуривая глаза.

– Зайдём, конечно! – радостно отозвался Данил, а Гера лишь молча склонила голову.

Огромная, массивная дверь открывалась тяжело, со скрипом. В просторном вестибюле, в больших старинных зеркалах отразились вошедшие посетители. Высокая стройная женщина, девочка – подросток со строгим лицом, и мальчик лет десяти, чьи черные гла-за горели любопытством и неподдельным интересом ко всему происходящему. А ещё через пару минут они входили в зал, где на стенах, в строгом порядке висели картины. В самом начале зала стояло несколько молодых людей в толстых бесформенных сви-терах, потёртых джинсах, с длинными волосами подозрительной чистоты. Молодые лю-ди, несмотря на свой импозантный вид, вели себя довольно спокойно. Тихо перегова-риваясь друг с другом, они с интересом смотрели на картину, на которой Ника увиде-ла странное изображение женского тела, состоящего из различных вещей, словно нас-пех соединённых между собой.

– Рене Магришт, великий и очень своеобразный художник 20 столетия! – глубоко-мысленно заявил вдруг вполголоса один из парней, и, помолчав, скорбно заметил:-Види-мо, как в жизни он думал о женщине, так он её и изобразил. Женщина – это хаос!

– Но заметь, Николя! Хаос, однако прекрасный, и довольно соблазнительный…

Многозначительно подняв вверх тонкий палец, так-же глубокомысленно заметил дру-гой парень, а третий, схватив себя за длинный немытый чуб, замер, восхищенно уставив-шись на картину.

Ника, бочком – бочком протиснулась между парнями и поспешила к детям, умчавшимся вперёд, но, увидев следующую картину, остановилась. На ярком поле полотна, в живо-писном беспорядке расположились различные геометрические фигуры, круги и шары, в которых, вероятно, тоже таился какой-то скрытый и малопонятный смысл картин знаменитого художника.

– Да! И как это понимать? – вздохнула Ника, оглядываясь в поисках детей.

Они стояли неподалёку, разглядывая картины на стене. Она видела, как дёрнул Данил за руку Геру, и, хихикнув, что-то ей сказал, глядя на картину, висевшую перед ним. Ге-ра, важно взглянув на брата, что-то ответила ему, но мальчик, уже не слушая её, обра-тился к подошедшей Нике:

– Ма, а почему эта картина называется "Изнасилование"?

Ника, резко вскинув голову, увидела прямо перед собой странное изображение женс-кого лица. На торсе прекрасного женского тела две груди, словно два выпуклых глаза застыли в недоумении, поблёскивая сосками, подобно двум спелым сливам, в следующую секунду готовых брызнуть ярко – кровавым соком, переполнявшим их. Втянутый пупок вместо носа, рот заменялся лобком… А в довершении всего, мнимое лицо на портрете обрамляли кучерявые волосы, в беспорядке вьющиеся на самой верхушке торса, уди-вительно напоминающие растительность пресловутого " треугольника".

– Мам, ну так что– же это такое – "Изнасилование"? – громко повторил Данил.

Несколько молодых людей обернулись, и, переглянувшись между собой, засмеялись вполголоса, с интересом поглядывая на Нику. А она, вглядываясь на висевшую перед ней картину, молчала, мучительно подыскивая ответ. Но сын, видимо, решил опять на-помнить о себе, и только открыл рот, как Гера, слегка шлёпнув брата по макушке голо-вы своей ладошкой, чуть слышно прошептала:

– Ты что заладил, как попугай, одно и тоже. Ты же видишь, тут всё непонятно!

Данил обиженно захлопал глазами, поворачиваясь к матери, но Ника уже шла дальше, оставив детей разбираться самим с непонятными вопросами. Она шла прямо к той огром– ной картине, что висела в глубине зала. Что-то тянуло к ней Нику. И она, словно по-винуясь какому-то внутреннему голосу, шла не останавливаясь, не обращая никакого внимания на те картины, что висели тут – же на стенах. И что-то странное стало тво-риться в её душе, когда она вдруг увидела…

Да-да! Она узнала это лицо. С чистым высоким лбом и изящно изогнутыми дугами тон-ких черных бровей. Глаза, в которых застыло спокойное достоинство танцующей женщи-ны…Ей был знаком этот лёгкий румянец смущения на округлых щеках…Или это бы-ли здоровые краски разгоряченной танцем натуры?…и пухлые по– детски губы, в кото-рых чувствуется каприз, и затаенная улыбка зрелой женщины, знающей себе цену! Ярким пятном выделяются её волосы: черные, длинные, блестящие. Они уложены в ди-ковинную прическу, и покрыты странной накидкой, сотканной из золотых нитей шел-ка, которая вместе с маленькими колокольчиками, что висят по краям, напоминает ми-ниатюрную попону, уложенную на круп лошади…

– Мама, вот ты где? – послышался голос Геры.

Данилка тоже появляется перед Никой на секунду, но тут-же исчезает, и его востор-женный голосок слышен из соседнего зала. Гера вновь хочет сказать что-то матери, но, увидев её взгляд устремленный на картину, замолкает, а затем, обратив к ней опять своё лицо, удивлённо спрашивает:

– Мама, это ты?

– Не знаю! – пожала плечами Ника, но затем, как-бы спохватившись, негромко рас-смеялась, притянула дочь к себе, чмокнула её в щёку, и потянула за собой в другую сторону зала: – Чепуха какая-то! Конечно, это не я!

Послышался шум, и, оглянувшись, они увидели входящую в зал экскурсию во главе с экскурсоводом, невысокой и немолодой женщиной с усталым нервным лицом. Остано-

вившись неподалёку от Ники, она возмущенно посмотрела на экскурсантов, которые, уви– дев что-то забавное на одной из картин, вдруг захихикали и стали шептаться между собой. Наконец в зале воцарилась тишина, и женщина-гид, поводя плавно руками, ста-ла монотонно и заученно рассказывать скучным голосом о представленных на выставке картинах, репродукциях, о художниках, о стилях, о направлении их живописи.

Гера побрела к той кучке людей, оставив мать одну. Ника была даже рада. Она лю-била созерцать искусство одна, молча, переживая то, что другие выставляли напоказ. Она была благодарна и сыну, который, тихонько ступая по гулкому полу, приблизился к ней, а затем отошёл к сестре, и, уставился любопытными глазами на экскурсовода, кото-рая все также, жестикулируя красивыми руками, о чем-то рассказывала обступившим её людям. Теперь, Ника была одна с картиной танцующей женщины, и опять, с каким-то от-чаянием она стала вглядываться в лицо, поразившее её…

– А теперь, мы рассмотрим картины художника, родившегося во второй половине де-вятнадцатого века…

Рядом с Никой так резко раздался неприятный голос женщины-гида, что от неожидан-ности она как бы отпрянула в сторону, но тут – же устыдившись, низко опустила голову, словно стараясь скрыть от чужих глаз своё смущение, и в тоже время ясно осознавая, что всем этим людям окружившим её, нет никакого дела до неё самой, и её пережива-ний. В тишине зала гулко раздавался монотонный голос экскурсовода:

– Густав Климт – австрийский живописец конца девятнадцатого и начала двадцато-го века, оставивший в искусстве свой яркий и неизгладимый след. Один из представи-телей стиля модерн, автор многих декоративно – плоскостных символических компози-ций, портретов, пейзажей. Одно из прекраснейших композиций произведения этого ху-дожника вы сейчас видите перед собой. Оно называется "Ожидание"! Как верно и точно назвал художник свою картину, как достоверно и убедительно он показал сиюминут-ный порыв прекрасной танцовщицы, как…

Ника смотрела на странно знакомое лицо юной девушки замершей на безжизнен-ном куске холста, и ей начинало казаться, что сейчас… вот сейчас… пухлые губы девуш-ки слегка дрогнут лукавой улыбкой, надменно изогнётся тонкая бровь, и яркий сара – фанчик танцовщицы, составленный из разноцветных треугольников и обложенный по низу подола мелкими цветами, всколыхнётся разом, и закружится… закружится в безу-держном вихре танца. А кисти её рук, изогнутые в грациозном изломе, вдруг вскинут-ся над головой и мелко задрожат, загремят и запляшут золотые украшения на тонких запястьях…в такт музыки. Музыки Жизни…

– Мама, пойдём! – слышится словно издалека, голос Геры.

Ника удивлённо смотрит на дочь, стоящую перед ней, на Данилку, замершего рядом.

– Куда? – спрашивает Ника недоумевающе, и видит, как страдальчески хмурит бро-ви Гера, как нетерпеливо оглядывается Данил.

– Скоро шесть часов! Идём! Ведь нас ждут!

– Ах да! Идём же, идём! – торопливо произносит Ника, и, схватив сына за руку, быстрым шагом идёт к выходу.

…Она идёт по этой грешной земле, и на Её пути встают острые пики гор, но Она легко преодолевает их. За горами простираются ровные поля и долины, покрытые ков-ром из множества чудесных цветов, но Она опять преодолевает себя и свои тайные желания. Прохладная вода Ручья что-то тихо шепчет Ей, а мягкая трава своим шелес-том убаюкивает Её, словно музыкой, дарующей отдых усталому телу. Отдых и счастье Сна! Сна…или Забвения?!

Но новый всплеск энергии Солнца, и новый виток Жизни, а значит Судьбы! И вот Она опять несётся в этом вихре танца, извиваясь всем своим телом в такт музыки, под наз-ванием Жизнь! Она, смотрит вдаль спокойными глазами… Она, словно знает, что веч-ный удел Её – Ожидание!

– Ожидание!!! Вечный удел Её – Ожидание!

Что-то заставляет мысленно повторять эти слова до бесконечности, до изнеможения. И вконец, измученная Ника, обращается к дочери, которая сидит рядом с Данилом, и серьёзными глазами смотрит на мать:

– Как ты себя чувствуешь? Ты не устала?

– Немножко! – ответила негромко Гера, и глаза её, из ярко-голубых, вдруг стали ка-кие-то бесцветные, и толи печаль, толи грусть, глянула на Нику так обнажено-откровенно Володиными глазами, что в порыве нежности и любви, мать обняла свою дочь и прижа-ла её к груди.

Данил хмыкнул и отвернулся.

– Телячьи нежности! – буркнул он, и, поднявшись со скамейки, побрёл по аллеи.

– Мама, когда мы поедем домой? – тихо спросила Гера, и Ника, уловив слёзы в го-лосе дочери, откинулась назад и взглянула ей в глаза.

– Ты хочешь домой? В этот маленький захудалый городок, где нет даже тротуаров, а тем более какой – то перспективы… Ты хочешь туда, где случились все эти неприятнос-ти… с тобой, с нами? – изумлённо глядя на девочку, спрашивала Ника.

– Там бабушка, мои друзья и подружки. Там наш дом! – упрямо повторила Гера, и слёзы показались у ней на глазах.

– Тебя, кто-то обидел здесь? – спросила Ника, но Гера лишь мотала головой, обижен-но закусив губы.

– Пока нет Данилки, скажи, кто обидел тебя?

Ника сжала руку дочери. Гера вдруг всхлипнула, и прижалась к матери. Ника глади-ла свою дочь по худеньким плечам, приглаживала её пушистые вьющиеся волосы, и сердце её наполнялось горечью и болью…

– Мама, скажи кто такой ублюдок?

– Что?

Кажется, всё можно было передумать, всё самое дурное и ужасное, но это…

– Меня обозвали мерзким ублюдком!

– Кто же тебя так? – засмеялась вдруг весело Ника, а Гера, перестав плакать, удивлён-но уставилась на мать.

– Знаешь Гера, я не понимаю этого слова. Это не наше, не русское слово! – всё ещё улыбаясь, медленно подбирая слова, говорила Ника, хотя сердце её плакало от обиды. – Если бы тебя оскорбили как – то иначе, это было бы понятно, а тут…Не стоит расстра– иваться.

– Не стоит? А если… если бывшая жена отца оскорбляет не только меня, но и тебя…

– Стоп! – произнесла Ника так резко, что Гера опять замолчала и уставилась на мать. Всё! Всё забудь! Выкинь из головы, и никогда не передавай эти дикие сплетни мне! Особенно мне!

– Но отец…

– Я твоя мать, а он твой отец! И это правда! Единственная правда, которую ты должна знать и помнить всю свою жизнь!

Ника поднялась навстречу бегущему сыну, который, кажется, спешит сообщить важную весть.

– Дядя Володя приехал за нами! Он ждёт нас!

Глянув подозрительно на сестру, Данил обратил своё личико к матери, но она, щелк-нув его шутливо по любопытному носику, засмеялась:

– Кажется, что из всех нас, ты больше всех ждал своего генерала!

А через полчаса, они все вместе сидели в небольшом уютном кафе. Играла негромко музыка, тихо переговаривались посетители за соседними столиками. Мягкий свет, падая на окружающих, делал их лица таинственными и загадочными. И даже Володя, смотрел на Нику не так, как всегда. В его глазах вспыхивали необычные маленькие искорки яркого голубого света. И этот свет, проникая в самое нутро Ники, будоражит и застав-ляет сжиматься в тугой комок её сердце.

– Ах, сердце! – мысленно вздыхает Ника. – Глупое, странное моё сердце! Сколько раз, оно будет вздрагивать, и обливаться кровью от этих колдовских чар. Пора миновать по-ру девической влюблённости, и понять, что время неумолимо. Оно разрушит эти чары когда-нибудь, оставив взамен лишь обломки и осколки этой любви…

К горлу вдруг подступила тошнота, и Ника, схватив стакан, торопливо отхлебнула гло-ток остывающего чая.

– Как ты себя чувствуешь?

Широкая мужская ладонь легла на руку Ники.

– Неплохо! – ответила она, опуская глаза.

– Вы, наверное, устали гулять? – спросил Володя, обратившись к дочери, но Данил, чуть не подпрыгнув в пластмассовом кресле, стал быстро рассказывать Володе о выс-тавке картин.

– Там был мамин портрет! – сообщил он, глядя заговорщически на Володю.

Володя вопросительно взглянул на сидевшую перед ним женщину. Ника, беспечно взмахнув рукой, ответила:

– Да! В самом деле, удивительно похожее лицо…

– А мне? Вы покажете мне этот портрет? – засмеялся Володя.

– Нет! – вдруг резко ответила Ника, и тут – же поднялась из-за столика… -Не стоит тра-тить попусту время. Ты ничего не поймёшь в той картине. И лицо той женщины, навряд ли, о чём тебе скажет!

ГЛАВА 49.

В этот вечер дети легли спать рано. Видимо они утомились, гуляя по Москве, а может, разница во времени сыграла с Данилкой смешную шутку, он сразу же заснул после ужина, усевшись перед телевизором в глубокое кресло. Да и Гере уже давно по-ра быть в постели. Она бледна, и кажется, чувствует себя неважно. Ника с тревогой вглядывалась в усталое личико дочери, но Гера, улыбнувшись, пожелала всем спокой-ной ночи, и, поцеловав в щёку её и Володю, медленно, с достоинством, удалилась в свою комнату.

– Свою! С каких это пор чужой дом, чужая спальня стали "свои", родные? – вздохну-ла Ника, и, прикрыв двери спальни, направилась в зал. В прихожей резко зазвонил телефон. Ника испуганно глянула на двери спальни, рука её потянулась к телефон-ной трубке, но тут-же замерла на полпути. Телефон опять зазвонил. Ника беспомощно оглянулась. Володя был в ванной, и шум работающего душа доносился до Ники. Теле-фон опять резко зазвонил, и уже не отдавая отчёта своим действиям, Ника схватила си-нюю телефонную трубку и прижала к уху. Приятный женский голос спросил нараспев:

– Это ты, Володенька?

– Извините…но…но Володя не может…он сейчас не может подойти к телефону.

Запинаясь, смущаясь и путаясь, Ника объясняла в трубку…

– А, это вы и есть… – перебил её резко женский голос. – Вы, кажется, мать того мерз-кого ублюдка, которого Володя называет своей родной дочерью? С каких пор…

До этого момента, что-то сдерживало Нику, но, наконец, она не выдержала, и четко чеканя слова она произнесла, обращаясь к невидимой женщине:

– Если вы, ещё раз, оскорбите моего ребёнка, я не посмотрю, кто вы и что…

– И что тогда будет? – захохотал женский голос в телефонной трубке.

– Вам придется тогда очень и очень плохо! – медленно произнесла Ника, и аккурат-но положив трубку на место, уселась тут-же у столика.

Стукнула дверь, и через мгновение горячие руки легли на плечи Ники.

– Любимая! – тихий шепот раздался у самого виска, а плечи сковали сильные объятия.

– Подожди! – Ника отпрянула от губ мужчины: настойчивых, жадных, нетерпеливых.

– Я скучал по тебе! Я ждал этот вечер, ждал этой минуты, что – бы сказать тебе…

– Подожди! Не говори пока ничего, выслушай меня, ты же не знаешь…

Но сильные руки мужчины опять сжали плечи Ники, и тот-же голос, тот-же шепот го-рячих губ опять всколыхнул у виска черный завиток волос:

– Я ничего не хочу слушать! Я знаю, что ты моя жена, или, по крайней мере скоро ей станешь…официально. Я так долго ждал тебя, что больше ничего не хочу слушать, и не могу! Поверь мне!

Ника слушала этот шёпот, и раздражение её куда-то исчезало. Да! Это он, её Володя! Это его руки, его плечи, губы, жадно целующие её… И стоит ли отказываться от сча-стья, пусть даже это счастье будет опять призрачным. Пусть! Но это их ночь! И да-же недавний телефонный звонок, от которого веет злобой, и он не в силах разрушить это счастье, эту радость и восторга этой любви…

– Когда ты переедешь ко мне?

Наверное, она не ожидала такого вопроса. Она молчала. Окутанная волной своих длинных черных волос она лежала на плече у Володи, и отчего – то усердно вгляды-валась в ночное небо за окном, в те огромные, ослепительно яркие звёзды, сверкаю-щие там, высоко, словно драгоценные камни. Володя проследил за её взглядом, затем, отвернувшись, взял с тумбочки сигарету и зажёг её.

– Вероника, что происходит? Почему я всё время пытаюсь что-то выудить из тебя, выжать, или пользоваться твоими ответами, полными недомолвок.

Ника смотрела на тёмную фигуру мужчины замершего у окна. Как она любила его, как любила его широкие плечи, за которыми ей, конечно, было бы жить так спокойно! Ей, перенёсшей в этой жизни столько, что Володину любовь можно было бы считать для себя благом. Последним и единственным, в оставшейся её жизни! Но Гера? И её слё-зы? Как всё это воспринять?