Текст книги "Ожидание"

Автор книги: Татьяна Каменская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)

– Но Гера не даёт этого сделать!

– Давно ли ты вспомнил о ней, или только сейчас? Я тебе дам совет, сойдись со своей женой, и ты опять забудешь нас, как в те годы, что не вспоминал ни о ком…

– Ты даёшь мне не те советы! – усмехнулся Володя.

– Очень жаль! Но прошу, не преследуй меня больше, живи спокойно, и дай успокоить-ся мне!

Ника рванулась от Володи наперерез автомобилю, мчавшемуся по дороге. Взвизгнули тормоза, машина резко остановилась и шофёр, выглянувший в распахнутую дверь, зло выругался. Ника умоляюще сложила руки вместе:

– Умоляю вас, увезите меня от этого человека!

Володя стоял неподвижно. В его причёске, в аккуратно зачесанных светлых волосах иг-рал налетавший откуда-то ветерок. Володя строго смотрел на Нику, словно осуждая её. Но, наконец, он вздохнул, провёл рукой по лбу, словно убирая невидимую прядь, шагнул вперёд, и, наклонившись к шофёру, почти приказал:

– Довезите эту женщину в целости и сохранности домой!

– Вот и всё! – шептали губы Ники.

Вот и наступил конец этой любви. Там, далеко, остался тот, кого она всё ещё любила, и даже может быть, ещё больше чем прежде! Но это был разрыв. Полный, и неизбежный, и такой необходимый для них обоих.

Дома её встретила Гера. Данил уже спал. Серьёзно глядя на мать, дочь спросила:

– Ты видела отца?

Нике хотелось тут-же бросить:

– Нет!

Но вместо этого, она сказала:

– Да! Но, кажется, он должен уехать! Ночным поездом!

– Почему? А его вещи? – спросила Гера, и, видя удивлённое лицо матери, пояснила:

– Он приехал с чемоданом!

Ника, стараясь совладать с собой, пожала плечами:

– Значит, он придёт, и заберёт его!

– А если не придёт!

Слова дочери, тихие и чёткие, прозвучали так громко в тишине комнаты, что всё са-мообладание Ники, в котором она преуспела за последние минуты, всё оказалось ни к чему. Хорошо ещё, что дочь, демонстративно поведя плечами, отвернулась, и, тут-же скрылась в своей комнате. Как она стала похожа на своего отца, на Володю! И как тя-жело это сознавать сейчас, когда всё, наконец, встало на свои места…

Обесиленно уронив руки вдоль тела, Ника поплелась в свою комнату. До позднего часа она не спала, вслушиваясь в различные шорохи старинного дома. Где-то стукнула отор-ванная доска, где-то скрипнула половица, расшатанная временем. Дом жил и дышал словно человек. Сколько людей пережило здесь за сто тридцать лет его существования, прежде чем в нём поселилась Ника с детьми. Наверное, этот дом видел многих лю-дей, и у каждого из них была своя судьба, своя печаль, своя тревога и своё ОЖИДАНИЕ.

Может быть, именно в этой спальне юная невеста, вот такой– же весенней или лет-ней ночью не спала перед свадьбой, а всю ночь молилась о счастье…

А в революцию 1917 года, и в годы гражданской войны, женщина, такого-же возраста, как и Ника, неужели не стонала всю ночь, в бессильной тоске по мужу, бродившему где-то по бескрайним Оренбургским степям… Кто был её муж? Красный или белый? И разве мень-ше она любила его и желала, будь он хоть самим дьяволом…

Страдания! Неужели вся жизнь женщины пронизана этим чувством? Как не поверить в то, что в годы Великой Отечественной, какая-нибудь молодуха, минуя юность, не мечтала о том юноше, ушедшем добровольцем на фронт три года назад, и, прислав-шим ей в начале войны всего два письма. Эта, рано повзрослевшая женщина, достава-ла вечерами затёртые до дыр кусочки бумаги, которые норовили свернуться обратно в треугольник, раскрывала исписанный лист, бережно расправляла его грубыми от тя-желой работы руками, и читала, и опять перечитывала эти листы, пока, наконец, не засыпала тревожным беспокойным сном. Она спала, но её лицо было полно чувств, кото-рые не истребить с годами, а наоборот, можно было только приобрести. Нет, это было не страдание, нет! Это было чувство ожидания, не покидающее женщину даже во сне!

…и когда Ника вдруг поняла, что ждать бессмысленно, что поезд на Москву уже ушёл, она вдруг заплакала. И плакала она долго и безутешно. А когда, наплакавшись, она стала засыпать, мелкая дрожь пробежала по её телу, а когда и дрожь прошла, тело женщины расслабилось, и наступил глубокий сон. Ей снился сон, странный и знакомый до мельчайших подробностей…

…в длинном цветном сарафане Она шла по ровному полю, и зелёные головки черто-полоха склонялись перед ней в немом поклоне, словно не давая ей пройти. Они жадно тянулись ей навстречу. Там, вдалеке, виднелась голубая полоска воды, но до неё вела тропинка вся изогнутая…словно замысловатый узор картины…

– Я хочу к тебе! – шептала пересохшими губами женщина. – О, Ручей, я не могу про-биться сквозь дикие заросли, и нет уже сил идти кругами…

– Терпение! – журчала в ответ вода. – Терпение, и ты познаешь чудо Ожидания!

– Зачем мне это нужно? – вопрошала Она.

– Ожидание! Вот главная истина Жизни, вот её смысл! Научившись ждать, ты познаешь Жизнь! – журчало в ответ.

– Но без любви нет смысла ждать! – плакало Её сердце.

– Жизнь Женщины – Ожидание! Жди! – был ответ, и он был понятен ей как никогда.

Замирая, Она вслушивалась в эти слова, хотя не знала, соглашаться ей или нет. Но ду-ша её успокаивалась. Вставало солнце, наступал новый день, и музыка Жизни начинала звучать всё громче и громче. И вдруг, взметнув вверх руки, извиваясь всем своим те-лом в такт таинственной музыки, Она понеслась вперёд, не разбирая дороги. Колючки впивались ей в подошвы ног, царапали до крови кожу, острые камни сбивали пальцы в кровь, палящее солнце нещадно обжигало лицо, но Она шла не останавливаясь, при-подняв одной рукой подол своего диковинного сарафанчика, по низу которого цвели, словно живые, яркие цветы чертополоха. Она шла вперёд!

ГЛАВА 52.

Вот и снова она попала в очень "интересную историю". И конечно, её мама как обыч-но оказалась права. Недаром в последнее время она всё время смотрела с подозрением на Нику. Беременная! Смешно? Да, конечно, это было бы даже смешно, если бы не было всё так грустно. Ведь срок уже довольно большой!

Пожилая женщина – гинеколог, с сожалением смотрела на Нику поверх очков и уко-ризненно качала головой:

– Поздно милочка, поздно спохватились. Неужели вы не чувствовали ничего, никаких признаков?

А, в самом деле? Неужели она так глупа, что словно маленькая наивная девочка не ду-мала ни о чём? Ведь она знала, что пусть даже ошибся тест, но что-то же было стран-ное в её организме, наводящее на мысль…

Хотя почему она была так глупа на этот счёт7 А, может ей это надо было, как и в тот раз, в первый… Тем более узнав, что у Володи не должно быть детей. Нет, нет! Она не со-бирается тянуть Володю к себе насильно. Она даже не скажет ему о ребёнке. И пусть он ушёл от неё навсегда, пусть! Она не станет докучать ему и ждать его. Всё, молодость прошла! И не стоит всё начинать сызнова. Хотя ребёнок, это опять начало! Только чего?

Но ведь она беременна, и это не шутка! Значит…чудо возможно в жизни?

Ещё с детства она помнит рассказы тёти Фани о дяде Вани, её муже, который умер так рано оттого, что не выдержало сердце, надорванное в концлагере, куда он попал в пер-вый год войны. Узник Бухенвальда! Что может быть страшнее и ужаснее этого "комбина-та человеческих жизней и смертей". Дяде Ване повезло больше других, его не сожгли в крематории, не содрали с него кожу для абажура, или для сумочки жены коменданта. Он не умер от голода, и не подох, как подопытный кролик, корчась в предсмертных му-ках от страшной вакцины, что испытывали в секретных лабораториях концлагеря. Ему крупно повезло, что его не успели расстрелять и сжечь в печи, перед наступлением советс – ких войск. Он остался жить, двухметровый красавец мужчина, которому ещё не было двадцати лет, и у которого совсем не было здоровья…

Уже позже тётя Фаня рассказывала Нике, что её муж долго лечился после концлагеря, пока не попал к одному врачу… Это была молодая женщина врач. Видимо она была сумасшедшей, или просто одержима своей работой, что решила из безнадёжно больного мужчины сделать вполне здорового, полноценного, к которому вернулась бы мужская сила…

– А может, она просто влюбилась в вашего дядю Ваню? – наивно спрашивала Ника, которая совсем не знала мужа тёти. Он умер, когда ей был всего лишь годик.

– Не знаю! – вздыхала тётя Фаня, пожимая плечами. – Это было до того, как мы встре-тились с ним. Женщина-врач была замужем за профессором, сама готовилась к диссер-тации. Я многого не знаю, и быть может, не хотела знать. Хотя, со слов Ивана, как я поня-ла, условием его выписки из госпиталя служила ночь, проведённая с доктором…

– Он с ней спал? – поразилась тогда Ника. – А, как-же муж…

– Он был намного старше её… и видимо, очень понятливый…А после той ночи Ива-на выписали из госпиталя… и он приехал в Керкен.

– А врач? – почему-то не успокоилась Ника.

– А она говорят, родила ребёнка…копия похожего на моего Ваню.

– А потом? – не унималась Ника.

– А потом мы встретились и поженились…

– А ребёнок… – опять спрашивала Ника, словно не замечая, как менялось лицо её тети, как наливались слезой её черные глаза, как подрагивали её губы, словно обнажая ту борьбу, что вела в душе сама с собой эта женщина.

Ника помнит, как она, ещё по-юношески жестокая, с интересом ждала ответа, и, нако-нец, запинаясь, тётя выдавливала из себя:

– У меня тоже, когда-то был бы ребёнок… если бы…если бы…

Ника до сих пор помнит горечь в словах тёти Фани, и её глаза, уже просохшие от набе-жавших слёз, сухие и жёсткие, в которых застыло странное спокойствие. Она помнит, как поднявшись со ступеньки крыльца, на котором они сидели, тётя Фаня медленно побрела было в сад, но, обернувшись, внимательно посмотрела на Нику и тихо произнесла:

– Запомни, Вероничка, ничего в жизни не проходит так просто. За всё мы платим, и особенно за наши грехи и проступки молодости, и порой очень жестоко платим… Запомни это, девочка! А насчёт моего Вани…Наверное так Бог рассудил, что – бы у него родился сын. Это ли не подарок судьбы. Значит, так должно было быть…

…Гера вбежала на кухню так стремительно, что Ника, которая стояла у плиты, ис-пуганно вздрогнула и укоризненно покачала головой.

– Ты меня напугала! Неужели тише нельзя бегать, ты ведь уже взрослая!

Но Гера, подскочив к матери, обняла её за шею и чмокнула в щеку:

– Мамуль, можешь меня поздравить! Сдала все экзамены на отлично, учебники тоже сдала в библиотеку, и теперь я готовенькая к отдыху!

Ника невозмутимо произнесла:

– Прекрасно! Теперь можно спокойно собираться в отпуск. Горячее солнце, и холодная вода уже ждут нас!

– Я никогда ещё не видела море! – мечтательно протянула Гера, наливая в тарелку суп.

Ника удивлённо уставилась на дочь, хотела ей что-то сказать, но лишь вздохнула, и опять склонилась над плитой.

А через неделю, подобрав все свои дела, оставив кучу наказов и пожеланий девчатам продавцам, попрощавшись с матерью, которая категорически отказалась куда-то ехать, они втроём садились в поезд.

Июньская ночь была тёплой, хотя иногда налетал прохладный ветерок и заставлял плот-нее запахивать тонкую ветровку.

– Не замёрз? – спрашивала Ника сына.

Несмотря на столь поздний час, Данил, кажется, совсем не хочет спать. Он отрицательно качает головой, в тоже время, отворачивая в сторону лицо, стараясь укрыться от нале-тевшего порыва ночного прохладного ветра. Ника подталкивает сына ближе к вагону, дверь которого, наконец, распахивается, и молодой весёлый казах– проводник, соскакивая с подножки вагона, треплет Данила по вихрастой голове и восклицает:

– Э, парень, да ты совсем холодный!

И расталкивая толпу, возникшую у дверей, весело кричит:

– Пустите ребёнка в тепло!

Ника улыбается. Она знает, что сейчас они будут ехать в душном жарком вагоне, но скоро, очень скоро они окунутся в настоящую жару. Жару Керкена! Только туда стре-мится сейчас её душа. Пять долгих лет не была она там, и только в последнее время, впервые, она так резко почувствовала горечь тоски и разлуки…

И может, поэтому она с детьми едет сейчас в этом грязном, вонючем поезде, который давно пора списать на металлолом. Старые, с облупленной краской вагоны пропитались странным запахом хлорки и плесени, затертые полы так грязны, что кажется, их ни-когда не касалась половая тряпка. А если это и происходит, то на общем уровне убо-гости интерьера, этой чистоты просто не видно. Разбитые стёкла, и расшатанные рамы создают лёгкий сквозняк, а вот разбитые двери туалетов, да и сам туалет, создают впол-не реальную видимость полной антисанитарии. Но это всё, конечно ерунда! Ника счаст-лива! Она едет в Керкен, и даже все эти мелкие неудобства не испортят ей настроения. Да и так ли ужасен этот поезд? Весёлый поезд Жизни!

Ника опять улыбнулась. Сколько лет прошло, сколько воды утекло за это время, сколь-ко людей перелопатила жизнь, а поезд этот: шумный, весёлый, таким и остался. И, ка-жется, он никогда не потеряет своего лица, своего восточного колорита. И, наверное, прой-дут года, а он таким и будет, как и эта толпа разношерстного народа: толкающегося, сну-ющего, праздно шатающегося, кочующего из одного вагона в другой, из одного села в дру-гое, из одного города в другой…

Может, кому и кажется, что это праздношатающая толпа? Но нет, это не так! Ника зна-ет, это работающий народ. И кого тут только не встретишь. Начиная, от юного жулика, промышляющего мелким воровством, до старой беззубой апы, предлагающей в дикую жару и духоту теплые вязаные носки из верблюжьей шерсти. Не нужны носки, возьми-те пуловер, или лучше всего десяток рыжих лепёшек вспушенной верблюжьей шерсти. Бабульки в цветастых платках пристают к пассажиром бесцеремонно, глядя на них на-ивными глазами маленького ребенка. И горе вам, если вы обратите на их товар внима-ние, или спросите так, ради смеха стоимость одной такой лепёшки, или вязаных носок. Толпа крикливых старушек обступит вас, и не успокоится до тех пор, пока вы не зая-вите категорично, что у вас нет денег, или вы устали и ужасно хотите спать. Старушки в это мало верят, и поэтому, уговаривать вас они ещё будут долго, пока, наконец, вы не сдадитесь и не купите у них что – нибудь. Но, даже купив в сорокоградусную жару шерс-тяные носки, отворачивайтесь к окну, или залезайте на вторую полку и отворачивай-тесь к стене, или делайте отрешённый вид, по типу "мне ничего не надо". А иначе, вас долго, очень долго будут уговаривать приобрести к носкам в придачу теплый пуловер, или парочку лепёшек всё той-же, рыжей верблюжьей шерсти.

Ближе к Аралу появляется толпа женщин-казашек помоложе. Загорелые, пропахшие резким запахом копченой рыбы, они бродят по вагонам, громко выкрикивая:

– Риб, риб, риб!

Пассажиры, которым от духоты и так нечем дышать, морщатся от резких запахов, и что-то бурчат вслед продавцам, но рыбу всё-же покупают. А на смену женщинам – рыбачкам уже приходят коробейники. Мужчины в годах носят в небольших ящичках душистое ту-рецкое мыло, зубную пасту, бижутерию " под драгоценности", ярко сверкающую на солн-це. Безусые юнцы с отрешёнными лицами таскают на плече, из одного вагона в другой, музыкальную аппаратуру неизвестного происхождения. Громко играет весёлая мелодия, и, вслушиваясь в неё, ты начинаешь чувствовать, что тебе всё, вдруг абсолютно всё на-чинает нравиться. И этот грязный поезд, и эти люди, и эта весёлая музыка. И ты чувст-вуешь, что тебе так и хочется взметнуть руки над головой, и грациозно извиваясь, по-плыть в безудержном вихре танца… Но юнец с весёлым ящичком на плече, ушёл в другой конец вагона, и ты опять окунаешься в гомон, шум, крик и суматоху весёлого вос-точного поезда. Скоро пик жары, и появляются мальчишки и девчонки, явно школьного возраста. В плетёных сетках, а то и в руках они таскают запотевшие бутылки минерал-ки, и, заглядывая почти каждому пассажиру в глаза, гортанно выкрикивают:

– Вода холодный, надо?

Ника с упоением вслушивается в эти голоса, с интересом вглядывается в эти весёлые хитроватые лица, с удовольствием вдыхает запах копченой рыбы, с радостью и наслаж-дением поглощает купленную холодную минералку, с аппетитом и завистью взирает на зажаренных золотистых карпов, лежащих на плоском широком блюде.

Она окунается в другой мир, как будто в другое измерение. И ей становится почему– то

легко, весело и хорошо! Душа её полна безудержного куража. Ей хочется быстрей мчать-ся туда, где всё так ясно и понятно! Но всему своё время! И, наконец, точно по расписа-нию, в три часа ночи их поезд прибывает на маленькую станцию Керкен.

– Девушка к нам! Автобус! Автобус у нас! – кричат наперебой зазывалы– шофера.

И Нике опять становится весело.

– Ты мой пассажир! – кричит ей кто-то утвердительно, и она с изумлением видит, как её чемодан и сумка, быстро исчезают в одном из небольших автобусов " Рафиков".А де-ти уже сидят в салоне, и весело машут ей ладошками. И вскоре небольшой, словно игру-шечный автобус уже подвозит их к санаторию. Там, напротив, стоит дом их милой тётуш-ки. Ника с удовольствием вглядывается в тёмные, плохо освещённые улицы, и с улыб-кой думает о том, как – же обрадуется их приезду тётя Фаня.

– Ну, пойдем? – говорит она детям, и рывком поднимает с земли свой огромный чер-ный чемодан.

ГЛАВА 53.

– Эй, лежебоки, пора вставать. Скоро обед!

Голос тёти Фани, такой знакомый, родной и вместе с тем немного подзабытый за годы разлуки, звучал где-то рядом, почти над ухом Ники. Застонав, Ника повернулась набок, с упоением вбирая в себя, все знакомые с детства движения, вытягиваясь во весь рост на мягкой перине. Это была бабушкина койка. Широкая, с панцирной сеткой, с желез-ными никелированными стойками в ногах и в изголовье, и с удивительно мягкой пе-риной. Как всё это знакомо!

Сколько лет прошло? Уже давно нет бабушки, и тётя Фаня состарилась. С годами, она стала сильно похожа на свою мать, всеми любимую бабушку Мотю, которую обожали все внуки за разговорчивость и необъяснимое чувство уюта при общении с ней. Раньше, в детстве она будила Нику, а теперь над ней склонилась тётя Фаня.

Да, время не щадит никого. И бывшие красавицы, поражавшие чьё-то воображение, увы, больше уже никого не волнуют. Их глаза потускнели, лица покрылись мелкой сеткой морщин, волос поседел и поредел…

Но, кажется, едва ли эти изменения коснулись её тётушки. Всё также прекрасна длинная черная коса, которую тётя Фаня скручивает на затылке в большой узел. Когда-то этот узел был огромен и тяжел. Он тянул голову красавицы Фани назад, и поэтому всегда казалось, что тётя, смотрит на своего собеседника, гордо и надменно. Правда седина, всё-же подбелила кое-где её волос, да и узел на затылке не такой большой, но осанка, выработанная годами, осталась прежняя. И даже сейчас, глядя на Нику потускневшими глазами, тётя Фаня гордо вскидывает голову.

– Ну-ка вставай, отпускница! Пора давно завтракать!

– А дети? – Ника опять, с наслаждением потянулась на кровати, и старые петли заскрипели натужно, жалобно.

– Дети? Да они ещё раньше меня, старухи, поднялись и в Яр убежали. Там такое по-ловодье было, это что-то страшное творилось. Да ты не бойся, ишь, всколыхнулась! Вода уже сошла, но лужи кое-где остались. Ещё парочку дней, и коз погоню пастись. Давай! Ну, давай же поднимайся. Чаёк попьём, да побалакаем немножко.

Тётя скрылась в коридорчике, из которого отдельная дверь вела в кухню– кладовку, а Ника, соскочив с постели и потягиваясь, медленно побрела на веранду.

Утреннее солнце, выглядывая яркими лучиками из– за толстых веток карагача, пригрело Нику, и она зажмурилась, приподняв лицо навстречу теплым лучам. Она наслажда-лась состоянием, в котором пребывала, так как нет ничего прекраснее того ощущения, что ты вернулся в детство. Яркое солнце, прохладное утро, воздух, который хочется и хочется вдыхать, и отсутствие какого-либо ветерка, потому-что листья на деревьях совсем не колышутся…Такое ощущение, что время здесь замирает, или вернее всего, мелкими шажочками, с оглядкой, да с опаской движется вперёд, к тем высоким горам, чьи засне-женные вершины проглядывают из-за толстых вековых вязов.

Глубоко вздохнув, Ника переводит взгляд на дорогу, на пожилых женщин, медленно бредущих по тротуару, на стайку весёлых девчонок, которые что-то рассказывают друг другу, и хохочут при этом. Одна из девчушек хлопает подружку по руке, та другую, и вот уже девчонки мчатся по тротуару, оглашая хохотом окрестности. Ника ещё неко-торое время смотрит на дорогу, но видимо не найдя ничего больше интересного, отво-рачивается, и с хрустом вытягивая вверх руки, потягивается. Затем, приподняв подол тонкой батистовой рубашки, спускается вниз с крыльца, и бредёт в сад. По пути она сры-вает полузрелый урюк, и, с жадностью съедает его, затем тянется за другим.

– Немытый, ведь пронесёт! – думает она запоздало.

Но кисло-сладкая мякоть уже проглочена, и две косточки лежат на её ладони. Ника секунду смотрит на них, словно что-то решая, затем, лукаво улыбнувшись, с размаху ки-дает их далеко в сторону, вернее в соседский огород к соседу Алёшки– Арстану, как в детстве. Подождав с минуту, словно ожидая что-то в ответ, она пожимает плечами и вновь улыбается. А рука её уже тянется к недозрелой бело-желтой сливе. Попробовав недозре-лый плод, Ника морщится, передёргивает плечами, сплёвывает желтую слюну на гряд-ку картофеля и бредёт дальше, вглубь огорода. Грядки с огурцами сменяются ровными по-лосами высоких кустов баклажан и перца. Томаты, ещё совсем мелкие, висят на кустах, словно зелёный виноград. А высокие стебли кукурузы вытянулись так высоко и прямо, что похожи на густую зелёную стену, за которой таится лаз с едва заметной тропинкой, которая ведёт в Яр. Ника знает, этот путь самый короткий и быстрый из всех. Через па-ру минут ты будешь уже внизу, у Ручья. И хотя Ника очень редко пользовалась в детст-ве этим лазом, но сейчас она чувствует дикое желание перелезть через поваленный пле-тень и рвануть по тропинке вниз, к той полоске воды, что виднеется за высокими вет-лами. Ника смущённо улыбается, но, взглянув на подол своей тонкой рубашки, кое-где уже выпачканной в земле, вздыхает и поворачивает обратно. И вовремя! По тропинке, проходящей через весь сад и огород, заросшей плотным ковром спорыша, несутся навстре-чу ей дети. Данил впереди, а за ним, чуть приотстав, Гера. Ника, смеясь, раскрывает свои объятия, и сын, влетая в них, обнимает мать и прижимается к ней всем своим телом. Сад оглашается криками, шумом, взаимными обвинениями. Но через минут пять, или десять, крики умолкают, и все трое, мирно переговариваясь идут не спеша к дому, где на высоком крыльце, приложив к глазам сморщенную ладонь, стоит пожилая жен-щина. Она смотрит в сад, заслоняясь от ярких лучей солнца, пробившихся сквозь лист-ву огромного карагача, и при этом, улыбаясь, качает головой.

Всё оказывается проще простого. Встав раньше всех, Данил решил самостоятельно вы-вести коз пастись в Яр. Но Гера, увидев брата в тот момент, когда он уже выгонял коз за ворота, поспешила за ним, решив, что идея неплохая, помочь тёте. Они не знали, что тётя Фаня решила ещё несколько дней подержать коз в загоне, чтобы их длинное руно не испачкалось в непросохших лужах. В итоге, они кое-как пригнали перепачканных коз домой, и то лишь после того, как одна из козлушек почти провалилась в мягкое ме-сиво грязи одной из луж, и её пришлось вытаскивать из этой трясины уже впятером. Хорошо, что в столь ранний час в Яр примчались другие ребятишки, они и помогли Гере и Данилке. Конечно, взаимные упрёки хоть кого доведут до белого каления, но Ника понимает, что едва ли детей стоит в чем-то упрекать. Они старались сделать приятное тёте Фани, и в принципе им это удалось. Тётя Фаня смотрит на детей такими счастли-выми глазами, что Нике становится с одной стороны смешно видеть их понурые головы, испачканные кое – где жирной грязью её родного Яра, а с другой стороны ей становится ясно, что у тёти Фани, прожившей долгую и не слишком счастливую жизнь, так и оста-лось неизрасходованным, из-за невостребованности, простое материнское чувство, прису-щее всем женщинам.

У тёти было всё: неудачная любовь, всепоглощающая и стремительная, позднее заму-жество, ранняя смерть мужа, рождение мёртвого ребёнка, и нелёгкая доля молодой вдо-вы, судя по намекам и обрывкам разговоров, в чем-то грустная и немного бестолковая…

Да не всё ли равно, какая у кого была жизнь? Не нам о том судить! Ясно одно, материнс-кое чувство, и радость счастливого деторождения обошли стороной эту гордую когда-то красавицу, в чём-то сильную, и в тоже время слабую, как и все женщины.

Но тётя всегда была оптимисткой. Уныние и тоска никогда не находили приюта в её беспокойной душе. И никто, никогда не видел её слёз, хотя жизнь не раз, и не два пы-талась сломить её. Но тётя Фаня всегда любила жизнь, любила и заставляла любить других, ту суровую действительность, что иногда являлась нам. Как не вспомнить то время, когда ей был поставлен страшный диагноз. Рак! Операция длилась пять часов. Да, тётя всегда была оптимисткой, и на операцию она шла с улыбкой, и после опера-ции смех не покидал ту палату, где лежала тётя. И может, поэтому она выжила, и по-бедила в том споре за жизнь. И ведь уже скольких товарок по палате она пережила. Может быть, даже благодаря тому, что не сидела и не ныла о своих болячках, а бегала и носилась как десятилетняя девчонка за своими козами по всему Яру, со смехом пере-сказывая смешные истории о своих любимцах, о которых знала всё, начиная от их ха-рактера и привычек.

Ника с детьми весело смеются над тётей, когда она самозабвенно рассказывает как Лёшка, огромный породистый козёл, вожак стада, обладатель длинных витых рогов, загнал её на крышу сарая и заставил просидеть на ней битых четыре часа, изнывая от жажды и жары.

– Сидеть бы мне и дольше на ней, да вот послал же Бог соседа– выпивоху, занять деньжат на опохмелку. Вот он меня и вызволил из плена… – серьёзно рассказывала тётю, не обращая внимания на хохочущих детей и Нику. – Ну, я от радости ему и отва-лила деньжат… Жена потом приходила со мной разбираться… – вздохнув, грустно закан– чивала тётя свою историю, хотя глаза её искрились лукавым весельем.

После обеда дети опять умчались в Яр, а тётя, обратив внимание на непомерный аппе-тит Ники, и узнав о беременности племянницы, сначала пришла в восторг, а затем в не-годование, узнав о дурных намерениях Ники.

– Ты ещё молода! Роди, это может быть твоё самое гениальное дитё! Я читала в жур-нале, что поздние дети – гениальные дети!

– Тётя Фаня, о чем вы говорите? Мне ли рожать в такие годы, да ещё и без мужа!

Пожилая женщина подозрительно смотрит на Нику, а затем сердито спрашивает:

– Чего с абортом тянула тогда? Почему сразу не сделала?

– Не знаю! – честно признаётся Ника, поднимаясь в волнении с дивана, и отворачива-ясь к окну, пряча свои глаза. – Зачем, почему и отчего? Я уже не могу ответить на это… почему? Может быть, стыдно было идти в больницу. Город маленький, сплетни и пересу-ды пойдут. В запасе у меня последняя неделя, всего ничего, но… но если нельзя… тогда придётся вызывать искусственные роды.

Тётя Фаня возмущённо ахнула, прикрыв рот фартуком, а Ника, виновато посмотрев на неё, добавила:

– Здесь никто не знает меня, отлежусь, а заодно и дети отдохнут от города.

– Так, так! Вот ты и примчалась сюда, грех на душу брать! – осуждающе промолвила тётя Фаня. – Ты грешишь, а мне ещё грешнее…

– Отчего? – наивно протянула Ника.

– За тебя! За то, что знаю, а не могу тебя отвратить от дурного поступка. За то, что это плохо! – бросила тётя Фаня, и тяжело шаркая ногами, отправилась в кухню.

Но, остановившись на полпути, вдруг пристально посмотрела на Нику:

– Ну, а отец – то кто?

– Прекрасный человек! – улыбнулась Ника.

– Прекрасный! – проворчала тётя Фаня, покачивая сердито головой:– Был бы прекрас-ный, не сидела бы ты тут у меня в доме, а готовила бы мужу супы да борщи, да стира-ла бы ему носки!

Ссутулившись, она пошла к выходу, но Нике показалось, что её тётя сутулится сейчас больше обычного, словно у неё на плечах лежит огромная, непомерно тяжёлая ноша.

А через час, Ника уже сидела в маленьком чистеньком кабинете врача– гинеколога и отвечала на вопросы молоденькой медсестры, которая старательно выводила калиграфи-ческим данные Ники, на сером титульном листе только что заведенной на неё карточ-ки посетителя.

– А вам и не дашь тридцать семь! Вы прекрасно выглядите, могли бы и вновь родить! – говорила Нике доктор, женщина лет пятидесяти, с добрым приятным лицом.

Но увидев, как у её пациентки наливаются слезами глаза, она вздохнула, и, снимая с рук резиновые перчатки обратилась к молоденькой медсестре:

– Назира, выпиши направление на анализы, да заодно и на медицинский аборт.

Когда же Ника взяла протянутые ей листочки бумаги, доктор, опять вздохнув, произнесла:

– В запасе у вас два дня. Если вы не передумаете, то в четверг, к десяти часам утра в приемную больницы, добро пожаловать!

Она вновь страдальчески вздохнула, но тут – же склонившись над бумагами лежащими

перед ней на столе, стала быстрым размашистым почерком что-то писать.

Ника шла домой к тёте Фани. Кажется, никогда в жизни ей не было так тяжело. Но она знала, то, что она сделала, необходимо было сделать. И пусть так вздыхает эта жен-щина – врач, пусть тётя Фаня будет сейчас долго и нудно говорить ей обидные слова. На-верное, это тоже нужно перетерпеть. А она вытерпит всё.

ГЛАВА 54.

Вода в Ручье бежит тихо, безмолвно, словно боится потревожить сонную тишину по-луденного зноя. А может, тишина, и тихое журчание Ручья, всё это ради той женщины, что сидит на невысоком бережку, задумавшись о чем – то своём. Глаза её прикрыты, ру-ки благочинно сложены на коленях, бледное лицо поднято навстречу жарким лучам солнца, которое безжалостно именно в этот час.

Полуденный зной Керкена! Он способен за короткое время сжечь дотла всю зелёную траву на лугах и полянках. Он способен растопить лёд в горах, и вызвать к жизни тот бушующий страшной силой грязный поток воды, именуемый половодьем. От этого зноя, слабым людям становится не по себе, ибо кажется, что мозги начинают плавиться от жа-ры, а мысли путаться и словно вытекать из перегретой головы одна за другой.

Ах, если бы это было так! Тогда бы, наверное, не тревожили эту молодую женщину ка-кие – то тайные думы, вызывающие лёгкий трепет длинных тонких ресниц её удивитель-но чёрных глаз, в которых что – то сверкает…скорее всего, похожее на слёзы.

– Мама! Смотри, как я ныряю! – кричит темноглазый мальчуган, подбегая к женщине.

Она же, словно испугавшись, быстро подносит ладонь к своему лицу и резким движе-нием смахивает с глаз что – то, а затем улыбается в ответ:

– Данил осторожнее! Здесь дно каменистое!