Текст книги "Осень матриарха(СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

– Вот бы и угнать всех чохом, – мечтает один из моих, Юсаф его звали. – Вдогон пуститься будет не на чем.

– Скучно, – отвечает его лучший дружок Рами. – Ты вот лучше угадай, с чего здесь такой слёт твоего коренного населения?

– Да свадьба, что же ещё, – отвечает Юсаф. – В крайнем случае похороны, но так много людей не успело бы собраться. Покойника ведь сложить в землю полагается в тот же день, что и умер.

А свадьба – это все знают – множество мужчин с винтовками (в небо палить на радостях) и саблями. Причём по причине своего правоверия таких трезвых, что ни в одном глазу, ни в обоих. И слава Аллаху, если кто из сватьёв противотанковое ружьё не приволок или малую ракетную установку. Так что дело получается не такое уж и занудное.

Тут нечто вроде как пихает меня под ребро и гласит моими устами:

– Братцы, ведь правда, что на лэнской свадьбе любой гость дорог и хорошая примета, особенно если с подарком?

Все братцы подтверждают.

– Тогда мигом переодеваться, – командую. – Напросимся на праздник самым что ни на есть законным манером. А дальше – смотрите на меня и действуйте по обстоятельствам.

– Каким? – спрашивает Рами.

– Да лих его знает! На месте разберёмся.

Отъехали подальше, чтобы не видать нас было. Мужчины только прифанаберились и поглубже нахлобучили тафьи – вид у них самый обыкновенный. Я кое-как распределила между ними оружие, себе оставила всего ничего – нагрудный стилет с извитым жалом, какой тут все подряд на гайтане носят. И книгу, понятное дело. Халат подхватила случайным ремешком, а шарф развернула и закуталась от тафьи до поясницы. Здешние дамы лицо не прикрывают, одни волосы да подбородок и немного рот, когда пить-есть и говорить не надо. Тогда чуть оттягивают от лица.

Чин чином подъезжаем к лакомому табуну, говорим сторожу примерно такое:

– Прибыли мы на заключение никаха, чтобы Всемилостивый и Всемилосердный, Высокий и Великий одарил союз счастьем, миром и благом. Знатная дама Та-Циан бинт Идрис в сопровождении дальних родичей и слуг путешествует по торговым делам и желала бы вручить новобрачным дар, редкий по своим качествам.

Тому это вроде как о стенку горох, но ладно: потренироваться никогда не лишнее. Между священной жрицей и простой женщиной муслимийя разница только в навыке: обе преподносят себя как нечто драгоценное. Я же среди своих грубых мужчин поотвыкла играть голосом и бёдрами так, чтобы этого не замечали глаза – одно душевное нутро. Нутро отзывалось безошибочно.

Стреножили мы моего Локи, чтоб не буйствовал особо, если кобылу почует, запустили в леваду остальных меринов, пошли представляться. Часовые у ворот чин-чином проводили нас к жениху, и прекрасно: сами бы, не дай Аллах, заблудились. Вы же знаете, что такое хорошая свадьба на горный или степной лад?

– Ой, нет, – рассмеялись они: сначала Рене, потом, словно подумав, стоит ли, – Дезире. – Татары, в отличие от башкир, народ речной и оседлый.

– В общем, весь крепостной двор заставлен столами, перемены блюд таскают в котлах, водружённых на носилки, жених еле виден из-за суеты, но вроде ничего себе дядя средних лет и пушистости. От невесты остался небольшой фрагмент, хотя, если отбросить пышную оправу, пожалуй, хорошенький и даже красивый.

Вот ей-то мы и вручили свадебный презент. А то была книга одного гранадского шейха пятнадцатого века, который в подробностях описывал, как зачинать с женой детей, чтоб было и полезно, и приятно. С цветными гравюрами в стиле "аль-андалус" и стихами Ибн-Хазма из его "Ожерелья голубки". В переплёте из позолоченной кожи мула и с замочком, ключ от которого полагалось прятать в секретном месте.

У нас в Динане ханжи долго не протягивают, тем более Испания времён конкисты почитается золотым сердцем средневековой Европы. А уж библиографическая редкость в наш меркантильный век – сами представляете.

Так что единым манием руки раздвинулись гости и внедрили меня с охраной в самую гущу дозволенного разврата.

Вот значит, едим, пьём и смекаем, что будет дальше. А заодно получаем наглядное представление о толкованиях Благородного Корана. Мы как бы не учли, что Мухаммад, мир ему и в пророках благоволение, запретил виноградное вино, хлебное вино, а кумыса с производными не учёл. По счастью, он остерёг напиваться, так что народ вокруг нас был не так хмельной, сколько весёлый и жизнерадостный. Причём дамы уже успели удалиться в покои новобрачных и что-то там для них обоих приуготовляли.

Вот. А я понятия не имею, как в этих местах полагается кушать за столом. Сижу как дура, куски полуукрадкой под свою занавеску пихаю. Перебинтоваться так, чтобы хоть глаза и нос открыть и кормиться уже сверху, негде – стиснули нас так, что и отлить в простоте не выйдешь.

Вот некто особенно весёлый и не выдержал:

– Ина Тасиан, – спрашивает. – Больно ты отважна – с такими неоперившимися юнцами по дорогим торговым делам разъезжаешь, да ещё на жеребце высоких кровей. Или ты не юная жена, а мальчик-гюльбачи, что пляшет перед Тергами, словно девушка? Или перед нами одна из тех сказочных богатырок вроде Затт-аль-Химми, что для-ради скромности сражались с мужами окутанные покрывалом, но всё одно побеждали?

А было принято в разгар пира устраивать шутливые поединки с призами. Зрители могли поставить заклад, разделиться на группы поддержки, по-современному, – в общем, разнообразить веселье.

А я, оказывается, только и жду похожего случая. Даже вроде как ответная реплика приготовлена.

Встаю, кланяюсь и говорю с учтивостью и на самых своих бархатных тонах:

– Издавна дочери ислама умели постоять за свою честь, и поклонницы святого Хесу ба Йоше в былые времена от них не отставали. Если кто желает потешить жениха с невестой и их родню, берусь я доказать, что если не ровня тем отважным девам, то, по крайней мере, они бы меня не постыдились. Но нет чести в поединке, если нет заклада или заклад мал.

Кто-то из старейших меня спрашивает:

– А какой заклад ты хочешь от нас и какой даёшь сама?

Вот тут-то и настал мой звёздный момент. Говорю:

– Мой заклад – женская честь и слава. Отчасти и жизнь: сабли могут быть не притуплены, если владельцы искусны. Ваша ставка – за каждую мою победу мне дают коня в узде и под седлом.

Собственно, под честью имелась в виду одна репутация. Правила практически ничем не отличались от рядовых турнирных: победителю – конь и доспех побеждённого. Доспеха мне было не надо – не без шальвар ведь мужиков пускать.

– А ведь есть сказка "Тысяча и одной ночи", – рассмеялся Дезире. – Про учёную рабыню, которая такое проделала. И Хуана от Креста, до того как стать монашкой...

– Дезька! Снова нарываешься? Ничего мексиканка постыдного не творила. Просто победила на диспуте – как подрубила кромку на ткани.

"Знаток наш Рене, однако. Или чужим умом крепок?"

– Словом, – продолжала Та-Циан полным голосом, – ударили по рукам. Когда намечается хорошая драка, отчего-то и свободная площадь легко образуется. Так что выбрались мы с тем самым нахалом на чистое место. Мои парни тотчас мне карху вернули. Помните, что она была небольшая? Но зато сидела в руке как влитая, а мой оппонент, дурище на счастье, своим долгим клинком владел неважно. В общем, выбила я его карху гран и тотчас подхватила за рукоять. Но и своей не выпустила – кто его знает, удастся ли приловчиться на ходу. Керм меня, положим, и тут поднатаскал, но ведь не родное...

– Кто на обоерукую? – кричу.

В общем, ставки ещё повысились: народ собрался азартный, опять же кумыс и арака... Десяток меринов я выиграла – а это, чтоб вам знать, самая нужная в деле лошадь. От кобылы не ярится и поверх любых препятствий идёт без раздумий, потому как ничего заветного внизу пуза не болтается. Ещё пять на моего милого Локи выменяла: углядели в нём отменного производителя, а у меня он что же – конина для боевой мясорубки. И семь кобыл мне подарили как отдарочек на подарочек, от широкой души да радостного сердца. Про мою первую в жизни большую саблю и говорить не приходится: законная доля.

– Ой, неправдычка всё, – хихикнул Дезире. – Типа с корабля на бал.

– Зато интересно. А если рассудить – то и достоверность на высоте. Свадьбы в счастливый для них сезон играются часто и длятся долго. Посчитайте, сколько невест поспевает вот в таком селе каждый год? И всем сочетаться браком нужно поближе к месяцу навруз. У вас он иначе называется, навруз-байрам – лишь один день весны, а в Динане живут куда шире.

– И победа уж очень масштабная, – заметил Рене.

– Почему? Я была отличный фехтовальщик, все они – так себе. Как орешки расщёлкивала. Вот против такого же мастера, как я сама, в ту пору и в той одежде мне было вроде как не выстоять.

– И призы.

– Во-первых, праздник. Во-вторых – вы оба думаете, меня не распознали? Ещё как распознали. Против юной задиры могли лучшие из лучших стать – но не стали. Могли отказаться помогать врагине и чужачке идти под столицу – а помогли. Нюхом угадали, что у нас с побратимами возникла непростая задумка.

– И про Волчьего Пастуха не сказали ни слова.

– Как то есть ни слова? Джен, Дженгиль ибн Ладо как раз и был тот сторож. Он нашу неполную дюжину мог бы и один положить. Тот ещё Затойчи, однако.

Вернулись мы по уговору – разве самую чуточку заполночь, хоть нас и оставляли, и уговаривали побыть по крайней мере с недельку. Керм долго удивлялся: про сегодняшний день он для красного словца сказал и ради пущей острастки. Воспитывал он меня на спартанский лад, всё норовил отыскать предлог, чтобы выдрать перед строем. Стыда мне в том бы не причинил: у нас такое считается как бы жертвой божеству войны. Настоящих спартанских мальчишек ведь тоже секли розгами на алтаре Артемиды Орфии.

– Ох, Р-рень, – вполголоса произнёс Дезире.

И потом громко и нагловато, обращаясь к Та-Циан:

– Он ведь стал вашим милым, Джен? Мы тут в коробах отыскали пояс...

Распахнул джемпер и показал широкий нательный корсет из выгнутых по телу металлических пластин; каждое такое звено было по краю оправлено золотым и прикреплено к полосе гладкой кожи.

Женщина невольно ахнула: Волк лишь пришёлся ему к слову, только вот и пояс и вправду был динанским, с многосложной историей. В суете переезда Та-Циан положила его "на хорошее место" – такое, про которое и забудешь, да отыщешь, когда придёт пора. К остальным невнятным сувенирам – из Чехии с Непалом (Татьяна), Гранадских Эмиратов (сама Та-Циан), Вард-ад-Дуньа...

Значит, мальчишки и впрямь не утерпели: покопались в чужом.

Слишком рано и некстати отыскали спусковой крючок того оружия, которое она упорно совала им в руки.

Хотя в свадебной истории сия часть виртуального револьвера тоже появилась внезапно и пришлась очень даже кстати.

Но ритуальный воинский пояс из обломков "отпущенных" шпаг...

– Госпожа, вы это ведь очень цените? – с некоей деловитостью спросил тем временем Рене.

– Почти забыла. Во всяком случае, то не игрушка для детей.

– Слышал, парась этакий? Я тебе что говорил: положи и забудь, что вообще видел. А ты мало того что не послушал меня – своровал, так и вздел прямо на тушку. Снимай немедленно. И кофту. И свиншот... тьфу, свитшот. И штанцы впереди расстегни.

Схватил полунагого приятеля за руку, поволок было к двери, но потом остановился:

– Там ниже и не так упруго. Иди-ка на этот матрас. Руки кверху подай.

"Ритуал домашнего воспитания в особо изощрённой форме, – промелькнуло в мозгу Та-Циан. – За что боролись, на то и напоролись".

Сама она подобрала с пола спорный предмет и машинально вертела в руках, то наматывая на запястье, то снимая.

Дезире, картинно похныкивая, подчинился товарищу. Распростёрся на толстом покрывале, плотно ухватил руками резное перильце. Тело у него оказалось цвета веленевой бумаги и такое же гладкое и вылощенное.

Рене одним движением выдернул из шлёвок чёрный ремень, сложил вдвое.

– Мне, наверное, в коридор выйти? – спросила хозяйка нежным голосом.

Парни сделали вид, что не поняли и даже не расслышали.

– Вот, – промолвил Рене сурово. – Подставляйся за все грехи сразу.

– Погодите, – сказала Та-Циан. От, так сказать, предлежащего и предстоящего вида сердце ухнуло книзу. – Наборный кушак мне, собственно, не нужен, если мальчику нравится – дарю. В награду за пролитые слёзы. Но на то, что между вами обоими, нимало не покушаюсь.

"Не спросили разрешения – так сама его дай".

– Спасибо, госпожа, – проговорил Дези елейным голоском. – И... Ой, ты чего? Больно же! Брюки порвёшь!

Ремень смачно хлестнул, перебивая красноречие.

– Держи раз. Госпожа нынче добрая. Госпожа тебе новые штанцы купит, – рассудительно поведал миру Рене. – Суконные, зелёные, в крапинку. Нет, я тебе что сказал? Рассупонься. Вылезать из модной шкурки велел? Не велел. А ты гусеницей извернулся и таки сделал по-своему. Держи два!

"Порка со словесным упреждением. Чудненько".

– Так и пополам перешибить недолго, – хныкнул Дезире.

– Как перешибу, так и страстётся, – раздумчиво заметил его оппонент. – Срастётся, то бишь. Никак забыл, кто ты есть?

Та-Циан невольно хихикнула в ладонь. Где-то на третьем ударе ей стало до последней капли ясно, что мальчики разыгрывают полноценный спектакль на двоих плюс третий в зрительном зале. И, мало того, удильщика подловили как раз тогда, когда он сам собрался подсечь крупную рыбу.

Только вот никому не известно, кто рыбак, а кто его добыча. И сколько на самом деле годков юным гаёрам. Так же как и они сами не подозревают, насколько стар был Дженгиль, когда заказывал оправить звенья старинного боевого пояса в золото с серебром.

"Но старость – это Рим, который

Взамен турусов и колес

Не читки требует с актера,

А полной гибели всерьёз".

Так смерть, как и Рим, надо брать не долгой осадой с помощью передвижных тур, а внезапным штурмом? Джен намекал на это?

У самих римлян похожий пояс – кладовая вооружений именовался "балтеус", и за оскорбление его чести могли запросто убить. Даже в Эдинере похожее...

Но это ещё одна ветка древа сказаний.

Что внутри самой Та-Циан позвало чужие, рутенские стихи в такой момент, с виду абсолютно неподходящий?

"А ведь шутить-то они шутят, подзуживают один другого, но тем не менее дела обернулись куда как серьёзно".

Всё-таки зрелище оказалось настолько чарующим, что не хватало духу встать и прекратить бесчинство: бумага приобрела ровный алый оттенок, на котором еле проступали пламенеющие знаки. Дезире уже не танцевал на ложе, не повизгивал упоённо, как незадолго до этого, а лежал не двигаясь, широко распустив тёмные кудри по рукам цвета слоновой кости. Виссон и пурпур, пурпур и парча...

– Хватит с тебя, – проговорил Рене грубовато. – А то раскис и вида не подаёшь, как тебе там.

Бросил ремешок наземь, ухватил партнёра подмышками, сволок и потащил к себе, как одинокий муравей – жирную гусеницу. Ей показалось или они в самом деле отчасти обменялись массой?

– Рене, – позвала женщина, – когда позаботишься о твоём дружке, вернись и забери остальное имущество.

Он, не оборачиваясь, кивнул из-за плеча. Голова Дезире, томно повисшая на братнином плече, чуть дёрнулась, приподнимаясь на голос, и встретилась глазами. Лукаво и чуть косноязычно.

IX. ПЕРВОЕ ПРИЧАЩЕНИЕ

"Не стоило бы грузить народ Пастернаком. Потянуло на преждевременные мысли. Что делать – нечто во мне буквально прыщет чужими стихами".

В отсутствие младших старшая внимательно рассматривала оба пояса: оружие битвы и орудие наказания.

"Там под слоем дорогого сплава лезвия мечей могут быть по-прежнему заточены, – подумала о первом. – Не всегда разрешено таскать на себе то, что предназначено для убийства: полагается обезвредить. Но отпуск может не повлиять на коренную динанскую сталь, не перебить особую закалку – а мальчишка того не знал, не ведал".

Второй предмет показался ей, мягко говоря, странноватым. Полоса гибкого каучука с линзообразным сечением, длинная ось – сантиметров восемь. Пряжка непропорционально мала и неказиста – лишь бы зацепить за другой конец.

"Держу пари, каждый день паренёк эту штуковину не носит, – подумала, качая головой. – Еле слаксы на месте удерживает, зато разрубить острой гранью пополам – это оно запросто. С другой стороны, у "порольного" ремня самое опасное и непредсказуемое – пряжка. Выходит, с умыслом наряжались оба?"

Тем временем Рене, по-видимому, справился и вернулся в комнату.

"Мне кажется или он в самом деле чуть усох? Ладно, сейчас нет смысла вникать в детали".

– Извините, госпожа, Не мог в один ход забрать все наши вещички.

– Не за то прощения просишь, – спокойно заметила Та-Циан. – Вот о чём думай. Перехватил у меня право судить и наказывать. Устроил игрища на моём ложе. Это тебе как?

И внезапно усилив голос так, что отдалось от стен, продолжила:

– Мне всё равно, как вы с приятелем у себя друг друга пользуете. Но здесь – ложись ничком.

Юнец улыбнулся было, не понимая, но вдруг во взгляде мелькнул страх. Он расстегнул ворот, будто в одышке, и покорно лёг на место, где раньше был Дезире.

"Оказывается, я не разучилась укладывать мужчину в постель одним голосом плюс хорошо подобранная интонация. И при этом отнюдь не кричать и не надрывать голосовые связки".

– Лежишь? Ну, лежи-отдыхай. Покрышка, наверное, ещё вовсю твоим милым Дезинькой пахнет. Руки кверху, ноги врозь.

"Вернуть ему забытую снасть? Нет, проявим немного смекалки. Не зря друже Керм позволил мне взять нагайку – камчу по-здешнему, по-нашему камши, канши. Мощный оберег: пахнет конским потом, хоть к лошади редко прилагается, большей частью висит на пальце или запястье. Людской кровью, хоть в ближнем бою – не первая снасть. Защищает воина от вражеских клинков, роженицу – от бесов. Воплощает ярость боя, величие родовых мук. Или наоборот: в любом сражении можно отыскать возвышенное, в любых родах – ярость, с которой плод исторгается из тела. Лучший символ власти и ответственности за неё, какой можно сыскать: перстень нуждается в клинке, сабля – в силте".

Э, а парень-то вроде и в самом деле отдыхает или впал в прострацию. Или пьёт мысли старшей.

Что же, подбросим топлива в костёр?

По традиции, казацкого гетмана ударяют нагайкой, прежде чем вручить ему палицу-буздыган, тот же скипетр. Чтобы помнил о бремени власти: как поставили, так и сбросить могут. То же было и с ней, когда ставили над её первой сотней.

Та-Циан вынула плеть из ящика, повертела в руках. На самом деле смотрится как жезл или шестопёр: деревянная рукоять увенчана гранёным навершием, из навершия спадают, словно ветви плакучей ивы, девять тонких кожаных косиц. Если хоть к одной подвязать свинчатку – волка можно переломить одним ударом. Пастушеская сноровка, которая не к лицу водительнице людей. Неуклюжие пропорции: гибкая часть почти равна неподвижной. Делалось не ради жизни – ради смерти, а той не к лицу украшения.

Она тоже не любила ни в чём излишеств. Лучшее украшение снасти – мастерство владельца.

"Порефлектируем на досуге? Мысль всегда течёт быстрей, чем реальное время.

После того, как мы пригнали табун, дюжина всадников так и осталась под моей рукой. И, натурально, лошади. По мере того, как мы двигались дальше к цели, удавалось торговать и тем, и этим: прославленными книгами среди деревенских старшин, воинским умением – среди тех, кто хотел попытать купеческого или иного счастья. Везти невесту к жениху и сопровождать свадебный поезд тоже приходилось. Нет, мало кто обманывался насчёт меня и Керма, во всяком случае, обманывался глубоко. Оттого кое-кто из охраняемых, удальцы и авантюристы в душе, оставались. Подразделения, посланные с той же тайной целью, что и мы, нередко считали необходимым соединиться с Кермом. И они, и мы как бы вгрызались в горную породу, только мы шли как бы внутри золотой жилы, а они сквозь базальт. Наша прибыль в людях, лошадях и полевых орудиях значительно превышала убыль. Заниматься пищевой контрибуцией случалось, но редко: платить мы могли не одними бумажками и звонкой стальной монетой, но и настоящим товаром и услугами. А если учесть, что неплохие – да что там! – великолепные спецы приходили, желая не командовать, а подчиняться славному имени (естественно, на демократических началах), то картина была попросту фантастической.

С того и пошли сравнения меня с Орлеанской Девой, хотя уж девственница из меня была, как из удава оглобля. Но с другой стороны: чем бы ни объяснялся воинский гений француженки – тем, что она была королевским бастардом и её учили защищать себя, тем, что она была воспитана в дворянской семье, хотя и потерявшей титул, что она была воплощённым "синдромом Морриса", – это был не мой случай. Невзирая на сверходарённость, Жанна была неграмотной. Тогда это не считалось пороком ни в одном из сословий. Я же в своих идеалах числила Хуану Инес де ла Крус, хотя не было на земле такой огромной кельи, что могла бы вместить мои упования и амбиции".

Война – удобный повод сделать карьеру на трупах. Карьера в случае Та-Циан состояла из ряда малозначимых движений – никто не подавал рапортичек в ставку, не оглашал наград перед строем. Или тебя признают, или нет. Её признавали: как знамя, как голову, как ту, которая отвечает – ответит – за всё правое и неправое. В последнем было главное преимущество.

"Нет, главным было другое: мой голос ложился поверх иных голосов. Я умела сотворить невозможное. И мне безусловно кто-то ворожил: видимо, грядущие судьи".

Люди присоединялись, приплетались к отряду, словно пряди к косе Та-Циан, что к тому времени приобрела известность, от которой хотя и не "звенели все горы", как говорили потом, но всё же немалую. Снежок ребячливого мальчишки превратился в снежную крепость на катках. Гуляй-город. Полк. Дивизия. В масштабе гор – почти армия. А такой массой не управляют на коллективных началах – по крайней мере, открыто.

Побратимы ушли в тень, и это получилось у них естественно.

Уже под самым Лэн-Дарханом, приметив, как ставить кордоны и располагать полевую артиллерию на гребнях естественной котловины, Керм сказал посестре:

– Нам вроде как за охрану столицы деньги плачены.

– Неужели много? Нет? Так что мешает добавить к сумме какую-нибудь малость? – с новоявленным цинизмом проговорила его собеседница. – Например, сам город?

Сказано было более того для куража. Но она куда лучше остальных понимала: перед силовым захватом Сердца Сердец далёкая Ставка нимало не задумается. Мир с "кэлангами" полковников уж точно не устроит.

А цинизм во время боевых действий развивается легко и просто: представьте себе, что вечером вам предстоит съесть коня, который утром нёс вас в бой и геройски погиб, приняв в себя пули, назначенные хозяину...

– Как, Рене, отдышался от прошлых нежностей? Готов?

"Вот теперь берём бычка на рожон".

Юнец выразительно повёл плечами:

– Отчего ж нет? Вино налито – надо его пить.

Первый замах оставил под лопатками рыхлую розоватую бороздку, которая на глазах побледнела. На втором госпожа дёрнула рукоять на себя: края рубца разошлись, но крови не показалось ни капли. На третьем и четвёртом ударах, снова с хорошим потягом, спина казнимого приняла недоумённое выражение:

– Вы напрасно вгоняете меня в краску, госпожа. Если разрешите, я поясню.

Приподнялся, сел. Оказалось, что ноги отчего-то слегка не достают до пола:

– Бьют плетью или кнутом с троякой целью. Ради того, чтоб вывести из строя, попросту говоря, убить: тогда не столь важно, какие чувства это возбуждает в том, кто стоит напротив. Для наказания и чтоб сердце отвести: боль, стыд, ужас суть необходимые компоненты. И во имя конечной радости, когда упомянутая троица пережигается путём некоей трансмутации в нечто, стоящее очень близко, но обыкновенным путём не достижимое. Думаю, истребить меня вконец вы не хотели. Также вряд ли вы намеревались доставить мне удовольствие. Остаётся то, что посредине. Я прав?

Та-Циан немо кивнула, будучи слегка ошарашенной таким красноречием.

– Уж извините, но цели вы таким способом достичь не сумеете. Не то что наш малый народ не чувствителен к боли. Напротив: мы весьма отзывчивы, только понимаем её иначе. Она для нас освещается конечной целью – вот как женщина рожает, зная, что на свет появится новая смертная жизнь...

"Шар мимо лузы. Хотя определение "смертная" смазывает благостную картинку".

– Или так примерно: есть трое рабочих. Один возит камни, другой кормит семью, третий строит Шартрский собор. Первый и второй – люди. Третий... не хочу отставлять человека в сторону, но третий в духовном смысле – один из нас.

"Тривиальная мысль: ах, какие мы все из себя возвышенные. Нет, ты, братец мой, на самом деле глуповат или притворяешься? Ставлю на второе".

Рене тем временем продолжал с искренностью, которую принято называть обезоруживающей:

– На нас действуют страсти, которыми пропитано действие. Вы их, как я понял, не испытывали: хотели преподать урок. Проявить власть. Если я слишком проницателен и вам это не по душе – вы ведь поняли, что вам дано над нами обоими право. Как мне над одним Дезире: бить, учить, кормить. Вам не обязательно было нас подбирать.

"Ты так уверен? Я – нет".

– Тогда поясни, будь так любезен, какого рож... какого витамина тебе не хватило.

– Тёмных страстей, – ответил юнец. – Гнева, ненависти, желания обладать. В этом роде. Мы кормимся эмоциями. Хотя я боюсь напутать. Если бы вы последовали за мной к Дезире – он разложит по полочкам куда толковей меня. Паренёк смышлёный и речистый.

"Ага, вот, кажется, и оно".

– Ладно. Только скажи напоследок, а то как бы не позабыть. Какая боль лично для тебя самая лёгкая?

– Когда бьёт тот, кто любит. Тот, кого ты любишь. Или кто ненавидит тебя, но твоя цель – добиться обратного.

– А страшнее всего, – вдруг добавил юнец, – когда ты ненавидишь дающего урок. Или помнишь о былой ненависти и нынешней вине.

– Вот как. И кто же он? – снова спросила Та-Циан словно по некому наитию.

– Моё другое "Я". Тот, кто попытался убить меня из ревности, но я прикончил его самого. Оставим это, ладно?

Из сомнамбулы возник прежний мальчишка размером в женское предплечье: словно умные речи вконец его истощили и умалили. Та-Циан подхватила его вместе с поясами, перенесла в другую комнату.

Тяжко раненный младенец лежал на пузе, натянув на себя лоскут кружевного полотна размером в наволочку. Следов на спинке, однако же, не было видно никаких – да кто бы сомневался.

– Это мы ради экономии ресурсов уменьшаемся, – пояснил он сладким альтом. – Чтобы сохранить подобие жизненной силы.

– Да я и не удивляюсь вовсе, – ответила Та-Циан.

– Ты лучше объясни нашей госпоже, – сказал его товарищ. – Что к чему и в общих чертах.

– А. То, что вы видели, – это Рень меня поддерживал. Давал подышать, а потом поил, чтобы мне хотя бы так восстановиться. Понимаете, бурные страсти нам как воздух. Информация, особенно такая, что увлекает, – пища. Чужое страдание и своё собственное, полученное от рук ближнего, – это сходно с тем, как дышат и едят деревья: кислородом и углеродом. Всё в одном сосуде. Это для листьев. Но для корней нужна влага. Без неё можно существовать сколько угодно времени, потому что она имеется в любой пище. Но не вечно. Вот и мы иссохли уже оба, поддерживая друг друга.

– Вы нас подкармливаете и прикармливаете, – кивнул Рене. – А это как вино, словно любой хмель: пьянит, но не насыщает. Хотя вид красного вина имеет как раз наше всё. К тому же мгновенное излечение ран сильно истощает. Нельзя безнаказанно нарушать биологическое равновесие.

"Ребятки не очень хорошо спелись, – подумала Та-Циан, – хотя от поэтов, какими они предстали, трудно ожидать несокрушимой логики. Главное, что немножко, да открылись".

– Я понимаю, – кивнула она. – Вы ведь вампиры, верно?

– Нам очень неловко, – улыбнулся Рене. – Мы не хотели, правда. Ваша телесная жидкость... она слишком густая, слишком выразительная. В ней растворены тысячи историй.

Та-Циан произнесла коротко:

– Если надо – возьмите. Я учу, я воспитываю, я и питаю. Что от меня требуется?

"Хитрюги. Однако ловец попал на ловца – и это достойно".

– Подверните манжеты блузы – обе, – деловито сказал Рене. Всё-таки он казался не то чтобы смущённым, но слегка обескураженным.

– Вот, – кивнул Дезире, приподнимаясь. – Теперь хорошо бы вы сами надрезали вены поперёк – это покажет вашу добрую волю, это нужно для первого раза и совсем не опасно.

– Дезька!

– Он прав, Рене. Ментал вы ведь ловите.

– Прав, но как всегда валяет дурака. Не трогайтесь с места.

Женщина прикрыла глаза и через мгновение почувствовала на руках небольшую тяжесть, на голой коже – два крошечных жарких язычка, один гладкий, словно шёлк, другой, напротив, шероховатый: тёрка для мускатного ореха. "Чисто щенок и котик, – подумала, усмехаясь в душе. – Развели меня на кровь и довольны. Хотя действуют с душевным сокрушением и явно не без опаски".

Приподняла веки. Мальчишки, уже в половину взрослой человеческой особи, стояли на коленях, придерживая её кисти своими так деликатно, что Та-Циан и не заметила, как всё случилось.

"Ой, как бы меня не опустошили вконец. Думаю, для их привыкания как раз достаточно".

– Ребята, а ведь хватит, – сказала громко. – Отлипните, ладно? Как бы сердечная надсада у кого-нибудь из нас не случилась.

Они отпрянули с нездешними и чуть потемневшими лицами, словно проснулись от некоей затяжной мечты.

– Я вам сделала плохо?

– Нет, – возразил Рене, – это мы сделали себе нехорошо. Мы мужчины и должны были устоять.

– Но вроде бы нас не просили воздержаться? – поправил его Дезире с обычной плутоватой улыбкой. Сил на юмор у него, видимо, хватало всегда.

– Ты что – не видишь, стенки вен уже спали и пятнышки воспалились. Потом доберём, если госпожа позволит.

– Пока я позволяю вам сварить мне кофе – восполнить кровопотерю, – сказала Та-Циан. – С молоком, чтобы и в вас пролезло... мои кровники.

По всей видимости, им обоим срочно понадобилась духовная кормёжка: так в человеке, страдающем от голода и жажды, аппетит просыпается только после хорошего глотка воды.

Поэтому за столом в большой комнате рассказ новой Шехерезады продолжился.

– Если вы поинтересуетесь¸ что писали и пишут в Динане о тогдашних событиях – будто меня сняли прямо из-под осаждённого города и привезли в ставку поговорить, – не верьте. Резиденция главнокомандующего, если он хочет себя верно поставить, должна быть приближена к линии фронта. Даже если нет ни фронта, ни формальной осады.

Лэн-Дархан непохож на обыкновенные города. В старину их поднимали на вершину холма или ограждали стенами и башнями на равнине. А его зачаток был расположен в месте, где высоченные горные хребты раздвигаются и образуют широкую и плоскую котловину. По ней протекает река, в изобилии бьют подземные ключи, так что от жажды здесь точно не умрёшь. В старину и перевалы было легко перекрыть. Однако по замыслу тех, кто строил дома и обводил их забралом, сердце всех земель и не должно выглядеть неприступным: он должен был быть открыт для добрых людей, от дурных его должна была ограждать лишь слава. Такая вот рискованная концепция: но у нас она работала с тем же успехом, что и Братство Зеркала.