Текст книги "Осень матриарха(СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

– Да, – он опомнился, вздохнул. – Рейналт любит по преимуществу зрением, а оно у него острей, чем у кошки. Он про меня знал, с готовностью подчинялся, но даже полная темнота в комнате не помогала – та, что полностью растворяет... тебя... в своих... чернилах.

Последние слова потонули в почти беззвучном шелесте.

– А если завязывал ему глаза – тебе казалось, что плотный шёлк прозрачней кисеи.

– И откуда мне знать: может быть, он подглядывал за тем, как... как мы оба достигали своей жалкой цели. В таких страхах есть что-то подлое. И копится, копится, как своего рода...

– Аллергия. Но навесить ярлык – не значит справиться. Хочешь понять, кто сильнее – ты или она? Мы или...

– Вы хотите меня изнасиловать?

– Я хочу, чтобы ты попробовал изнасиловать меня, – внезапно сказала она. – Сделал то, чего всегда хотел по отношению к любому любовнику или любовнице. Исторг весь обман, который в тебе скопился.

"Это была авантюра худшего сорта: знать, что фобия по своей природе нерациональна, и отыскивать микстуру от неё, минуя разум. Брести и выбирать наугад, зная, что неудача первой попытки сгубит вторую на корню".

– Если я завяжу вам глаза...

– Не буду сопротивляться. Поклянусь, что не вижу. Ты ведь не посмеешь не поверить – мне.

Уже то, что юнец поднялся с места и размотал широкую опояску, было победой. А когда плотно завязал шарфом улыбку женщины... И, взяв на руки, снёс с места, одновременно раздевая и раздеваясь сам, и опрокинул на шкуры, для надёжности уложив лицом книзу...

О боги, да никаких изысков с обеих сторон, если не считать того, что ей подумалось для верности изобразить связанные под грудью руки. День за тропическими декорациями сиял так, что окрашивал веки тёмным пурпуром, по нагому телу ходили волны тёплого воздуха. "Смешно: эта чужая поросль в твоей промежности и на ягодицах. Татьяна писала, что такое примирило её с новорожденным: когда головка уже вышла, и жёсткие кудряшки защекотали внутреннюю сторону бёдер – взад-вперёд – всё дальше и сильнее с каждой потугой. Знак того, что эскапада кончается благополучно".

Но подобное было испытано другой женщиной не раз – сколько же было мужчин? Новое: когда этот завершил дело, Та Циан показалось, что она вбирает в себя не одну душу, как раньше, не одно семя – всю его плоть и кровь без остатка. И исторгает всего же – но совершенно иным.

Когда оба разлепились и улеглись лицом к лицу, Тангата произнёс, чуть запыхавшись:

– Вы правы. Так я и хотел с ним, но у него сильная воля. Хотя у вас явно не меньше.

– Куда больше. Хватает на то, чтобы подчиниться и не делать из этого проблемы. И в придачу – на небольшое психическое внушение.

– Но страшно было. Как присутствовать на операции. Правда.

– Или на допросе второй или третьей степени, верно?

– Верно, А ещё говорят, что наслаждение. Потворство похотям, прихотям, Не знаю, чему ещё.

– Во всяком случае, пытку ты выдержал достойно. Мужественно. Как говорится, единственный достойный мужчина в округе – и тот гей.

– А теперь суд?

– Нет. Суд был негласным и длился всё это время. Слушай приговор.

Та-Циан приподнялась на локте:

– Сейчас мы оба оденемся и уйдём, чтобы больше не видеться. Я тебя отдам – любовнику, который с гарантией не увидит твоей наготы, потому что слеп от рождения и чувствует мир совсем иным способом, чем остальные. Его бросили навсегда, он смирился. Тебя станут ждать на здешней стороне – упорно и, полагаю, напрасно. Ибо если ты преуспеешь в своих утешениях, тебя не отпустят, а если не справишься, то ждать окажется некого.

– Так отдают раба.

– Верно. Это тебе в наказание. Принимаешь?

– Да. Я доверился вам, доверюсь и Оддисене. Все мы смертники, а мысль о том, что кто-то при случае заменит мою грязную смерть на чистую, – скорее приятна.

"С тем мы и разошлись.

Теперь итоги, которые чётко проявились к моему уходу в иные края. Идрис с готовностью принял живой подарок. Он был увлечён Камраном, почитал меня, а теперь ему был нужен тот, кто бы служил кумиром. Существует неисчислимое множество граней любви.

Тангата успешно избывает недуги и печали рядом с новым господином – думаю, вовсю наслаждается своей личной деструктивностью. Такелаж у него всегда был в порядке – и бегучий, и стоячий; прочая оснастка тоже оказалась под стать. Кстати, в Степном Братстве у него появился небольшой, но реальный чин – как я и подозревала, в нём оказалось куда больше крови Лилит, чем необходимо для продвинутой постельной игрушки.

Рейнмен, лишённый утехи, работает на Оддисену под воздействием стрекала. То бишь в надежде на случай, которого, по правде говоря, желает всё меньше – былой любовный пыл перешёл в разряд романтической фантазии, а выворачивать Великий Динан наизнанку с помощью математики и возвращать назад, заметно улучшив, – задача, которая с гарантией поглотит любого. "То одно довлеет: все роды мук сей труд имеет".

Все трое, образно говоря, вышли из Вард-ад-Дунья науки и поселились в Вард-ал-Эхирату страсти. Из ближнего мира – в горний".

Теперь, заключила Та-Циан, осталась лишь одна совсем небольшая проблема. Она кое о чём обмолвилась, не особо осмысляя. Что знаменовало образное наличие зеркал в Селете – присутствие Братства или отсутствие вампиров?

XX. ВЫНОС МОЗГА СОСТОЯЛСЯ В ПОЛДЕНЬ

Юноши приблизились почти незаметно для неё, стали по обеим сторонам кресла, облокотившись на высокую спинку. О Терги, они уже совсем закрепились во взрослых телах и не выглядят ни детьми, ни зверятами, ни ссохшейся губкой. Прекрасные эфебы, созревшие для любви.

– Как красиво звучит ваша повесть. Так вы взяли кинжал? – спросил Дезире. – Пустили в ход?

– Смотря в каком смысле. Я ведь здесь и живая.

– Мы тоже, но это почти ничего не значит, – улыбнулся Рене. – И прозвучал один намёк.

– Положим, не совсем на то самое, – Та-Циан подняла бровь. – В смысле налагания на себя своих же рук. Меня ведь признали госпожой: во всяком случае, своих действий. Клинок, большой или малый, – знак всеобщий, силт – только для трёх восточных провинций. К тому же в Эро не любят множить смыслы без надобности: острая сталь – знак власти и знак её конца, и довольно с неё.

– Так Керм предложил вам стать магистром – со всеми вытекающими последствиями? – настаивал Дезире.

– Жест, который он сделал, и мой встречный – были амбивалентны, как очень многое в Эро. Я могла взять нож прямым хватом, словно домохозяйка, которой надо нарезать мясо. Обратным – чтобы ударить оппонента в полную силу. Могла направить остриё в сторону Керма или себе в грудную кость. Поцеловать навершие. Но какой иероглиф означает клятву и принятие высокого имени – я лишь догадывалась. Если он вообще был.

Та-Циан приподнялась с места:

– Заговорились мы с вами. Вернее, замыслились. Замылились, как кони на скачках. Если по кофейку, как раньше?

– Раньше это у вас было "по кофейку", а мы пили совсем другое, – ответил Рене. – Сейчас боимся, по правде говоря: и так подсели по-крупному, но хотя бы с возможностью возврата.

– Правда-правда, – подхватил Дезире. – Спасибо ещё, что главы про степь вышли заумные и скучноватые. Не затянули в себя.

– А в наказание мне теперь турочку стеречь, чтобы кофе на плиту не удрал, – со слегка комическим недовольством ответила Та-Циан. – Ладно-хорошо, соблюду. Только вы и впрямь не лезьте мне на шею. К моей шее, точнее говоря.

Жаловалась она не совсем напрасно: у компаньонов с их абсолютным нюхом напиток получался отменный.

– Так что же именно вы сделали с тем клинком? – Рене прицепился к хозяйке, не успела она усесться на прежнее место, прихлёбывая кофеёк из пол-литровой фаянсовой купели.

– Вот ведь...! Да по сути ничего, – всё внимание Та-Циан сосредоточилось на том, чтобы не наглотаться гущи, даже глаза опустила в чашку. – Приняла и в тот же миг вложила обратно в ножны, слегка по ним похлопав: "Мне чужого легенства не надо, мне моё личное магистерство подавай". То есть я такого совсем не говорила. Даже не очень думала – человек я скромный, когда некому меня видеть. Но ради чего номинальный правитель одного тайного общества внедряется в другое, как не с целью связать оба? Как это предпринял Керм – если он во времена моей бурной юности уже был в чине.

Похоже, в этой точке моих размышлений я глянула на аньду как-то особенно, потому что Идрис тотчас сказал:

– Отец считает, что ваше Братство лишь потому отнеслось терпимо к его будущему преемнику, что за ним стояла Та-Циан Тергата. На свой лад, разумеется. Не вмешиваясь и даже не изображая присутствие.

– То есть потому, что в Степи она была заложницей Оддисены и даже не подозревала об этом? Оттого не смогла бы вовремя себя защитить? – сказала я спокойно.

– Драгоценные камни берут в счёт долга не для того, чтобы их разбить, – ответил Барс. – Вот переплавить оправу на современный лад – это возможно.

Иначе говоря, можно извлечь из меня конкретную пользу в возникшей не так давно ситуации.

"Однако был ещё один оттенок – если вы, друзья, удостоились читать "Пера Гюнта". Там в конце возникал такой Пуговичник, который переплавлял души, не годные ни в рай, ни в пекло. Хотя вряд ли и то, и другое само годно для кого бы то ни было. Надежда непременно перенести на тот свет ближнюю жизнь в улучшенной редакции (то, о чём мечтается всем уповающим) тождественна стремлению затащить в рай свои нестираные портянки. Оттого грешники в аду чувствуют себя на своём месте, праведники в раю – далеко не обязательно. Рай, должно быть, полон неизжитых комплексов...

"Какой надо быть непроходимой сволочью, чтобы хотя бы помыслить христианский ад, да и рай тоже, независимо от того, мыслят ли тебя сами они. Не говоря о том, чтобы в него поверить и убедить паству соревноваться за угретое место", – писала Татьяна. Но что уж такого фатального в переплавке, добавляю я?"

– Не надо источать такой сарказм, – попеняла мне Ани-Рена не за мысли, которые вы могли бы нынче прочесть, – за слова о заложнице Горного Братства. – В тебе сошлись упования обеих сторон. Ты многолика. Оддисена метит на твои военные и политические таланты, ведь хороший полководец – прежде всего политик. Хрустальному Братству нужна служительница Тергов, то есть в какой-то степени человек искусства, интеллектуал и снова политик, тонко чувствующий чужую ментальность. К этим двум сторонам стоило бы прибавить и третью.

Юноши насторожились, нутром предвкушая самое интересное.

– Именно – то, что предложили некоему графу Эдерланду, который шёл по земле с топором в руке, круша мещанские устои: "Готовы ли вы взойти на эшафот как убийца или предпочитаете сформировать новое правительство с целью восстановления спокойствия и порядка?"

Так завершила свои слова старшая в Степном Братстве.

– По мне – что угодно, только не спокойствие, – ответила я тогда. – Я знала, в какой точке сходятся начерченные мною линии, и это было последним, что могло меня остановить.

"Если тебя объявляют злом во плоти и бесовкой за то, что ты творишь, а твои чувства спокойны и неколебимы, может быть, надо разобраться не в себе, исправить вовсе не себя, но тех, кто порицает?" – писала Татьяна, хотя не пойму, какие у неё-то были поводы считать себя такой жуткой особой. Разве что клыкастую гримасу скорчила особо впечатлительному ребёночку или, выбираясь из толпы, пнула по щиколотке вельми набожную старушку".

Керм рассмеялся:

– Вся закавыка в смысле того, что сказала старая эроская госпожа: "Можешь уйти на тот свет" – не разрешение сделать это, но способность. Твой отец, посестра, ещё когда тебя предупредил. Неужели ты не чувствовала всех явленных, но миновавших тебя смертей? Конечно, повзрослев, ты научилась осторожности.

Трясина. Ров. Роды. Пещера. И всякий раз после такого я чувствовала себя по-настоящему живой.

– Кое в чём ты сходна с мужчиной, – продолжал побратим. – Но, уверяю тебя, нисколько не больше, чем следует женщине, задуманной Милосердным в начале времён. Так берёшь или нет?

– Беру, – ответила я. – Но вот что конкретно – будем посмотреть.

В самые торжественные моменты меня неудержимо тянет чуточку позубоскалить.

– Ты вернёшься в горы и примешь обратно силт, карху и имя, – сухо произнесла госпожа Ани. – Они по-прежнему действенны, но там тебя будут готовить к окончательной интронизации. Причём долго, дотошно и приплетя к делу нас самих. Собственно, власти и авторитета у тебя с такого не прибавится ни на йоту, куда уж выше восьмого неба взлетать. Но самое последнее испытание будет не ради других – для-ради одной тебя. Пройдёшь – поймёшь.

И чуть погодя добавила, не узрев на моём лице должных эмоций:

– Не думай, что трое в лодке, не считая собаки, – недостаточно представительное собрание. Мы могли бы пригласить хоть весь парламент, ничего это к делу не прибавит. Магистр в Динане обладает неприкосновенностью, верховная сакердотесс в Эро кладёт свой клинок поверх всех прочих, но если наша Триада от имени Рук Аллаха предложит тебе прибегнуть к выбору – тебе не останется ничего, кроме как подчиниться. В твоём конкретном случае – по доброй воле и со страстью.

А упоминание выбора и рук Бога (очевидно, имелась в виду левая, принадлежащая Тьме) впритык отсылали нас к великой Урсуле ле Гуин. В который раз получилось, что меня плотно и очень заранее окружили. Точно простофилю какую-то.

Та-Циан, поднявшая голову во время монолога, уставилась на дно чашки, словно не понимая, куда делся напиток.

– И был триумф, да? – риторически спросил Рене.

– Частичный. Ни одно из Братств не любит шума, – слегка покривила душой Та-Циан. – Они ведь давно пытались сойтись воедино, только вот самое трудное – вынуть из Берлинской Стены самый первый камень. А там дело должно пойти как по маслу.

В общем, мне на долю выпало лицезреть глубокое удовлетворение Двенадцати и ликование всех остальных. За то время, пока Та-Циан накрывало тёмной водой, в Совете Легенов мало что изменилось: я казалась себе самой старой изо всех. Недостающее до полной колоды число легенов пополнили за счёт моих эросцев. Я лишь попросила, чтобы Рахима-ини не тревожили: Снежный Барс и сам по себе великолепен.

Динан до союза со Степью представлял собой мягкую диктатуру под маской демократии. Что вполне потрафляло обывательскому сознанию: мещанин считает, что норма одна, всеми силами стремится к ней, а такими калиброванными людьми легко управлять. Очевидно, усреднённых личностей у нас всё же было ниже общемирового уровня – наши судебные поединки и дуэли процветали именно как реликт самоуправления. В какой-то мере даже как филиал теневого правительства.

Виноградный силт слегка обузили по моей исхудавшей руке. Стальная Тергата получила новую украсу. Я попросила выгравировать вдоль всего обуха надпись: "Агностик отдаётся разуму. Христианин – Богу. Я – великому Ветру, которому слепец отдаёт свои стрелы". По-лэнски это выглядит немного короче.

Иные перемены назревали, а в связи со мной назрели окончательно и лопнули, как нарыв. Оддисена фактически внедрилась в правительство, когда Марэм исчез в закромах родины, а дядя Лон умер "от сердца", что нетрудно было, в общем, предвидеть. Матушка осталась властной вдовой, но царила исключительно в пределах каменной ограды Ано-А. Я свиделась с ними со всеми – чужие люди. Куча детишек разного калибра, кое-кто считался моим родным внуком или внучкой. Это обескураживало много больше, чем Сидна, которая приехала с северного побережья ради одной меня: ухоженная, безупречная дама средних лет с пышной фигурой. Все дети были, по моим ощущениям, какие-то неправильные, словно пустые внутри, и многие взрослые тоже. Разве что тётушка Глакия порадовала: ссутулилась, скрючилась в пояснице аки та креветка, но глядела бодро и поспевала всюду с невиданной прытью. И Христос, пригвождённый к цветущей яблоне, сохранился – висел на стене угловой комнатки. Престижные мансарды уже давно были не про них двоих.

– Эк тебя носило по забугорьям, – сказала тётушка вместо приветствия. – Видом будто коряга на солнцепёке. В тенёчек бы тебя посадить да поливать как следует.

И сладко расплакалась у меня на плече.

Должностной работы оказалось, вопреки опасениям, не так много: ведь магистр тире понтифик отвечает в основном за исключения и прецеденты. То, что может идти своим порядком, – идёт.

Кандидата в президенты, достойного человека плюс натурального оппонента соединённому Братству Хрустального Стекла, найти было непросто. Многих продиктованный нами выбор удивил: человек из ближайшего окружения сладкой парочки, главный референт и вежливый оппонент, ничем особым себя не проявивший. Не заслуживший похвал даже за то, что при нём тайные правительственные службы работали как электронные часы, а экономика была совершенно независима от скачков в политике и на бирже. Не запятнанный даже предательством одного из своих шефов, которое по факту осуществили другие люди. Рейналт Ди Райнеке – мы надеялись, что затык посередине полного прозвища и лисий хвост в конце уменьшат личную популярность. Главу правительства не принято звать "Рейни".

В устных анналах Рейна обрисовали как старшего брата Майи, которую обозначили именем Майя Дари или Майга Ди. Будто бы он лично втянул нас обеих в ту смертельную историю. Да мало ли что говорят! На самом-то деле наш Лис Ренар был слишком умён для роли опереточного злодея – а ум мы всегда предпочитали сплошной порядочности. Скверное поведение приносит мало выгоды в Великом Динане.

Замешан он-то был, натурально, как же без этого, но совсем в другом...

А ещё меня постепенно готовили к Рутении, пребывание в которой должно было нанести на мне завершающий штрих. Согласие Татьяны было получено и скреплено моим собственным: другие кандидаты показались мне годными лишь в самом первом приближении. Здесь же не столь великое внешнее сходство на удивление хорошо подпитывалось внутренним. Сама она мечтала поездить по разным странам и континентам, только что не было ни славы, ни денег, ни здоровья. Теперь о ней хотя бы сняли документальный фильм, который я без устали крутила в свободное время, и положили на счёт неплохую сумму денег за право скопировать дневник. Там, кстати, не было особых тайностей и интима: сплошная философия.

Кое-что, всем на удивление, прямо-таки просилось на мой воображаемый щит в качестве девиза:

"Я никогда не любила Рутенский Союз. Я была совсем другое государство".

"Я готова поддержать любую соплю на ниточке, которая отделилась бы от Рутена и зажила самостоятельной жизнью".

Поэтому Татьяна сравнительно легко согласилась на махинацию, тем более что потомством обросла куда меньше моего. Была даже рада вырваться из тех не в меру обширных пределов, которые считались её родиной. Я же была приговорена к камерному аду, и изменять этот приговор было не в моих интересах.

Когда же юнцы не выдержат и начнут задавать встречные вопросы, текло под всем красноречием Та-Циан. Или они уже – так подсели, что не рыпнутся? До того искусны, что получают всё, что хотят, и без дополнительных ходов? Как бы мы не пытаемся друг друга пересидеть.

– Здесь ад? – задумчиво проговорил Рене. – Или, может быть, чистилище? Вот бы не сказал – нам-то внутри него неплохо. Свой рай ты лепишь при жизни, хотя ближнему он может показаться абсолютно жутким местом. Ибо он видит в субъективности некую объективность и принимает её за чистую монету ... Или это как раз ад – по причине таких вот, как мы?

– Возможно, из-за таких, как я, – с облегчением откликнулась Та-Циан. – В Великом Динане женщины требовательны, а их специфическое искусство ценится куда больше умения плодиться. Последнее – не достоинство женщины и тем более не добродетель, а всего-навсего качество – полезное или вредное в зависимости от обстоятельств. В Рутене из чрева делают буквально фетиш: все сплошь помешаны на том, как бы не вымереть, и практикуют оголтелое деторождение. Телесное же мастерство женщины рутенцы оценивают слишком дёшево, в большинстве случаев – вообще никак. Присваивают и требуют верности. Собственно, нет ни одной здешней дамочки, которая себя бы не дешевила. Это притом, что и на самом деле они мало куда годятся. Напридумывали всякой техники-механики, но она ведь лежит вовне тела и его чаяний.

– Всё это мы читали, – прибавил Дезире. – Мы виноваты?

– Хм. Допустим, да. С другой стороны, вы экономите мне силы на более детальный разговор, а если я повторяюсь, то главное, чтобы слушали и не смели возразить.

Ещё беда. Мужчина и женщина совершенно разные – на том уровне, что делает его им, её – ею. Чтобы мало-мальски притереться друг к другу, нужна целая жизнь безуспешных попыток, хотя истинная страсть, явление крайне редкое, поражает как удар грома и сплавляет двоих воедино. Большая часть гетеросексуалов даже не пытается. А если в разнополом союзе упор делается на то, чтобы преодолеть разность природ и обогатиться, чем вот это не скотоложество? Телесный инцест, лежащий в корне адамова племени, духовная зоофилия и как венец – искусственное оплодотворение ветеринаром.

"Я постаралась оправдать игры моих сынков. На всякий случай: вот не думаю, что их это терзает и угрызает. Ни кровь, ни плоть, ни прочие забавы... Хотя и сама душой не покривила, рассыпая обиняки и намёки. Но теперь берём зверя за рога".

– Что делать – признаюсь, наконец. Иногда требуется сделать первый шаг, пускай и ложный. В Рутен меня заслали с конкретной побочной задачей – наподобие того, как духовное Великое Делание сопровождается физической метафорой получения золота из чёрной грязи. Мне надо было найти здесь неразлучную пару оборотившихся земляков, которая пережидает время от воплощения до воплощения. По идее любую. Я отыскала вас. Возможно, нас с вами притянуло друг к другу нечто, случившееся в прошлой жизни. Я сдала вам уйму карт – какой пасьянс вы сумеете разложить?

Молодые люди переглянулись, удивительно знакомое выражение сверкнуло через безупречные обличья. Нечто свыше простого сходства черт: такое было у неё с рутенкой, а теперь... У кого – с ними?

– Госпожа, – неторопливо сказал Рене, – прежде чем ответить, мы имеем право сначала задать вопрос?

Она кивнула. ("Да не церемоньтесь же так, чудики!")

– Вот вы произвели на свет Сидну. И... извините покорно... ушёл ваш побратим. А позже возлюбленный. И каждый раз вы упоминали, что некто убрал то, что вытекло.

– Не одну кровь, а и плаценту, – добавил зачем-то Дезире.

– Вы это сказали нарочно, госпожа?

"О-о. А ведь это парочка меня удивила. Переняли мою тактику внезапности".

– Да. Но я, признаться, думала насчёт себя самой. Беспамятство, самогипноз или подобное.

– Полагаете, что вы скрытый вампир? Ну, это у вас головное, – с неким даже равнодушием ответил Рене. – Это ведь мы были.

"Предсказуемая неожиданность. Я ведь видела Рахима в собачьем образе и то, как он подкреплял в себе человеческий".

– Тем более, что это были вы. Пелесит отделяясь от кровососа, тем самым неоспоримо свидетельствует о вампирической природе последнего, – Та-Циан словно цитировала несуществующий учебник по вампирологии.

– Мы, – терпеливо повторил Рене. – Не "он". Нас двое. А в честь малайских слуг-паразитов поименовали нас вы сами.

– Когда один из нас рождается, он слеп и жаден, как вообще все младенцы, – добавил Дезире. – И тянется к тому, что рядом. Но, надеюсь, не нападает на живое. Плацента – самый лучший корм, потому что содержит информацию. То же скажу и про чувствительное серое вещество.

– И мудрое сердце, – прибавил Рене.

Такая вот перекличка.

– А тогда – кто же вы? – Та-Циан повернулась к Рене.

– Наверное, оборотни, – он слегка улыбнулся. – В той части, в какой не подобны прямоходящим. Но отчасти мы и народ сумерек. Мы никогда не задумывались над ярлыками. Правда, питаться от животных нам с Дези было отвратно: обострялось такое чувство, будто мы появились на свет их защищать.

– К тому же хомо вульгарис куда противней любого скота, – чуть жеманно пояснил Дезире. – Так что не вздыхайте о том, как нам было трудно жить и далее в том же роде.

Перекличка её позабавила, тем более что по ходу многое как бы раскрывалось само.

– Наверное, при вас обоих мне не стоит утверждать, что я человек, – сказала она.

– Хотите афоризм? – предложил Рене. – В пару тому, что был выбит на вашей кархе-гран. "Жизнь вампира бесценна, оборотня – стоит очень много, человека – ни гроша, ибо он неизбежно и однозначно смертен".

– Сам человек сказал бы, что именно в силу хрупкости его существование стоит превыше всего на свете, – усмехнулась Та-Циан. – Скажете, не так? Выкладывайте аргументы. Кстати, сам термин "носферату", имеет в виду, что они не живут.

– Жизнь – обмен веществ, – с умным видом пояснил Рене. – Мы обмениваемся – разве мы не растём? Не берём от пищи вид и форму и не укрепляемся в них день ото дня?

– То есть паразитируете. Пиявки на теле человечества, как говаривал Ким Ньюманыч. – Женщине стало смешно от своего остроумия, но она сдержалась.

– Не вампиры – паразиты на человеке, а человек – прихлебатель Вселенной, – с необычной для себя жёсткостью ответил Рене. – Если бы он не тянул одеяло на себя, вампирам было бы чем пропитаться от самой природы. Да и от самого хомо они, по-хорошему, берут не кровь и не плоть. Но вдохновение, талант, страсть – и лишь в последнюю очередь чистую информацию. Причём этих чувств от людей не убывает, если они настоящие. Да и сами люди...

– Вампир – перверт. Человек – застывшая форма перверта, – хихикнул Дезире, явно выкаблучиваясь под ницшеанца. – Красота вампира в том, что это по сути тип человека, очищенный от наслоений. Только условия ему попались немного не те, что надо.

И продолжил как бы вовсе не своим голосом:

– Быть человеком, каким он себя помыслил, – невеликая доблесть. Упорствовать в этом, настаивать, отвергая непривычные формы и модели социального поведения – идиотство и безнравственность. Все мы в юности читали впечатляющие, умные, добрые книги о том, что человек должен оставаться таким как он есть даже на пороге смерти. Не соблазняться образами зверя, вампира, дракона... Слова о том, что лишь человек – творение Божие, хорошая отмазка для того, чтобы не изменяться.

Но парадокс в том, что по-настоящему человек достоин своего имени лишь когда превосходит самого себя.

– Кавычки поставь, – заметила Та-Циан. – Хоть руками. Это ведь цитата, к тому же позапрошлогодняя. Плюс основательно переработанный Заратустра. А вот тебе относительно свежее:

– "Человек – кичливая песчинка на просторах Космоса. А мнит себя великаном. Оттого ему необходим домашний божок под стать. Фатально обособленный от природы. Такой, чтобы утверждал хомо в его напыщенном ничтожестве". Нравится?

Умная оказалась дама. Та-Циан не обещала почти-тёзке уютной старости, скорее наоборот: до конца своих дней лепить глину да месить тину, как говорят в трёх лесных деревнях. И слегка (совсем слегка, для проформы) изображать внезапно постаревшую Тати.

(– Может быть, я даже не буду проситься в ваши города, – ответила Татьяна Афанасьевна. – Имею в виду жить. На экскурсию – это да, это можно. Подивиться дивам. Для меня главное знаете что? Умереть с достоинством. В Рутении ведь не позволят. Обставляют смерть громоздкими церемониями, словно в неё не верят. Вечная жизнь и рай под памятником из искусственного мрамора. Эвтаназию конкретно запретили – во времена моей молодости хотя бы только не разрешали. Выдумали хорошее логическое объяснение запрету: жизнь священна и нам не принадлежит. До того привлекательно – хоть прямо на месте удавись. Но привлекательное не всегда бывает правильным, верно?

– Полагаю, что так и есть. Далеко не всегда, – согласилась Та-Циан.

– Эх, тёзка. Жизнь сама по себе довольно скверная штуковина, особенно в поздней дряхлости. Ложная, грязная и преступная – ибо входить в неё мучительно и уходить не менее. А медики ко всему прочему предлагают весьма неприятные вещи, чтобы она длилась.

– Единственное, что хорошо в жизни: она кончается, – поддакнула её собеседница. – Великий Фридрих говорил, что именно поэтому можно радоваться ей с лёгкой душой – или наподобие этого.

– Не совсем верно – но ведь вы нарочно преувеличиваете? Для смеха? Я бы сформулировала: жизнь ценна тем и потому, что в ней есть смерть. Если чётко знаешь, что она кончится, – и можешь, иншалла, положиться на способ.

Та-Циан тогда подумала:

"Я-то положиться могу не очень. Абсурдно устраивать свои обстоятельства в стране, где нет ни эвтаназии, ни, на худой конец, смертных приговоров. Хотя в абсурде всегда есть нечто".)

– Но всё-таки, – завершила она беседу с питомцами, которая грозилась отгрести неведомо куда, – откуда такие уничижительные эпитеты по отношению к публичным святыням?

– Откуда, спрашиваете вы? Да разве ж правильные роды, жизнь в согласии с широким миром и правильная, без кривизны, смерть не должны свидетельствовать сами по себе? Иезуиты в Америке удивлялись, как это у местных женщин получается: родят и тут же идут в ближней речке обмываться. Своими ногами. А их подопечные испанки едва не помирают каждыми родами.

– Теперь мы можем объясниться, – прервал Рене затянувшиеся размышления. – Вернее, навести вас на объяснение. Каждый из нас родился дважды: когда нашему предшественнику грозила опасность, являлся на свет сосуд для души: эфирный или туманный, но похожий на человека. Когда человек-донор умирал, плотная материя перетекала в мир испытания и одухотворялась. А теперь задайте нам единственно необходимый вопрос.

Та-Циан помедлила. "Ну что, делаем ещё один шажок к бездне?".

– Кроме предчувствия гибели, нужно было что-то ещё. Связь... Нет. Пожалуй, так: возлежание с женщиной.

– Да, – кивнул Дезире. – Но не со всякой. Именно этот пасьянс мы сейчас сложили, только одной-двух карт не хватает, чтобы вполне сошлось.

"Каков каламбур... Да знаем все трое и карту-джокера, и заветное слово, – подумала женщина. – Только рассудок боится признать. Не одним вампирам страшно оказаться лицом к лицу с зеркалом, даже если это зеркало им льстит. Обтанцовываем конечную истину, как три кота – чаплашку с молочными скопами".

Отчего ей на ум пришла поговорка родом из трёх деревень? Чаплашка – широкая миска, но и шапка вроде Кермовой, скопы – сметана, сыр и творог, но скопа – хищная птица-рыбоед. Вроде отсюда и до совы-мышееда недалеко. И до той особой охоты, которую наш дорогой "чаплашник" по имени Керм затеял. Плавающие ассоциации, тьма на тьме сидит и тьмой как плетью погоняет. Ну что – так и будем медлить?

Она поднялась с сиденья, обнаружив, что для этого ей пришлось разорвать прохладные кандалы на запястьях. Юноши зачем-то норовили удержать её на месте, хотя с некой робостью. Мы думаем параллельно или как?

Уселась назад покрепче.