Текст книги "Осень матриарха(СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

"Чего они, трое-четверо, и дожидаются? – подумала Таригат. – Чтобы меня тотально припечатало истиной? Вот бы знать, нужно мне самой такое или нет".

И как раз на этом месте со своей партией вступил Керм.

– Когда я провожал мою старшую, моего магистра для чести, под землю, у неё была высокая цель, – сказал он с какой-то незатейливой интонацией, слишком простой для этих слов, для этого зала, для всей атмосферы. – Она всё ещё помнит о том?

– Помнит, – отозвалась женщина, потерявшая одно имя и готовая порвать в клочья другое. – Прикажешь сказать о том прилюдно?

– Разве тебе мог кто и когда приказать, – аньда покачал головой, усмехнулся.

– Что скажу о цели, – ответила Таригат медленно. – Хотела отдаться на волю судьбы? Обвинят в безрассудстве. Собиралась зачеркнуть одну жизнь, донельзя измаранную, и начать с чистого листа? Так это все в Эро давно поняли. Восстановить былую целостность Зеркала, заплатив ту цену, что спросят? Не дай Терги, обвинят в гордыне. Да, может быть, не нужно это ни нам, ни вам, и – много ли я нынче стою?

– Не прибедняйся, – ответил он с прежней интонацией. – Ты всегда ценила себя и ухитрялась брать с других самую высокую плату. А сегодня тебе только и давали понять, что стоишь ты незнамо сколько. Неимоверно.

"Я о том не знаю, только догадываюсь", – так и вертелось на языке женщины, но она удержала себя: не место и не время. – "Незнамо сколько – значит, нет цены, значит, можно устанавливать цену по своему произволу – золотое правило воскресного дивэйнского базара".

– Уж таки неимоверно? Магистр без власти, без сабли и даже без кольца?

"Дженгилю в тот последний раз хватило немногим большего".

– Что же, начнём торговлю, – продолжила Таригат. – Будем считать, что я пришла по ваши души, а вы – по мою именно ради этой цели. Но для начала: вы знаете обо мне куда больше, чем я о вас. Что значит Братство в Высокой Степи и вы в Братстве?

– Вся верхняя палата – наша, но мы в ней вроде англицких масонов или университетской альфа-бета-каппы, – похвастался Керм. – Царим по факту.

"Как подозреваю, аньда, твоё просторечие – такой особый знак. В смысле – иди вперёд, бей в барабан и не бойся беды. И прежний, властный голос ко мне очень кстати вернулся".

– Тогда я прошу, – сказала уже не совсем Таригат и не полностью Та-Циан. – Покажите мне свои знаки, какие приняты в эроском Братстве. И объясните при этом, как высоки те права, которыми вы сегодня не воспользовались.

К чести четверых, заминку они допустили совсем небольшую.

– Мать-Жрица Тергов – не власть, хотя нешуточное влияние, – ответила Ани-кахана. – Вроде вашего магистра, который для чести и одновременно по праву. Каким ты стать не успела.

И вынула из причёски стилет в чёрных ножнах, рассыпав косу по плечам.

"Я никто и нахожусь в зале ради сыновей", – послышался звук разумного ветра.

– Я один из легенов, но лишь постольку-поскольку соединяю знаки тех и этих и нахожусь под сенью теней, – произнёс Идрис. Вытянул из пазухи прямой нож, снял с пальца кольцо, что я приметила в первый день и уже не сводила с него глаз, надел на одно из перекрестий.

"До сих пор не понимаю во всех тонкостях, как вышло, но то был силт, который надлежало убить по крайней мере дважды. Хитроумно спаянный из колец Диамис и Джена, разве что камень другой. Ошибиться я вроде бы не могла".

– Мне очень неловко перед тобой, аньда-кукен, – сказал Керм. – Это я вытребовал оправы обоих перстней, когда ты спустилась вниз, к предкам. Открыл своё истинное звание Оддисене и, представь, получил что хотел. Потому что это Керм – здешний верховный леген в отсутствие магистра. Ты думаешь, нас не испытывают, прежде чем посвятить? А я вдобавок вас, непутёвых, полюбил: в Вард-ад-Дуньа все братья какие-то слишком правильные.

Карху-мэл он оставил где-то в здешней прихожей, но прямой кинжал по-прежнему болтался на двух ремешках с кольцами. Вынул его из ножен и протянул мне посеребрённым яблоком вперёд.

– Как тебя ни назови и как ни понимай, но ты – кровь Праматери Лилит, – вздохнул он. – Природная властительница и хозяйка своей судьбы.

– И в качестве бонуса можешь уйти на тот свет только суицидом, – жёстким тоном прибавила госпожа Ани.

XIX. ЗИМНЯЯ СКАЗКА

– На твоём месте, – добавила Ани-кахана, – я бы постаралась отыскать удобный и порядочный способ смерти и держала при себе неотлучно. Чтобы стало кому присмотреть, если тебе вздумается восстать из сухого остатка.

Вот этот намёк на некое живое существо, похоже, стоило бы держать в глубинах несознательного. Экранировать болтологией, как говорится, поморщилась Та-Циан. Причины? Защита от психологического вампиризма (или как там его) со стороны неразлучной двоицы. Запрет на пропаганду такого-сякого-немазаного среди несовершеннолетних: даром что её воспитанникам уже давно за двадцать. Что срок свой каждый из них мотал в двух разных вселенных – также не в зачёт. Правда, Та-Циан намекала им на ветвь дерева сказаний, связанную с символикой холодного оружия в Динане. Но то дерево... простите, сталь. И раскрывать все намёки с неё, будем надеяться, не потребуют.

Любопытно: даже глубинная "мыслеречь" у неё выстраивается будто взвод на утренней поверке, заметила женщина. Слишком много практики, наверное.

Что же, начнём наудачу. Одно Братство использовало Та-Циан как приманку для другого. Невелика честь, однако после ухода и возврата она сделалась до боли реальной властью. Встретили её в Горной Стране радушно: мало того, что сдала экзамен на полноправного магистра – добыча, повисшая на её крючке, превзошла самые радужные ожидания прочих рыболовов. К тому же Лэн-Дархан помнил, кто его купил, – именно так, даже не "выкупил" – и при каких обстоятельствах. Все там почитали за честь быть собственностью Новой Великой Жрицы-Воительницы. Примерно с таким оттенком, далеко не уничижительным, верующий признаёт себя рабом Божиим – и, значит, ничьим более.

Ни в коей мере не динанским.

А правительство двух генералов, скроенное на европейский образец, с завидным упорством пыталось сделать свой народ свободным. И усердно доводило до их слуха, что чтить традиционные святыни – это куда ни шло, но живём-то все внутри конкретного государства и по его правилам.

Многие ли у нас обожают писать прописи по заранее расчерченным линейкам?

Отчим в последние годы утратил азарт, ослаб здоровьем и помягчел нравом, к тому же сиделось на троне ему неуютно. Оттого перестал купировать уличные поединки, внутренней причиной которых официально признавался нерастраченный мирным временем пыл. То бишь выросло поколение, которое воспитала гражданская война в лице старших родственников, успевших хоть краем ухватить эту сладость. Поколение потерянных и отчуждённых от любого интересного дела – потому что жить, чтобы работать, и зарабатывать, чтобы обеспечить жизнь, – оно как-то тупо. Даже... Нет, особенно когда эта жизнь спокойна, гигиенична и лишена бурных событий. Татьяна отыскала красивую формулировку для своего дневника: закована в квадратные формы.

Наёмные психотерапевты и религиозные столпы считали, что виной всему – отсутствие жизненной цели и привычки любить. Желание остроты ощущений, активизация агрессивного потенциала, который стоило бы вырвать с корнем много раньше, порождали своего рода пламенную скуку.

Главковерх зачитывал в парламенте простынки со статистической цифирью, привычно возмущался на пресс-конференциях и потрясал указами против поединков чести и произвольных абортов на средней стадии. Ему хотелось роста популярности плюс прироста числа солдат и выборщиков, хотя второго – давно уже не для себя самого: друг Марэм крепко подкопался под его золочёный стульчак и намеревался забрать себе военную власть, как до того Лев Отчизны присвоил себе гражданскую. (Экая путаница с полномочиями вышла.) По счастью или наоборот, в государстве жилось сытно и мирно: оба соперника были не такие идиоты, чтобы взяться разрушать перспективную собственность. Оддисену оба при этом на уме не держали – привыкли, что она в государственные дела не особо мешается.

А крошечные очажки сражений не унимались; в малом Динане они всегда тлели под слоем пушистого пепла. Дуэли, которыми в городах и весях извечно баловались все и вся, при тогдашней идоло-демократии стали похожи на шампунь и кондиционер в одном флаконе. То есть воплощали бунт сам по себе и вдобавок были очень удобным способом самоубийства: если ты умер, в кутузку тебя уж никакие власти не засадят. И, между прочим, стандартный разгон демонстрации (дубинки, брандспойты, слезоточивый газ) кончался несколько большим числом трупов, чем один или два (типа ничья). Это притом, что народу собиралось в разы больше.

Проходили такие состязания в чести и гордости по давно заведенному и устоявшемуся порядку. Рано на заре оппозиционеры заполняли собой один из окраинных лесопарков, аккуратно блокируя немногочисленных стражей порядка. Последним, кстати, было тоже интересно посмотреть на то, как парочка к обоюдному удовольствию приканчивает (или не приканчивает) друг друга, поэтому никаких обид.

Чуть попозже, когда всходило солнце и с травы сходила роса, утихал дождь, подтаивал иней или делался не таким рыхлым снег, являлись оба спорщика, секунданты с фальшфейерами, шамбарьерами и подобным как бы ненастоящим оружием – их дело было не драться, а разнимать. За ними обычно следовал скромного вида пикап с неплохим оборудованием для реанимации и командой частных медиков.

Во времена нашей молодости люди были куда легкомысленней: хотя ведь и политической подкладки не было видно из-под алого плаща, и маскировать слёты заговорщиков не казалось тогда насущным, сказала себе Та-Циан. Известно ведь: неуверенная в себе власть сверх меры портит жизнь окружающим.

Оттого и приходилось большой и малой оппозициям сожительствовать. Нет, термин вроде нехорош, поправилась женщина: пребывать в симбиозе. Запретить многолюдные гуляния в здешних Гайд-парках было стрёмно и явно бы убавило правящим дядюшкам популярности. А это недурно прикрывало поединки, казавшиеся в стране, пытающейся набраться респектабельности, прямо-таки верхом последней.

Прибавим, что жертв от дуэлей было меньше, чем от автолюбительства, горного туризма, скоростного дайвинга и прочих фишек развитой цивилизации, но на экстрим первого вида шли, чтобы с гарантией погибнуть. Нехилая ведь разница.

С другой стороны, кому хотелось мусолить сии материи? Официальной медицине забот не прибавлялось, народ безмолвствовал, у сановитых бульдогов хватало иных развлечений. Церковь и умма соблюдали чёткий паритет, и хотя обе протестовали против беспричинного отъятия жизни, оставалось это в границах воскресной школы и пятничной мечети. Чего и всем вам желаем.

Но однажды заурядная по виду стычка приняла оборот, который вырвал Та-Циан из уютного подземного дворца рядом с Розой Мира и направил в чиновный Эдинер по глубоким снегам. С какой стати она заинтересовалась иллюстрацией в видеотаблоиде – самой было непонятно: из ностальгии или интуиция взыграла? Вместе с нею двинулся Керм: за своё магистерство Тергата расплатилась с Оддисеной авансом, а вот Хрустальное Братство по-прежнему числило за верховной мамой-жрицей должок, и немалый. Вот побратим и взялся наблюдать за процессом, уютно расположившись у посестры под боком. Домик на окраине был снят за головокружительную цену, но не в Ано-А ведь располагаться и не в старой деревянной конуре, где давно простыл след Братства.

Так вот. Тангате как раз исполнилось девятнадцать, и как шевалье д` Эон в ранней молодости, это был нежный и светлый человечек, сказала себе Та-Циан с куда большим проблеском чувств. Прилюдное оскорбление, которое он не сумел проглотить, было необычного свойства: его оппонент добродушно заявил, что не ходит на такой-то литературный сайт, потому как там "сплошная гомосятина". (Перевод слова и последующих двух с высокого ад-динани на рутенский литературный язык адекватное.) Тангата не менее вежливо поправил: "Не стоит при мне выражаться таким стилем: я ведь не называю вас ни гетеросятиной, ни женоложцами". Оба были при оружии – дедовском, по всей видимости. Оппонент взмахнул рукой и сгоряча хватил соседа за набалдашник... Нет, скажем так: за эфес шпаги. Сабли в Эдине вышли из моды вместе с кавалерией. А вот условный рефлекс остался – именно поэтому история подпала под формулировку "оскорбление личного оружия самурая". Так, во всяком случае, было изложено в одном из сокровенных сказаний. В Динане имеется небольшая диаспора выходцев из Ямато. Кое-кто из них белокурые, почти все темноглазы, большинство без особых признаков бороды.

Если бы парни сцепились тут же на улице. Если бы даже их не сумели развести. Если бы погибли – один или оба.

Но они, как порядочные мальчики, договорились о митинге на лоне природы. Типа жеста учтивости по отношению к фрондёрам и прикрытия для себя самих.

В хрупких женственных юношах зачастую прячется невиданный потенциал. При первом возгласе "Начинайте!", который издал один из секундантов, Тангата виртуозно обошёл шпагу атакующего противника и одним ударом рассёк мощного мужчину наискосок: с левого плеча до паха. Видимо, клинок и впрямь был древней закалки, усмехнулась Та-Циан. Не то сам юный кавалер: выронил шпагу, пал на колени и вывернулся всем нутром на снег. В первый раз такое случается: потом привыкают.

Полиция мигом его повязала. Кто её пропустил через толпу – непонятно, скорее всего, позиции сдала оппозиция: то, что осталось от второго поединщика, никак не удалось бы выдать за тяжелораненого.

А дальше началось самое интригующее.

Тангате был предъявлен букет обвинений, которые сочетались друг с другом куда хуже, чем розы и гвоздики. Убийство на гомосексуальной почве. Неудачная попытка суицида. Участие в несанкционированной акции протеста.

Всё это вместе тянуло не на "вышку", последнее как раз, пожалуй, устроило бы мальчика. Во всяком случае, теперь. Но однополый секс плюс тяга к смерти – это пожизненный жёлтый дом строгого режима и без права на помилование. И хотя жизни как таковой остаётся от силы лет пять-шесть, до конца, как говорят, ещё допихаться надо.

Нет, поправила себя Та-Циан. Цепляло вовсе не это. Подобный расклад выпадает рядовому гражданину Динана не реже, чем рутенцу, и как-то справляются. За каждым психом ведь не уследишь – запивает он барбитурат денатуратом или простой дистиллированной водицей.

Вот вам голые факты. Наш Тангата (нет, каково имя – почти созвучное Таригат) был второкурсником небольшого престижного института, который просвещал молодёжь по части построения историко-динамических моделей, прогностики и футурологии. Название заведения звучало невыразительно и плохо запоминалось, как лицо разведчика-профи, брали туда отпрысков ныне правящего класса, распределение выпускников было закрытым, то есть неясно, куда они потом девались. А заведовал любимой кафедрой нашего фигуранта некто Рейналт Ди Райнеке, фамильярно – Рени, Рейни или даже Рейнмен, самый молодой и психованный из динанских профессоров. Гениальный аутист пренебрегал Братством, но сама Оддисена прекрасно знала, что он ворочает для Лона широкомасштабными делами, связанными далеко не с одной армейской шагистикой и логистикой, и делает это из чисто профессионального интереса. Типа "Это отличная физика, математика, социология и далее по списку". Марэм, золотце наше сусальное, всё норовил его присвоить. Полиция и внутренние войска были как бы его разросшейся личной гвардией – что вполне объясняло их роль в захвате убийцы-изувера.

Иными словами, теперь у Марэма-ини отыскался рычаг, которым, как некто считал, можно было наверняка перевалить профессора на желаемую сторону.

– Как это мы не занялись этим сокровищем мысли раньше? – спросила Та-Циан Керма, когда вникла в интригу.

Ответ Керма был типичен для Динана – и ни в коей мере для Рутена.

– Слишком был достойный противник, чтобы его лишиться, – побратим мечтательно посмотрел вдаль. – Жалко: и твои так-сказать-родичи стали один другого гаже, и Рейналта норовят разорвать пополам, как соломонова младенца из притчи. Всё как есть портится и мельчает.

– Да нет, скорее меняется. Положим, на обломках... как его? Самовластья можно начертать кое-что симпатичное. Здешние стратены могут свести меня с Дождевым Человеком напрямую?

Она сама удивилась, что её личная харизма действует вне Лэна. Хотя дело не в одной харизме – от некоторых приглашений трудно отказаться. В Эдинере вошло в привычку не отягощать себя личной охраной: громоздко и толку никакого, непонятно в какую сторону сработает. Лучше иметь рядом одного человека, но верного. Хотя бы меньше народу пострадает.

Когда Рейна затянули в кабинет, она изумилась – настолько он казался не соответствующим играемой роли. Не более чем Керм, который вошёл следом. Большеголовое тело с короткой шеей и разворотом массивных плеч, – он с первого взгляда не сопротивлялся своим спутникам, не делал никаких особых движений, но всё равно куда больше походил на чушку серого чугуна, чем на утончённого интеллигента в третьем поколении. Про человека с застарелым синдромом Аспергера вообще речь вести не приходится. Рыж, как фольклорный ирландец, с ног до головы увит татуировкой, словно заслуженный якудза (тёплую куртку и сапоги с него сняли, а строгий костюм не мешал любоваться на разрисованные запястья, щиколотки и шею), в мрачно-синих глазах играет сумасшедшинка. "Лицо растиражировано десятками научных журналов, а совсем на себя не похоже, – улыбнулась в душе Та-Циан. – Приятно".

– Да хватит его буксировать, – сказала вслух, не сходя с места напротив двери. – О Всеблагой, вот захочешь в кой-то веки раз пообщаться с умным человеком, а он тут же начинает вести себя как последний идиот. Может быть, оттого, что в квартире не нашлось домашних тапок нужного размера?

Любой бы не выдержал такого разворота беседы – хихикнул, сбрасывая напряжение. И хорошо, что мы не понимаем шуток, как нормальные люди. Причём хорошо весьма.

– Садитесь, – указала на современное кресло стиля "упади – не встань". – Исходим из того, что вы прекрасно информированы о том, кто есть Та-Циан Эле-Стуре Кардинена, даже без предъявления мною паспорта. То же можно сказать обо мне. Белый Лис Конца Света – так ведь вас студенты зовут? Поэтому, полагаю, никаких прелиминарий не потребуется.

Ни ответа, ни привета. Он чуть повозился, устраиваясь, как в люльке, потупился и застыл намертво. Что же, у гениев нередки трудности с коммуникацией.

– Студенты с вашей подачи собирали подписи под петицией – чтобы хоть что-нибудь предпринять. Но подлинного азарта не проявили. И тогда вы раздули шумиху. Так, не очень большой, но достаточный костерок. Сделали всё, чтобы на вас вышли реально могущие помочь. Верно?

Рейн напрягся, вскинул голову.

– Я не стану допытываться, какие отношения возникли между вами и Тангатой Камуи, – тем более копаться в чувствах. Только предположу одно: если мы займёмся вызволением мальчишки и преуспеем, вы никогда больше его не увидите. Поставим печать и отдадим другому. Вам будет тяжелей: в дурке всё-таки бывают приёмные дни и всякие послабления. Вы согласны?

– Зачем такое условие?

– Даром мы на вас работать не обязаны. Не отвечать на ваш вопрос имеем право. Но умному я дам наводку на смысл. Юношу понадобится выводить из зоны влияния господина Марэма Гольдена, а она не имеет чётко очерченных границ.

Та-Циан скупо улыбнулась своим мыслям:

"Своего рода тест. Если бы ответил нам отказом – проявил себя близоруким собственником. Дело не в страсти, которую считают идущей против естества. И не совсем в любви – хотя она уж точно не говорит языком эгоизма. Но Лис согласился".

Да. Подумал совсем немного, ответил:

– Пусть будет так. Если человека нет, его нет нигде. Если он есть где-то – он есть в мире. Время – не вечность, оно проходит.

– Марэм-ини тоже, – проговорила я себе под нос. – Весь вопрос, что пройдёт быстрее, время или пространство.

– Какое пространство – между желанием и исполнением? Или загонщиком и дичью? – спросил Рейналт.

– Довольно, – ответила Та-Циан. – Мы поняли друг друга, и ни к чему сотрясать воздух далее.

"Я схитрила тогда, – сказала она чётко. – Моё настоящее условие означало примерно следующее: "Братство Зеркала не может стопроцентно поручиться, что юноша не успеет наложить на себя рук. Так что не извольте на нас пенять". Вот такие три "не". Всё остальное Рейн понял с полунамёка: именно что с него требуется свалить обоих злых дядек, которые навязли в зубах не одной Оддисены, и их с пареньком будущие амуры связаны с поручением напрямую. Но не обещаны на все сто процентов. Потому как тёмное дело – эти амуры: с чего бы Тангате вообще нарываться на гибель?"

Заглазно такие вещи не решишь, продолжила Та-Циан. Процедура изъятия разработана Братством до тонкостей. Прежде всего, объект надо похитить из узилища, но вначале с подменой: есть стратены-актёры, которые на несколько дней могут притвориться кем угодно. А там исчезают плавно и без следа, пуская погоню по ложному следу. Иногда вообще умирают – и делают ручкой прямо на рельсах, ведущих в крематорскую печь. Обслуга ахает, скрепы лопаются, гроб как ни в чём не бывало едет к месту назначения.

Чудо метаморфизма? Не меньшее, чем зримое воплощение бальзаковского парадокса. Помните – китайский мандарин, которого убивают за пять тысяч миль, шевельнув кончиком пальца. Компьютерная сеть в умелых руках способна и на большее: а как уж наш Рейналт исполнит свой номер, понуждаемый стрекалом, нас пока не касалось. Таланты нашего суперкомпьютерщика были куда значительней, чем видимость. В конце концов, то была его давняя мечта: стать осой-наездником в теле правительства.

А его заветный залог тем временем устроили в эркской деревушке, которая погрязла в снегах, льдах и зеркалах.

"Почти поэзия, однако".

Татьяна рассказывала. Незадолго до краха рутенской перестройки её вызвали в Киргизию, в один из кишлаков на Памире: заезжать жеребца. Там держали ахалтекинцев не под седло, а для красоты, и не выпасали, а сажали на цепь, как собаку, чтобы гулял коняка посреди двора и грыз воров смертным боем.

Так что кони были совсем дикие. Люди – тоже в этом роде.

Горный кишлак на всё долгозимье терял связь с низлежащим миром. О том, что народная власть была да сплыла, здесь подозревали, но смутно: жеребец по кличке Шайтан был отчётливо байский. Властелин селения, однако, был дядя свойский, роскошью не блистал – радио только одно, ламповое, книги – в свитках, в каждой каморке по одному-единственному эрсаринскому ковру и по женщине на нём. Молодки были простодушны, как дети: когда Татьяна мылась, подглядывали, всё ли у русской красавицы, "аймактык айым" как у людей или иначе.

К какому выводу они пришли, неизвестно. Однако их мужчины, большие любители набирать гарем, шибко к Татьяне приставали. Один подловил прямо на извилистой горной дороге, хватал руку с поводом, хотел даже взять Шайтана под уздцы. Только всадница резко двинула конём к обрыву – тот и сорвался с тропы неведомо куда.

Скрывать Татьяна ничего не стала и сама удивилась, что в кишлаке приняли всё как должное. Так крепко знали: дурной человек долго не живёт.

Похожие нравы были и в Селете, разве что всякий раз кончались с открытием торного пути, маскируясь под привозную культуру. И мобильная связь здесь была помощнее: деревья ведь те же сетевые башни, если приглядеться. И учесть глубинную природность малого лесного мира.

За тогдашней Та-Циан Тергатой разучились вести слежку и те, и эти – имели горький опыт, её личная гвардия работала не на контору, а конкретно на человека. Да и что такого: родню отправилась навестить.

Тангату и его спутников поселили в таком же точно доме, какой занимала большая семья Тати: самого в высокой горнице, остальных в подклете, чтоб им за лестницей следить. Он легко освоился, был непредсказуемо искусен и слегка печален. Всё это озадачивало деревенских – приобыкли, что у чужанина обе руки левые, да и те из жопы растут. А скотину зимой обихаживать – это не один хлев чистить, а и на воле приглядывать: полудикая она, верней, только наполовину домашняя. Ночью под одной кровлей с хозяевами спит-кормится, днём на морозец выгоняют, чтобы погуляла да, если доведётся, от лютых побегала. И лесному зверю с того какой-никакой прокорм, и домашнему азарт, и весной-летом останутся те, кто здоровей и удоистей.

"Что печален – понятно: ждёт, – поняла Тергата. – Что сходу вникает в деревенские премудрости – удивляет, но знакомо. Притом кто может примерить на себя чужое детство? Кажется, он вообще из "всехных деток" – тех, кого всем миром питают. "Сарысурат", желтолицые землячества, по умолчанию все сплошь аристократы, но ведь оседали на морском побережье в основном беглые матросы и дельцы авантюрного склада".

Оба они понимали, что к чему, но первое время учтиво переглядывались через изгородь. В свободные от работы часы пленник щеголял в нарядном платье, добрых мехах здешней выделки, а что длинного ствола через плечо не давали – так ведь и не положено это молоди, в зрелые лета не вошедшей. Матери же в летах прилично сплошь тёмное сукно, а из пушной рухляди – разве куница или соболь, и то седые.

Позже Тангата перестал отодвигаться, едва стоило "высокой ине" облокотиться рядом на забор. Изгороди в деревне были низкие, по грудь, а сверху узкая планка, чтобы штакеты дождик со снегом не гноили, а также сигать через верх было легче: как иначе девку выдашь или парня пристроишь, если доступ им перекрыть. Лес начинался в нескольких шагах – в перспективе казалось, что ели кладут запорошённые снегом лапы на плечи обоим. В метель – живые пирамиды. После оттепели и возврата холодов – хрустальные паникадила.

Ещё позже – Та-Циан начала разговор первой.

– Кто я – тебе известно. За то, что отвела от тебя суд, согласен ли ты подчиниться моему собственному?

– Думаю, мне ничего не остаётся, – на нежно-смуглом лице ничего не отразилось.

– Отчего?

– Я убил человека.

– Я числю за собой по крайней мере сотню – тех, кого в лицо помню. И что в этом? Братству без разницы. Смерть вообще-то никогда не бывает абстрактной. Поэтому любое убийство тоже конкретно – и далеко не всегда должно быть порицаемо.

– Философия, простите.

– Перейдём к определённому случаю. Ты хотел платы за оскорбление?

– Да. Наверное, да.

– Уж разберись со своими чувствами, пожалуйста.

– Прямо здесь, у изгороди?

– Ты прав. Пошли ко мне.

Он пытался держаться чуть позади, как ведомый, и одновременно впереди – воин и защитник. Однако с любого ракурса хорош: изрядно поживший волк лаком до молочного мяса.

В светлице с широкими цельными стёклами горела даже не печь – могучий очаг с колосниковой решёткой. Каменное основание уходило в подклет, заодно подогревая нижний уровень со стойлами, загородками и баней, а зев наверху пыхал что твой дракон. Вся их пушнина сразу полетела в угол, на лавку – и не тяжела, но что зря вешало надрывать?

Морозные узоры на стекле – пальмовые стволы и опахала. Столько жара внутри – а избяных глаз не достигает. Тяжёлые шкуры ковром на полу, медвежьи и волчьи: добыты не обманом, а в честном бою с неприкаянным одиночным бродягой. "Тяжело от парадных спален", звучат в голове поэтические строки. Хотелось бы знать, разобьёт ли форель те узорные, те хрустальные льды, которые сплошь затянули окно?

Уселись рядом у открытого огня – что жар, что пар костей не ломят. Та-Циан предложила гостю вполне цивильный стул, сама устроилась рядом на в точности таком же.

Настала пауза, во время которой, казалось, оба собирались с духом.

– Ты его любил, мальчик? Рейна?

– Восхищался. Боготворил. Временами он мог из меня верёвки вить, такое вот счастье.

– Не буду вымогать подробного психоанализа. А он к тебе как?

– Он был подарком судьбы. Дар Господень. Бросать такое – грех и оскорбление Дарящему.

– Ну-у. Если я не могу распорядиться подарком – это не он, а гиря на шее. В таких терминах отзываются о ближней жизни. О таланте, который хочешь не хочешь, а надо применить к общеполезному делу. О детях, которые зарождаются в матке, словно мыши в тряпичном гнезде. Про мышек – это Парацельс: за что купила, за то и продаю.

– Разве можно так говорить о важных вещах?

– Я не говорю. Я так делаю – значит, можно. Один мятежный философ объяснял, что дающий дар просит милости к себе, одариваемый же, принимая, оказывает благодеяние.

– Заратустра. Он убил в себе Бога.

– Ты католик? Христианин?

– Я христианин.

"Судя по тому, как чеканит и как расставляет акценты, – протестант с лэнского севера. Такие же зануды, как и редкие у нас правоглавы, но похрабрее и тыкать друг в дружку вертелами нисколько не боятся".

– Вот как? А я – беззаконный гибрид католички с мусульманкой плюс кое-что буддийское. В общем, живу, а не зарабатываю себе Царство Небесное.

– Это допрос? Вы пытаетесь меня разговорить случайными словами?

– Должна тебе признаться – да. И ещё раз да.

И с неожиданной резкостью:

– Я легко извлекла из Рейналта страстное чувство к тебе. Но вот ты, мальчик, – ты поглощаешь, не отдавая. В ответ на прямой вопрос хитришь и уворачиваешься.

"Может быть, в этом корень твоего уныния? Что не умеешь ответить. А хочешь такого не душой и не телом – одним разумом".

– Это обвинение? – тем же бесстрастным голосом, каким вёл весь разговор. С тем же ледяным выражением на лице.

– Да. Но пока не приговор.

– Не думаю, что мне стоит откровенничать с высокой иной. В пользу или во вред моему делу – безразлично.

"Спохватился, называется. А чем ты до этого здесь занимался?"

Удивительно, подумала Та-Циан, как легко выстраиваются в её уме строки былого диалога. И словно шкурой чувствуешь тогдашнюю атмосферу – жару и банную влагу, что медленно копятся под сводом, смутный аромат клейкой тополиной почки. В холода плоть охоча до печного жара, открывается всеми порами, и смолистая весенняя листва – её натуральный женский запах. А вот собеседник Та-Циан вцепился в ворот сильными длинными пальцами...

– Ты не знаешь, что будет на пользу, потому что этого пока не знаю я. Не хитри.

По какому-то наитию она пригнулась, слегка погладила другую руку, что опиралась на колено. Тангата чуть шелохнулся навстречу, словно пытаясь укрыться в чужом гнезде.

Потянулась кверху, желая расслабить удавку на шее.

Он с ужасом отпрянул, как от близости горячего угля.

А Та-Циан в единый миг поняла, кто и что она такая – словно выпив душу другого одним глотком, не причинив ему, однако, ни малейшего ущерба. И сказала:

– Я тебя прочла. Ты гимнофоб, но особенный. Хотя, с другой стороны, в каждой личной мании есть своя закавыка. Ни ласк, ни наготы самой по себе ты не страшишься – а вот того, что их увидят...