Текст книги "Осень матриарха(СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

– Я ведь по-настоящему Та-Циан зовусь, – поправляла она то и дело.

– Пускай Та-Циан, Каэтана ведь имя священное, жертвенное. И не корёжься особо, если не от одной боли. То, что в мужчине выступает, в жене прячется, оттого мы и должны всегда служить вам и вашей тайне. Привыкай.

Как это, мог бы спросить любой рутенец, не исключая её недавних домочадцев. Так ведь это сказано не о потаённых членах – об истинном мужестве, объясняла она невидимому оппоненту. Таким, как Та-Циан, да и Майя, не к лицу бахвалиться и выставлять его напоказ. А о служении: они обе – избранные, Керм же – язычник. Но и чуточку исламист, пожалуй.

Между прочим. Ожоги, сказал он? Но вроде бы к ней не прикладывали огня. Хотя мудрено было почувствовать во всех тонкостях, что с ней творили...

Та-Циан покачала головой, поплотнее укрыла своих мальчишек и ушла на кухню – готовить на скорую руку второй завтрак. Или обед. Или... как там его... ленч.

"Слабоват народец. Дать им, что ли, причаститься? Сами они явно побаиваются крепко подсесть на человека, – подумала женщина, вновь склоняясь над обширным ложем. – Дома практикуют чистую духовность – а кормиться улетают на сторону".

А вот платье на ней не годилось никуда: собственно, его и не было, пришлось грязную девичью тушку в войлочный ягмурлук заворачивать. Керм, который надзирал за действом, заметил:

– Стоило бы по пути сюда в какой ни на то склад завернуть или на брошенную квартиру. Рюшечек-оборочек у нас нет и заводить не собираемся.

При мысленном упоминании о нарядах её ведьмёныши встрепенулись. Выходит, учуяли? Отлично.

– Всё равно теперь обычные наряды не по мне, – тогда сказала я. – С такой чуткой кожей один исподний шёлк впору придётся.

А такое, чтоб вы знали, издавна кладётся под боевой доспех в полном сборе. В старину – под кольчугу и стёганый камзол с шоссами, позже, когда начался огнестрел, – под длинный кафтан из бычьей кожи и даже суконный китель. Стрелу и пулю бельё не остановит, но потом можно бывало и вынуть – если на излёте. Шёлк-сырец ведь тягучий... И грязи меньше, и вши не заводятся.

– Трико-сеточку под чёрный шмот, чтобы полиуретан не окрашивало, – тоненьким голоском добавил Дезире. – Или френч-резин.

– Чудо-юдо, какой тебе полиуретан, – фыркнул Рене. – Ты кем это себя вообразил?

– Да что такого?

Но Та-Циан именно к подобной обмолвке и стремилась.

Получается, ребята маскируются под кукол чаще, чем признаются. Буквально в образ вошли. Или так, дурью мучаются? С Дезире станется и не такое...

– Чтобы отсутствия шарниров не заметили – одеваетесь и глаза отводите. А что вы делаете, когда в витрине запирают или в сундуке с дорогими игрушками?

– Ну, высочиться или обратно просочиться – не проблема, – похвастался Дезире.

Не проблема, в самом деле. Вон как с неё самой узы спадали – будто с Гарри Гудини. Но шёлковое комби с головы до пят означало, помимо закрытости от посторонних глаз, намёк на мужскую одежду.

– Мальчики, вы читали такую вещь Красного Графа Толстого – "Гадюка"? – спросила внезапно. – Про кавалерист-девицу в сапожках с убитого гимназиста?

Они поняли. Улыбнулись практически одновременно.

– Так вот. Керм попытался сделать из меня нечто подобное: отыскал рубаху со стройного юнца, штаны на гайтане, куртку с куколем по самые брови – всё из тонкого домашнего фетра. Надвигалась весна, заворачиваться в овчины казалось делом напрасным. Для ног отыскались ногавки – вязаные из шерсти носки с кожаной подошвой. Совершенно, скажу я вам, замечательные! Верхняя часть без такого хитрого орнамента, как памирские или кубачинские джурабы, но зато связана из смеси овчины и верблюжатины, серая с рыжеватым. Понизу баранья шагрень – вся в таких пупырышках, чтобы нога не скользила на подтаявшем льду. И мокреть стряхивается с волосков этакими катышками.

Сказать, что я не радовалась несмотря ни на что, – значило соврать. Снова, как после оврага, – это была такая свобода без конца и без края! Вот, знаете, когда после заложенной груди мокрота отойдёт, ты её выхаркнешь первый раз, словно вместе с оболочкой бронхов – и больно, и жжёт, и как наждаком пилит внутри при каждом выдохе, а весело.

Вот только Керм мои восторги сильно поумерил:

– И куда ты думаешь вот так отсюда пошагать, такая весёлая? Вмиг и те, и эти подошвы сотрёшь. А на твою тощую лапку каблуков не запасено. На конь в бабушкиных валенках на садятся, в стремя без опоры не встают – нога внутрь провалится, щиколотку сломаешь. Это ещё самое малое лихо.

– На коня? – переспросила я. – А какой конь?

Мой пестун расхохотался:

– Никак, берёшь житуху за горло? – Иногда он выражался будто нарочно по-мужицки, хотя был не совсем, скажем так, прост. И даже, как оказалось, совсем не.

– В деревне охлупкой каталась.

То есть без седла и стремян, пальцы в гриву заплетая. С того и прозвали, кстати, Лаской.

– Так не пойдёт.

И добавил, посмеиваясь:

– Пошли громить провиантские склады.

То был намёк на некий смутный момент революции, боготворимой его нанимателями. А через его, так сказать, голову... Простите, мальчики, не совсем та идиома. Динан повлиял. С упоминанием о складах и повальной паупер-пролетарской попойке оказался сцеплен другой значимый инцидент: знаменитый пожар в полицай-правлении на Гороховой, когда сгорел весь уголовный архив. После чего революция взяла штурвал в свои мозолистые от стилоса руки и начала стирать обратным его концом написанное на воске, вырубая в стоячей волне новую, уже каменную скрижаль.

Подоплёка действий Керма была проста: контрактникам казённого обмундирования не полагалось. А полагалось жалованье, которое всё же не было одними бумажками с гербом. Ходили эти "дубовики" и "лаврики" нормально, хотя впору было мерить их пудами и морскими милями. Но продавали за них не совсем то, не то и совсем не то, что надо в первую очередь. Оттого Керм снял с меня мерку, слепил из мокрых газет подобие сапожной колодки и прямым ходом направился на армейский склад.

Что уж он там говорил кастеляну, как улещал и чем пригрозил в конце концов, но принёс он мне сапоги. Трофейные, из вторых рук – после расстрелянного мародёра. Уж кто, кого и сколько ради них убил, – история помалкивает.

На мою ногу, порядком отощавшую, садятся как перчатка. Обжимают ступню от кончиков пальцев до пят словно мужской рукой, дышат, едва на цыпочки станешь и назад опустишься.

А дело было не в палатке – снаружи. Воздух уже совсем весенний, разымчивый, солнце на небе в жмурки с облачками играет.

Я постояла-постояла, подумала-подумала и спрашиваю:

– Годная вещица. Прямо фундамент личности. Что я тебе буду должна?

А он ухмыльнулся во все кривые зубы и отвечает:

– Не то, что оба мы имеем в виду. И не должна – примешь. Мне в моём суровом быту дармоеды без надобности. И дармоедки тоже.

Кивнул – и выводят к нам на длинном чембуре жеребца.

Огромный: в Зент-Ирдене с Зент-Антраном отроду таких не водилось, а в детстве мне они все сплошь казались чем-то вроде живой огнедышащей скалы. Истемна-рыжий без единой отметины – имею в виду, что не цвет, а масть так называется. Мои-то личные родичи лешачьим золотом кликали. Или волховатым помелом – в том смысле, что на таких коняках, только что мохнатых, одни лешие катаются да волхвы. Ну и ласки в придачу: из тех, кто так конскую гриву ночью путает – никакого гребешка не хватит назад расчесать.

– Вот. Подсёдлан и взнуздан, чтобы тебе, Таци, слабых силёнок своих не тратить, – говорит мой спаситель. – Принимай повод.

Тут я спрашиваю, как моего будущего мучителя зовут.

– Локи, – отвечает мне конюх. – Бог огня и лукавства у древних скандинавов. Предки сэньи ведь оттуда родом – причём с обеих сторон?

Это потом смешали правду с ложью – выдумали, что в камере у меня была интрижка с неким рыжим Локи, медвежатником в законе. Что он-де мои долгие склоченные космы надвое расчесал, а я ему предложила себя в уплату. Но он, разумеется, отказался порушить девичью честь. Эпизод прямиком из "Закалённой стали", однако.

– Понимаем. Верховая езда в шёлковом белье – очень эротическое занятие...

– Де-зи-ре! И не изображай глубокомысленную морду, паскудище такое!

– Ну вот, – продолжала Та-Циан, как бы не обращая внимания на то, что происходит вокруг неё. – Меня даже подсаживать в седло никто не подумал, даже плёвого камушка не подкатил. Подтянулась по всем правилам, повернув стремя к себе, и села. Разобрала повод, попробовала шенкеля – сила не прежняя, но пристойно так. В камере ведь меня порядком измотали, но сил не лишили. Говорят, выбралась оттуда я уже в начальной стадии чахотки – может быть. Но тогда это никак не давало знать о себе.

Чуть коснулась каблуком – жеребец с места двинул рысью. Да по кругу, по кругу – сначала малому, потом пошёл разворачивать спираль. Я пригнулась к седлу – не по правилам, как не у воинов, у одних наездников принято. Он сорвался в галоп – а это аллюр из самых лёгких, только что жутковато с непривычки, когда ветер в ушах свистит и во всём теле. И – махом, махом, "через все ухрябы, наплешины и колдыбоины", как говорили мои сверстники. Я бока коленками жму, а они – словно меха кузнечные горнило раздувают. Пуще и пуще...

А как остановились мы с конём, не заметила: в таком была азарте.

С седла-то меня приняли. В охапку и позванивая моими костями.

– Вот и молодчина, – похвалил Керм. – Кто знает – самый смирный конёк этот Локи. Чуть покуражиться любит, но коли видит, что его шуток не понимают и задор его не по душе – мигом перестаёт.

Тут и сам Локи обернулся, задышал мне прямо в лицо, башкой своей длинной толкнул: давай, мол, ещё побуяним!

– Надо же – полюбил тебя, – усмехнулся Керм.

Как тот прошлый пёсик, значит...

И с того дня начал он меня учить не спросясь броду.

В смысле прямо в воду бросал. В набежавшую струю. Вкладывал в руку не один конский повод – рукоять револьвера и сабли. Револьвер был огромный, в кобуре из буйволиной кожи, сабля – кривая, как серп, малая и лёгкая. Злой клинок, карха мэл. Радовался, когда у меня получалось, стоило промедлить – сулил поучить чересседельником с бляхами. Что это за деталь туалета – мы оба не очень вникали. Я обычно шутила:

– И без того на заду живого места не осталось, а тут ещё и ты репьём к хвосту прицепился.

Но оба мы были по самую маковку довольны друг другом.

VI. ПЕРВЫЕ СВЕРШЕНИЯ

– Женщина есть женщина, мужчина есть мужчина, – продолжала Та-Циан. – Тривиальные истины, но это смотря что под ними понимать.

Динан никогда не испытывал комплексов по поводу юбок в войске: уступают в силе, превосходят в некоей нутряной, утробной выносливости, практически равны в бесстрашии. А иначе как им детей зачинать и рожать? Тоже ведь сражение, и далеко не бескровное.

Места в армии нашему полу доставались разные: по большей части водоноски и помощницы лекаря, те, кто держит заводных и запасных лошадей у коновязи, да стряпухи с прачками. Но нередко и в первые ряды пробивались: вот ведь нет одиночного бойца лучше, чем из японских самураев, а среди них попадались и женщины – онна-бугэйся. Боевые подруги, но ещё чаще – сами по себе. Про дагомейских амазонок, охотниц на слонов и девственных супруг короля, и говорить не приходится. Хотя говорят на самом деле слишком много разного.

В общем, хотя у нас никто на противоположный пол особо не восставал, но удобнее всё же быть не только кем-то, но и при ком-то. Я, правда, легко приспособилась включать-выключать свою женскую суть словно поворотом рычажка, но хлопотное то было занятие. Особенно в предвидении сражений. Да...

В серьёзном деле успели побывать все дикие всадники, кроме самой меня и нескольких малолетних "сыновей полка". Я вообще-то не напрашивалась ни в бой, ни в чьи-то сыновья... Простите, дочери.

"Хм, а вот они двое – в какую мою родню напрашиваются? Сидят, слушают, мордахи подозрительно благостные".

У меня не было в перспективе никаких желаний и стремлений. Просто училась тому, что Терги поперёк моей тропы бросили. Как я начала тогда понимать, ученье – моя извечная работа и пожизненная должность.

А получалось у меня неплохо. Кое-какие прирождённые задатки, некоторые начатки вроде выработанного танцами баланса – в Динане, как я говорила, любая бурная пляска коренится в искусстве боя. Нет? Так говорю теперь. Да-да, и не одна мужская, что там ни говори ина Эррат.

Когда я в первый раз вышибла серп из руки Керма, он лишь одобрительно крякнул:

– Молодчина. Хитростью взяла, однако. Теперь учись действовать силой – когда понадобится, в единый миг собери всю её на лезвие кархи и бей.

Насчёт пистолетов ему ни говорить не пришлось, ни показывать. Помимо этого, на вооружении наших всадников были карабины; хотя, может статься, правильнее было именовать обрезами? В основном самоделки, трофейные, дедовские, всякие. Гибридные – двустволка размером едва ли не в "Кондор-магнум". Переделанные умелыми ручками под своего человека. Удивить меня этим было сложно – в деревнях водился и не такой винтаж. Рвались они от пороха на удивление редко, и то не в руках, а насторожённые... О, последнее скорей о лесных кремнёвках, которые заряжали и ставили на зверя.

Ну и к тому же покойный Картли меня как следует на политических мишенях натаскал.

Что ещё обо мне. Обучилась ползать по-пластунски, растекаясь телом по земле и не щадя дарёных одёжек. Школа ещё приятелей-мальчишек, мы так в Лесу подкрадывались куда кому надо. Лисьи и барсучьи норы испытывать, в погребицу залазить, подслушивать разговоры взрослых. Матерей наших до полусмерти пугать.

И по поводу горской нагайки мой наставник меня просветил: в том смысле, что вовсе не для лошади, хороший скакун самое лёгкое касание коленом или ладонью понимает. Кнут и плеть – это грозное было боевое оружие много лет назад. Доставало дальше меча, обходило щит гибче стрелы в полёте, могло перерубить кожаный доспех до самых рёбер. Многохвостую камши и посейчас любой лэнец за пояс затыкает – ибо знак мужского достоинства.

Ну а походя Керм бегло просвещал меня насчёт внешней и внутренней политики. Старое Собрание Высших отступило в Лэнские горы, правительственные войска хорошо закрепились в Лэн-Дархане и окрестностях, оттого звать их всех кэлангами стало как-то неуместно: кто теперь лэнцы, как не они все, вместе взятые? Народ и Красные Плащи царствуют на передней половине Динанского материка, упираясь в мятежные земли, а что в тылу у мятежников, где раскинулось Песчаное Царство Эро, – может кому и интересно, только не Керму с его ребятами. Газет они не читают, разве что скрутить да скурить доведётся.

Положим, Эроский демократический каганат с его князьями, выборными на манер Речи Посполитой, никогда всерьёз не стремился к политическому союзу с другими землями – и все до единого динанцы это знали и сочувствовали. Только сии высокие материи проще было отложить в сторону, пока собственная заваруха не остынет.

А кто здешний глава, к кому надо ходить на поклон в Эдинер, поинтересовалась я?

Оказалось, что у новенького государства голов аж две: военная и штатская. Главнокомандующий морской и сухопутной армией Лон (читай Леон, Лев) Эгер и Президент-Министр Марэм (Мария или Марий) Гольден. Такие вот яблочки из благородных. Мама Идена рассказывала, как они вместе с моим Эно за ней приударяли. Но поскольку на квартире у них с отцом стоял он один, то шансов у двоих других было куда как поменьше. Если к тому же учесть регулярную выплату за снимаемый угол.

– Марэм теперь глубоко женат, а Лон, говорят, так холостым и гуляет, – завершала свою повесть мама. – Не всем же выпадает счастье.

Вознестись в местные эмпиреи с повестью моей короткой жизни мне не хотелось нисколько, хотя, по слухам, наш главный Лев был человек весьма демократичной складки.

Поэтому когда отряд Керма отдохнул, отъелся и расписался в платёжной ведомости за очередное боевое задание, мы свалили из Равнинной столицы без особенных сожалений. В смысле что ничего такого важного не упустили и знали об этом.

Да, где-то незадолго до того, как нам прибыть к месту, в моей жизни приключился такой Нойи. Ной Ланки.

– Вы с ним вместе были в офицерском училище, – наполовину утвердительно вставил Рене.

– Откуда ты взял? Из моей головы, что ли? Даже если я так подумала, то не как чистую правду. Хотя – почти что правду.

И снова Керм сгенерировал, так сказать, идею. Какой-то он не по чину да не по месту был сообразительный; но думать тогда об этом было что чёрта вслух поминать.

Говорит мне однажды:

– Вот-вот отсюда на широкий простор выйдем. Но в тесном городе – уйма чужих глаз, а посреди степей – хоть и сотня всего, да своих. Уж извини старика, который рядом спит, да не спит, живёт, да ночей бок о бок не проводит: не годится тебе слыть общей подстилкой. Храма в поле за семь фарсахов не увидишь, тем более подходящего. Иметь в отряде постоянного друга – годно, только не для тебя. Вот если далеко на стороне и пребывать в мечтах – самое то.

– Выдумать, что ли? – спросила я. – Изобрету, положим. А с тобой тогда что сделается?

Видите ли, он ко мне дышал ой как неровно: в смысле Пигмалион влюбился в Галатею. Кормили-то меня уж давно не сывороткой из-под простокваши да овсянкой, и наряжали не в домотканину, а в лучший гвардейский фуляр и габардин. Про сапоги и речь молчит: натаскали всяких, пар, что ли, семь, и фирмы совершенно исключительной.

– Побрататься нам нужно, если, конечно, ты не против, – сказал Керм. Как отрубил.

А названый, крестовый брат или сестра во всех традициях – человек очень важный. В Динане особенно – и до сих пор так.

Я тогда ответила:

– Твои слова для меня честь. Но тебе – дай Терги, чтоб не обуза сверх всяких возможностей. Подумай сам: брак можно расторгнуть. Дети из дому уходят. А такой союз одна милая земля похоронит, и то наполовину.

Ибо долг побратима перед погибшим побратимом – выше всех иных долгов. Хотя по непреложному правилу в единое целое такие клятвенники не соединяются.

Ну а "милая земля" – это родина. Лучшая любовница изо всех возлюбленных. Помимо Бога, разумеется. Вот ей как раз отдаться можно всей плотью.

Так мы с Кермом и решили, что не отменим сговора, а подумаем оба. Отложим сколько ни на сколько.

Буквально через день он мне говорит:

– Ты из высоких и безупречного рождения, а одну кривую саблю в руке держала. Это для простых всадников: для офицеров и пеших поединков нужен прямой клинок.

Дуэльного кодекса ведь новые власти не отменили: было не с руки. Вот мы на досуге и развлекались.

– И что теперь делать? – спросила я. – Как-то не вижу себя в роли высшего командного состава. А для простых бойцов и плеть-семихвостка сойдёт.

Читали Лескова "Очарованный странник" – о киргизских обычаях? Как там герой спорил со степняком из-за покупки лошади? За обладание девушкой тоже нередко "на перепор" идут – с её прямого согласия. В Динане, особенно глубоко в долинах и высоко в горах, до сих пор бытует нечто похожее.

– Запас карман не трёт, – буркнул он. – Я ж тебе говорил: раз судьба тебе идти другой стезёй отрежь косу. Не сделала – ты ж меня никогда толком не слушалась.

Если бы знала, что долгий волос под стать уму – это навсегда, поддалась бы тогда уговорам. Кто ж его знал...

Тем временем я неумолимо хорошела, Керм начинал от меня уставать. Требовалась своего рода прививка от плотского желания.

– И кто из шпажников для меня у тебя припасен? – спросила я. – Такой, чтобы уж точно в волосах не путался.

– Он точно будет, – ответствовал Керм. – Искусный до невозможности. Баярд Ной Ланки. Бессмертник.

Надо объяснить, что баярд не имеет ничего общего ни с легендарным рыцарем, ни с бастардом. Это вроде комиссара первых годов рутенской соцреспублики, но больше с уклоном в ликбез и культпросвет, чем в политику. А бессмертник...

Я видела красавца лишь мельком. Небольшой, ухватистый, смуглая кожа, острый нос, седые волосы – чисто орловский рысак, они в ранней юности законно обесцвечиваются, а вовсе не от каких-нибудь там переживаний. Порода такая благородная. Глаза рыси или кошки: янтарные. Может быть, цвета мёда, когда направлял взоры на иной пол. Чаровник и редкостный блядун, причём ухитрялся так устроиться в жизни, что никто из отоваренных дам не был на него в обиде. Из мужчин – тоже: тех, кто выжил. Шучу...

Так вот, судя по имени-фамилии (мы ведь все как один в писаных родословиях знатоки), был сей Ной, Нойи, как мамочка прозвала и бабы подхватили, таким пуританином и кэлангом, что даже страшно. Как его занесло в ряды красноплащников, никому не ведомо. Но ведь были же в рутенской армии военспецы из бывших? Мы именовали таких "бессмертниками" – ибо по-быстрому уйти с этого света дерзкому и наглому никто не даст.

Что сей побег упёртого христианского корня принялся рушить все заповеди гуртом и чохом, не было ничего удивительного. Но вот что такое сходило ему без последствий, позывало на неприятные размышления.

– Подсыл? – спросила я, – Лазутчик?

– Нет, – тотчас отозвался Керм. – Тогда бы его главным говоруном не назначили, упрятали бы понеприметней. Да и я на него то и дело с намёком зыркаю – удрал бы.

– Щёголь? – снова предположила я. – В зеркальце часто смотрится?

А это, между прочим, был вопросец с подковыркой, как и тогда, у Диамис. Типа – а не состоит ли наш герой в тайном обществе, которое сочится сквозь все поры и дырки Динана, как кровь сквозь стенки капилляров...

При упоминании крови, слегка неуместном, Рене вздрогнул, Дезире изобразил полузадушенную гримасу.

("Ага, – подумала Та-Циан, – второй мальчишка явно умнее. Первый не ожидал нарочитой обмолвки, а этот заранее приготовил маску, что при случае мигом на себя натянет. Не может ведь быть, чтобы вампир совсем не повелся на крючок".)

– Нет, – слишком быстро ответил Керм. – Хотя есть ведь сочувствующие без тяжких обязательств.

Да, разумеется. Как моя тётушка Глакия – творит лишь то, чего требует её любвеобильная натура, и к тому же внешнюю поддержку получает.

("Всё. Довольно давить на кнопки интереса указкой нарочитой обмолвки".)

В общем, явился наш попугай к первому уроку. Если я как была сплошь в интендантском товаре, так и осталась, то на него явно шили первоклассные мастера. Разница между первым и вторым как между хорошим прет-а-порте и от-кутюр, чтобы вам обоим знать. И рубаха-то у него из батиста, да не простого, а шёлкового, который семь раз на дню гладь – и всё мятый. И накидка жатого утрехтского бархата через одно плечо – никак целый диван завалил и шкуру ободрал. И не какая попало куртка, а китель бывших элитных кавалерийских подразделений – без погон, но с крошечными звенящими бунчуками в петлицах. И сапоги не простые, а с золотым шитьём по краю голенища.

А уж знаменитые седые локоны – не иначе как синькой после мытья ополаскивал. И завязаны позади бархатной лентой в цвет плаща...

М-да.

Говорит учтиво:

– Я готов. Сэнья мне разрешит?

Приёмы шпажного боя – далеко не то, что сабельного. Сабля колет плохо и режет лишь с одной стороны, если, разумеется, елмань не заточена специально. Такую "подукрашенную" карху гран, большую тяжёлую саблю, у нас принято для краткости называть "сорочьим пёрышком". Те же цвета у стали: чёрный, белый и на них сплошь радужные переливы. Шпага того же веса колет, в общем, хорошо, рубит с обеих сторон в равной мере скверно, а резнуть к себе, чтобы разъять соперника на две неравные части, с нею редко удаётся. И совсем разные приёмы, движения предплечья и кисти – это как говорить на двух разных языках, в общем похожих, но с совершенно другой системой отношений между словами. Двуязычный Ной такое умел тоже. Вам неинтересно?

– Нет, отчего же, – рассеянно улыбнулся Рене, – мы, в общем, своё ловим. Так чем там дело кончилось?

– Танцами, – ответила Та-Циан. – Побил он меня в тот день, разумеется, вчистую. Если хочешь перенять от партнёра что-то полезное, не выпирай всеми своими ничтожными преимуществами, не бахвалься, а наблюдай и вызывай на то, чтобы он открылся: собственно, не для удара, а в смысле тайны, особенного приёма. Ещё Ной-ини с одобрением заметил, что меня, должно быть, очень приятно вести в вальсе, мазурке или полонезе. В Динане новая плясовая евромода не особо приживается.

– Когда? – помню, спросила я. – Навряд ли вот прямо сейчас, когда от нас обоих козлом разит. Слишком уж тяжело и парадно оделись для первого раза.

– Если вечером, – задумчиво спросил он. – Можно?

Ну, музыку достать не такая уж была проблема: и дисков с проигрышем в каждом брошенном доме навалом, и книг с закорючками, и свои дудельщики-сопельщики да гитаристы с хурарчи имеются. Вот мы и выставились перед здешним народом...

Я-то больше выказывала точную школу. А он носился по утоптанной поляне с упоением – иначе не скажешь. Как умел жить, любить своих девушек, ходить в атаки. И фехтовать, ну да. Правила танца были для меня как ноты, для него – что нотные линейки. Как мы только в ногах не запутались и не рухнули...

Оба на одну постель, не разжимая объятий. Погибель бабья. Поруха девичьей чести.

– А ведь сэнья со временем меня по всем очкам одолеет, – проговорил Ной, когда вся музыка истекла. – Вы все как есть чужие движения предугадываете и будто не умеете уставать.

– Ты, – ответила я, улыбаясь. – Только на "ты". И я хоть пока не ина, но не такая уж и сэнья.

В то время эскадрон уже был далеко от Цианор-Ри, но огнёвки ведь цветут по всему Эдину. Вот кто-то из них, Керт или Нойи, не так важно, и позвал меня смотреть луговину в лесу. Ключ посредине бил упругой струйкой и растекался лужицей чистой воды, такой прозрачной, что едва заметно было. А кругом распустились крошечные золотые розы о ста лепестках... Махровые тюльпаны. И на лёгком весеннем ветру колышутся – переливаются огнём, что затаился в углях костра.

Так вот. Стоят оба моих товарища посреди живого пламенного великолепия: глаза против глаз, ноги на ширине плеч и слегка набычились. Ростом не вровень, а куражом вровень. И кто из них мне более сейчас люб – даже не сказать. Не телесная красота творит мужа, но величие души.

Одно скажу. Мне по жизни одно было надо: чтобы мужчины дрались за меня, а не из-за меня друг с другом.

Тогда я подошла, соединила руки обоих и сказала твёрдо:

– Хочу быть посестрой вам обоим сразу.

А когда женщина такое говорит, уклониться почти нет возможности. Слишком лестно...

Хотя трудна эта доля, мало кто первой отважится. Тем более не связывают таким сразу двоих – много позже и в самом деле откликнулось.

– А как же Тэмучжин, Кокэчу Тэб-Тенгри и Джамугэ? – спросил Рене. – Они ведь обменялись похожими клятвами.

– Разве ты не знаешь, чем это закончилось для двоих из троицы, вождя и шамана? – вернула ответ Та-Циан. – Только зачем думать о завтрашнем вечере, когда и утро ещё не занялось...

И тотчас же порешили мы сделать обряд честь по чести.

Под вечер наши рядовые набрали из родника полный котелок воды и принеся, поставили в середине воинского лагеря, стараясь не расплескать алое солнце, что в нём отразилось. Рядом разожгли небольшой костёр. Мы вышли из своих шатров, завернули рукава и, порезав жилы ножами, выпустили малую толику нашей крови в воду. Она расплылась в воде дымным облаком того же цвета, и по его виду остальные пытались прочесть судьбу нашего тройного союза. А потом мы стали спина к спине, и один из всадников сплёл наши волосы в трёхпрядную косицу. Что поделать, если моих волос было больше, а Кермовых и всего-ничего! Но хотя бы это не отразило будущей судьбы в точности. Косицу отрезали, сожгли на костре, пепел всыпали в котелок и поднесли нам его – умыться и оплеснуть голову и плечи. А так как кровь ещё сочилась каплями, то мы целовали друг другу запястья, выговаривая по очереди следующее:

– Вяжу себя клятвой и окружаю словом. Да не будет для меня никого выше Нойи, ближе Керма. Да не будет – достойнее Керма, прекрасней Та-Циан. Да не станет вовеки – ближе к сердцу, чем Ной из рода Ланки и Керм бану Аркха. Чтобы вовек быть нам плечом к плечу в бою, колено к колену на совете, рука к руке на пиршестве. Одна мысль, одно сердце, одно дело!

– Положим, каждый из троих провозглашал своё, – после паузы добавила женщина без прежнего пафоса. – И, разумеется, одной водицей дело не обошлось – почали мы тогда бочонок старого вина, которое возили за сотней в лекарственных целях. Тоже было густо-красное, будто нацежено из вен самой земли.

– Госпожа. Прошу вас. Не надо больше, – слишком для себя тяжело и серьёзно проговорил Дезире. – Нам ведь... очень трудно сдержаться.

VII. ПУТЬ К ПЕРВОЙ ПОБЕДЕ

Часа в четыре ночи Та-Циан, крадучись, прошла на кухню к кофезаварочному комбайну – в глиняной турке получалось не то, как ни пыжься по поводу натуральной экзотики. По дороге прислушалась: из детской доносилось выразительное молчание. «А ведь никуда не делись, – с удовлетворением подумала женщина. – Верно я вчера решила, что не стоит дожимать ситуацию. Побольше доброй воли – и все фишки будут наши. Ведь не полосовать себя поперёк запястий, в самом деле, при первой возможности».

Стоит или нет преподносить им тактические и стратегические выкладки? Так размышляла Та-Циан, медитируя на душистую пену в чашке. Молодёжь падка не на нуднятину, а на приключения, впрочем, что до молодёжи, здесь мы явно имеем дело с некой условностью. Во всяком случае, эти клюют на бурлящую страсть, а не на хладный разум.

А что такое, собственно, жить страстями? Именно в них проявляется человек, а не в холодном смирении. Когда воля его свободна и парит, а не скована головными нормами. Тогда Богом ему прощается всё, ибо всё может быть поправлено... кроме самого человека.

Итак. Добыть из побратимов, что именно писано в приказе по эскадрону, оказалось легче лёгкого. Даже не апеллируя к новой дружбе – из одних реплик, брошенных мимоходом.

По всему Эрку и Эдину курсировали и патрулировали небольшие отряды добровольческой армии – нечто вроде конной милиции. Вступали туда люди самого разного кроя и склада, многие по сути защищали простой народ от таких же субъектов, как они сами (были или снова будут). Поскольку служили они до поры до времени без нареканий, то успели примелькаться.

Но, по замыслу, эти войска местного розлива прикрывали настоящую армию, что двигалась отнюдь не циклически, а целенаправленно. К горному массиву, что перерезал малый континент надвое и в самом сердце которого была намечена точка сборки гигантского осадного механизма.

Овладеть горами, взять их приступом казалось невозможно – лишь поладить миром и ждать новой вспышки ярости. Русский Кавказ девятнадцатого века. Шотландия и пограничные илиады, связанные с угоном скота. Лэн, как южный, так и северный, в любое время года кипел от мелких стычек и усобиц – это считалось нормальным состоянием. Лишняя ватага удальцов погоды не делала.