Текст книги "Осень матриарха(СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

– Так все по жизни идут непонятно куда. И спешат при этом. Глупо, правда?

– А если утвердиться на месте, будто камень из тех, что под нами обеими, всё на свете будет идти мимо нас, сквозь нас, прямо к нам?

Редкое ответвление философии недеяния. Но девочка поняла:

– И уносить нас с собой, словно мощная река: крупицу за крупицей.

– Я – Та-Циан Эркени, но это не все мои имена. Только те, которые останутся, когда другие прихлынут и снова схлынут.

– Родом из Эрка? Я тоже. Майя-Рена. Думаешь, одно имя лишнее? Но вдвоём мне не одиноко.

– Втроём, – поправила девочку юная женщина. И обхватила нечаянную подругу за плечи.

IV. ПЕРВОЕ ПРЕТЕРПЕВАНИЕ

Та-Циан проснулась как в молодости: будто кто шилом в бок кольнул, но не страшно и совсем без боли. Голова свежая, сна ни в одном глазу, в животе вовсю поёт орган.

А её постояльцы как же?

Дверь в их комнату была туго закрыта. Делать нечего: побрела в общий санузел, пустила смыв и душ на полную мощность, с наслаждением ополоснулась в воде – сначала последняя была тепловатой и от неё наносило хлоркой, но вскоре приобрела дух и свежесть горного ручья. Она таки добралась под конец до гор, подумала женщина. Возможно, цена была непомерно высокой, но тот, кто ведёт наверху бухгалтерские книги, по всей видимости, иначе не умеет. Или так – или приучайся не желать ничего и брать всё, что лежит впереди на дороге.

На кухне Та-Циан запустила крутиться кофемолку-автомат, под её характерное верещание воткнула в сеть бурливый чайник и залила содержимое первой, пересыпанное в керамическую турку, содержимым второго, ещё не дозревшим до состояния белых пузырей. И сразу на газ.

Довести дело до конца ей удалось, в общем, успешно, не считая того, что кофе попытался убежать, заклокотал, гнусно зашипел, выплеснулся и отчасти сгорел на плите, распространяя специфический запах. Но подавляющая часть была спасена и не без удовольствия выпита.

А потом она рискнула толкнуть, приотворить, затем распахнуть дверь.

Ребята никуда не делись – спали в обнимку, порозовевшие, благостные.

Вот только чуть убавились в размере – и да: разве у этого народца кожа бывает такой горячей, не меньше тридцати семи по Цельсию?

– Никак перебрали, – пробурчала Та-Циан себе под нос. – Кто ж его знал, что они и внутри такие дети!

"Не соблазняйся видимостью, – учил аньда. – Перевёртыши сами не понимают, как течёт для них время. Сто лет равны одному дню, неделя – месяцу. Всё зависит от наполненности чужой жизнью. Отрезвить их может лишь одна непостижимая и в то же время простая штуковина. По непроверенным слухам".

– Интересно, какая из тех, на что было намёкнуто. Кровью напоить – банально до скуки, – неслышно бормотала женщина. – Устроить золотой дождь – литературщина, и кто потом постельное бельё отстирывать будет? Снова я? Кофе в постель – вообще анекдот из анекдотов, то и дело вспоминаешь, первому автору, наверно, всякий раз в гробу икается.

Тут Дезире шевельнул рукой, что-то пробормотал в полусне, да так и застыл, приоткрыв нежный рот. Повинуясь нежданному импульсу, Та-Циан опустилась перед матрасом на колени, выпростала левый сосок и капнула внутрь незримым молоком былых времён – тех, в которых, быть может, у неё родился сын. Дитя тотчас сделало губки курьей гузкой и зачмокало.

– Кот, – позвала тем именем, которым называла про себя.

Дезире кое-как приоткрыл глаза и захлопал ресницами. Тут до него дошло:

– Госпожа Та-Циан. Ох, а мы тут во всей простоте...

Живо приподнялся (он был голый по крайней мере до пояса) и затеребил соседа за мочки ушей, приводя в чувство.

– Дезька, отвали, ведь точно выдеру, – пробормотал тот.

– Сколько раз обещал, а толку? – хихикнул тот. – Подумаешь, испугал кота сарделькой.

"Кто-то при мне уже вспоминал расхожее динанское присловье, – подумала женщина. – Не дай боги, я сама".

Пока заправляла грудь обратно за пазуху, сообразила, что вдавленный клеймом треугольник не просто сам по себе исчез: возросшие с летами габариты бюста делали шрам похожим на дальние последствия мастопатии. Что явно не есть хорошо.

Тут проснулся и Рене, чуть более одетый и, по счастью, вполне вменяемый.

– О, сударыня...

"Вежливые, однако".

– С чего вас обоих так развезло? – с нежным участием спросила Та-Циан. – Не простудились ли часом, через фрамугу вылетамши и влетамши?

– Да нет, просто слишком много от вас взяли. Поневоле, – ответил тот вполне вменяемо. – Нас, видите ли, сильные эмоции заводят.

"Так, что отказывает чувство меры: словно у обжоры и питуна за праздничным столом, – без особой жалости добавила женщина. – Едва не проговорился – но, можно сказать, уже".

– Вот значит как? – Второй вопрос прозвучал куда как холоднее первого. – Что же, и не хотела я вас добивать, но придётся: разбередили было зажившее. Не думаю, право, что до смерти, пелеситы мои.

– Госпожа, вы в который раз говорите слово и не объясняете.

– До того вы должны одеться как следует, помните? Такое условие я поставила. А если, шарясь по сайтам кукольной одежды, вы не растолкуете для себя расхожий термин, – я не виновата.

Та-Циан нарочно спровоцировала вопрос: тактика, автопилотом возникавшая у неё на экзаменах. Наводить преподавателя на вопросы, которые ты знаешь, – причём мгновенно и без участия каких-либо мозгов. Как бы вываживать на леске или длинном поводе до совершеннейшей усталости.

Соперники из них, однако, получились недурные. Вместо того, чтобы отвлечься и переспросить: "А почему кукольной: мы не собираемся, не скоро соберёмся усыхать?" – Дезире ответил:

– Нам интересно лишь одно: какой тонкий смысл вы сами вкладываете в малайзийское слово.

Потом Та-Циан ушла. Через некоторое время мальчишки обрядились в домашнее, справили в санузле какую-то не совсем понятную нужду, за кухонным столом хлебнули реального молока вдогон виртуальному и уселись тут же с руками на коленях. Словно приготовились слушать некое ритуальное обязалово.

– Итак, – Та-Циан оглядела слушателей, оседлавших табуреты напротив её собственного кресла с подлокотниками, – мы сошлись накоротке. Майя-Рена была, несмотря на свою крайнюю молодость, священная проститутка Тергов, причём из наиболее утончённых. Вас шокирует? Ах, это всё из-за вашей молодости и долгого пребывания в Рутене. Я ошиблась? Разумеется, о вас я не знаю точно. Да и Рутен ничего подобного не знал, в отличие от иных стран и народов. Было некое смутное предание о деве, которую отдали в святилище Храма совсем молоденькой, тринадцати, что ли годков, и поместили в келью, где она ткала покровы для Бога с непроизносимым именем. По истечении лет выбрали мужа в своего вида конкурсе – у кого из претендентов сухая лоза в руках зацветёт, тот и в дамках... Боюсь, последняя идиома грешит неточностью.

Ну вот, в богодухновенной притче пункт за пунктом перечислено то самое: каморка, рукоделие, замужество по истечении срока службы.

Поэтому тесная дружба с динанской ойран, точнее, девадаси, если вы знаете, что стоит за терминами, давала постоянный кров и некий комфорт. Даже в те интересные времена, какие переживал Эдинер в промежутке меж двумя властями.

– А вы при церкви жили или как? – поинтересовался Дезире. – И помогали вашей подруге в ведении дел?

– Дезь!

– Не надо на него сердиться, Рене. Храбрец и дерзец узнаёт куда больше стеснительного и деликатного...

Понимаете, ублажить мужчину так, как не сможет никакая обычная женщина, и получить за своё искусство плату – не стыдно. Стыдно не справиться. Утишить его тревогу – а те из военных, да и штатских, кто решил защищать Эдинер, погибнуть с честью или по крайней мере как-то перебиться, были тревожны донельзя, до визгливой истерии, – я попросту не дерзала. Зато грубиянов и насильников умела отвадить получше Майи. В танце – не превосходила, разумеется, но стояла почти вровень, я разве не хвалилась, что Эррата преподала мне с десяток уроков и осталась довольна?

А брать всё, что плохо положено и не прибито к месту саженными гвоздями, и при этом не попадаться, – женщина не совсем хорошо ухмыльнулась, – это я с детства умела. Нас в Зент-Антране воспитывали отчасти на спартанский манер. Типа "Нет у бедной сироты ни стыда, ни совести".

Майя была благодарна. Майя и без такого – лишь по дружбе да оттого, что не отданное другому искусство вскоре начинает скверно в тебе пахнуть – учила бы меня тонкостям своего дела.

Грациозности движений. У меня был природный дар, она умела придать такому шлифовку. Умению поддержать приятную беседу – не давить на собеседника своей эрудицией, а дать ему проявить во всём блеске свою собственную. Показать каждому всё, что есть в тебе красивого, – она часто говорила, что мой облик многогранен, только надо учиться поворачивать его под лучами света. В самой Майе-Рене видели, по её желанию, то девушку, то отрока: мы с ней обе были по природе хамелеоны под стать самому Динану, в котором всё зыбко и меняется.

("Я тоже проговариваюсь, – оборвала себя Та-Циан – в отличие от мыслей, незакавыченных в уме, запрятанных на самый глубинный уровень. – Не то чтобы к явному своему вреду, но без особой необходимости. Хотя насчёт вреда и необходимости – как сказать...")

– И начаткам практической психологии она меня учила. И да, – тут стало отчего-то трудно говорить, но Та-Циан продолжила:

– И азам искусства плоти. Ибо как можно преподать тонкости, касающиеся мужчин, если не практиковаться? Про нас задним числом прошла молва, что мы – последовательницы одной великой древнегреческой поэтессы. На самом деле было куда хуже: мне все эти материи были безразличны. Истинное тяготение, истинная избирательная страсть пола не имеют.

А ещё наш образ жизни, довольно-таки открытый, означал вербовку.

Новые хозяева города не чувствовали под собой ни фундамента, ни ног помимо глиняных: краснознамённые выскочки в исконной республике знатных. Варяги в Новгороде Великом.

Вот один такой...

("Легенда говорила, что родной брат Майи, – неправда. Но близкий знакомый, это верно".)

Некто Рони Дари, родом из давней эркской поры, шапочно знал Картли и всю их компанию. Выслужился до золотых лычек на уставной плащ-накидке.

Он и начал разговор издалека. Что дочь и вдова народных героев должна внести свою весомую лепту. Что женщина, приобщённая (так и выразился) к древнейшему из общеполезных ремёсел, а к тому же наиболее угнетённая и эксплуатируемая часть населения, логично должна помочь тем, что стремится освободить всех её сестёр по несчастью.

– Прямо вот так? – спросил Рене с любопытством.

– Братец Пёсик, не покупайся ни на образность, ни на буквализм, – вмешался Дезире.

– Пёс? Это так, но для тебя...

– Я стараюсь изложить покороче и так, чтобы вы оба с пол-оборота поняли, – перебила Та-Циан готовую вспыхнуть перебранку. – Словом, отказаться было трудно. Невозможно. Крайне опасно. От нас требовалось по сути немногое: остаться на своём месте, когда и если "красноплащники" из тактических соображений оставят город. Не очень стратегически важный – типа развёрнутого знамени, понимаете. И какое-то время лишь наблюдать, вникать в разговоры.

Майя лишь кивала. Одно из умений хорошей наложницы – умение дождаться. Пока её кавалер выговорится.

Но я зачем-то сказала в полный голос:

– Умение прощупать собеседника у нас обеих кое-какое имеется. Память профессиональная, узко ограниченная. Связей никаких. Положим, однажды прямо от вас явится человек. Ну и что мы ему доложим? Что у нового командира кэлангов большая шляпа? Нас необходимо учить. Образовать хотя бы немного. Хотя бы одну меня, если здешнее место на ложе необходимо греть.

У меня был такой пунктик: бери отовсюду и всё, что подвёртывается. Учение (не вульгарное рутенское "учёба") – для меня своего рода магическое слово. Однако подругу я попросту не хотела глубоко впутывать в сомнительную авантюру, потому лишь и сделала оговорку. Симпатии к новой власти симпатиями, а поостеречься бы не помешало. Ну конечно, друзья мужа – это красивое имя, высокая честь. До драки сковородками мы с Картли не успели дожить.

Но, как вижу, насчёт Майи то была ошибка, ставшая нам обеим очень дорого.

Та-Циан сделала паузу.

– А кто такие красноплащники? – спросил Дезире. – Красные плащи. Нарядная была одежда?

– Да не особо. Пошло от покрышки длиной с кавалерийскую шинель – в Динане ведь все либо заядлые конники, либо претендуют на такое. Часть формы и удобная штуковина. У рядовых на неё шло грубое сукно базарной расцветки, офицер среднего звена мог позволить себе тонкое, похожее на фетр, ну а высший командный состав....

Тут она остановилась и критически оглядела подчинённых:

– Э, дальше так не пойдёт. Стыдно сидеть на уроке в неглиже и дезабилье, даже если вы незнакомы с такими понятиями. Идите к себе и приведитесь в божеский вид, а потом сразу в мою комнату. Пора бы уже с оной познакомиться.

Что без хозяйки они могли просочиться через любую щель, Та-Циан понимала, но нисколько не брала в голову. Её присутствие незаметно меняло вид любой каморы.

Еще до того, как ученикам войти в тамбур, она знала, что предстанет их глазам, пускай и не по-человечески зорким. Нелогично выглядящее зальце, которое большие, в рост человека, зеркала расширяли, а обои цвета кофе со сливками – сужали до вполне комфортного вида. Под потолком висел шаровидный абажур – как бы из пластмассы, но на самом деле из скорлупы яйца страуса, насквозь прорезанной восточным узором. Для такого были выбраны тупоконечные половинки. Изнутри зальце казалось несколько меньше, чем снаружи, – лишь намётанный взгляд мог заметить стену метровой толщины с прорезанными в ней нишами, туалетной и кухонной, обе снабжены вытяжкой. Ниши укрыты зеркальными дверьми, чёрно-белые эстампы на стенах изображают три самых, по английской пословице, прекрасных вещи: вздыбленного жеребца, танцующую женщину и чайный клипер под всеми парусами. У одной из межквартирных стен подвесная книжная полка с замахрившимися кожаными переплётами, компьютер со средней величины экраном, у другой – некое подобие широкого дивана с высокими спинками, задней и боковыми. Низкий витринный столик рядом с ложем служит подставкой для полного чайного прибора и скрытым вместилищем сабли.

Та-Циан выдвинула на середину компьютерный стул, указала мальчишкам на диван:

– Валяйте, детёныши. Располагайтесь поудобнее.

Отметила про себя, что одеваются оба, как, впрочем, и прежде, с некоей причудой: Рене – в "фирму" из тех, что с самого начала выглядят хиппическим тряпьём. Дезире – в вещи по сути заурядные, но подбирает так, чтобы выглядеть в них истинным денди. Или – вариант – освещает изнутри самим собой. А уж держатся: первый – рубахой-парнем годов этак девяностых прошлого века, второй – куртуазным маньеристом. Хотя Бог его знает, как эти поэты выглядели в натуре.

– Открыли ушки во всю ширь? Теперь вникайте.

Меня далеко не увозили: мало ли в пригородах Эдинера таких усадеб, куда человеческая нога не ступала с десяток лет. Заросших старыми яблонями и вишенником, малиной и снытью так, что почти не видно низкого дома, обшитого поверх брёвен штакетником "в ёлочку", с поржавевшей в драбадан крышей. Что очередные хозяева жизни взялись за ремонт, спровоцированный интересными обстоятельствами, – кому до того дело?

Ну, я не особо штукатурила и уж точно не сбрасывала сверху листы ржавого железа. Другие ученики – случалось. В свободное от занятий время.

Курс был, скажем так, интенсивный, оттого и не особо запомнился: в кошмарах одно хорошо – наутро ты их почти не помнишь. Одно скажу: именно тогда во мне прорезались способности к фехтованию. По типу мензурного – знаете, когда студенты с душою прямо геттингенской отважно зарабатывают себе наличные шрамы. Типа на личность, то бишь в физиономию. Такой экзамен на звание храбреца: не сморгнув, выдержать прямой удар в защитные очки. И защитить себя у меня получалось недурно, хотя сильно в этом усердствовать опасно: используешь приёмы ведь на автомате, инстинктивно, а это может при случае выдать. Я не боялась такого; и стать против мужчины, даже вооружённого подобным динанским каратэ-до, не страшилась тоже, хоть уж в последнем случае моё дело было полный швах. Ну и недюжинный талант к математике во мне проснулся. Именно – к созданию шифров, которые не сочинит и не распутает ни одна шифровальная машинка, потому что основаны они вовсе не на мужской логике, а на женском отсутствии оной. Естественно, с принимающей стороны должен сидеть такой же с ума свихнутый, как и с передающей.

Ладно. Дом кое-как залатали и продали другому авантюристу. Вернулась я на прежнюю стезю, и стали мы с Майей-Реной усердно играть почти что самих себя: даму полусвета, которая держит открытый дом, и её то ли наперсницу, то ли домоправительницу. Девушки для услуг и юноши для охраны (и наоборот, что кому угодно) вмиг отыскались, когда назрела очередная смена декораций. По счастью, потом их не тронули: чем хороша гражданская война в Динане, так это малой степенью обоюдного каннибализма.

– А чем плоха? – спросил Дезире. Он взбил позади себя вышитые подушки, облокотился на Рене, который в свою очередь налёг на резное перильце дивана, и сидел теперь будто в парчово-джинсовом гнёздышке.

– Чем плоха? – повторила Та-Циан. – Самый дерьмовый вид междоусобиц, когда на твоей стороне выстроились в шеренгу паршивцы, что, бывало, доводили тебя до слёз в воскресной школе, а напротив пришпоривают коней бородатые дядьки, гулявшие на твоей свадьбе.

"Второй. Не эдинерской, а горной, но вроде как с тем же человеком. И вообще либо картинки поменялись местами, либо вариант бытия не тот", – оборвала себя.

– Не думайте, что мы обе получились такие все из себя Маты Хари. И Бабетта не шла на войну, и радистка Кэти не стучала на ключе: рацию ведь засечь проще простого. Имена были не паспортные – оно понятно, это как нынешний сетевой ник. Я – Каэтана, Царица города Гаэты, моя подружка – Цехийя, Золотинка. Чтобы позвучнее вышло. Кстати, никакого секса мы более не практиковали – тем более храмового. Слишком высокое происхождение я на себя всклепала. От легендарных исландских викингов Стуре-Ланки.

И никого мы выдать не могли – легенда, однако, гласила, что на моём вороту повисли сто или двести воинов Зеркала...

Рене на одном инстинкте повернулся к одному такому стеклу – словно желая убедиться, что исправно отражается в нём...

– ... которых я могла заложить – но не заложила, хоть и требовали с применением силовых методов. Чушь полнейшая.

– На последних словах заёрзал уже Дези.

– В чём дело – никак перебрали духовности? – холодновато спросила Та-Циан. – Там сортир с эксклюзивными приспособлениями. Типа низовой контрастный душ Шарко.

Слушатели просто застыли от такого цинизма.

– Нет, – покачал головой насквозь положительный Рене. – Он удивляется, как вы можете здесь спать – ведь из зеркал выступают призраки.

"А у меня их, по вашим представлениям, должна быть целая свита".

– Я сплю с закрытыми глазами, – ответила Та-Циан. – А надколотые зеркала и завешивать необязательно, чтобы не пропускали ненадобного. Они же порченые. Сами по себе закрытые.

И с ехидцей улыбнулась.

– Как нас отследили – сама не пойму, – продолжала далее со вздохом. – Мы обе были не слишком опытны, но попросту не успели сотворить ничего выдающегося. Я передала связному наших "красных мантий" записку – так, как это обычно делают, через тайник, никого не слыша и не видя. Думаю, кэланги попробовали её расшифровать и сломали зубы. По легенде, над этим билась армия дешифровщиков, пока не решили, что будет куда проще...

– В общем, если кто слышал, что нас поместили в главный эдинерский централ, называемый "Замок Ларго", – то была чистая правда. Что вначале меня, с моим действительно неплохим происхождением, не хотели трогать – верно. К тому же помочь моим палачам с шифром могла одна я.

Но вот что вместо меня и на моих глазах пытали Майю, признанную мою любовницу, – дремучий бред. Она...

Та-Циан зажмурилась, сморщила лоб, поднесла пальцы к вискам.

"Чёрт, будто цыганская игла внутри черепа. Это парочка пелеситов, что ли, так кормится? Ну, если так – выдержу. И не без известного удовольствия, потому что червяку на крючке висеть и ждать, пока его заглотнут, – тоже сладость не особая".

– Её не то чтобы насиловали – просто пользовались в открытую. Майя могла выдержать эскадрон гусар летучих и не сломаться, – продолжала она ровным голосом. – Мало кто может заподозрить в хрупкой и гибкой служанке Тергов – силу, почти равную неотёсанной мужской, и выносливость вдвое большую. Их ведь берут в работу лет с четырёх. Однако никто и не думал оказывать ей уважение. В том смысле, что уронила себя и священное достоинство ремесла. Извлекая из него побочную прибыль, ни в коей мере Рукам Бога не предназначенную. Непонятно, как почитание божества, пускай даже такое извращённое, могло соединиться в их сознании с оголтелым пуританством. Хотя уж мне-то эти особи свою веру не исповедовали.

Ну вот, потом был пущен слух, что меня привязывали или приковывали к стене. Я же сама его и пустила – отчасти это было правдой, разве что цепи были необычные. В смысле не давали отвернуться. Вернее, я понимала, что не дадут. Только самое ужасное было – некое извращённое удовольствие. Палачи не ставили целью причинить моей подруге боль. Они лишь многократно повторяли то, что я хоть однажды хотела бы проделать сама, но не осмеливалась.

И когда Майя ушла – не от шока, теперь я понимаю это, – впала в своего рода эйфорию, опьянение, близкое наркотическому...

– Эндорфиновый кайф? – спросил Рене. – Сабпейс?

Юнцы переглянулись.

– Потеряла сознание. Я тоже – почти. Тогда все вышли, остался один тюремный врач. Общая реакция на эти слова: такой же убийца, как и концлагерные. Потом он же наблюдал за паскудным действом. Ну да: примерно как я.

Лет ему было, кстати или не очень кстати, около пятидесяти. А целью было – проверить, выдержим ли мы кое-что посерьёзнее сегодняшней... предварительной беседы.

Вот тогда и состоялся некий судьбоносный разговор, который источники передают практически без искажений.

Я спросила:

– Ты можешь сделать так, чтобы моей зазнобе не дожить до завтрашнего позора?

То есть уже настоящей пытки, без притворства и сантиментов. Хотя, возможно, одной лишь моей, а Майя-Рена послужила бы зрительницей.

Чем он сам за такое заплатит, меня вовсе не интересовало: каждый решает за себя. Я тоже. Пускай и он тоже.

– Мне привести вон её в чувство, сэнья? – спросил он в ответ. Будто понял, какие подспудные мысли кроются за моими словами: если он, и я, то ведь и она имеет такое же право.

Я не произнесла ни "да", ни "нет". Я сказала:

– Сначала дай ответ, а после можешь спрашивать. Лишь так принято у благородной крови.

– Разумеется, смогу, – ответил он. – У девицы и без того всё на тонкой струне повисло.

А потом сказал – нет, не повторил прежнего вопроса:

– У тебя есть чем заплатить, помимо врождённого аристократизма?

Они ведь знали. Да и мы не прятались под масками, чтобы не усложнять себе работу. Оттого и презирали меня почти как Майю-Рену – вышла из касты, попрала устои. Но и достоинство моё не притесняли. Если ты дворянка, то имеешь право делать что хочешь и твёрдо стоять на этом. Но уж тогда на самом деле будь крепче того камня, что служит опорой земле.

– У меня ныне лишь я сама, – отвечаю. – И моё слово. Вот я его тебе и даю. Когда выйду отсюда – непременно отыщу тебя. И подарю тебе такую же лёгкую смерть, как ты моей Майе. Или любую по твоему выбору.

Заметьте: не "если", а "когда". Дворяне не только разговаривают друг с другом на "ты". Сослагательное наклонение у них также не принято – как некоего рода извилистость...

– Что же, выходи, если сумеешь, – ответил лекарь, – но уж тогда держи слово без поблажек.

В Динане ведь главный интерес – играть со смертью в поддавки. И отношение к ней – не скажу чтобы фамильярное, однако типа "Все умрём – чего уж тут рассусоливать по поводу?"

Вот и он: нагнулся к бесчувственной Майе и вколол что-то в вену. Она только вздрогнула, улыбнулась, словно от неземного счастья. И тотчас затихла.

А назавтра началось. Что конкретно – не скажу, всё было как в огне и тумане сразу. Слова помню, но на подобные вопросы нельзя ответить в подробностях. О шифре, да. О том, какие лица запомнила в школе: помогу ли со словесными портретами. Гнева никто не испытывал: они говорили вежливо, я отвечала кратко и старалась, чтобы по делу. Оказывали уважение своего рода: не оскорбляли без нужды, не повторяли надоевших обеим сторонам вопросов, но и потачки не давали. Если им не удавалось выбить из меня очередное признание – я считалась победительницей, меня даже поздравляли. Вот верно то было или нет, не знаю: сталось бы им и солгать, мне – по нечаянности сказать правду. Ещё врезалось на всю жизнь: "Такую нагую красу не грех и в пурпур одеть".

Лицо мне пощадили. Даже обильную косу кто-то туго переплёл, чтобы не спуталась в колтун. Красота, понимаете ли, – во всех наших землях дело святое. И, если вдуматься, никто не превышал необходимой силы воздействия...

Когда же со мной, наконец, закончили – да не так уже, думаю теперь, нужны были моим палачам цифры и факты, – то уволокли в нижние этажи. Pace. Покой. Покойся в мире. Не слыхали разве? В ренессансной Италии так называли самые глубокие темницы, откуда уже никого не выводили – только бросали пищу через окошко. А уж куда попадёт, на сухой камень или в протухшую лужу – дела мало. Вода, считалось, в камере имеется своя – роса на стенках. И воздух – тонкой холодной струёй из щели под высокими сводами...

V. СЛАДКИЙ ГЛОТОК ВОЛИ

Та-Циан очнулась, критически обозрела подопытных. Дети вроде бы слегка усохли, но тела, когда взялась перетаскивать на их матрас, показались чуть тяжелее – или она ослабела, изливаясь в угодливо подставленный сосуд.

– Вот нервишки ни к чёрту, – проворчала под нос. – Уж не лезет, а туда же – потребляют...

"Рассказывать ли им вот прямо сейчас о моих подозрениях? – подумала. – Явно способны уловить и, возможно, даже переварить без особого напряжения принимающих ёмкостей. Но будет не в пользу – как излишек, например, сахара".

В самом деле: если разобраться, место заточения более всего напоминало келью отшельника. Ручейки влаги, что струились по камню, стекая в специально высеченный желобок, нисколько не пахли гнилью. Куски грубого чёрного хлеба в холщовой обёртке дня через два наловчились попадать из окна-вертушки прямо на нижнюю ступень лестницы. Лоскуты служили своего рода календарём: кормили девушку раз в сутки. Но и грели неплохо, будучи собраны в груду на лежанке, торчащей из стены. Ими же, влажными, можно было обтирать и массировать ноющую спину и руки до плеч. Сквозило сильней всего над местом, где невольный постоялец инстинктивно стремится справлять естественные надобности. Получилась недурная вытяжка.

Оттуда же доносился смутный шум, который терялся в массивных стенах: разумеется, не уличный и даже не с площадки для выгула заключённых, похожей на перевёрнутое вверх дном решето. Та-Циан почти что нутром чувствовала внутреннюю архитектуру той части древней крепости, где находилась, – словно, побывав в нескольких далеко расположенных друг от друга помещениях, нарисовала внутри себя некий примитивный чертёж и позже дополняла его крупицами более скудных сведений.

Наружный гул то нарастал, то убывал, наконец, исчез, словно, как и зрение, погряз в разбухшей вате. К этому времени корм перестали бросать в клетку, крысы тоже исчезли вместе с надеждой на его огрызки, но девушка на своей лежанке едва заметила перемену.

И тут дверь лязгнула и распахнулась. Кряжистый силуэт возник в ослепительно сияющем проёме. Человек спросил громко и хрипло:

– Ина может сама подняться?

Не дождавшись, сошел вниз и подхватил узницу на руки.

Две вещи, которые не было сил ему сказать: она не ина, потому что и второй нагулыш из неё исчез. Ина ведь, как приучили деревенские, – та, которая исполнила долг перед родом. И нет смысла говорить с ней в третьем лице, как со знатной: если и поняла сейчас его, то с великим трудом.

Но третью вещь она сделала. Сказала тихо:

– Погоди. Я... напишу.

Не кровью по камню, как великая монахиня Хуана де ла Крус: в её норе хватало иных телесных гуморов. На внешней стороне обшитой железом двери – всей влажной и липкой кистью:

Я ВЫШЛА, ЭРДЖЕБЕД.

Эрджебед, мужская форма от имени Елизаветы, – так звали медика.

А её спасителем был как раз тот непостижимый Керм. Неописуемо прекрасный и мощный. (Рост – метр шестьдесят вместе с сапогами, ноги колесом, глубокая вдавленная рытвина посередине лба по самые брови прикрыта шитой золотом тафьёй, сивые кудри стрижены налысо, от крючковатого носа до самых губ, еле прикрытых жидким усом, идут резкие морщины – чисто клещи.)

Каким приблудным ветром занесло полудикого горца вместе с его разбойничьим отрядом – на другой край острова, в когда-то чинный, а теперь постылый и опустелый Эдинер? Отчего именно его люди взялись переворачивать брошенный Замок Ларго вверх дном? Кто вообще дал наводку? Задачка...

Его люди разбили палаточный лагерь посредине заповедника Цианор-Ри, на берегу озера, поросшего знаменитыми огненными тюльпанами. В Сибири нечто подобное называют "жарки", но то вроде как купава. Но какой смысл спорить о названии, когда сам цвет еще даже не в бутоне, одна прошлогодняя привядшая трава? А вокруг озера грязно, весело и построение далеко не как в римском военном лагере. Собственно, и озеро, и замок отстояли от бывшей столицы примерно на треть "конного ристания": верховому отряду не пришлось с налёту одолевать широкие проспекты вместе с извилистыми улочками. По словам Керма, в Дворце Собраний заседало "кой-какое всенародное правительство", а окрестности были заняты войсками красноплащников.

– А мы, Каэта, работаем по договору, – объяснил он с важностью. – Наймиты и кондотьеры. Жалованье нам платят исправно, присягать не заставляют, а слово и безо всяких клятв держим крепко.

Его живой трофей прежде всего накормили чем-то вроде мягкого забродившего творога – давать твёрдую пищу побоялись. Затем дочиста отмыли в лохани и разодрали спутанный долгий волос железными гребнями – ни кость, ни латунь, ни что иное такой войлок не брали, да парни и не мудрили особо. По ощущениям и то, и это, и – лишь отчасти – присутствие иного пола были не меньшей пыткой, чем ранее испытанное: Та-Циан во время процедуры извилисто выражалась по-чёрному, для "тюремной доходяги" это казалось подвигом изобретательства. Керм только посмеивался:

– Это хорошо, Кейти, что в тебе столько нетронутой мощи осталось. Дыхание чистое, без хрипотцы, от ран одни тени под кожей, ожоги на спине и то будто плёнкой затянуты.