Текст книги "Осень матриарха(СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

А здесь Таригат буквально вросла корнями в натуральную почву... Ха. Страна Степей хоть и закрыта для вторжений сверху и со стороны, но не настоящими облаками. Никто не отрицал здесь самобытной и сложной культуры, даже развитой цивилизации. И никто за всю историю не именовал её Страной Городов.

– Валиулла, наши дети уезжают в Вард-ад-Дуньа, и что дальше?

Он усмехнулся быстроте и точности постижения (спустя целых полгода). Ответил кратко:

– Учатся. Больше там делать нечего. Ты ведь поняла, когда вспоминала Оксфорд, Кембридж и Лигу Плюща.

– Там университеты?

– Там всё: привычные Динану башни из камня и стекла, непригодные для жизни истинного человека, уютные краснокирпичные городки, от фундамента до самой крыши затканные вьюном и хмелем, общежития по интересам, резиденции правительства, в смысле всякая мебель вроде диванов и кабинетов, гостиницы для приезжих. Можно сказать, это город без постоянных жителей, город – вывеска для туристов, корпорация вольных искусств. Но в нём имеется и другая архитектура.

– Управлять наши дети обучаются тоже?

Муж удовлетворённо кивнул:

– Конечно. Те, кто к этому способен и желает такого.

– А иностранные зеваки им вроде наглядного пособия по нескольким предметам сразу?

– Угадала, – на сей раз он ответил ей без обычной прыти.

Ошиблась ли, а ему было неловко солгать? Или подцепила на крючок своего вопроса неожиданно крупную добычу? Про иную архитектуру он обмолвился специально, а то, что было сказано до того, внезапно сделалось правдой в собственном духе Таригат: и есть, и по сути нет, ибо имеет мало значения.

Сезоны незаметно подменяли друг друга с поворотом годового колеса, которое по мере привычки словно убыстряло ход. В фразах, которыми Таригат пыталась описать это явление, то же происходило со звуками и словами – ни мысли, ни языку не было за что зацепиться.

Возможно, здешнее пространство-время скручивалось в своего рода свиток вокруг малых детей, – полагала Таригат, исходя неизвестно из какой логики. И Раима в таком явно главенствовала. Она была иная, чем дети Динана (да и Рутена тоже). Почти что такая, как здешние дети, – и всё же как бы крупнее, ярче. Непорочная и дочь Первоначальной, как втайне даже от себя звала её родная мать, Раима вырастала вольным деревцем, которому суждено процвести в столетиях. Вымахала по плечо взрослой женщине, как бы перелиняла и была непонятно в кого хороша: смугловатая кожа, волосы и брови цвета каштана, грозовые лиловые глаза. Сеголетки и старшие погодки едва доставали ей до плеча. В самом своём рождении беспримесная радость, во всём счастлива, любима людьми и удачей – как втайне полагала жена Божьего Друга, оттого, что появляясь на свет вообще не причинила ни ран, ни страданий. Ведь материнская любовь дочерей Евы рождается из сплава боли и ненависти к чаду, оттого уникальна и неповторима: ничего похожего в природе нет и быть не может.

Из-за дочери Таригат будто впервые заметила, что народ Валиуллы фатально сероглаз. В Благородном Коране изречение "Мы сделаем их всех светлоокими" означает кару: такие люди вскорости слепнут от ярости полудня из-за того, что в радужке отсутствует пигмент.

Однако зрение членов её рода было таким острым, что по точке в дневном небе они определяли, что за птица летит, а в ночном видели вдвое больше звёзд, чем она сама. И до глубокой старости никто не страдал ни катарактой, ни глаукомой.

– Предки сделали нам прививку от хворей, – упомянул вскользь Валиулла. Прозвучало это со значением, но Таригат не могла бы объяснить, что именно всколыхнули в ней его слова.

Отчего муж выступал почти единственным толмачом в беседе, которую вели она сама и окружающий мир? Ради одного лишь удобства, отвечала себе Та-Циан рутенской поры. Для чего ещё и заводить супруга, как не для подобных удобств.

Год от года возрастала уверенность динанской пришелицы. Уже никто не задумывался, откуда она родом, – если это и было предметом размышлений, если и не догадывались о том раньше, а теперь поняли. Уже без особой рефлексии стояла она рядом с "подателями жертвенной крови и гнева", выбирала, нередко сама пробовала на вкус, цвет и остроту своей сабли. Не только махр. Личная гвардия. Ханские кешиктены. Что им придётся делать спустя несколько лет, когда ранний плод созреет вместе с более поздними, недавние выученики Вард-ад-Дуньа понимали без дальних слов. Вернутся обратно в город – на сей раз уже не одни. В почётной свите тех, кто в очередной раз избран к высшему обучению.

"Я узнавала, – думала Та-Циан. – Я в полной мере испытывала роскошь чистого ученичества. Ловила блескучие искорки знаков в шлихах, которые оставались после промывки здешнего песка. Составляла из лоскутков роскошный гобелен. Дремотная жизнь всех этих лет была внутренне насыщенной – ко мне постепенно приходило понимание".

Таригат жила, окружённая защитой: мир Степи оказался колыбелью, в которой зрели семена неведомого народа. Ей стоило бы дольше задержаться в трёх деревнях после тех слов деда, которые вытолкнули девочку из Леса. Может быть, ещё тогда бы поняла: лесные боялись, что из соединения скрытых в каждом из них телесных возможностей явится иное существо. Новое или древнее – кто скажет? Степь такое культивировала. Нащупывала путём всё более смелых проб. Лелеяла возникшие аномалии не в пуху – в огне. Испытывала на крепость и истинность и закрывала до времени небесным куполом, чтобы плод созрел.

Она сама была такой новой женщиной; и её дочери; и, скорее всего, многие – но в разной степени и сочетая в себе разное из некоего обширного набора свойств. Способность легко восстанавливать здоровье и уничтожать телесные повреждения (как раз тогда у хорошо пожившей Таригат разгладился давешний шрам). Умение с налёту овладевать сложнейшими знаниями и умениями. Дарить и принимать семя по собственному хотению. Производить на свет легко – словно и не тяготело над родом давнее Божье проклятие. Достигать цветущей зрелости лет в десять-двенадцать, плодоносной – в двадцать и пребывать в последнем состоянии сколь угодно долго. Что, кстати, вообще могло всех их взять?

"Я узнавала, вдыхала необычайное так просто, будто оно было растворено в воздухе. Я чувствовала редкую наполненность своей жизни. Я была счастлива – хотя это ощущалось как отчасти ненормальное, даже тягостное состояние. Оттого как я ни желала перемен, но торопить их казалось ни к чему".

Она достигла некоего совершенства – и Терги смилостивились: подарили ей врага.

Он и его младшие спутники явились в селение, когда Дзерен произвела на свет первенца – смуглую и кучерявую девочку с глазками словно из голубого льда: так сочетались в них исконная младенческая муть с родовым серебром. Стоял разгар весны, на росных лугах блеяли новорожденные ягнята, пастушьи собаки зло и тревожно гавкали на незнакомцев, главарь которых сидел в седле не по-здешнему прямо, не пригибаясь и не поворачиваясь в талии. Кудри, что выбились из-под шапки и веером рассыпались по плечам, были тёмно-русые с проседью, того же цвета бородка подчёркивала впалые щёки, и смотрели вперёд, не уклоняясь, белые глаза с червонным отблеском внутри.

Старший брат родильницы и, по древнему обычаю, самый близкий человек для безымянной малышки. Главней отца и мужа, значительней всего мужнина окружения. Почитаемый шурин Валиуллы. Идрис ибн Ладо Снежный Барс.

XVI. СЛЕПОЙ СТРЕЛОК ИЗ ЛУКА. Окончание

На красноватый отблеск мальчики явно клюнули – что до Та-Циан, золото пришло ей в голову лишь по аналогии с серебром. Что за несчастье с избитыми сравнениями: так и норовим срастить металл с живой материей и вообще забросить его на небо. Свинцовые тучи, например, или золотая зорька.

– О-о. Он был тем, про кого мы сейчас думаем? – спросил Дезире, с лёгкой опаской озираясь по сторонам.

– Более всего он походил на главаря банды, – ответила Та-Циан, – однако не был ни тем, ни этим, ни кем-либо другим. Кроме себя самого.

– Имя такое – многозначительное. Как у вашего покойного батюшки. Я запомнил.

"Библейское Энох и кораническое Идрис фигурируют в легендах настолько схожих, что эти два имени считают синонимичными. Обе о людях, приобретших бессмертие. Примерно так же соединяют Иоанна Крестителя и Яхъю – одно и то же "несравненное" и неповторимое имя. Забавно было бы понять, как далеко успели продвинуться мои питомцы по стезе ономастики", – подумала женщина и ответила слегка недовольно:

– Что такого уж многозначного? У вас там не Древний Рим, чтобы пользоваться родовыми прозвищами.

– Стоп. Не спеши допытываться, Дезь, – одёрнул его Рене.– Сейчас должно прозвучать самое интересное – и вовсе не философия, которой госпожа вполне может заниматься в мыслях.

– Сейчас кое-кто выберется из уютного гнёздышка и приведёт себя в порядок, – ласково проговорила Та-Циан. – И не думайте, что коли выросли, то и шеи мылить вам не надо.

– Ага, типа и не мечтайте о самообслуживании, – хмыкнул Дезире.

– Кстати. Как это вас никто не хватился в Динане? Считались пропавшей без вести или в долгой служебной командировке? – спросил практичный Рене. – Всё не получалось спросить, а вы не упоминали.

– Так меня это вовсе не касалось. Братство Зеркала устраняло и не такие проблемы, – ответила Та-Циан. – Всему своё время.

"И каждому времени свой плод, верно? Вы могли выловить из моих мыслей похожие слова".

– В тот день я многое угадала из чужих слов, что каким-то боком пришлись к ситуации. Ритуал, которым вводят в племя только что отчеканенного человечка, величав в своей простоте. Родильница в нём не участвует. Младенца, всё равно – девочку или мальчика, – держит либо одна из других жён счастливого отца, либо чья-либо старшая сестра. Что важно: прежде чем начнутся смотрины, дитя имеет право само полюбоваться своей будущей роднёй. Ибо в Степи считают, что ничего пока до конца не решено и одна из сторон, так сказать, может передумать. А то и обе сразу.

Так что состязания, которые украшают свадьбу и куда реже случаются на тризне, по сути дела и составляют смысл Удачной Встречи и Счастливого Наречения.

Валиулла сказал мне:

– Я хочу, чтобы моё дитя взяла светлая Таригат: у неё самые верные руки. А Раима пускай держит матушку под локоть, чтобы утвердить связь между вами тремя.

Причин отказать у нас не было, разве что на днях мою девочку настигли первые в жизни регулы. Однако такое не считалось нечистотой, более того – вводило в круг "тех, кто жертвует земле". Имелось в виду – частицу себя. По этому поводу я начала лихорадочно пересчитывать, сколько же времени сижу на месте: получалось не так уж и много лет, по крайней мере, не чёртова дюжина. Когда полагается с этим начинать и когда оно заканчивается, я в точности не знала: мама Идена испытывала сии неудобства лишь при полной луне, как говорят о ликантропах, я же лет с двадцати обходилась вовсе без них. Собственно, зачинают ведь женщины в пятьдесят, пятьдесят пять и даже в шестьдесят, хоть месячные для них давно миновали?

Шатёр третьей жены нарядили в белое, нас трёх, стоящих перед фасадом, – в цветное с приличной случаю защитой от влаги: вдруг польёт снизу или (что менее вероятно) сверху? Чтобы не потревожить героиню праздника, назначена была не кавалерийская рубка, но стрельба из луков. Я так полагаю – в честь меткости легендарного Вильгельма Телля, о котором здешние были наслышаны. В том смысле, что в обоих случаях был ребёнок и, возможно, яблоко. А, может быть, в память Робин Гуда, хотя, повторяюсь, ни один угонщик скота и самозваный рейнджер не признает себя разбойником, пускай и благородным. Народу кругом стеснилось много, мишени расположили где-то метрах в ста, оттого нам с Раимой не было обидно, что не усадили на подушки.

Надо сказать, что зрелище было куда более красивым и впечатляющим, чем схватки на кривых клинках. Там движения настолько быстрые, что неопытный глаз и вообще не ухватит ничего помимо облака пыли, сверкания и да – лязга. Я, правда, ещё в той жизни приобвыкла оценивать такую цветомузыку.

И к тому же трельба куда опаснее для зрителей. Клинок редко ломается и улетает в толпу, но вот оказаться на пути заплутавшей стрелы большой проблемы не составляет. А всем за спинами лучников не укрыться, да и неохота.

Мигом составились две команды: с одной стороны наши молодцы (и, безусловно, молодицы), а с другой – почётные гости. Этих было немного, так что выступили всем строем. Бросили жребий: восемь мишеней, по четверо стрелков от каждой команды.

Когда все в лад поднимают мощные луки и натягивают тетиву до самого уха, а потом враз отпускают, поблёскивая массивными перстнями с когтем на месте печатки или камня... Это как аккорд на роговой арфе, в который вплетаются голос ветра, посвист стрел и финальный удар в вязкое дерево.

Идрис – о Терги, я даже не скажу сейчас, когда он утвердился на линии: во второй череде или в третьей, когда выбыли все их неудачники. Нет, никто из них не угодил в молоко, в отличие от нас, хозяев. Они меняли своих людей, если кто не попадал в центр нарисованного круга. В яблоко, ну конечно. Не попасть означало спечься. Печёное яблоко с молоком и сахаром... Заговариваюсь, как вы понимаете. Вспоминая тогдашнюю жару.

Юноши дружно вздохнули.

– Так вот, он как стал, так и держался до самого конца.

Оттого, что я нянчила безымянную малышку, а Раима прикасалась пальцами к моему локтю, я чувствовала землю почти так, как, по моим представлениям, ощущала её моя дочь: единым существом, бескрайним, но в то же время замкнутым и ведающим свои пределы. Ритмические волны смертей и рождений, колышущаяся пряжа звука и света, а в самой сердцевине всего – некая вибрация, подобная натянутой струне. Осознанием земли, её разумом был человек, причём властвовал он здесь и сейчас...

Рене слегка напрягся, боясь потерять нить повествования – возможно, ту самую струну или стрелу.

– Да, – Та-Циан улыбнулась, встряхнула светлыми кудрями. – Не такой уж великий повод для медитации. Одна из мишеней пела на пределе ультразвука, как бы вызывая огонь на себя. Слух у меня тонкий, почти как у собаки или лошади.

Мишень Снежного Барса.

Дзерен мало говорила об Идрисе, хотя обыкновенно девочки обожают старших братьев. И снова нет: любила-то она его без спора, и восхваляла со всей искренностью. Что-то было не так во всём этом, умолчания и обмолвки сплетали вокруг истины плотный кокон, поэтому можно было без труда угадать, что внутри. Не благодаря логике, лишь по аналогии.

О нас, женщинах говорят, что мы любим ушами. Идрис ушами видел. А слышал, может быть, всем телом и кожей.

Целился на звук и вибрацию, потому что только это и было для него средством узнать окружающее. Никакого послабления люди ему, однако, не давали: но если бы ему досталась иная мишень, я бы, находясь в связке, услышала уже её голос.

Неверно, что у лишённых главного из пяти чувств сильнее развиваются остальные. Просто такие люди пользуются тем, что осталось, куда лучше всех прочих. А Степь помогает отважным, ограничивая свою ширь и как бы подыгрывая, подталкивая их к намеченной цели.

Или нет. Идрису подсуживали и родичи, но так, чтобы даже им самим о том не знать. Состязались ведь за право наречь новорожденную, а кто мог сделать это вернее ближайшего родственника? К тому же победителя.

Ну разумеется, он победил. Единственный бессменный стрелок, продержался, когда других тасовали, словно карты в колоде, и ни разу не угодил мимо цели. "Ведь её не было нужды упреждать, – объяснил кому-то вполголоса. – А ветер – мой друг".

После короткого чествования Барс направился прямо к нам трём. Постоял, глядя мимо лиц, и положил ладонь на крошечное личико. Нет, не ощупывал черт – это бы, чего доброго, испугало дитя, – а как бы сделал слепок. И произнёс:

– Ты будешь Хаула, "Олениха". Новое существо для Сухой Степи.

Все зашумели, одобряя удачный выбор: женщин там любят нарекать в честь животных быстроногих и грациозных.

А ещё он мимолётно сжал мои нагие пальцы своими окольцованными – и замкнул цепь, и вошёл в пространство, отчего мы узнали друг о друге тайное.

– О, – сказал Дезире. – Тогда вы и догадались, что он покалечен?

– Да нет, – ответила Та-Циан. – Это лежало на поверхности, на него указывали многие мелкие обстоятельства. И можно ли назвать калекой того, кто с самого рождения дружит со своей слепотой и получает щедрые дары? Разит без промаха. Узнаёт без ошибки.

Если судить по мне – а в тот миг мы были одно, – в этом феномене не было никакого волшебства. Скорее мгновенное прозрение с обеих сторон.

Я не сомневалась, что мужу объяснят насчёт меня уже на пиру. Надо же – широка степь, но отчего-то тебя влепило прямо в красную метку. К дальним, побочным, но родичам Джена. С какой-то стороны, любой житель сих мест кровно связан с доброй половиной своих компатриотов, что изрядно повышает вероятность того, что со мной случилось, не говоря о чьём-то прицельном намерении. А уж что я человек с той, то бишь динанской, стороны и далеко не заплутавший в Вард-ад-Дуньа турист – оно прямо на мне написано.

Та-Циан напоказ вздохнула:

– Вот так живёшь-живёшь себе в покое и дремоте, а потом оказывается, что ты вражеский агент глубокого залегания. Из тех, кого внедряют загодя и оставляют прорасти в почву. В этом качестве Валиулла меня и принял, и придержал на всякий случай, чтобы не надумала уйти.

– Но такое ведь очевидно, – тихонько проговорил Рене. – Если ваше малое племя смирилось и даже извлекло выгоду, кому какое до вас дело?

– Нечаянный провидец обладал авторитетом, – предположил Дезире. – Сумел же стать главарём чего-то там такого. Воинской дружины? Подобия секьюрити – здесь ведь прозвучало слово "рейнджер"? В таком необходимо утверждаться день за днём. И чтобы стать достойным врагом госпожи... О таком ведь тоже было упомянуто?

– Учтите одно: я отродясь не делила окружающих на друзей и врагов, добрых (вообще) и злых (по крайней мере ко мне самой), но лишь на тех, кто мне интересен (но опять-таки: не тех, кем можно, грубо говоря, попользоваться) и кто – нисколько. Небо – может быть, Терги, которым я служила, не служа, – мне в этом способствовало.

Так что враг в случае Идриса – не совсем подходящая этикетка. Возможно – слово из моего личного лексикона: враг – тот, кто способен очень многое подарить. То же, что у апостола Павла жало в плоть, – уточнила Та-Циан. – Овод из книги Этель Лилиан Войнич. Будоражащая докука. Род болезни, против которой надо постоянно вырабатывать антитела. Талантливый соперник, что не позволяет твоей кархе заржаветь. Однако все эти неплохие качества Барса грозили измельчать и расточиться по пустякам. К чему нам было погрязать в сплетнях, пикировке и брызгах словесного яда?

("Особенно если Идрис уверился, что я – не правительство, а куда больше. Люди Зеркала узнают друг друга по запаху – им такое привычно, ибо приспособились воевать на всех возможных сторонах".)

– Иначе говоря, узел, что едва начал завязываться, стоило бы рассечь немедленно, – тем временем говорила она. – Оттого я, едва вынув свою руку из чужой хватки, спросила:

– Это ведь Ирбиса боялся повстречать мой Пастырь? Белоснежный Барс царит на долготравной равнине, Матёрый Волк в горах. Братьям, старшему и младшему, хотелось переменить выпавшую им долю.

Позже я объясню всю абракадабру, возникшую по наитию, как всё хорошее. Но в тот миг понимала лишь одно. Я создаю криптограмму или иероглиф, как бы сосуд для смыслов, которые произносящий и слушающий хотели скрыть от самих себя. Что снежный барс зовётся ирбисом и есть такая марка компьютеров, вы знаете. А что денгиль или дженгиль – это "длинный, долгий", может сообразить Рене – все тюркские языки похожи. Сравнение с Каином и Авелем целиком лежит на моей совести, но расшифровка всего упомянутого – на Идрисе.

Поэтому он не стал ни с кем беседовать и, очевидно, задумался, судя по тому, как поигрывал столовым прибором. В Степи быстро привыкаешь к тому, что здесь практически нет вилок и многовато ножей: ничего нельзя сказать надвое, как делает чья-то бабушка, и решать приходится сразу и навсегда. Типа сказал – как отрезал. И никаких тебе развилок бифуркации.

Словом, когда веселье начало выдыхаться и народ рассредоточился по окрестностям, Идрис поймал меня – да я и не убегала, собственно, просто искала, где в окрестностях атмосфера посвежее, – и спросил, глядя чётко поверх моей головы:

– Много ли ты знаешь о моём брате, аба Таригат?

– Что он был – причём от тебя самого, иль-кахан. Согласись, вряд ли со мной здесь откровенничают, – ответила я.

Надо заметить, что "аба" – дословно "старшая сестра", обращение не столько точное, сколько почётное. А тогда как высоко ни величай собеседника, всё незамедлительно к тебе вернётся – отражением в зеркальном стекле.

– Но ты любопытна, кахана, – продолжал Идрис наполовину утвердительно.

– Куда менее иных прочих, – ответила я с равнодушным видом.

– Достойное поведение, – кивнул он.

В чём смысл приведенного диалога? Когда ты стремишься выложить некую – не то чтобы тайну, но трудное знание, а тебе не идут навстречу, это побуждает настаивать. Равнодушный подобен в меру увлажнённой почве: принимает ливень охотно, хотя без жадности.

Нить за нитью, узел за узлом я вытянула и распутала пряжу. Стоило бы испугаться, насколько удачно я попалась в сети: хотя и тут можно пристегнуть более или менее рациональное толкование. Могло быть совпадение случайностей. Но скорее – сама Сухая Степь тысячью глаз следила и вела меня туда, куда ей надо. Я приняла исхоженный путь, которым пользовался мой возлюбленный, чтобы навещать близких; круги перекочёвок не менялись столетиями; а поскольку в Эро земля обладает начаточным разумом, безымянная путница оказалась полностью в её воле. Воля эта пожелала встречи и создала перекрёсток, к которому приманила всех действующих лиц. Удивительнее всего, что дело тянулось так долго: однодневкам, кои суть люди, свойственно мельтешить и суетиться. Лишь мельницы богов неторопливы.

Вот такие мои разъяснения, пожалуй, добавляют лишней мути, ну и ладно.

А теперь – о том, что я постепенно вытянула из новоявленного родича, благо Валиулла не препятствовал нашим рандеву: как я думала вначале, предполагая передать меня по эстафете безнадёжно холостому шурину. Немудрено: я проигрывала эроским дамам по всем параметрам. Кроме одного, о котором не стоило никому сообщать: я была вечной, как бацилла внутри известковой капсулы, и давно о том догадывалась. В том смысле, что если мне понадобилось умереть, то кому-то стоило бы хорошенько о том позаботиться.

Выезжали на встречи мы верхами и в сопровождении каждый – своего отряда кешиков: его лучники и мои сабельщики. Находили приятного вида лужайку, где прорастали не одни камни, приказывали спутникам разжечь костёр (знак стоянки, неизбежный, несмотря на любую жару), садились на корточки друг напротив друга и в отдалении от сторожей. Иногда раскуривали одну трубку на двоих и передавали её из рук в руки – ритуал только для данной ситуации, оба были некурящие. Разве что насуат временами жевали – такие листья, вроде местного бетеля, смешанного с негашёной известью, и так же красят рот и губы в алый оттенок. Это когда приходилось долго не спать у колыбели или во время ночных перегонов; но не прямо сейчас. Мы и без того были чуточку под хмельком друг от друга: слепота потворствует более интимным ласкам. И хотя жилы такое выматывало из обоих изрядно, общаться со Снежным Барсом без перерыва можно было часами.

Короче говоря, Идрис продавал мне сначала известное всем, позже – негромкие семейные секреты, делая из них своего рода ловушку. Однако я неплохо умела заглядывать за ширмы и покупать дорогое задёшево: мы явно друг друга стоили. Тайны открывались мне палец за пальцем, как говорят в Динане о вещах, которые крепко сжимают в кулаке: живом воробышке или эфесе шпаги.

Они в самом деле оказались единокровными братьями: Джен – старший, Идрис – младше одним-двумя годами. Как часто бывает в Степи, – от разных матерей. Как бывает не так уж редко – старший лелеял младшего и более немощного, пока обоих поочерёдно не забрал мужской мир. Младший из вывернутой наизнанку благодарности вечно забирал верх над старшим.

Первый брак был заключен по сговору и расчёту родителей – с тем, чтобы родились хорошие дети. Снежный Барс появился на свет от пылкой любви. "Нельзя было такое допускать, – пояснял Идрис. – Взаимная страсть отца и матери – дурное наследство для потомков. Денгиль, благодаря слиянию малых капель Древней Крови, был удачей во всём, кроме одного: в душе у него поселилось томление. Истинное жаждет соединиться с таким же истинным – ценой чего угодно вплоть до самой смерти. Но и такое положение вещей было правильным".

("Тут я всякий раз вспоминаю судьбу моего Эно. Имя, сходное с Идрисовым, тяга – Дженова: вопреки рассудку и расчётам отыскать свою половину от Древних, зачать, дождаться, изменить себя – и уйти. Хотя вот мой собственный любовник как раз не дождался".)

Итак, любовь отца и матери самого Идриса захлестнула всё расчёты. "Хафисат была прекрасна, как Ракель, и так же мало пригодна к вынашиванию, – пояснил он, – но не это оказалось главной бедой. Отец не послушал советов, и мне досталась не капля истины, но целое озеро, скрытое в наследственной материи. И недуг, который был воздаянием за чужую дерзость".

– Язык шибко образный, я понимаю, – пояснила Та-Циан. – Я на всякий случай пытаюсь воспроизвести стиль и не упустить нюансов. Речь идёт о том, что желаемые доминантные гены, которые следовало пробудить в потомстве, в случае Джена уравновесили друг друга. Идрису же пришлось поневоле платить: с редкостными дарами тела и души, которые он получил от матери, намертво сцепился ген глазной слепоты. Но само тело было на свой лад зрячим, душа – провидческой, лицо и осанка казались самим совершенством. К тому же годы его практически не брали. Стоило ли платить такую цену – вопрос не к Идрису: то, чего нет, ценишь больше того, что есть.

– С одного того оба и ссорились, – спросил Рене со странной риторической интонацией. – Один пытался утешить другого, а другой не хотел утешиться и подчиниться, потому что это оскорбляло. И нередко давал волю ненависти.

– Именно. Дженгиль мягко обуздывал своего младшего, это было корнем всех проблем, – кивнула Та-Циан. – Если бы они не любили друг друга так сильно, как говорил Байрон... Здесь присутствовала любовь – и конфликт, исходящий из природы самой любви.

– Ведь истинная любовь по определению мятежна, – пробормотал Дезире. – Ревности и бурь в ней больше, чем покоя, и нечем утолить жажду.

– Лично Барс такого не утверждал, понятное дело, – отозвалась женщина. – Объяснял гордыней своего старшего. В Сухой Степи-де тому показалось тесно, вот и забрал горы под свою руку. В определённом смысле.

– А Степь оставил брату из жалости, – догадался Рене. – Такое ведь не прощают. Я прав?

– Не совсем. То есть да, прав, но перескочил через несколько важных ступенек. В промежутке можешь представить себе бурный разговор двух посвящённых, расчётливую сделку с обдумыванием ходов, душераздирающее прощание Давида с Ионафаном. Или традиционный любовный треугольник и ссору, как ни пошло это звучит: Ирбис явно привлекал к себе симпатии эроских дам. Да что там – он и меня чаровал буквально на инстинкте. Хотя вряд ли я ему нравилась даже без учёта того, что он обо мне уже понимал.

("Позиционная война. Он стремился расставить сети и завладеть; я втихомолку стригла купоны с ситуации – беспечно, как человек, которому нечего терять. Так, скорее всего, было и между братьями: приязнь всегда под конец рождает соперничество. Очаровательный трюизм. Всё это я говорю для отвода глаз. Нарисуйте в уме безусловную чепуху, но по смежности додумайтесь до более очевидного. Чего было больше между мной и Идрисом, если уж мы повторяли старую модель отношений? Тяготения или отталкивания, любви или ненависти? И самое главное. Если Джен поистине был в Лэне тем, на что претендовал, пока не осудили, то кто его брат здесь и сейчас? Интересно, мальчики задумались над этим или пока нет?")

– Дзерен была от той же матери, что и Барс? – неожиданно поинтересовался Дезире.

– Да. Избранная супруга Валиуллы, в отличие от меня самой. Меня, можно сказать, подобрали с обочины.

("Но по сути – с иной стороны Зеркала. Уверенность в этом явно просвечивала во всех задушевных беседах. И знание о том, из какого генетического теста слеплена моя дочь".)

– В итоге мне открыли столько, – подытожила Та-Циан, – что я начала буквально опасаться за свою жизнь: Идрис, да и Валиулла, могли и пожалеть о том, что распустили языки. И чтобы не длить неопределённость, я нырнула в воду с головой. Воспользовалась их неведением Дженовой судьбы, чтобы резче отчертить свою собственную. В Эро, как ни закрывались от иноземцев, должны были, разумеется, прослышать о Дженгиле. Однако не всё: Оддисена любит жонглировать разнообразными слухами.

("Юноши поняли намёк на якобы легенское кольцо Идриса? Я ведь тогда не была уверена, что эроские отщепенцы сохранили древние опознавательные знаки. Хотя какие отщепенцы? Не более чем мои коллеги по Братству. Да и силты с самоцветами, должно быть, старее самой Оддисены... Даже история Эдмера на них намекает. Ох, не надо было мне так рано покидать Лес – тайны там были явно того же замеса, что и в Степи".)

– Ещё один полновесный козырь был у меня в руках: я знала, чем рискую, мой собеседник – не знал и оттого не ожидал с моей стороны тотальных саморазоблачений.

И вот однажды, уже в разгар пылающего лета, я протянула руку, сжала кольцо моего собеседника (ну точно – силт, и даже тематический). И сказала:

– Я лгала тебе, Ирбис-кахан. Нет, не совсем так: позволила не понять всей правды. Знаю я высокого домана, позже – легена Дженгиля не только из твоих слов.

И не обинуясь рассказала всё как есть. Начиная с убийства Дженом побратима и кончая смертельным состязанием троих. Может быть, слегка себя очернила – ведь, кроме Тейнрелла, никто не видел казни и свидетельствовать в мою пользу не мог, оттого попытка выгородить себя была бы понята лишь к худу. Вот только до наших любовных игр в любом случае не могло быть Идрису никакого дела, и касаться его слуха таким не стоило...

Барс выслушал мои слова невозмутимо – в лице и жилка не дрогнула, на руках и палец не шевельнулся. Хотя слепые зачастую не умеют изображать мимику.

Под конец сказал:

– Мой брат держался достойно, бился с честью и умер, как хотел. Что может увенчать любовь и саму жизнь лучше смерти? Кто ты была при нём, мы знали, но кто в дальнем Братстве – нас не интересовало. Важная персона – и всё.