Текст книги "Осень матриарха(СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

– Таригат, откуда же она возьмёт силы и умение, чтобы не дать дитяти задохнуться? Может быть, оно верно для Дар-уль-Харб, земли войны и нечестия, но в неподдельной Дар-уль-Ислам наши младшие дышат свежим ветром перемен.

– Что такое неподдельная Земля Послушания, мой Барс?

– Та, где Всевышний ощущается как непреложная константа бытия. Там тень Его встаёт между солнцем и иссохшей плотью земли, и навстречу ей поднимается людская благодарность. А если нет обоюдного чувства, лишь безрассудная вера – тогда на свет появляются фанатики. Они расчисляют, что верно, а что нет, но обречены ошибаться. И нет им ниоткуда помощи.

Из-под цветистых филиппик тоже просвечивала изнанка, простая и грубая. Особенно в унылой интонации последней фразы. Поэтому Таригат и спросила – по первому впечатлению, нелогично:

– Барс, может быть, мне всё-таки попросить у тебя развода?

Он обернулся. На лице буквально зазмеилась улыбка – безнадёжный штамп, но точнее не выразишься. Что же, любая штампованная фраза когда-то гуляла в девицах.

– Тогда я не смогу тебя оберегать и защищать на суде.

– Ты хочешь такого, не хочешь или всего-навсего констатируешь факт? Собственно, со своей защитой я привыкла справляться сама.

И снова некий оттенок злорадства на губах и вокруг глаз. К тому времени Таригат подрастеряла юную прелесть; возможно, оттого и былое уважение Идриса слегка износилось?

– Не тебе знать и решать что-либо по этому поводу, – ответил он одной из любимых здешних двусмысленностей.

"Отлично, – сказала она себе тогда. – Видимо, ожидается подобие фемы, и с нею в мою жизнь войдёт новое. Что несказанно радует".

Следовало бы пояснить для запланированных слушателей, прикидывает Та-Циан. Тайное судилище классической вестфальской фемы происходило ночью и состояло в том, что обвиняемого брали преимущественно во сне, связывали, выносили приговор без его присутствия и если он оказывался виновен – вешали на ближнем дереве, вырезая под ним пять таинственных литер: SSSGG. Stock, Stein, Strick, Gras, Grein. Палка, камень, веревка, трава, страдание.

Был ещё вариант – посланник проникал в наиболее потайное место дома и оставлял там повестку в суд: обвиняемому оставалось либо явиться по указанному адресу, либо бежать со всех ног, причём успевал он, как правило, совсем недалеко. Фема, то же фемгерихт, была вездесуща и старалась поддерживать репутацию.

В фемгерихте были степени – целых три. Члены первой назывались штулхеррен – главные судьи, второй – скабины, то есть заседатели, третьей – франботен, или послы. Его члены при вступлении в ряды говорили уйму пышных слов:

"Клянусь в вечной преданности тайному суду; клянусь защищать его от самого себя, от воды, солнца, луны и звезд, древесных листьев, всех живых существ, поддерживать его приговоры и способствовать приведению их в исполнение. Обещаю сверх того, что ни мучения, ни деньги, ни родители, ничто, созданное Богом, не сделает меня клятвопреступником. А если меня обвинят в предательстве, я согласен повиснуть на семь футов выше всех прочих злодеев"..

"Клянусь святыми узами, что с этого момента буду помогать, оберегать и хранить тайны святой фемы от жены и детей своих, от отца и матери, от сестры и брата, от огня и ветра, от всего, на что падает солнечный свет и проливается небесная влага, от всего между небом и землёй, а особенно от людей, знающих закон..."

Последний речевой оборот недурён, говорит себе Та-Циан. Профессионалы зачастую только портят дело.

В общем, солидная была контора и наделала большого шороху в Германии, страждущей под пятой Гогенштауфенов, – или, вернее, без оной пяты, потому что её императоры околачивались в более цивилизованных районах Европы. Под "шорохом" подразумеваем порядок. Конечно, через энное число поистине славных веков выродилась и из светоча стала жупелом, но какая мирская слава не проходит именно таким образом!

Иначе говоря, Таригат и без таких долгих рассуждений провела параллель между Германией и Динаном, где Братство Зеркала оформилось примерно в те же времена. Даже если учесть два этапа становления фем: древний и средневековый.

"Немцами была допущена одна ошибка, – сказала про себя Та-Циан. – Они не отвечали за свои действия так, как мои рисковые соотечественники: хотя и строго, но не прямо пропорционально своей силе и власти. Хотя Динан есть Динан, ему общий закон не писан, ибо в нём обитают люди какой-то иной породы, чем в других краях".

А Таригат тех не таких уж давних времён ждала чего угодно – и потому не готовилась ни к чему.

Разумеется, формального развода не последовало: как не было и сочетания браком, и – с некоторых пор – каких-либо сочетаний иного рода.

Идрис сказал однажды довольно обыденным тоном:

– Ты видела много прекрасного и поучительного, но единственное, на что стоит любоваться в Вард-ад-Дуньа, – танцы девушек перед Тергами. Это упущение. Собирайся и пойдём.

Ага, вот и оно.

– И как мне одеться? – спросила Таригат. Он пожал плечами:

– Так, чтобы казаться приятной для касаний. В остальном я мало что смыслю.

Какой вопрос – таков и совет.

"Отчего-то мне, мало склонной перебирать наряды, было важно такое. Нет, если припомнить, выглядеть хорошо я любила не меньше обыкновенных женщин. А делать из себя оружие, как в тот давний лэн-дарханский визит, умела даже больше. Ну конечно – в денди-даму, возмутившую ортодоксальных кавалеров, было сыграно тогда специально, хотя отчасти по наитию...

В общем, отыскала я у себя халат с широким вшитым поясом наподобие корсажа, который грудь не обрисовывал, однако чуть приподнимал, и к нему шаровары. Шёлк там был из тех, какие ни в Лэн, ни в остальной Динан, ни тем более в дальний экспорт не попадают: тончайший, но сколько ни режь и как ни крои – подрубать край не надо. И без того не сыплется, будто кожа или плёнка драгоценного металла. Цвет был соответствующий: чуть зеленоватый с тёплым переливом. Яблоко и лимон. Обула к платью низкие сапожки, накинула на голову скромную по виду вуаль – серебряных нитей там было меньше, чем седых в моём собственном золоте. Думала подобрать кольца, браслеты и ожерелье – но как-то смутно стало внутри, подумалось, буду чувствовать себя как в оковах. И, неладен час, Идриса острыми гранями поцарапаю".

Что дальше? Смута под диафрагмой, ей на удивление, продолжалась, образы толпились на изнанке глаз, путались. Вышли со двора, там уже толпился полузнакомый народ. Им с Барсом подвели жеребцов, уселись в седло, поехали. Кавалькада заняла пол-улицы, что вовсе не означало каких-то особых почестей: больше было похоже на паломничество или – да! – школьную экскурсию по достопримечательностям, потерянным в густой листве, набрякшей цветом.

"Странный образ вы поймаете, мои юные кавалеры, но пусть остаётся во имя вашей тревоги. Он значит, что листва от солнца окрасилась хлорофилловой кровью в более тёмный, тяжёлый цвет, на котором ясней выступили гроздья, кисти и свечи соцветий. Можете вообразить себе конский каштан, черёмуху и белую сирень – завядшие лепестки уже слегка побурели, ветер сдувал их вниз на мостовую, на конские и собачью спины. За нами с чего-то увязался Рахбим: так и трусил по мостовой стремя в стремя с Идрисом, подёргивая куцым хвостом и неровно обрубленными ушами. Кто-то явно желал так его облагородить, но по-настоящему благородный вид придавали псу глаза – серебристо-серые, точно у хаски, и необычайно умные".

За тайной, как принято у романтиков, следует или воспарить в облака – но там слишком холодно, – или спуститься под землю.

Источники описывают происходившее в этот день так, будто декорацией был знаменитый Шахматный Зал Тергов в Лэне. В известной мере это было правдой – но потолок копии находился почти на уровне земли, а статуи Рук Бога никогда не делали выше, чем в два человеческих роста. Вниз вела лестница – широкая, от стены до стены, с пологими ступенями и без перил. Отчего-то не было слышно обычного шума, только шелест дыхания и ткани, лёгкое поскрипывание подошв. Всех рассадили по низким сиденьям, образующим полукруг, – по сторонам каждого места были подлокотники и спинка, чудилось, будто тебя охватила чаша каменного цветка. Можно для наглядности представить себе ренессансные кресла, но эти были выгнуты более прихотливо. Помнится, Таригат мельком оценила ближайшее окружение: она могла бы легко вывернуться из нескольких пар рук, рвануть вверх по ступеням – и выбить плечом замок. Никакие физические, да и ментальные узы бы первое время не помешали. Она знала, что навыки остались при ней и даже приумножились. Только и те, по сторонам, тоже знали. Всё суета...

Но сразу началась музыка – тонкая вибрирующая нить повисла в воздухе, из ниш, искусно спрятанных за колоннами, выступили, неторопливо подвигаясь к центру, ожившие золотые статуэтки, будто подвешенные к нити. Танцовщицы с затейливо подвитыми волосами, в полупрозрачных, отблёскивающих стрекозиным крылом широких одеяниях – от подбородка до пят, босые ступни окрашены хной. Кружились, выгибались назад, возвращаясь, сплетались попарно и расходились вновь. Медленный, упорный ритм расцветал тихим узором мелодии. Взлетали маленькие ручки, тоже все покрытые узором, – за ними раскрывался сквозной веер платья, трепетал от мимолётных дуновений тепла и ритмичных ударов колдовской музыки, погружающей в сонное оцепенение, в кипение диких мыслей и образов, неподвластное разуму... "Муаллака, – вспомнилось ей тогда слово, – прославленные сборники стихов, знаменитая коптская церковь. Меня, всех нас тоже подвешивают, чтобы мы сделались им подобны".

В этот миг девочки разлетелись в стороны, замерли, в круг вошла новая танцорка, невесомая и призрачная, как моль. В том же ритме, чуть сонном, чуть завораживающем, она стала раскачиваться, слегка поводя плечами, будто и желая, и не желая высвободиться из пелён. Наконец, она расстегнула фибулу или порвала шнурок, одеяние скользнуло к ногам, тотчас было отброшено за пределы живого круга – и она предстала перед ними совершенно, абсолютно, полностью нагой.

...От слова "совершенство". От слова "абсолют". От слова "полнота". Та-Циан поймала себя на том, что повторяет чужие, слегка напыщенные речи одного британца, который видел подобное в Лэне четыре столетия назад.

"Это было неописуемо, как мои здешние сны. Белая прямая фигура – веретено, которое наматывает на себя низменные страсти. Ото всех нас, изо всех углов и закоулков тянулись к ней нити, скручивались в сеть, в паутину, в кокон. Жаркая тьма гнела нас, вдавливала в землю и камень, пережигала дыхание. Впереди меня произошло некое движение: моя ли возлюбленная спрятала лицо в ладони? Побратим ли, нечувствительный к картинам, но тонко ощущающий ритм, флюиды, тяжесть похоти, сплёл пальцы на колене? Танцовщица, казалось, и сама изнемогала от устрёмленных к ней токов, двигаясь всё неохотней, всё более обречённо пригибаясь к плитам пола. Но вдруг будто лопнули все скрепы, распались земные узы. Она резко и четко выпрямилась, и её сияющая плоть показалась мне стрелой на небесной тетиве, столбом света, уходящим в купол. Начался новый танец, вольный и в то же время целомудренный, танец освобождения и разрешения от тягот, танец – Франки? Побратима? Мой?"

Что же такое снилось ему в преддверии главного храма, думала позже Та-Циан, и виделось перед лицом светоносного пути, что поднимается ввысь между Тергами? Отчего этот чужак заключил после тройной союз, в который вошли оба его любимых, и навсегда остался в Эдине?

Внезапно кружение застыло; девушки струйками искристого дыма протекли назад за кулисы; над главной танцовщицей воспарило облако кисеи, в которое она закуталась с головы до пят.

Иное облако сошло с глаз Таригат: она вздрогнула, просыпаясь, и вздёрнула голову.

Никого не осталось вокруг неё. Зато впереди на таких же, как у неё, сиденьях расположились трое. Нет, если считать по головам, – четверо. Идрис рукой с кольцом чуть рассеянно поглаживал по голове пса, его сосед, приземистый с виду старик, поджал под себя правую ногу, словно не желая коснуться нечистого животного или, напротив, его побеспокоить... Священная плясунья отодвинула покрывало с высокой причёски, и Таригат отчего-то заметила про себя, что та красит волосы басмой с небольшой примесью хны, как будто...

Как будто бы от природы она была белокурой.

Майя-Рена.

Нет, не может быть – это лицо по меньшей мере сорокалетней, черты лица сухи, скулы остры, а краска, скорее всего, маскирует седину. Но нет – один в один, как если бы подруга выжила после испытаний... Сущие качели.

Но не просила ли Таригат о тех, кто имеет право судить?

Та, что родила Майю, имеет его безусловно. В точности как Снежный Барс. Или как старый приятель Керм, которому ведомо о ней больше прочих.

Потому что там оказался именно Керм. И не было времени размыслить.

("Исходя из наличных обстоятельств. Прелюдия должна была парализовать мой "логос", моё логическое мышление, словом – то, на чём я обычно строила свою боевую защиту. Или полагала, что строю. В подобные моменты мозг таких, как я, будто играет на нескольких шахматных досках против вдвое большего числа противников, причём лица скрыты масками, а часы сломаны. Но зачастую на таком турнире у тебя вообще нет сторонников – или, напротив, тебе подыгрывают все, – и пускать в ход разум, чтобы найти единственно верное решение, нет ни пользы, ни времени. Так мыслят мужчины – идя по нитям причин и следствий, со скоростью молнии наблюдая, в каких точках они переплетаются. И не умея принять весь запутанный узел в себя и сразу же познать, как это сделала бы женщина и жрица богов".)

Хотели те, кто заказывал музыку и танец, ослабить Таригат или поднять со дна её души главный женский козырь, которым она могла побить всё и вся, – неизвестно. Возможно и то, и другое, и оба сразу, и нечто третье. В конце-то концов, здесь ведь Динан – ну, почти Динан, – где до крайности любят парадоксы...

Вопреки логике наилучшего хода, начать дуэль первой. Пустить стрелу с упреждением.

– Поправьте меня, если я ошибаюсь, – начала Таригат. – Это ведь мою подругу опекал Керм, я шла в прикупе и, по счастью, изрядно его увлекла. Ты не носил перстня Оддисены, побратим, как бы говоря: "В чинах мы небольших". Так думали все мои братья-зеркальщики. Но и очищая совесть: не хотел числиться двойным агентом, хотя бы в своих собственных глазах. Ибо никто не может служить двум господам с одинаковым усердием, а ты попробовал. Твою питомицу смотрели на роль преемницы матери, сие испытание сурово и чревато риском – всё равно как спартанскому мальчику прятать лисицу за пазухой. Меня также пробовали на соответствие некоей смутной роли: причём вовсе не вы с кахиной... Ани-Реньей, думаю. Да, вот точное имя. Святой Анной при Марии-Майе. Уточню: лишь в самом начале не вы. Когда Керм оценил перспективы. Когда Ной до конца понял, какого подарка его лишили в аффекте тройного братания. Когда Дженгиль, оттеснив его, захотел стать отцом – что означало безусловную готовность к гибели и переплавке. Раз не уцелел мой собственный отец, обратившись в живое фосфорное пламя... Тогда эти трое вольно или невольно потянули за собой махину.

Теперь вместо Джена – его младший брат, но без собаки, которая заменяет ему глаза и высокий сан, он не слишком дееспособен. Собака тоже: это своего рода искупление. Рахим-кахан, грешно ведь поименовать животное в точности так же, как человека, который реинкарнировал? Тем более когда великий муж был кем-то наподобие старшего легена в эроском... Хрустальном Джурте.

Джурт в этом контексте мог означать многое: семейный шатёр, божественное небо, всю в совокупности земную родину.

– Держатель Палаты Истин, – без видимого удивления пояснила женщина, мимоходом сжав псу шкуру на холке. – Той, что подтверждает законы, разработанные Палатой Кочевий. Вот кем был Рахим ибн Давуд. А вот меня в самом деле так назвали – Ани-Рена. Ренья – более редкий вариант. Майя говорила тебе?

– Обмолвилась как-то раз. Я не обратила внимания, но ведь мне трудно что-либо забыть.

– Вообще невозможно, – уточнил Идрис. – После Хрустальных Башен рассеялись все наши сомнения.

"Так что с вами, глядишь, будет легко – куда легче ожидаемого", – подумала Таригат.

– Что поделать? Приходится рисковать и тем и этим, – Идрис, неподвижный, словно статуя, продолжал отвечать на первое, развёрнутое высказывание. – Женщинам присуща цельность в самих изменениях – так говорят. Их жизнь и мысли – нить, которая не прерывается, принося плоды. Мужчины подвержены веренице смертей. Иначе им никак не превзойти себя.

"У нас, в сущности, тоже эта самая нить, хм... дорогая невестка. Если мы, добившись лакомой цели, не хотим оставлять своих и остаёмся на прежней родине, – донеслось до Таригат некое веяние ветра. – Но это тупик: вырасти можно лишь уйдя в иные миры, хотя там остаётся лишь зыбкий стержень нашего духа, а мелочи типа родственных уз развеиваются".

– Все собаки идут в рай, а вы, получается, до того в ад, – пробормотала Таригат без видимого удивления. – Или в чистилище. Чтобы после такого запрыгнуть повыше. То же и с подшефными делаете.

– Посестра, – хрипловато сказал Керм. – Был я в Эдинере и ради юной Та-Циан – уж никак не в меньшей мере, чем ради священной дочери. Так вышло, что нам указали на тебя очень рано, когда вы с нею ещё не сошлись. Причудливо тасуется колода.

– Оказывается, ты куда более образован, чем хотел показать за всю свою жизнь, побратим. Мастер козырных игр в духе булгаковского хромого профессора, однако.

Все они тут искусники мне под стать, мелькнуло в голове Таригат неким мало оформленным комом. И все, однако, более оправдывают меня и мои убийства, чем оправдываются сами.

Ибо поток оправдательных разоблачений был внезапно прерван неожиданной репликой Ани:

– Лучше вон скажи – кто тебя надоумил одеться сходно со жрицами?

Нелогичный вопрос требует ответа, данного без раздумий. Медлить в таких случаях вредно:

– Я ведь сама из них.

– Нет, я о том, что уж больно хорошо ты угадала цвет и фактуру материала.

– Но ведь угадала? – повторила Таригат. – Со мной случается. Если не напрягаюсь лишний раз.

– Так тебе это просто, только ты сама не прониклась, – объяснила старшая женщина. – Как внутри башен есть всё, что только имеется на грешной Земле, так и в тебе тоже. Ибо ты, с твоей идеальной способностью к ученичеству, вбираешь в себя вместе с записями и саму книгу. Надо лишь активизировать себя в себе: развернуть, а потом опять свернуть до удобного случая.

"Каким орудием для этого пользуются – лучше пока не выпытывать", – добродушно усмехнулась в душе младшая из дам.

– Однако моя бывшая супруга не слишком опытна. Не понимает, кто она сама внутри себя, – добавил Снежный Барс.

"Вот ты мне и скажешь, интриган. Не выдержишь моего спокойствия".

– Тебе наверняка известно о том лучше, о мой султан, – проговорила Таригат на самых своих бархатных тонах. В Лэне хорошо знали, что за таким обычно следует взрыв хорошо темперированного бешенства. – И, кстати, способ, каким нередко добывают информацию.

– Какой интерес тебе задираться? – холодно поинтересовалась Ани-кахана. – Ну да, мы вправе тебя судить. Но в целом вовсе не собираемся.

– Наверное, чтоб таки собрались, – Таригат пожала плечами и улыбнулась в пространство. – Исповедаться страсть как охота.

– Видно, что преславная кахана терзается от сути, выпирающей на поверхность подобно клыку изо рта кровопийцы, – кивнула та, соглашаясь. – Магистр Разбитого Зеркала – верховный палач Оддисены. Топор с совестью – право, в этом есть нечто сверх меры парадоксальное.

(Отступление в стиле дежавю. "Сомневаюсь, что у меня имеется совесть даже на уровне совсем другого острова: Восходящего Солнца, – писала рутенка по имени Татьяна. (Её давно уже просветили насчёт нас всех.) – Когда мне говорили с возмущением: "Но так ведь нельзя!", я отвечала: "Раз делаю или уже сделала – значит, можно". Переводя проблему из моральной области в чисто физическую".)

– А ведь мы так и будем ходить вокруг да около, как серый у круторогого стада, – аньда до боли знакомым жестом хлопнул себя ладонью по бедру. – Кто, что да о чём проведал. Лучше, посестра, я тебе расскажу кое-что из священной истории предков; а там сама разберёшься, что про тебя, а что нет.

Наши евреи любят страшилки про демоницу Лилит, которая пожирает детишек в колыбели. Но они хотя бы признают, что она была женой Адама. Всемилостивый слепил её из той же красной глины, что мужчину, и вдохнул в её уста не менее гордый дух. Красная глина означает красную плоть, оттого Лилит не боялась, как говорится, ни красной влаги, ни красной нити. И она без помех могла родить и выносить младенца – то были, натурально, одни девочки, хотя не точные копии самой матери. Имею в виду – не клоны. Если уж я взялся объяснять на современный лад... Любая нынешняя женщина родится с запасом яйцеклеток, которых должно хватить на всю жизнь, и даже если муж, который оплодотворяет, всего-навсего один, дети получаются разные. А первая женщина в мире обладала неисчислимым разнообразием наследственного вещества и такой силой желания, что Адам был ей нужен разве что для радости. Хотя радости не особо великой.

Тогда возопил Адам Всевышнему:

– Эта гордячка выбирает, сходиться ей со мною или не сходиться, быть осёдланной или шпорить – хотя какой может быть выбор! И осмеливается в придачу тяжелеть непонятно откуда! Убери её от меня и сделай из живой глины другую!

Но акт сотворения не должен никогда повторяться – если подумать, то ясно, отчего. Это ведь художество, а не ремесло.

Всемилосердный легко вышел из положения: сотворил Лилит мощные крылья, чтобы они перенесли её в дальние земли за Красным Морем, усыпил Адама и взял от него ком плоти, что напротив сердца, а потом смешал с простой землёй и сформовал ему вторую половину. Вот и получилось, что у Евы не оказалось целой бессмертной души – как, впрочем, у Адама тоже. Она и её дети обоего пола (как и полагается) тянулись лишь к одному супругу – а если встречались среди них уклонения от приличий, то лишь оттого, что искали в другом поле всё более точных соответствий врождённому идеалу. Всё это вместе взятое смахивало на инцест куда больше, чем признавали патриархи.

Тем временем бунтарка Лилит рождала настоящих красавиц, подобных себе во многом и, во всяком случае, самом главном. И не было у неё телесной нужды в мужчине для такого. Её отпрыски первого поколения – как чистокровные лошади. Истинная Кровь. Именно к ним входили ангелы – те, что вначале собирались убить детей Лилит. От них не получалось плода телесного, но духовное в людях обогащалось. С такой "ангелицей" и сошёлся Каин после того, как его изгнали за своеволие. А поскольку он был первенцем, то обладал более крепким телесным составом, чем Авель, ехидный и злой в своих слабостях, оттого в каинитах начало Лилит сгладило и дочиста исправило Евины пороки, порождённые кровосмешением. Это снова была Изначальная Кровь, но более жидкая – примерно как в высококровных скакунах. Зато там были сыновья в придачу к дочерям.

Наследство Адама и далее смешивалось с наследием Лилит, постепенно хирея. Но нет, в том не было гнева Господня, поразившего своих вестников духовным бесплодием, а каинитов потопом, – однако им всем было приказано рассеяться и скрыть свои лица от остальных. Священная история многое поставила с ног на голову. Ибо туповатые потомки Евы и Адама ненавидели иных и лучших, чем они сами, пытаясь истребить. Даже если они, как говорится, желали им всего хорошего – чисто на христианский манер.

– Но это сказка или притча, а не было взаправду, – заметила Таригат чуть скомканно. Она чувствовала себя непривычно усталой.

– Как сказать, – возразила Ани. – Один драматург и прекрасный выдумщик замечал: когда он пытается писать чистую неприкрашенную правду, то как раз её не видит. Истина открывается ему лишь в собственных фантазиях.

– И какова истина?

– Замечай приметы. Изначальные Дочери, их беспримесное потомство и сама Лилит являют собой неразделение рас: светлая масть, но черты лица скорее восточные, тёмные волосы и брови – хрустальные глаза с узким разрезом, смуглая кожа, карие глаза и с юности – курчавые седины. Евразия или... Афралия, что ли. Костяк лёгкий, необычно упругий, мышцы – скорее жилы, чем мясо. Женский голос низок и звенит редким металлом. У мужчин почти нет растительности на теле, а на шее не бывает кадыка. Оба пола не смущаются своей наготы. У женщин нет или почти нет регул: неоплодотворённые яйцеклетки не выбрасываются вовне, словно их владелица намеревается жить и плодиться вечно. Мужчины легко воздерживаются от сношений – это для них сродни скорее еде и питью, чем дыханию, но в деле они скорее гурманы, чем аскеты. Они не мучаются родами или телесным бессилием. Могут жить, как патриархи, пока не насытятся своими днями; но не всегда хотят или догадываются. Антропологи с археологами, находя скелет такого "протокроманьонца" со следами страшных ран, либо становятся в тупик, либо делают вид, что перед ними аномалия. Сии люди не ходят под Божией волей и незнакомы с кантовским императивом: ключ к устройству бытия – легко приобретаемое умственное, а также интуитивное знание, которое впоследствии осмысляется. Они как будто добывают свою нравственность изо всей природы. Моральные ошибки им не свойственны, хотя действия могут казаться толпе адамов ужасающими. К новому отпрыски Первоженщины влекутся, словно несытый хищник к добыче: их не надо по сути ничему учить и не приходится вдалбливать никакую науку. Жизнь сама по себе, без свершений и испытаний, имеет для этих храбрецов ничтожную ценность – как говорится, ломаный грош.

– И что – прямо вот так ходите с утверждённым списком и сличаете? – Таригат словно толкнуло изнутри: вспомнились слова Диамис о красивом черепе из раскопа, попавшем на живые плечи.

– Не смейся. Не надо иметь намётанный глаз афонского монаха, чтобы отделить мужчину от женщины и Миклухо-Маклая – одну большую расу от другой. Здесь примерно так же.

– Можете выразить одним-двумя словами?

– Гении. Вот тебе слово. Поясню. Не таланты – те, как правило, ощущаются аномалией и переразвитием какой-либо одной из сторон. Не писаные красавцы: интересный облик не то же, что иконописный. Однако несущие бесспорную печать. Гении неистребимы. Они настоят на своём рождении, сколько мать ни делай абортов. Таланты – результат естественного отбора: чем больше людей родится, тем как бы обильнее и дары Бога человеку. Гении непокорны, хотя это не такое уже отличие. Послушность обычных детей и то требуется воспитывать с пеленок, сломав зародыш воли в самый первый день. Талант можно поощрить или подавить, гений вырастает помимо законов. Принизить гения невозможно, истребить гениальность можно разве что убив вместе с носителем её. Но, как говорят, она прорастёт сквозь изнанку земли и поцелует весь цветок от корней до лепестков. Да. запомни вот ещё что: гений женщины, величие женщины – иные, чем у мужчины. Он обретает, ей дано изначально.

– Я не забываю. И с каких пор вы отделяете зерно от плевел?

Но сама Таригат уже знала. Незадолго до закрытия границ, хотя их небоскрёбы существовали раньше – и выглядели более мутными, чем ныне. В её же трёх лесных деревнях – с начала их возникновения.

– Скажем так – со сравнительно недавних, – сказала Ани. – Но мы лишь ищем и поддерживаем. Благодаря мудрости Башен завязи детей Евы, возникшие в утробе какой-либо из наших питомиц, рассасываются едва заметно для матери. Мальчики от крови Лилит и Каина благоприятны, хотя им приходится умирать, поднимаясь по ступеням, но такие же девочки много ценнее – их бытие не прерывается, они рождают таких же, как они сами, постепенно выжимая, выбивая рабскую наследственность там, где она ещё теплится.

"Мои эркские родичи, напротив, лелеяли скрытно и не давали проявиться вовне. Но в их саду не было небесных твердынь".

– И всё же истинная Лилит в полном расцвете появляется на свет крайне редко. Один из её знаков – белая сова, как у королевы Гвиневры. Другой, менее приятныйна вид, – летучая мышь-десмод с седым мехом.

Белая. Седая. Настала пауза, которая призывала Таригат подать реплику не из самых умных.

– То не оговорка? Лилит – разве она не умерла давным-давно?

– Существует преемство. Если тебя смущают зловещие образы – вспомни, что, по исламским поверьям, летучую мышь создал пророк Хесу, и это самое таинственное из его созданий.

– Разве эти твари не попадались человеку задолго до пророка?

"Так же как кошки с собаками", скрытно добавила Таригат в мыслях.

– И разве Иисус создал что-то или кого-то помимо самого себя? – повторила вслух

(Вот что говорила Татьяна, но об этом её заместительница узнала много позже:

"Яхве через Деву Марию пересоздал истинного человека в его чистоте: этого у Христа не отнимешь. Но как самостоятельное божество Иисус слаб – умеет управлять лишь созданной им иллюзией. Во вселенной, отмеченной знаком великого множества, ибо "Хвала Аллаху, Господу миров!", – он тянет самое лучшее на частного божка".)

– Ты слишком много спрашиваешь, – сказала ей Ани. – Думай.

Плохая привычка – уточнять неизвестное тебе прямо во время экзамена. Разве тут экзамен?

"Думаю. Высокая Кровь призывает высокую кровь, Древняя Кровь на древнюю кровь – так говорят в Динане, описывая плотское тяготение. Эпитеты многозначны, с успехом можно применить и к ранним адамитам. Надеюсь, эроским экспериментаторам не приходится сводить нужных им людей словно скот. Потому что для полного соития необходима гибельная страсть – примерно такая, какую литераторы именуют "кровавой жаждой". Что вызвало во мне эти слова? Упоминание детей ночи?"

Верховная жрица Тергов кивнула, будто подслушав мысли. Да, сказала себе Таригат, я постепенно угадываю суть и смысл сакральных образов. Рукам Всевышнего явно поклоняются и в Эро: их прообразы – грешный Адам и чистая Лилит. Моя любимая Богоматерь Ветров – не новая Ева, как в канонической вере, но безмужняя Царица Луны. Кто может вместить, да вместит. Но как вместить в себя всё сразу?

– Та-Циан привыкла думать по-мужски расчётливо, – подтвердила Ани-Рена. – Ей нужно время. Но время – иллюзия, созданная умом, а не попеременное чередование причин и следствий: что откуда вытекло, что куда втекло, словно в бассейн с фаллопиевыми трубами. А надо взять всё сразу и навсегда. Самые мужские из мужчин, математики, достигают вершин взлёта на женский манер. Вспомни Великую теорему Ферма. Современные математики доказали её с великим трудом, но так и не смогли понять, как древнее знание могло привести к такому выводу. То же говорили об Эйлере. Но всё было куда как просто: обычного мужского, доказательного пути и не было. Обоих на совесть озарило сверху.