Текст книги "Осень матриарха(СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

Но идти через непрерывную войну, в которую замешались и части, верные бывшему правительству, – означало потерять половину отряда. Не в сто, положим, в двести сабель, на равнинах народу прибыло, только и он растает, как лёд весной. Слишком великая хитрость нужна, слишком ловко надо просачиваться, чтоб избежать хотя бы крупных стычек.

Но собраться в одном месте и в одно и то же время, составив живую мозаику – что там они думали в Эдинере? "Первая колонна марширен, вторая колонна марширен", как на параде в честь войны и мира Льва Толстого?

Но пытаться зажать в кольцо Лэн-Дархан, Вечный Город, священный город, где вышеназванное прежнее правительство как раз укоренилось, штурмовать и овладеть им для одних себя – чистой воды безумие. Нет разницы, достигнут ли конечного успеха оба дядюшки-соискателя, Лон и Марэм. Здесь случай, когда эмблема теряет значение, уйдя из одних рук в другие, а победа легко прочитывается как разгром.

– В гражданской войне совсем иные ставки, – проговорила вслух Та-Циан. – Где сражался – там и остался.

Не к лицу рядовому солдату, пускай и "двойному" (побратим сумел выбить ей повышенное жалованье за искусность), пусть и "солдатке", лезть в дела старших офицеров. Можно говорить что угодно, быть сколько угодно правой – веса в твоих словах не больше, чем в птичьем пере.

Однако ещё до Лэна бывали душевные разговоры на равных.

– Если мы – снежный ком в огне, то неизбежно растаем, – сказала Та-Циан, когда пришлось к слову. – Но в оттепель дети любят забавляться, лепя из малых снежков снежного великана. Ком катится, лавина срывается.

– Заводить союзы? – промолвил Керм, дёргая себя за височную косицу. Волосы за время пути отросли, с усами так ловко не получалось. – Вербовать рекрутов? Нам такое приказом не позволено. И где лишняя монета?

– Не смеши мои подошвы, аньда, – ответила Та-Циан. – Мы присяг не приносили и клятвы на себя не брали – только за рыбу деньги, как говорится. Плата вперёд, однако, тоже обязывает. Но когда это вольные кондотьеры да добрые бриганды под законным правительством ходили?

Бригандами в Европе называли простых мародёров, но в горах похожее слово – бригант – означало нечто, скажем так, экологичное. Того, кто умудряется жить на подножном корму.

А делать это временами уже приходилось – радужные бумажки ещё могли сбросить им с вертолёта, но вот провиант и обмундирование не удосуживались. Обеспечивайте себя сами за счёт добровольных контрибуций.

Вот при таком раскладе обстоятельств они подошли к незримой границе земель и в один непогожий день пересекли её.

Вначале вокруг были прежние хмурые холмы, вверху – туман, более тёмный, чем обыкновенно.

Но тут вверху солнце прорвало тучи, марь внизу поредела – и вот они стали. Поднялись, возникли из небытия – вместе с именами, которые дал им отец Та-Циан. Вершины в их величавой красе. Покрытый хвойными лесами Сэтон, по виду добродушный, как старец, который в жизни убивал много и не напрасно. Каменноликая Шерра, голая и суровая, как старая вдова. Пик Лучэн, разорвавший одеяло снегов как бы острым хребтом дракона. А вдали еле заметной точкой – грозный Сентегир, который каждую весну отпускал от себя глыбы, отколовшиеся от морен, насылал на людей потоки текучего льда, окаменевшего, спрессованного в гранит снега, глины и мелких камней. Погребал под слоем бунтующей почвы целые городки.

Горы застили небо и в то же время казались им самим.

"Вот мне, наконец, и подарили желанное – какой ценой, не стоило и думать. У Тергов иная шкала ценностей: беспощадны и милостивы на свой лад и в одно и то же время. Их горы им под стать. Под стать горам должны были сделаться и мы, если хотели чего-то добиться", – чётко подумала Та-Циан, наливая новую чашечку. Корка, что поднималась в сосуде, отдалённо напоминала сель: там так же бурлили коричневые вкрапления. На сей раз она заказала машине кофе по-восточному, а Восток, как говорится, – дело тонкое.

Тонкое настолько, что ни один, ни другой побратимы так и не поняли до конца, на что она их подбила.

"И снова не та информация, которую мы скормим моим приёмышам", – решила Та-Циан. Хотя на этом уровне легко поймают, если захочется.

С недавних пор она уверилась, что Братство Зеркала, иначе Оддисена – "Воссоединение" на одном из старинных языков, – этот всединанский кнут в форме пряника её выпасает. Заботится, как в Лесу заботятся о малолетнем дитяти: пока можешь выжить – выживай сам, а дойдёшь до края – ищи глазами протянутую руку. Но на пуховую перинку не надейся.

Оддисена не только проникала во все поры бытия: она им играла, если не сказать забавлялась. Могла шутя расстроить чьи-то планы на обогащение и захват власти. В общественной жизни, в политической борьбе, в противостоянии любого рода чётко поддерживала обе стороны. Что было серьёзным занятием – "днём и с зажжённым фонарём в руке" Братство искало человека, особым вниманием оделяя людей талантливых и незаурядных, собирая плоды их таланта. Состоять в Оддисене считалось честью, о которой не принято докладывать городу и миру. Помогать – делом престижным, наподобие безличной благотворительности.

Кто из близких Та-Циан состоял на службе Братства?

Диамис не внушала подобных подозрений: растяпа, простите, растяпой, хоть и великий учёный. Но чем лютый не шутит...

Эррата? Скорее всего: Зеркало успешно вбирало и отражало все реалии древних поверий. Так упомянутая писательницей Энн Райт Таламаска, академия благородных исследователей Тёмной Стороны, в оригинальных источниках была школой, куда дьявол каждый год брал девятерых учеников. В уплату за обучение тайным премудростям он оставлял себе одного из них, делая драконом и стражем своего озера. Эррата могла быть такой драконихой.

Миляга Нойи – ну никак... Формат не тот, а если хорошо замаскировался – и вовсе ей не по зубам. Нет, всё равно не вписывается в картину.

Тётушка-монашка – безусловно.

Керм – само собой разумеется, но мелкая сошка на подхвате.

И Эржебед.

Тогда что же получается: лекарь мог не убить Майю, но лишь убрать? Ввергнуть в летаргический сон и увезти? А Рене – в самом деле прямой её потомок?

Та-Циан сморщилась. "Становлюсь сентиментальной. Что бы там ни было, а такая логическая цепочка не выдержит длительного натяжения".

Что, собственно, с достоверностью можно было сказать о Братстве Зеркала?

"Тайна Полишинеля для всех островитян. Смутные слухи для остальной Ойкумены – лишь те, которые сама Оддисена и распускает".

Итак. Есть большой круг с весьма расплывчатыми очертаниями: Сочувствующие, или Причастники. Эти люди не связаны с Оддисеной никакими обязательствами, но их защищают, а они то и дело добавляют свою лепту в копилку Вселенского Добра. Если судить со строгостью, то вовсе не огульное добродеяние – цель Оддисены, а нечто куда более сложное и амбивалентное.

Среди этих высоконравственных амёб нередко появляются те, кто хочет знать и узнаёт. Большой соблазн для иных – помочь Тайне, мало чем рискуя и не обременяя себя клятвами или обязательствами, или принять подобную помощь как некую интригующую загадку. Типичная игра подростков в рыцарей и дев в беде. Однако это не более чем рекруты Братства.

"Я сама была в ту пору такова, – добавила Та-Циан с редкой ясностью. – Любопытный нос в чужой скважине. Мной заинтересовались – так гибнущему в капле росы муравью подсовывают соломину за соломиной. Или уже тогда Оддисена имела на меня дальние виды? Я, во всяком случае, заимела, и пренаглые".

Итак, переходим к главному. Основной круг Братства именуется страта, от "слой". Стратены – закалённые воины. Их обучают, подвергают инициации, с них берут клятву. Это, в целом, не регулярное войско – если говорить в армейских терминах. Они могут жить обычной жизнью, пока их не призовут, но всё же и обычная жизнь их посвящена целенаправленному и целеполагающему служению.

Далее идет круг военачальников, доманов, своего рода аристократов, которые не столько господствуют, сколько служат некоему общему идеалу. У них закалено тело и изощрён ум, они умеют управлять людьми, причём на самый различный манер. Есть доманы различных уровней, так называемые "высокие" и "низшие". Ни в коем случае не высшие и низкие – перевести, если питомцы дозреют до такого знания, необходимо именно так. И прокомментировать, что иерархия Братства обеспечивает особого рода равенство и препятствует любым унижениям, которые связаны со статусом.

Даже самый узкий круг политиков и управителей, легены, не имеют ни права, ни оснований кичиться властью. Их мало: девять, реже двенадцать на тысячи и десятки тысяч. Эти управляют не собственно людьми, но сферами их деятельности, однако ими не ограничены. Девять или там Двенадцать объединены в Совет, во главе которого обыкновенно стоит старший леген, но в тех редких случаях, когда Братству необходимо совершить нечто выходящее за рамки обычной деятельности, на его место избирают магистра.

Магистр, таким образом, есть нечто расплывчатое, уникальное и практически легендарное.

А вот три главных закона Оддисены словно высечены на Моисеевых скрижалях.

"Что то же – писаны вилами по воде. Истинные-то скрижали были разбиты, и ветер развеял оставшийся от них песок".

Для того чтобы подняться на высший круг, необходимо неукоснительно пройти все низшие.

Положение в Братстве, даже наивысочайшее, не дает никаких привилегий, кроме одной: чем больше власть, тем выше и ответственность за то, что совершено силой и авторитетом этой власти.

Братству клянутся в верности навсегда. Пребывание в нём кончается вместе с жизнью – и этот закон обратим.

Вот так. Сурово, в общем. Но если в Эдине и Эрке Братство буквально и фигурально надевает маску, то в горах оно – властитель дум. Пройти через такую землю, как иголка через рядно, ещё суметь надо. А уж потянуть за собой нить и присобрать полотно...

Но с какой-то стороны и легче. Одна дверь закроется – другая откроется.

Эту землю тотальная революция застала врасплох: говорят, никто не знает, под чьё знамя становиться, старое нелюбимое или новое, ещё не распробованное на вкус. В том смысле, что никому из горцев пока не приходилось целовать кончик знамени, держа его – или свой собственный – в руке.

План Та-Циан поначалу был туманен, словно женская интуиция, и мозаичен, как упомянутый приказ главнокомандования и политика Полковничьей Народно-Демократической Республики в частности.

Ночевал отряд далеко не в чистом поле под ракитой и не в глуби мрачных ущелий. Чтобы как следует отойти от постоянных стычек, он занимал брошенные усадьбы в покинутых селениях: такого в интересные времена отчего-то делается много.

Во главе селения, зачастую имевшего вид жилой крепостцы, обыкновенно стоял бывший или просто мелкотравчатый дворянин: сравни с японской старорежимной деревней или семьёй Жанны д"Арк. Старосте прилично было считаться образованным – оттого он неизбежно заводил библиотеку. Как фамильные портреты в европейском замке, библиотека должна была свидетельствовать о древности рода, но содержала куда меньше фальшивок – ибо даже лэнский простолюдин отличался неплохим уровнем грамотности и легко просекал фишку.

Удаляясь в места неизвестные, дворянин чаще всего бросал именно библиотеку: тяжела и громоздка. Те, кто отворял ворота, небрежно закинутые крючком, стеснялись грабить то, что имело вид добровольной милостыни, и брали только необходимое, имеющее явную ценность. Разумеется, усадьбу могли поджечь или она сама загоралась помимо умысла, в неё мог попасть снаряд, когда было некому тушить. Но книг всё равно сохранялось немало.

Та-Циан еле уговорила Керма выделить ей двух обозных лошадок и повозку.

– Я понимаю, ты книгочей и тебе без такого тоскливо, – сопротивлялся он. – Да и арба в горах легко поворачивается туда-сюда¸ мешать войску на марше не станет. Но ведь блажь всё это.

– Блажь – украшение жизни, – возражала она. – А жизнь наша коротка. Запас кармана не трёт: увидишь.

Глубже в горах начали попадаться широкие пепелища: иногда листы и лохмотья переплётов разлетались по всей округе, будто в этой земле нечего было уничтожать помимо воплощённого слова. Книги обжигало огнём, припорашивало золой и прахом – кудрявый насталик Корана и сунны, золотое руно греческого письма, стрельчатую "народную" готику, унциальную латынь и древнееврейское квадратное письмо, оправленные в дерево и кожу. Книги бывало зачастую жальче, чем людей – в них заключался смысл жизни тех, кто погибал в сражениях, умирал от голода и болезни за рукотворными скалами стен.

В крытой повозке все они не умещались. Приходилось оставлять менее ценное, раздаривать своим же солдатам, увещевая, чтобы не пустили на самокрутки, а приберегли на особенный день. Керм уже давно перестал изумляться и вздыхать – человек он был по природе головастый. В своё время посестра спросила его прямо в лоб:

– Кстати об искусстве. Ты "возведённого" силта нарочно не носишь или не заслужил?

Силт, или "перстень со щитом", своего рода гибрид печатки с медальоном, считался престижным и как бы вневременным украшением. Внутри, под плоской или выпуклой крышечкой, романтики издавна прятали локон возлюбленной, реалисты – миниатюру сына или дочери, люди с прагматическим склоном ума – кристаллик верного яда. Нужно было хорошо присмотреться, чтобы заметить в этом множестве некое подмножество колец с крутой, наподобие купола, створкой, обведенной чуть более рельефным рисунком, чем необходимо с точки зрения красоты.

Такие перстни служили парадоксальной оправой для самоцвета – и отличительным знаком домана высокого ранга или одного из легенов. И знали о том не очень многие.

– Ты же знаешь, я человек простой и от такого держусь подальше, – ответил аньда уклончиво. – Но сама-то откуда разбираешься?

– Дед Стуре учил и, скажем, крёстная. Дед больше по книгам был знаток, а крёстная держала дома небольшой музей всяких редкостей – украшения, инкунабулы, манускрипты и отдельные переплёты в виде коробки с инкрустациями. Немного и меня поднатаскали.

Имени Диамис женщина не назвала: хитрить так хитрить. Не умножай реальностей свыше потребного чужому разуму.

– Вот как, – Керм надвинул шапчонку на брови, затем вернул на прежнее место. – То есть никому в твои дела не суйся – как есть необразованные мы. И что же ты полагаешь делать со всей этой тиснёной бумагой – должно быть, в коробейники податься?

– Солидное занятие, – с некоей прохладцей в тоне подтвердила Та-Циан. В этот момент её осенило до дрожи во всех членах – так бывало в момент пришествия к ней особенной силы. Именно! Купеческий караван, который шествует в центр горного Лэна, чтобы вручить заказанный товар особой ценности. Для того и вооружены. А кто из смертных не от мира сего может сделать – и делает – подобный заказ в дни, когда иного мира нет на земле? Кто неустанно печётся, чтобы сохранить культуру Динана – Великого Динана – в целости?

Всем известно кто. Люди Зеркала.

– Мы пройдём, – с уверенностью и неким юмором подытожила она. – Что без крови и драки – не обещаю. Но пройдём, выстроимся по ободку чаши и поглядим на град в низине. Что ещё требуется, чтобы оправдать солдатское жалованье?

С Нойи было куда легче.

– Ты отчего и слышать не хочешь о зеркальщиках? – спросила однажды полушутя.

– Нечем мне хвастаться, – ответил уныло. – Звали в молодости, так побоялся. У Братьев испытания такие суровые – врагу не пожелаешь. А друзей да подруг и без того хватает. Лучше уж с ними быть плечо к плечу. Ты всяким культурным делам обучена, половину земных языков знаешь. Вот и бери эти... бразды управления.

– Обучена... – повторила Та-Циан со вздохом. – Подумаешь, поэт-переводчик с никакого. Лучше не притворяйся простачком, аньда. Оба не притворяйтесь.

Неужели лишь в то мгновение пришло ей в голову, что сама она перенимает все умения, как умственные и духовные, так и физические, без затверживания и повторений, с первого раза и навсегда? Причём нисколько не обделяя, напротив – обогащая дающих знание? Идеальная ученица...

Вот так и перетасовали впервые колоду, подумала Та-Циан. В новой ипостаси эскадрон стал подчиняться ей: образованность выпирала из неё сильнее, чем военная косточка из Нойи, а Керм довольствовался ролью полевого вождя при наличии двух университетских.

Что до тонких и не очень намёков на известного рода миссию, которые им надлежало отпускать, побратимы до тех пор сомневались, честно ли прикрыться авторитетом Оддисены, пока Та-Циан не сказала:

– Мы не будем лгать, только позволим другим вволю заблуждаться. Если схватят за руку – простые воины как бы вообще не знают, куда их ведут. Керм сам из Братьев, превышение полномочий наказуемо, но не до смерти же – могут, напротив, наградить. Тебе, Ной, и вообще не стоит бояться: убьют легко и незатейливо.

– А ты, посестра? – спросил он.

– Я отвечу за всех, – ответила она будто чужим голосом, более гулким и звучным. – Не привыкать. Главное – победа, а после неё и за самозванство сладко ответить.

Что такое? Уже рассвело, и её тогдашние слова прозвучали наяву?

Та-Циан подняла голову от стола – напротив сидели её парни, восхищённо улыбаясь и едва не аплодируя в тонкие ладошки.

VIII. ПЕРВЫЙ ШАГ ВО ВЛАСТЬ

На сей раз не она – её саму разбудили. Уже засветло, то бишь поздним утром.

Мальчики раздобыли пылесос (старорежимный, он гудел и вонял раскалённой пылью, оттого Та-Циан его ненавидела, предпочитая влажную уборку или вообще никакой) и решили поразвлечься. Начали, судя по звуку, со своей собственной берлоги, чуть позже перешли в коридор, захламленный шмотьём и книгами из рутенского развала, а теперь робко царапались в её личную дверь. Зверюгу они явно поставили на ждущий режим.

– Да, в чём дело? – крикнула она, не поднимая головы с высоких подушек.

В дверной щели появились две ангельских головки: внизу рыжая, сверху белобрысая, обе словно в муке или пудре. С весьма энергичным выражением.

– Госпожа, мы закончили прибираться, только у вас осталось, – сказал Рене.

– И что? Сама не справлюсь? Давайте валите отсюда, я сплю голая.

Поднялась, прошлась по зале, почёсывая за лопатками и в потылице. Перегнулась вперёд-назад, касаясь всеми ладонями пола: мостки из гибкой ивы. Глянула за штору, продекламировала устало:

– Осень поздняя. Город укутан туманом седым и трепещет под ветра суровым напевом: "Боже правый, веди их путём прямым, не путём всех заблудших и тех, кто под гневом".

Подумала: "Вроде бы мои стихи – или той былой Татьяны? У нас тут, между прочим, давно декабрь, хотя по виду от ноября не отличишь, такой промозглый. Хочется высморкаться на чьём-то плече. И утереться чужой жилеткой".

Свернула постель в пехотную скатку и замаскировала под диванный валик. Кое-как проделала несколько гимнастических упражнений на растягивание. Влезла на трон и залезла в душевую кабину. Рутина, в общем – если не считать той двоицы, что ждёт, переминаясь с ноги на ногу, в коридоре. Будем надеяться, что ждёт с нетерпением: потому что если они добрались до имущества прежней хозяйки, как раз и запиханного ею второпях при переезде в те ящики, что они ворочали, то – добрались, в общем.

Это народ очень увлекающийся.

Давненько мы, кстати, не апеллировали к народной мудрости Керма. "Брать этих созданий лучше всего в момент становления: тогда легче лёгкого привадить на свою кровь. Она ограничивает их волю в одном-единственном направлении, они с радостью тебе служат и ради тебя убивают. Охотятся для тебя. Но сами догадываются, почему – а зачем тебе рабы, тем паче непокорные?".

Чудак аньда. Непокорство-то как раз всего слаще. И страх, боязнь погрузиться слишком глубоко в чужую кровь, где растворены сказания. И уклончивость, такая очаровательная – своего рода мужское кокетство. И нежданные проблески честности.

– Ладно, ребята, – сказала вслух. – Давайте-ка вдарим по кофе. А то, может, вы и макароны сварить сумеете, хоть и сущие неедяки? Но моего личного напитка жизни это не отменит.

– Так недолго и печень посадить, – сказал Рене. Выглядел он на три четверти себя самого обыкновенного, однако был настроен весьма живо.

– Тем более что кухарить мы тоже терпеть ненавидим, – усмехнулся Дезире. – Так, перехватываем на пути к настоящей прогулке.

– Оно и видно – с чего бы это вам так усыхать? Скоро, скоро будем брать вам одежду и обувь фирмы Фридом Теллер, пошитую на супергеройское тельце ровно в семьдесят три сэмэ.

"Ох, эта парочка хоть через фортку Рутению открывает, а я из-за неё сижу сиднем дома, – вздохнула Та-Циан в душе. – Хоть бы проветриться – побывать на стальном ветру, как бывало в юности".

Чуть позже, кое-как заморив червя, что прогрызал желудок изнутри, она сказала:

– Кто-то из вас говорил, что хотел бы побольше авантюр? Или я ослышалась в душе? Нынче будут вам авантюры.

Словом, двинулся наш отряд в горы с чуточку изменившейся вводной. Только не думайте, что мы, словно и впрямь боязливые купцы, пробирались окольными тропами, уклоняясь от предложенных нам стычек. Такое было бы верхом неучтивости. Так что принимали вызовы едва ли не все подряд.

– А вы помните своё первое сражение? – благоговейно произнёс Рене.

– Помню. Хотя сражение – слишком громко сказано. Даже не особо помню: ночлег ли не поделили или наскочили на рыцарей большой дороги. Дело было вечером, не разобрать. Тут и огнестрела толком не применишь, – а кархи сами по себе выскользнули из ножен и прильнули к правому плечу. Помню, как Нойи крикнул, словно в футболе:

– Играй центра, Таци! И держи его как клювом. А прочие крыльями развернутся.

Одна из ваших военных женщин писала: "Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне". Не думаю, что она пустила войну внутрь себя: иначе бы после того эпохального боя на одних штыках к ней не приходили бы навязчивые сновидения. В бою как раз не бывает страшно – иначе ты вмиг окажешься в стороне: под ногами, копытами, траками... в лучшем случае головой в кустах на опушке.

Меня охватила холодная и весёлая злость – отбивайся, вертись кубарем, рассылай колкие реплики. Ощущение ловчей сети: не уходи вперёд, порвёшь, одну в клочья порубят. Ликование: прорвались, одолели!

Когда всё кончилось, Нойи самолично забинтовал мне плечо:

– Левое, как и следовало думать. Едва шейную вену не зацепило. На том вы, новички, и просекаетесь: в азарте забываете о себе самих. Оно не дуэль, однако: со всех сторон достают. Ладно, за храбрость тебе высшая оценка, а мало-помалу и мозги начнёшь в дело пускать.

Керм тоже подошёл:

– Я ведь говорил, что в тебе, сэнья, от рождения имеется что-то бунтарское и боевитое? Но пока не во всю меру проявилось: свой личный норов показываешь. А ты одну свою саблю слушай – у неё опыта раз в сто поболе твоего. И не дай Всевышний тебе думать посреди боя – разве сталь думает, когда убивает? Истинный воин – одно со своим клинком.

Карха у меня по-прежнему оставалась короткая, степняцкая. Из тех, которые больше всего учат отваге. Супротивника надо подпустить близко, чтобы срубить, а сам он куда как чаще кархой гран орудует – длинной тяжёлой саблей. Зато с этаким ослопом в руке вьюном не повертишься. Особенно когда в седле.

И не мой это был клинок: свой воину ещё отыскать предстоит. И сделать живым.

Да, с какой стати у побратима родились такие сравнения: клюв и крылья? Эскадрон гусар крылатых, ну конечно; мы пели похожие стихи в переводе на местное наречие, а сочинил их один поляк. Но тут ещё что: сидела я в седле даже не по-горски, а на степняцкий манер: "хмурым ястребком". Стремена подтянуты к лошажьим маклакам, подбородок прижат к груди, повод за кушаком, рядом с тесаком заткнут. Ножи мы носили, чтобы при случае поиметь запасной шанс. Что, говорите, язык у меня чуть испортился? Это из-за общего колорита и, не исключено, по причине отсутствия в полевых условиях холодильника.

Ребята прыснули.

– Вот, а у меня к тому же такой был опыт красноречия, благодаря главной рыночной площади в Дивэйне, – калёным железом не вытравишь. Пока шли – а шли мы по воинским меркам не торопясь, – было время пораздумать. Ведь не может такое статься, чтоб не было центра координации и управления, а не так, как нам сказали: к известному, довольно отдалённому числу прибыть и стать на позицию. Не всем, как можно понять сразу: кто-то агент глубокого залегания, кто-то обычный тихий диверсант в составе небольшой группы, а кто-то наподобие veni-vidi-vici – кубик Рубика брошен нужной гранью, Рубикон перейдён.

Тогда это очень похоже на то, как только и управляются в горах: растопыришь пятерню, дотянешься всей рукой – сожмёшь в кулак. Мощёных дорог под тяжёлую артиллерию почти не завелось, что завелось – похоже на Военно-Грузинскую девятнадцатого века. Радиосвязь блокируется горами, что и говорить о телефонной.

– Авиация на что? – спросил Рене. – У вас ведь была.

– Отвлечься на присказку? – вернула вопрос Та-Циан. – Один наёмный ухлёбок из Эдинера, летя бомбить язву, которая всем надоела, причём язву формально не свою, лэнскую, какая-то там была международная база инглезов-террористов, – краешком задевал Пустынное Царство Эро. Географически и картографически оно тоже вроде как Динан, хотя обычно всё скопом именуют Динаном Великим, а политически – совсем другая епархия и Динану как таковому себя то и дело противопоставляет. С тамошним просветлённым каганатом наши полковники пребывали в отношениях кисло-сладкого мира: типа тебе наша шуба не по рёбрам, а нам стрёмно под тебя подкраиваться. Вот эроские пограничники терпели-терпели непотребство, чинимое с благородной целью, да и пальнули вверх самым мощным зарядом, что имелся в наличии. Типа всё вдребезги.

– А Лэн как?

– Нежданная помощь, буде и уместна, слишком сходна с насилием. О помощи полагается сначала попросить. И попросил он, в конечном счёте, не Эдинер, а как раз Эро: дешевле показалось. Горцы себя тоже мыслят особой землёй наравне с пустынниками, хоть правительство у них чаще всего бывало одно с динанской Влажной Равниной. Автономия, которую забыли провозгласить.

– Ирландцы, – звонко шепнул Дезире.

– Да для коренного динанца все инглезы на одно лицо, – пошутила Та-Циан, – что рыжие, что чёрные, что в крапинку. В общем, летать над Лэнскими горами приходилось с оглядкой. Дедовские способы передвижения куда как надёжнее...

Ещё было дело – как раз о них. У нас под седлом были эдинские лошади: сухой стати, быстроногие, выносливые, приученные к горам, но овёс для них приходилось возить следом. В обозе, да и отчасти в заводных, шли коники местной породы, неказистые, не шибко резвые, но способные добывать то, что под снегом.

А наших коней убивало чаще, чем всадников. Если знаете: передняя нога прострелена или сломана – и в мирное время, считай, не выжить. Выхаживают постепенно, да: можно такого инвалида в селе оставить и надеяться, что не сразу колбасы из него накрутят. Но из войска, считай, выбыл.

Керм говорит:

– Посестра, у тебя на лошадей рука лёгкая. (Что родной отец меня к ним приваживал, он слышал, а что ко мне все до единого льнули, видел своими глазами.) Поди поработай ремонтёром и барышником, а то у нас на одну саблю полтора конских хвоста приходится. И ещё твои книги за войском возить.

Говорю в ответ:

– Сказано-сделано. Только не на конской же ярмарке нам стоять? Ближняя – через два месяца и тридцать фарсахов по горам. Проще до Лэн-Дархана пешком дойти.

– Сообразишь, – говорит аньда. – Вот тебе десять всадников, тот и этот, такой и сякой, мазаный и немазаный, и чтобы мне был к завтрашнему дню табун дикарей на двадцать голов как минимум.

Попросту говоря, на конокрадство меня послал. Я не так уж и против – хороший местный обычай, однако. С нами иной раз поступали немногим лучше.

Но нарочно отвечаю:

– В таких делах я им не командир. И слышать не захотят.

– Я прикажу, чтобы слушались, – отвечает.

И вот тут мне, мягко говоря, взбрыкнулось. Попала под хвост та вожжа, которой он меня грозился поучить. Или там подпруга под известное место, не знаю...

Голос у меня вдруг стал – самой ужасно, до чего на громовой колокол похож, какими возвещают беду. Не так низкий, как звучный и с некоей забронзовелостью.

– А мне не надо твоих приказаний. Как-нибудь сама отдам.

Секрет власти: если ты делаешь нечто с видом, будто имеешь право, а другие это признают – право у тебя появляется уже бесспорное.

В тот первый раз аньда моё право признал, да и немудрено: он ведь сам мне его вручил.

Слухи так или иначе приурочивают мою встречу с Волчьим Пастырем к Лэн-Дархану. Это верно и в то же время неправда. Куда раньше это получилось, только оба о том не догадывались. Никакого тайного притяжения сердец и прочей слащавой чепухи.

– А мы-то настроились... – проговорил мечтательно Дезире.

– С чего бы это? – сказала сухо Та-Циан. – Я подавала повод? В общем, действуешь в таком разе чаще всего наобум.

Теперь каков получался расклад. Лошади были отчасти помехой – слишком из себя видные. Локи, между прочим, уцелел во всех передрягах и даже начал заноситься – вон, мол, я какой крутой! Из парней хорошо знали местные обычаи по крайней мере двое – тут и на побратима можно было положиться, и я сама такое выведывала. Без того в Лэне пропадёшь, а уж в неведомом сухом Эро – и того пуще, только вот с какой стати мою команду гонщиков вмиг через горы перенесёт? Наряжены мы были отнюдь не в форму – какая, ко всем бесам, форма. Но и не в беспогодные ягмурлуки, что свисают до земли похуже кавалерийских шинелей, а на пешем ходу путаются в ногах. Халаты на нас: стёганые, на ягнячьем подбое, крыты эроским атласом. Таким плотным, что хоть ножом режь – скользнёт и заметной царапины не оставит. А от травы да грязи только больше лоснится. За пазухой подпоясанного кушаком халата у меня всегда была книга, чтобы скоротать время, а сам кушак был необычный: женский шарф в несколько сложений. Не то чтобы я тосковала о потерянной доле, но кусок тончайшего кашемира размером два на три метра с шёлковой нитью, которая в него вплетена, годится на многое: хоть удави, хоть сама на нём повисни.

Выехали в таком составе, поозирались, поразведали. География в Лэне слегка путаная, только неподалёку как раз обновились старые стены. Я ведь упоминала? Каждое село ведь своего рода замок с башнями и внутренним двором, куда выходят все мазанки.

Смотрим – на леваде под самыми стенами табун голов на сорок, и все лошади выхолены да расчёсаны. Сторож один – по виду растепеля или вообще малость не в себе: сидит у воротец, скрючившись в три погибели, лошадиный укрюк, такой длинный шест с петлей, в руках вертит, из-под башлыка волосы торчат – чисто осенняя трава на болоте. Лицо будто спеклось от загара, глаза серые – чисто бельма.