Текст книги "Осень матриарха(СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Итак, есть два предлога, чтобы мне умереть, как говорят комиссары красноплащников, агитационно. И при большом стечении народа. Другое дело, что не понять, какой из них истинный, а какой – для пристяжки.

Но при любом раскладе мои люди в Сердце всех Сердец не войдут и гнать их на приступ будет некому. Ибо город будет омыт и освящён моей гибелью.

Мальчишки хором вздохнули и умостились поудобнее.

– Но вот что вам точно не покажется нудным, – улыбнулась Та-Циан. – Эта компания взялась перебирать способы моей казни. Почти как в книжке Соловьёва про Ходжу Насреддина, читали?

Рене кивнул, Дези удивлённо поднял брови. И она взялась представлять в лицах.

– Как получится пристойнее? – подумала вслух Эррат. – В самом деле расстрелять? Прилично воину.

– Меня уже расстреливали, и безуспешно, – ответила я. – Впрочем, можете попробовать. Чем чёрт не шутит.

– Если удавить, – раздумчиво предложила Диамис. – Умелец проделает почти без боли, даже с оттенком лёгкой эротики. И обратный ход легко можно дать. Хотя нет, не зрелищно.

– Зрелищно – это когда на колесе поднимают, – вмешалась Эррата Милосердная. – И этнологично в придачу. А кости можно и не дробить. Вот разве тогда народ навалится и спасёт некстати.

Словом, типичный интеллигентский мозговой штурм, который продолжался, покуда Каорен не сказал:

– Не забудьте, что в сознании широких масс высокая Та-Циан в какой-то мере представляет Братство. А как уходят из Братства те из Высоких, кто положил перед Советом именной силт? Он чужой руки да своего клинка, которым опоясаны. И это самый почётный и благородный конец изо всех.

Я только и подумала, что Эржебед захотел иного. Вряд ли меня можно причислить к живым клинкам Братства...

– А что, дело говоришь, – ответила Диамис. – И честь оказана, и добрая воля проявлена, и виру с Ханберта и Лэн-Дархана брать не надо. Тут главное – сразу отнести отделённую часть как можно дальше, пока не опомнилась и назад не прибежала.

Шутка была почти взаправдашняя: с полным доверием рассказывали байку про одного благородного разбойника, что после усекновения головы встал и пошёл. Ему обещали оставить жизнь тем сообщникам, мимо которых его туловищу посчастливится пройти.

Вот такой сардонической и не очень для меня понятной ухмылкой и закончилось.

Как меня отвезли назад в замок и под замок – снова неинтересно. Дремала я от излития бурных чувств на плече Каорена. Кажется, сказала ему спасибо за Волка... Но это другая песня.

Снова потекли мирные дни, только куда более скучные, чем там, в волчьем логове.

Страх? Да какое там. Он уж точно скуки не скрашивает. Моё привычное состояние в последние... не соврать бы... полтора года. Такой вот был долгоиграющий план у нашей пары стратегов. Хотя, скорее всего, они в душе рассчитывали на блицкриг, а Керму и остальным указали крайние сроки.

У меня тоже всё было рассчитано. Не выиграю жизни, что маловероятно, – так по крайней мере посею бурю и под шумок вызволю горную столицу руками друзей. Догадывались ли мои легены, что в нерасчётливой дерзости я напоследок сыграла ими самими?

Счёт пошёл на недели. Потом на дни. Одно было хорошо: кормить меня стали прилично. Наверное, потому что Ханберт зачастил в гости. О Каорене вообще молчу – разве что спал в другом месте. Мы с ними по-деловому, на равных обсуждали проблемы гласности: как донести происходящее до всех заинтересованных лиц. В сущности, некое подобие мобильной трансляции в Динане водилось: крошечные летающие телекамеры, биомеханические голуби ... Словом, сложнейшие устройства, которые поступали из ближнего зарубежья, иначе говоря, земли Эро. Я специально обхожу вниманием технические детали: отчасти потому, что мало в них смыслю, отчасти для интриги. В любом случае по ним шёл лишь звук – телеприёмников у осаждающих практически не было, да и те – у начальства... Вру вообще-то. В "Сокровенной Легенде о Деяниях Кардинены" (это ещё одна порция целлюлозы, испятнанной типографскими знаками) описан амфитеатр для одного актёра, где акустика была как в Древней Греции, плюс ясный солнечный день, плюс то, что Керм и Нойи располагались напротив моей личной игровой площадки. Тоже неправда: на протяжении всего осадного кольца стояли мои люди, хотя не каждый из них об этом знал.

Ладно. Допустим, что действовал могучий спонтанный фактор, в Рутене сокращенно именуемый ОБС – "Одна Баба Сказала". Новость о дне и часе церемонии разнеслась с ураганной скоростью, войско не повиновалось тем офицерам, которые пытались отодвинуть его на дальние позиции. В Ставке, кстати, сообразили, что если явно дать слабину, то это сыграет на руку осаждённым, а слышать и так все услышат. А кое-кто даже увидит – чужими глазами.

И вот, наконец, мне говорят:

– Будьте начеку, гран-инэни. Завтра в шесть утра вас поднимем. Мешать вам готовиться не будем, разве что сами помощи захотите.

– Если позволите, без горничных обойдусь. Вот человека на мою саблю отыскали? – спрашиваю. Откуда возьмётся сам клинок, меня интересовало не очень. Не забывай, что с тобой имеют право сделать что им угодно, – поскольку ты вручила себя Оддисене. Изобрази исходную стойку самурая – готовность ко всему. Даже самому невообразимому. Так я уговаривала себя.

Нет, снова не страх. Азарт бывалого игрока, пузырьки игристого вина в крови. Умылась, схватила чашку неизменного кофе, нарядилась. Ещё во время вольных прогулок взяла я за гроши старинный женский наряд наездницы: от талии вниз и по бокам разрезы, верх на шнуровке – можно распустить одним-двумя движениями. Тяжёл, конечно – натуральная белая замша, хоть и тончайшей выделки. Под него, естественно, полагались полотняные рубаха и шаровары: аврат есть аврат. И боковые швы к тому же натирают.

Ну и волосы закрутила наподобие тюрбана, для чего понадобилось десятка четыре шпилек и огромный кисейный шарф.

Тут как раз постучались семеро из охраны – ни Каорена нет, ни Ханберта, всеконечно. Вывели на двор.

А там вовсе и не Налта подсёдлана. Вороной жеребец ходит кругами, тянет конюха за повод – сам не слишком высок в холке, широкогруд и тонконог, сложение сухое, голова небольшая, ноздри круглые. Грива, хоть и густая, стоит щёткой, точно у стригунка или полукровки, хвост достигает копыт. Шкура на утреннем солнце отливает не атласистым, а скорее бархатным каким-то блеском.

Надо сказать, что во всём Динане траурный цвет – не чёрный, но белый. Однако если христианская свадьба – то обоих соискателей наряжают в цвет чистого снега. Чёрный – знак избранности и торжества, особенно если иной цвет добавлен в сбрую и попону.

Вот и на это коне сбруя вся в серебряных бляхах с вензелями и позади к седлу привешена сабля в богатых ножнах. Вгляделась я: эфес больно знакомый. На полторы мужских руки и две тонких девичьих, легших поперёк. И одну ладонь Та-Циан, если уточнить. Ибо ею не только мерить, но держать и ударять с размаху.

Присмотрелась ещё...

Тергата собственной персоной. И мой клинок, и не мой. Ради такого случая спешно переодетый в парадное одеяние.

Вот тогда я и поняла на не словах – всеми моими потрохами. Тугой гибкий корсет на талии и животе – выпрямись, стройно стань в стремя. Тёплая волна, что подступает под самое сердце. Пузырьки шипучего вина в крови. Всплеск неземного счастья – и когда, на пороге между смертью и жизнью!

Только так для меня и возможно.

...Улицы все пусты для не такого уже раннего утра. Пока проезжали, на нас оборачивались, но не подавали виду, что узнают. Но почти все шагали в ту же сторону, что мы.

Всю дорогу меня инструктировали и информировали о том, что ситуация с перемирием окончательно сдулась, акценты поменялись кардинально. Никто уж и не помнит, что я не заложник мира, а всего-навсего парламентёр. Ханберт предъявил ультиматум моему непосредственному начальству, добиваясь ослабления петли. Поскольку это означает фактический конец осады и невозможность любовно подготавливаемого захвата, дядюшка Лон делает вид, что не верит в мою будущую гибель. Не из вредности – просто он европейский гуманист и в него такое не вмещается. Так что держитесь, высокая госпожа, обратного поворота по ходу не выйдет.

...У подножья первой линии холмов, где уже кончается людское поселение, толпа народу: еле раздвинулись, чтобы пропустить меня к месту показательной экзекуции. Эшафот соорудили на славу, хотя нужен он был, по сути, для тех, кто в партере. Широкий, надёжный и лестница хоть крутенька, но с перильцами. "Помогите мне подняться, а уж вниз я как-нибудь сам слечу", пошутил Томас Мор в подобной ситуации.

Никто не помогал, но никто и не мешал мне делать что хочу. Я сошла наземь, бросила кому-то повод, затем поднялась с Тергатой в руках. И встретилась глазами с тем человеком.

Вот кто уж определённо не походил на работника меча и топора. Средних лет, чуть морщинистое лицо с аккуратной бородкой и щегольскими усами, умные глаза. Саблю принял не он, его подручный, с виду профессионал того же вида и уровня или, возможно, лишь профос. У кэлангов, раз они такие плохие парни, должны ведь водиться заплечных дел умельцы?

– Что, время? – спросила я.

– Время, – кивнул он.

– Где мне стать, господин моего клинка?

– Где хочешь, госпожа своей жизни.

Вот такой краткий диалог лицом к лицу. На протяжении его я спиной чувствовала, как нарастает напряжение в толпе, и это давало мне крылья.

А потом начался монолог. Позже мне приписывали уйму пафосных проклятий. Сведения эти несколько преувеличены – я лишь выпрямилась, обвела всех зрителей глазами и сказала на пределе своего незаурядного голоса:

– Меч мой зовётся Тергата, и я сама Тергата. Обе мы вложены в руку Аллаха. Когда моя кровь прольётся наземь внутри городских оград, я сама стану Лэн-Дарханом, и Сердце Сердец станет моим сердцем. Крепко о том помните.

Потянула обе завязки сразу, открывая плечи. Демонстрация наготы в наших краях допустима и означает, что женщина находится у себя и под мощной защитой. Иначе говоря, в хараме. Последнее слово обозначает вовсе не гарем, а святыню и место (иногда время), где и когда в принципе не воюют.

Что касается жеста, то была импровизация. Слова мы с Ханбертом вчерне обговорили.

Не торопясь опустилась на колени и тотчас говорю уже вполголоса, перекидывая конец моей чалмы на грудь:

– Теперь можно, мастер. Иди.

Всё замерло, отдалилось, только словно птица в ушах поёт: жаворонок или синегрудая варакушка.

И вдруг – рука на плече, твёрдая, мужская. Боюсь повернуться – мало ли что, вдруг кому-то прицел собью.

– Нет, посестра, встань с колен и смотри на меня, – говорят...

Голосом Нойи.

Как и когда он успел пробиться – до сих пор в точности не знаю. Дезертировал под прикрытием Керма и по согласованию с ним, прятался в заброшенном доме на окраине и как бы не хитрил со мной, распространяясь о полной непричастности иному братству.

Но вот он – в полной красе и парадном мундире.

И говорит – едва ли не громче меня. Хотя, по правде, не так красиво и складно:

– Судьба посестры – моя судьба. Всё, что ей выпадет, делю надвое. Нет головы у Та-Циан Тергаты – нет её и у штурма!

Как говорится, немая сцена. Никто не знает, что предпринять, – по крайней мере в данную минуту или ближайшие полчаса.

И тут я снова вступаю. На сей раз – вполне обыкновенным голосом:

– Ну как, придумали, что нужно делать? А то мы пошли. Оба и в сторону Дворца Терний.

Я до сих пор и потом никогда не упоминала имени моей последней обители. Слишком пафосное даже для туристического справочника.

Разумеется, мы не пошли – отправились верхом и безоружными, как стояли на помосте. Госпожа Лэн-Дархана и её преданнейший вассал не нуждаются в самозащите.

– А что было дальше? – не выдержал Рене.

– Переговоры мигом продолжились, причём обе стороны усердствовали в реверансах. Побратим вскорости вышел из города, я настояла на том, чтобы остаться. Боялась, как бы моё якобы начальство в очередной раз не сподличало. В итоге Лэн-Дархан был торжественно объявлен вольным городом, чем он во все века и был. Управлять им собрались на паритетных началах – та ещё получилась песня. Меня утвердили в новоиспечённом звании и должности уже всерьёз: кроме меня – никто бы не совладал со стаей. Поскольку в горах исконно не было покоя и твёрдой власти, мне поручили подвести под таковую солидный фундамент. Думаю, в надежде, что тут-то я и сложу свою непокорную голову.

– А коня и клинок вам оставили? – поинтересовался Дезире.

– Разумеется. Жеребца звали Бахр или Багир, он на обе клички отзывался. "Океан" и "Пантера". Раньше меня у него не было хозяина, только те, кто объезжал. Саблю я подвешивала к поясу исключительно для парада: со своей судьбой надо обращаться бережно. Был ещё один дар примерно такого же свойства.

Та-Циан помолчала, улыбаясь как бы сама себе.

– Каорен ближе к вечеру, когда всё поуспокоилось, принёс мне перстень со щитом. Редкого мастерства вещицу: как бы из тусклого пожелтевшего серебра, по ободу и вокруг щита выпуклая виноградная лоза с листьями, а крышка имеет форму виноградины. Сам же надел на указательный палец левой руки – село как влитое. Показал, как открыть: внутри оказалась плоская роза редкой фантазийной окраски, голубовато-сизой.

– Это прощение, – сказал он, – и в то же время защита. По преимуществу от нас самих. Чтобы никто не смел говорить, что вы присвоили чужую власть.

– А какой это ранг? – поинтересовалась я как человек сугубо деловой.

Каорен усмехнулся:

– Собственно, никакой. Для утверждения необходимо собрать девятерых легенов, а с учётом нынешней суматохи это затруднительно. Тем более вы натура беспокойная и по роду деятельности кочевая.

Так я получила три подарка: скакуна от городских властей, саблю от Дженгиля и силт от Оддисены. И, разумеется, сам Лэн-Дархан в расцвете гордости и славы.

XI. «ЭТО МОЯ ВОЙНА»

"Что я не договорила, да и не очень им интересно: перстень Братства был совсем как я – платина трудна в работе, в изделиях её приходится сплавлять с золотом. Однако и при таком условии мастерство нынешнего ювелира казалось выше человеческих возможностей. В глубине души я понимала, что это может значить, до ума допустить не смела. Старинные фальшивомонетчики таким образом подделывали монету, за что полагался большой котёл с кипящим маслом. Само же «серебришко» топили в ближайшем водоёме под вопли грядущих потомков.

А дальше пошло по накатанной колее. Лэн-Дархан – гвоздик в ножницах, меж двумя острейшими половинками, каждая из коих способна резать. Око Симурга, птицы с двумя широко размахнутыми крыльями: Южный Лэн – исконно мусульманский, в Северном заправляют протестанты, которым показалось неуютно при дворе Карла Второго Весёлого. И первые, и вторые верят в предопределение; и у тех, и у этих рай обретает пышные телесные формы; обе стороны не дураки подраться, если не друг с другом (тут они как раз нередко союзничают), то со всеми прочими, кого отыщут поблизости.

Я ездила повсюду, ощущая себя чиновником и бухгалтером сражений. Рассылала отряды своих верных во все стороны, собирала изрядно поредевших под крыло, восполняла потери в людях, конях и орудиях – нередко за счёт тех, кого они усмирили, выбив с насиженного места. Кавалерия города и веси-то берёт, да не особо удерживает: приходилось ставить власть, брать с назначенцев клятву, договариваться с Оддисеной по поводу легитимности и надзора. Сама ина генерал-полковник, этакая баронесса Унгерн по виду, смертельной опасности при этом не подвергалась. Пробовали иной раз покуситься в частном порядке, но я была неистребима, как дурная привычка. На мой нарядный силт косились, но, похоже, понимали насчёт него куда больше, чем я сама.

В горах "Оддисена" значит почти то же, что "Дженгиль". Бесспорный и бессменный союзник Братства и всеобщая кость в горле. С ним у меня наладились сугубо деловые отношения с примесью издевательства: звёздный час страсти не повторялся. Мы с побратимом иной раз полагали, что это из-за некоего представления на высокотрагедийной сцене. Тогда Ной сыграл при мне роль некоей героини Хаггарда, что решила умереть с мужем на одном жертвеннике. Даму звали Отоми, дочь Моктесумы, её мужа – Томас Теуль. Меня прозвали в те поры Карди-Алоцветик, с выходом в сказочку братьев Гримм, моего платонического супруга – Бессмертник-Белоснежка, по цвету волос и непобедимо юному виду. Впрочем, мы были в то время так молоды, что самим не верилось.

А поскольку героическое и весьма удачное выступление нас с Ноем Ланки не обручило и обручить в принципе не могло, к Горному Волку он элементарно, лапидарно и логично ревновал.

Керм смотрел-смотрел на нас и однажды выдал сентенцию:

– Ты, ина, гениальная ученица, высасываешь содержание книг, да и событий тоже. Но для того, чтобы править, тебе нужна респектабельность.

В Рутене бы сказали – "вузовский ромбик в петлицу".

– Править я не собираюсь, – ответила я.

– А вечно воевать – намерена? – спросил аньда. – Посмотри на Ноя – ему твидовые штаны хотя бы к лицу пришлись. И то откладывает жалованье и кое-какие трофейные прибытки на мирный день.

У меня же только и было имущества, что парадная форма, несколько выходных платьев и тот английский костюм. Конечно, оружие, на которое было честь по чести выправлено разрешение. И книги, которые я, собственно, ни своим, и настоящим имуществом вообще не считала. Страницы – те же крылья: вспорхнут и улетят. Про особняк не говорю, моим он считался лишь для чести.

– Ты бы могла соединить то и это, – продолжал мой Керм. – Академия Воинских Искусств берёт вольнослушателей. На крайний конец будешь ездить в Эдинер сдавать экзамены. Лекции начитывают нынче и в Лэн-Дархане – там открылся филиал. А заваруха что? Всякая заваруха рано или поздно кончается. Даже сейчас не война идёт – россыпь мелких войнушек.

Отчего тогда не навестить взятый на саблю город, подумала я. Заодно присмотрю за порядком и паритетом.

Снова была весна – казалось, она здесь и не переставала. Горная столица плыла в облаке невидимых ароматов, и платье моё было похоже на куст тёмно-лиловой сирени пышностью, цветом и запахом. Ноги танцовщицы в пурпурных туфельках на высоком каблуке выступали ладно и стройно, как у породистой кобылки. Меня бы и вовсе не узнали, если бы не вёл меня под руку Шегельд, полномочный представитель Лона Эгера, разделивший власть с непотопляемым Каореном. Тому, похоже, так и не дали скрыться в Лин-Авларе или где подалее.

Мы оба держались как старые знакомцы. Cмеясь, перебрасывались розовыми лепестками, покупали у торговца хмельную, игристую воду из ключа, налитую из бочонка в хрупкое стекло, ловили губами инжир, опущенный ради аромата в бокал с тонкой ножкой, приценивались ко всякой нарядной чепухе, которую осанистые мусульманские старухи выкладывали на платке рядом со своей скамьёй: не расторговаться, так похвастаться.

"Тогда я ходила по городам и весям широко и небрежно, не опасаясь того, что улицы и дома наперебой желают меня изловить. Лэн-Дархан, кстати, и не пробовал; но вот Эдинер... И мамина усадьба, повисшая между морем и сушей..."

Шегельд был фигурой не менее удивительной, чем Каорен, только что в сугубо штатском духе: первый ковал нечто вроде внутренней безопасности, второй курировал образование, которое выплёскивалось наружу до пределов ойкумены. И то, и другое занятие трактовались широко, в духе нынешнего времени. Именно Шегельд выбрал мне дальнейшую стезю:

– Я по совместительству держу кафедру лингвистики и религиоведения, – поведал мне он.

– Что тут общего?

– Очень многое. Религия – тот язык, на котором человек общается с Богом, – пояснил он с тонкой усмешкой в глазах и на губах. Лет ему казалось шестьдесят пять, а то и больше, но мимика сильно его молодила. – Так вот. Советую вам получить диплом переводчика с военно-историческим разведуклоном. На отделении я царь и бог, оно моё любимое. Официальное название там слегка покороче, но разбор великих сражений древности и изучение биографий полководцев на языках оригинала вам обеспечены. Примем вас без вступительных экзаменов – как весьма успешного практика.

Так Кардинена стала преобразовываться в нечто кардинально иное, чем прежде. Забавно: считала своей едва ли не обязанностью – ходить на лекции в штатском. Так же вести себя и на улицах Беспошлинного Города.

Лэн-Дархан цвёл не только весной и летом. По сравнению с ним ни Эдинер, где огонь войны, до того как отхлынуть, иссушил стены и почву, ни Эрк-Тамир, устоявший без помощи того железа, которое примешалось к названию, не выглядели настоящими столицами: скорее, напыщенной провинцией. Всего куда больше и много бестолковей.

Однако мой Нойи восхищался обоими равнинными городами беспредельно: оказывается, в мегаполисах он бывал лишь ребёнком. Я неизменно его брала с собой – чтобы приобщить к своей цветущей образованности.

Кстати, оба мы в конце концов поселились в Эдинере: я – поближе к очному отделению моего универа, он – к милой посестре. Особнячки наши находились в Эркском Квартале, тыл против тыла, забор общий. Нахальные мои одноземельцы мало того что построились под боком у парадных кварталов с их парками и променадами, так ещё завезли для домов отборную лиственницу и ель с дальнего севера. Эдинерцы выучили их пропитывать дерево от жука и огня, да и без того приземистые, серебристо-серые строения могли выдержать не один век. Моего воставленного на крови капитала хватило не на одну покупку – но и на то, чтобы вложить в старую скорлупу новое ядро. Часть его я перетащила за собой в Рутен: шерстяной палас-лежник грубого плетения, какие делают в моих трёх деревнях и на Карпатах, резной абажур, покрывала".

Та-Циан прислушалась. В квартире было тихо. Вчера Рене заключил:

– Вы ведь не создаёте случай, а отслеживаете. Приспосабливаетесь к обстоятельствам и выплываете на их гребне. Импровизируете, а не ведёте свою тему.

– Ты можешь в одиночку проложить русло реки? – спросила она. – Или предоставишь потоку нести тебя по своей воле и приложишь кое-какие усилия лишь тогда, когда он станет проносить тебя мимо обетованной земли?

И ушла отдыхать. Мальчишки же, на радостях, что приключение завершилось на пять с плюсом, ещё долго носились по коридору, щёлкали задниками туфель, хлопали дверью своей комнаты – выпарывались там к обоюдному удовольствию: долго, шумно и со вкусом.

А потом, ближе к утру, азартные кошачьи визги затихли. Судя по глухому молчанию стен, смутьяны вообще ушли из дому.

"Стоило бы и мне пройтись, – подумала Та-Циан. – Я ведь себя под замок не сажала".

Те несколько дней, которые она провела наподобие Шехерезады, свели запасы съестного в доме к нулевой отметке. По счастью, кровопотеря, как ни была обильна, нисколько не повлияла ни на силу, ни на быстроту хождения по магазинам шагового доступа.

"Кстати о великой сказительнице древности. Дочь визиря не только раз за разом избегала смерти, но как-то умудрилась несколько раз зачать и даже родить. Должно быть, производство шахзадят приходилось строго на дневное время суток: иначе бы как она управилась незаметно от мужа", – подумала Та-Циан. Ей пришлось разве что еду готовить, и то для одной себя и без больших затей.

"Никогда этих дел не любила, – неторопливо размышляла Та-Циан, проталкиваясь через толпище супермаркета. – Для них была тётушка Глакия, которую Нойи неясно где раздобыл и привёз: из Эдинера она съехала более года назад и была рада со мной увидеться. И, всеконечно, сам Нойи. Вернее, молодая жена, он только с судками через забор перелезал: ведь наши дома стояли на разных улицах, но тылами друг к другу".

Ибо побратим некстати заделался верным супругом: ночует в двуспальной постели с пуховиками, ест за кухонным столом, никаких тебе совместных бесед об амантах и метрессах. Подхватила его дочь Марэма-ини, по имени Рейна, "Королева": Отец был русоволос, вооружён толстым шнобелем, нависшим над чувственными губами, зеленоватые глаза с крапинами походили на яблочную падалицу. Дочь явно пошла в неизвестную истории матушку: гладкие чёрные волосы до плеч, агатово-серые глаза, чеканный профиль будто из старинного золота. Такие удерживают около себя мужчину одним фактом своего бытия. Хороший вышел брак: из тех, что способствуют продвижению в верха власти.

Сумка, увесистая, как хорошее динанское проклятие, оттягивала руку и била по голенищу сапога.

"В конце концов я этим типам Великих Хартий и Хабеас Корпус Актов не подписывала, – рассудила женщина. – Не возникнут с минуты на минуту – толкнусь в дверь для приличия и войду".

Взламывать, однако, ничего не пришлось. Когда она повернула ключ во входной двери, Дезире выпрямился у вешалки с одним башмаком в руке: таким застиг его приход старшей.

– Явились, никак, – проговорила Та-Циан, скрывая беспокойство и рефлекторно протягивая свою ношу в сторону свободной конечности.

– Я один, – Дези ловко перенял пластиковый пакет и потащил на кухню.

– Думала, вы парой на промысел ходите.

– Вовсе нет: мы ж не сиамские близнецы. Точней, не всегда. Я сегодня у Рене отпросился, – сообщил юнец, ловко распределяя припасы по местам: что в холодильник, что на полки, что сразу на скатерть.

"Спросить, отчего да почему? Незачем. Сам скажет".

Наконец, Дезире повернулся к хозяйке, которая неподвижно стояла в коридоре.

"Говори, – мысленно скомандовала Та-Циан. – Тебе ведь и надо, и хочется, только страшновато начать, правда?"

Глаза напротив её глаз пыхнули красным и погасли. Клокочущее пламя, священный гнев в оболочке кротости. Ехидный – от "ехидна" – голубок. Умнейший из двоих.

Будьте кротки, как сытые змеи, и коварны, словно голубь, который исподтишка долбит голову соперника.

– Вы вчера превзошли сама себя, а мы вели себя недостойно выслушанному, – проговорил Дезире медленно, по временам покусывая нижнюю губу. – Особенно я, говорит Рене, и, думаю, он прав. Мне остаётся одно: просить госпожу, чтобы она преподала наглядный урок.

– Я на вас вовсе не гневаюсь. Самое большее – на одного Рене: вон, некому было покупки принять.

– То не наказание, – мальчик покачал головой из стороны в сторону. – Я объяснял.

– Я ведь вряд ли сумею. Разумеется, некоторую ловкость приобрела – в схватке случалось врага с огнестрелом плетью обезоруживать или делать что ... хм... похлеще. Там, знаешь, умственное превосходство не особо катит.

– Пойдёмте, покажу, что и как, – с готовностью проговорил Дезире.

Открыл вожделенную дверь и пустил та-Циан вперёд.

Похоже, благодаря щедрости "госпожи" ребята спали не просто в крепости или донжоне (как натуральные англичане), но в камере пыток. Над ортопедическим ложем протянулось в длину подобие магического или патриаршьего посоха. По всем стенам были сплошь развешаны авторские девайсы, похожие на стройных селёдок или поджарую ведьминскую метлу. В одном из углов возвышались козлы, обтянутые гладкой кожей. Из обоев повсюду торчали рожны, дрючки и кольца. Но самым интригующим было то, что второй ряд орудий, что почти дословно повторял первый, состоял из миниатюрных копий всех этих плёток, хлыстов, кнутов, стеков и крепёжной арматуры.

"Смешно. Через фортку весь антураж протаскивали, пока я ночами спала? Или так меня чаровали, что и щелчка замков в двери не слышала?"

– Вот это арсенал, – напоказ удивилась Та-Циан. – Я ведь не совладаю. Если всё-таки дождаться Рене?

– О нет, этот день мой со всем, что в нём есть. Пегасик, чего доброго, будет ревновать, что я не для него самого ору.

"Пегас? Откуда прозвище – а, волос у парня ведь пегий".

– Ладно-ладно, уговорил, – произнесла она. – Попытаюсь оправдать доверие. Только не думай, что от моей лозы сразу улетишь в астрал.

Дезире улыбнулся:

– Не лозы. Розга – товар сезонный, вкусный, купить нельзя, готовить надо весной или летом.

– Ох, Ну иди выбери себе плеть, что ли.

"Я нисколько не злюсь на него, И всё же, если верить Керму, он мог подсознательно почуять мой гнев на расстоянии. Гневы не на самого Дезире, плута, Локи, носителя огня. На неверного клятве побратима: присяга лицевой стороне власти во имя карьеры – куда хуже, чем завести семью, которая всё же предусмотрена побратимством. Но какая связь между Бессмертником и реально бессмертным?"

Мальчик мигом снял со стены нечто особенно узкое, гибкое и заострённое к концу. Подал ей, чуть поклонившись, и стал расстёгиваться:

– Если разрешите мне чуточку посвоевольничать. Лучше мне пойти на горбатую скамью – и растяжка, и защита... м-м... того, что внизу.

Лёг, поёрзал, завозился, лучше умащиваясь:

– Сейчас я ухвачусь покрепче, а вы делайте "нагон". Понимаете, что это? Ровно и часто, чтобы кожа не успевала остыть в промежутках. Я буду показывать кулаком, сжать-разжать. Раз!

Та-Циан размахнулась и хлестнула.

– Ой. Да, вот так. Ах, разве можно? Пожалейте! Мяу-у! Теперь сильнее, ещё, ещё... отбить не бойтесь. Почек-печёнок у нас по факту нет... А-ай! Бабы стервы, бабы стервы, Бога в мать перва! Ядрёна богородица-а!

– До чего красиво ты мне кричишь, малыш.

– Вы никак садистка, инэни?

– Да нет, просто люблю умных. Дурак бы рвал себе голосовые связки. Гордец надувался бы лягушкой и терпел, пока можно. А мудрец во всём соблюдает меру.

– Я не меру... Ай! Да привяжите меня, наконец! Жгутом из волос, как ночь смоляных, руки в гробу свяжите! А то прям на половицы выпаду-у!

Он, однако, почти не двигался, только с каждым ударом всё плотней вжимался в упругую поверхность лежанки и вопил уже на пределе удовольствия. Нежная кожа ягодиц и спины вспыхивала алыми полосами, рубцы растекались, бледнели, одевая тело всеми переливами пурпура и розы.

Как раз в тот оттенок, каким отливала её любимая муаровая юбка "в пол".

Женщина вздохнула – и пока руки поочерёдно совершали положенный обряд, провалилась в собственную память.

"Я демонстративно ходила не просто в штатском, но в самом нарядном из репертуара: подбирала под дарёное кольцо, которое словно прикипело к пальцу. Вокруг хватало жаждущих вояк, на которых наводили глянец старые профессора, соратники моего – ныне покойного – деда. Впрочем, на моём отделении военщиной почти не пахло. Переводчиков обучали не одним языкам: из них ковали дипломатов нового поколения, структурных лингвистов, практических этнологов, социальных антропологов прикладного профиля... В общем, продвинутых коллег сэра Редьярда Киплинга. Женщины там тоже водились, но я забивала их всех, ибо задалась такой целью. Всё шло, как ему и быть надлежит. Вести из Лэна обнадёживали: и без нас с побратимом всё шло своим порядком. Керм заключил временный союз с главным тамошним Волком, и хотя оба иногда порыкивали друг на друга, эту землю любили и охраняли с одинаковой пылкостью. Мой нимб, хоть слегка поблёк и покрылся патиной, однако в пределах региона вполне себе работал. Канцерная чахотка после встряски, какую я себе задала, напоминала о себе лишь повышенной тягой к кумысу и молоку, приготовленному по рецепту масаев или монголов: с добавлением свежей крови. Мужское население Академии реагировало на меня ожидаемым образом: хотя тет-а-тет их прогрессивные ожидания мало оправдывались. Не в плане садо-мазо – это наука древняя и вечная: в смысле доминирования и (или) равноправия полов. Словом, мне всегда удавалось выскальзывать из слишком крепких объятий, грозивших нежданным и нежеланным браком. Только вот всё назойливей свербил шип, который засадили в моё самолюбие молодожёны.