Текст книги "Трон знания. Книга 3 (СИ)"

Автор книги: Такаббир Рауф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

Проходили дни, но мешки не становились легче. Рвались связки, вылетали суставы, вылезала грыжа. Соль разъедала кожу. Сдавался разум. Человек выдерживал ровно столько, сколько мог выдержать. И тогда Праведный Отец назначал День Покаяния, чтобы единоверцы отпустили грешнику оставшиеся грехи. Человека под руки выводили из ворот обители Братства. Он падал на четвереньки, на исходе сил полз по дорожке, мощённой красными камнями, и на грани безумия молил всех и вся о прощении.

Малику провели в келью, расположенную в тупике коридора. Как в насмешку, выдали куль. Точнее, Брат приволок его в каморку и, смахнув с виска струйку пота, объяснил, что с мешком надо делать. Ещё не придя в себя от произошедшего, Малика сидела на лежанке; ни подушки, ни матраса, одни полусгнившие доски. В коридоре напротив распахнутой двери горела керосиновая лампа. В застывшем свете по стенам, будто слёзы, катились капли. Возле двери стояло ржавое ведро, в нем плавала жестяная кружка. Воняло плесенью и гнилью.

Глянув на куль, прислонённый к лежанке, Малика усмехнулась: в нём соль, а не песок – повезло несказанно. С седьмой попытки удалось зачерпнуть из ведра воды, пальцы не хотели сгибаться, и кружка выскальзывала из рук. Свалив мешок и усевшись сверху, подставила кружку под тончайшую струйку соли. Прошёл час, может, два, пока получился крепкий раствор. Зубами она разорвала подол платья и, обработав раны раствором, обмотала кисти рук красными шёлковыми лентами. В изнеможении рухнула на доски и провалилась в чёрную яму.

Разбудил её чей-то взгляд. Малика села. Пошевелила онемевшими пальцами. Чувствительность вернулась с тысячами иголок. Это хорошо…

– Днём ты должна искупать грехи, – сказал Брат, стоя на пороге. – Спать будешь ночью.

– У меня нет грехов, – ответила, осторожно сгибая пальцы. Покалывание сменилось жжением. Это тоже хорошо…

– Ты должна…

– Я должна принять горячую ванну, переодеться в чистую одежду, сходить к лекарю, а потом лечь в тёплую постель. Это всё, что я должна.

– Вытащи мешок из кельи.

– Он мне не мешает.

– Возьми мешок!

Малика вытянула руки:

– Как?

Брат мазнул взглядом по красным лентам, пропитанным кровью:

– Зубами.

Малика подошла к нему вплотную:

– Где у вас ванная комната?

– Здесь нет ванной.

– А туалет?

– По коридору направо. Но ходить ты можешь, только таская за собой свои грехи.

Малика оглянулась на куль:

– Не понимаю, когда я успела столько нагрешить? – Вновь перевела взгляд на Брата. – Пропусти.

– Возьмёшь мешок, пропущу.

– Тогда мне придется сделать свои дела прямо здесь. – Малика приподняла подол. – Будешь смотреть?

– Первый и последний раз, – сказал Брат и посторонился.

Туалет находился за дверями с решётчатым оконцем. Малика стояла на пороге и не могла заставить себя войти в провонявшую испражнениями клетушку. В полумраке просматривался деревянный настил с вырезанными дырами. На полу блестела то ли глина, то ли грязь. На это можно было закрыть глаза, если бы не босые ноги. Малику привели в подземелье сразу после собрания Избранных. Спускаясь по сверкающей лестнице из белого камня, она не предполагала, где окажется. А если бы догадалась, сапоги или туфли ей никто бы не дал.

– Заходи, – прозвучал за спиной голос Брата.

– Там грязно.

– Не грязнее, чем в твоей грешной душе.

Малика обернулась:

– Однажды со мной захотел поговорить больной человек. Он согрешил и хотел покаяться. В его посёлке духовного отца не было. И в соседнем тоже не было. Человек не мог оставить слепую жену одну с детьми и пойти в далёкий храм. Он мучился, терзался угрызениями совести, но никому не мог признаться в том, что сделал. Этот грех настолько извёл человека, что у него начался нервный тик конечностей. Знаешь, что это такое?

В непроницаемых глазах Брата промелькнуло что-то, напоминающее любопытство:

– Не знаю.

– Человек не мог спокойно стоять. Все время пританцовывал и подпрыгивал. Смотреть на него было жутко. Пожилой мужчина, натруженные руки, строгое лицо, а дёргается, как кукла на резиночке.

– Бог наказал, – произнёс Брат.

Малика покачала головой:

– Шли дожди, урожай сгнил на корню, землю размыло – ступить нельзя. Безлошадные из сёл не выходили. Люди голодали. Голодали жена и дети этого человека. А его зажиточный сосед привёз из города продукты. Вытащил сумку из телеги, поставил под навес, чтобы водой не залило, а сам повёл лошадь в конюшню. Сердобольным к животине оказался. Пока распряг, пока сена подкинул. Вернулся – в сумке нет булки хлеба.

– «Танцор» украл? – поинтересовался Брат.

– Сосед кинулся к нему. Мол, так и так. Может, в окошко смотрел, может, видел, кто взял. А этот: «Видел, как собака сумку обнюхивала». «Какая собака?» – «Твоя собака». Сосед вытащил пса из будки и свернул ему шею. – Глядя на грязный пол, Малика вздохнула. – Сейчас я чувствую себя, как эта собака перед смертью… Можно попросить хотя бы фонарик? Хочу видеть, на что наступаю.

Брат принёс огарок свечи… и женские ботинки.

Малика вернулась в келью подавленная, опустошенная. Села на лежанку, сложила на коленях руки; ладони горели огнём. Перед тем как уйти, Брат предупредил: если она не будет слушаться, то пробудет в чистилище очень долго. Малика невесело улыбнулась – вероятно, так долго, пока холод не вытравит из тела все крохи тепла, пока воздух, пропитанный солью, не издырявит лёгкие, а походы в туалет не сведут с ума.

Дождавшись, когда в коридоре затихнет хлюпанье под сапогами Брата, Малика осмотрела дверь – ни щеколды, ни защёлки, – и плотно её прикрыла. Почему-то так казалось, что теперь она в безопасности. Свеча догорела, стало темно, как в могиле.

Малика выглянула из комнатушки. Справа тупик, пропитанный зловонием. Туда она пойдёт лишь в самом крайнем случае, когда сил терпеть уже не останется. Убегая влево, коридор резко поворачивал. Из-за угла доносились непонятные звуки, будто кто-то не слишком настойчиво тёр наждачным кругом по камню.

Малика пошла на шум. Завернув за угол, прижалась спиной к влажной стене. Мужчина средних лет – в обносках, грязный, с опухшим лицом и полубезумным взглядом – волочил по полу мешок. Заметив Малику, споткнулся, упал. Немного отдышавшись, вновь вцепился в мешковину. В глубине коридора появился человек в чёрном балахоне и направился к Малике.

Она влетела в келью. Обхватив себя за плечи, заметалась. Это не страшная сказка, как ей показалось вначале. Это реальность. Праведный Брат не запугивал, когда знакомил её с правилами подземелья.

С горем пополам Малика вновь сделала свежий раствор, промыла раны. Прополоскала в кружке шёлковые бинты, обмотала кисти. Старалась ни о чём не думать, но невольно прислушивалась к шуму в коридоре. Шарканье порой затихало, и тогда громче слышался треск заколоченных оконных ставен.

Кто-то грозно прокричал: «Все по кельям». Наверное, наступила ночь. Появилась уродливая старуха в нелепом кружевном чепчике – при последнем наместнике одна из кухарок расхаживала в похожем чепчике по кухне и всем говорила, что в нём чувствует себя непорочной девой. Старуха поставила тарелку с лепёхой каши на лежанку рядом с Маликой. Проверила, есть ли вода в ведре, и удалилась.

Вновь пришёл Брат. Переступив порог, спросил:

– Почему грешник захотел с тобой поговорить?

– Какой грешник?

– Ну тот, о ком ты рассказывала.

Глядя в пол, Малика пожала плечами:

– Захотел и всё.

– Ты Праведная Мать?

Малика подняла голову. Чёрной повязки на руке сектанта не было. Значит, кто-то из Избранных проболтался, и слух о ней пополз среди рядовых Братьев.

– В каком-то смысле – да.

– А точнее.

– Я моруна.

– Никогда не слышал. Это кто?

Малика присмотрелась к Брату. Сколько ему? Лет двадцать пять, не больше. Гладкое лицо, ровный нос, длинные пепельные волосы, в дымчатых глазах холод. А в груди вместо сердца доска, исписанная Праведным Отцом. Откуда человеку, взращённому на проповедях, знать о морунах? Что он вообще знает о жизни?

– Как тебя зовут? – спросила Малика.

– Праведный Брат.

– Необычное имя. Кто придумал? Мать или отец?

На губах сектанта появилось подобие улыбки.

– Отец. Праведный Отец.

– Меня зовут Малика. Если хочешь, называй меня по имени.

– Если захочу.

Малика кивнула:

– Договорились. Моруны – это древний народ.

– Моруны, – повторил Брат и, сведя брови, уставился на куль. – Нет. Не слышал. Этот человек знал тебя?

– Мы виделись впервые.

– Почему он захотел тебе признаться?

– Он думал, что я отпущу ему грехи.

– Ты имеешь на это право?

– Он так думал.

– Даже в твоем мире есть Бог. «Танцор» искупает грех болью.

– Какой грех?

– Воровство, – промолвил Брат, явно удивленный непониманием Малики.

Она принялась разбинтовывать руку – сквозь ленты вновь просочилась кровь. Если шёлк не отмыть от крови, он присохнет к ранам.

– Всё намного сложнее. Он не раскаивался в том, что украл хлеб. Он винил себя в смерти невинной собаки. – Малика принялась разбинтовывать другую руку. – Ты бы не мог набрать в кружку воды и насыпать туда много соли?

Немного помедлив, Брат шкрябнул кружкой о стенку ведра, присел перед мешком:

– Много – это сколько?

– А сколько получится. Она плохо высыпается.

Брат придавил мешок коленом, покатал, как кусок теста:

– Что ты ему сказала?

Малика еле сдержала улыбку. История зацепила молодого мужчину. До сих пор он слушал другие истории, не столь приземлённые.

– Я сказала: «Я отпускаю тебе грехи. Тебе стало легче?» Он подумал и ответил: «Нет». Тогда я сказала: «Бог отпускает тебе грехи. Тебе стало легче?» Он ответил: «Нет». И расплакался. Я взяла его за руку и сказала: «Грехи искупают благими делами, а не слезами. Иди к соседу и во всём признайся. Возможно, он простит тебя. А может, будет ненавидеть. Но тебе станет легче. Потом приюти щенка и заботься о нем, как о своём ребенке. И тебе станет легче. Каждый день делай хорошие дела и не думай о прощении Бога. А потом я приеду и спрошу: «Тебе стало легче?»

Брат поставил кружку с раствором на лежак:

– Ездила?

– Нет. Не успела.

Брат посмотрел на тарелку:

– Почему не ешь?

Малика повернула руки ладонями кверху:

– Не получается.

– Болит?

– Терпимо.

– Зачем ты это сделала?

– Тяжело объяснить. – Малика скинула с ног ботинки. – Я их помыла, как смогла. Забери. Ты ведь с кого-то их снял?

– Их кто-то забыл, – сказал Брат и вышел из кельи. Через минуту вернулся. – Меня зовут Сибла. Мне моё имя не нравится.

– Почему?

– Звучит, как «слабый».

– Звучит как «сила».

– Ты хочешь меня успокоить.

– Моруны никогда не лгут.

– Никогда-никогда?

– Моруны говорят правду или молчат.

Сибла удалился. Малика откинулась на стену, закрыла глаза. Пережить одну ночь, всего одну ночь, и Крикс вытащит её.

Вопреки ожиданиям и опасениям, о пленнице словно забыли. Дни начинались с появления молчаливой старухи в чепчике, заканчивались очередной лепёхой каши. Пользуясь странным затишьем (если бы знать, перед чем), Малика занималась руками или ходила по коридору – от туалета до поворота и обратно. Она бы прошлась по чистилищу, побеседовала бы с грешниками или с Братьями, но, завернув за угол, видела человека в балахоне. Чутьё подсказывало: с ним лучше не спорить.

Ночью Малика не решалась выйти из кельи. Пугали шорохи, скрипы, стоны. Огонёк в керосиновой лампе напротив двери принимал причудливые формы, будто это был не огонь, а пластилин, из которого кто-то невидимый лепил непонятные фигурки. Ни с того ни с сего хлопала дверь в туалете, которым никто, кроме Малики, не пользовался.

Она не хотела предстать перед Отцом напуганной и слабой. Стараясь ни о чём не думать, сутками напролёт считала капли на стенах, трещины на потолке, удары сердца. Однако мысли, одна горше другой, прорывались сквозь хлипкий заслон: Крикс не приехал, стражей схватили, бедный Мун… И хотелось выть.

Наконец появился Сибла. Увидев в дверном проёме высокую фигуру, Малика спросонья не узнала его. Опустила ноги на пол, принялась надевать ботинки.

– Ведьма, – выплюнул Брат.

Он стоял спиной к лампе, и выражение лица нельзя было рассмотреть, зато голос без помех выдавал обиду, смешанную с презрением. Малика вяло улыбнулась. Праведный Отец пошёл в наступление.

– Ты верховная жрица морун? – спросил Брат.

Малика потеряла дар речи.

– Это правда? – добивался Сибла.

– Кто тебе сказал? – выдавила Малика.

– Так это правда?

– Нет.

Сибла сделал шаг в сторону, чтобы на Малику падал свет лампы:

– А говорила, что моруны не лгут.

– Я могла стать жрицей, но не стала. Кто тебе сказал?

– Жрицы поклоняются идолам. Идолам поклоняются ведьмы. Ведьмы – сильнейшее оружие сатаны. С их помощью он может разрушить всё, что построило Братство. Ты ведьма, и ты заслуживаешь смерти. Я был бы счастлив убить тебя, но Избранные запретили к тебе прикасаться. Я хотел сказать это тебе в лицо, чтобы ты знала, как я тебя ненавижу.

Малика поднялась:

– Сибла!

– Забудь моё имя, ведьма! – выпалил Брат и скрылся.

Малика рухнула на доски. О том, что ей предначертано стать верховной жрицей, знает только Мун. Они заманили старика в Авраас? Но как? Кто о нём проболтался: Драго или Мебо? Или… Муна привёз Крикс? Надеялся, что старику удастся уговорить сектантов отпустить её?

Застигнутый врасплох человек способен на безрассудные поступки. Малика бросилась к облачённому в балахон тюремщику. Попросила позвать Праведного Отца. Она была готова на всё, лишь бы вновь обнять Муна и сказать, как сильно его любит. Тюремщик не сдвинулся с места – мол, сегодня День Веры, и Отец будет очень занят. В такие дни его никто не беспокоит, и в чистилище он не приходит.

Вернувшись к себе, Малика ужаснулась – что она творит? Её пытаются сломать, свалить, уничтожить до конца, и она сдаётся…

Дрожащими пальцами сдавила виски. У неё есть имя Брата. Но если провести ритуал и «стереть с зеркала пыль», сектант не изменится. Страдает и меняется в лучшую сторону лишь тот, кто осознаёт, что поступил плохо. Даже если оправдывает свои деяния, даже если уверен, что иначе поступить не мог – в душе, где-то очень глубоко, он всё равно понимает, что совершил нечто ужасное.

Сибла вырос под крылом Братства, и его разум пропитан извращённым учением. Он смотрит на мир другими глазами. Он потерявшийся, но не потерянный. Однако сейчас ждать от него помощи бессмысленно.

Прошёл один из самых тяжёлых дней в жизни Малики. Наступила долгая ночь. Из глубины лабиринта доносились стоны, раздавалось эхо шагов, скрипели ставни, «рыдали» стены. Малика ничего не видела и не слышала. После ухода старухи она заставила себя уснуть – ей нужны были силы.

– Храни тебя Бог, – прозвучал волшебный голос.

Малика открыла глаза, повернула голову набок. Посреди кельи стоял Отец. За его спиной возвышались Братья, среди которых был Сибла.

– Как спалось? – с улыбкой поинтересовался Отец.

Малика села:

– Хорошо.

– Я оставил тебя в живых, надеясь, что когда-нибудь выведу тебя на чистую воду. И это когда-нибудь настало.

Малика усмехнулась:

– Так быстро?

– Что поделаешь? С каждым днём время бежит быстрее. – Отец сцепил на животе пальцы. – Я знаю, кто ты.

– И кто же я? – спросила Малика, рассматривая раны на руках. Последние две ночи она перестала их бинтовать.

– Ты ведьма.

– Нет. Я моруна.

– Ты ведьма, и я могу доказать это.

– Да пожалуйста.

– Раздевайся.

– Зачем?

– Покажи нам метки дьявола.

– У меня их нет.

– Есть. На твоей спине.

Малика посмотрела на Отца. Похоже, он знает кое-что о морунах. Это уже хорошо.

– Это письмена, а не метки дьявола.

Отец оглянулся на спутников:

– Слышали? Метки есть. – Повернулся к Малике. – Ты пособница сатаны.

– Я моруна.

– Это одно и то же. Признайся, что ты поклоняешься дьяволу, и я тебя отпущу.

– Отпустите? Куда?

– На все четыре стороны.

Малика пристально всматривалась в лица сектантов, но видела неподвижные маски. Что бы они ни задумали, ей надо выйти из обители Братства. Сидя в келье, ничего не добьёшься.

– Признайся! – требовал Отец.

– Признаюсь. Я поклоняюсь дьяволу, – проговорила Малика и заметила, как Сибла расширил глаза. А ведь он не верил…

– Покайся в грехах.

– Каюсь.

– Прилюдно.

Малика поднялась с лежанки:

– Каюсь во всех грехах.

– Не здесь, – произнёс Отец. – Грехи отпускаем не мы. Грехи отпускает Авраас. Ты поползёшь по Дороге Покаяния. Перечислишь всё, что натворила в своей гадкой жизни. Скажешь, что отрекаешься от сатаны. Скажешь, что отныне веруешь в Бога. И если Авраас тебя простит, ты будешь свободна.

Малика вздёрнула подбородок:

– Да будет так.

– Готовься, – проговорил Отец и ушёл.

Переступив порог последним, Сибла оглянулся:

– Молись.

Часть 30

***

Радуясь новому дню, под полупрозрачными облаками заливался жаворонок. Сокол появился словно с обратной стороны неба – раскинув крылья серпом, вспорол кружевную синь и устремился к увлечённому пением самцу. Казалось, ещё секунда, и серебристая трель оборвётся. Но пернатому хищнику не повезло – маленького певца спасло его знаменитое падение камнем на землю. Отрывисто крикнув, сокол исчез так же стремительно, как и возник.

Запрокинув голову, Адэр всматривался в осиротевшее небо. Неподвижные облака тончали. Густая синева бледнела. Утро плавно перетекало в день.

– Когда за мной приехал страж и сказал, что Малика в опасности, я не поверил, – промолвил Джиано. – Вчера это казалось глупым розыгрышем.

Адэр скользнул взглядом по хрупкой, как у подростка, фигуре. Советник по религиозным вопросам присоединился к нему далеко за полночь. Встал на краю помоста лицом к воротам Обители и за всё это время ни разу не сошёл с места.

– Что заставило вас изменить своё мнение?

– Разговор с женой хозяина гостиницы, – ответил Джиано. – В молодости ей довелось побывать в катакомбах. Никакие это не катакомбы, а монастырь, который во время землетрясения ушёл под землю. Братство устроило там чистилище для грешников. Бедная женщина ждала ребёнка. Праведный Отец продержал её в холодном подземелье почти месяц и выпустил, когда у нее случился выкидыш.

– В чём она провинилась?

– Её обвинили в распутстве. Она была на седьмом месяце беременности. Грудь сильно болела, и она перестала бинтовать.

Адэр изогнул бровь:

– Что?

– По законам секты женщины обязаны затягивать грудь бинтами.

Адэр потёр затылок. До такого мог додуматься только ярый женоненавистник.

– Почему на заседаниях Совета вы ни разу не подняли вопрос об этой секте? Почему я не знал, что здесь творится?

Опустив голову, Джиано поводил босой ногой по ковровому покрытию цвета королей:

– Я сам не знал.

– Вы приезжали сюда раньше. Вы говорили.

– В каждом вероучении есть свои таинства. Так и в учении Праведного Братства…

– Вы не общались с людьми, – перебил Адэр советника. – Ходили на проповеди, слушали Отца, восхищались его умением завораживать паству. Теперь я понимаю, почему все конфессии считают приверженцев вероучения ахаби лицемерами. Похоже, я ошибся, когда посадил вас за стол Совета.

– Не ошиблись, мой правитель. – Джиано направил на Адэра лучезарный взор. – Ибо только я осмелюсь сказать вам, что находить изъяны в религиях и бороться с ними – опасное дело. Религия намного сильнее самого могущественного монарха. Спросите любого верующего: отвернётся ли он от Бога, если этого потребует король? А потом спросите: отвернётся ли он от короля, если этого потребует Бог?

– А вы, Джиано, отвернётесь от Бога, если этого потребую я?

– Не боритесь с Богом, мой король, и мне не придётся выбирать.

Усевшись на верхнюю ступеньку лестницы, Адэр устремил взгляд на город. Парень улёгся рядом. Придавив мордой пушистый ворс лилового ковра, тяжело вздохнул, словно мрачные мысли одолевали его, а не хозяина.

С помоста просматривались улицы, бегущие от площади, как лучи от солнца. Вчера под башмаками неулыбчивых горожан шуршали камешки и песок, на заборах и тропинках плясали тени, в стёклах окон плыли облака, лениво тявкали собаки. Сегодня наглухо закрытые дома выглядели брошенными, пыльная кисея укрыла дороги, листва поваленных деревьев поникла. Издалека доносилось рычание волков.

Облокотившись на колени, Адэр обхватил ладонями лоб. Вместо того чтобы сплотиться и встать на защиту своих родных и близких, горожане превратились в перепуганных пичуг и забились в гнёзда. Эш был прав. Нельзя за три дня разрушить то, что строилось годами. А Джиано прав наполовину. С Богом нельзя бороться, но надо бороться с теми, кто выдаёт себя за Бога.

Советник сел рядом с Адэром:

– Вы знаете, что Малике предначертано стать верховной жрицей морун?

– Кто вам сказал? – спросил Адэр, судорожно соображая, как наказать Эша за болтливость.

– Никто. Я сам понял. Одна из служанок Малики решила, что я священник, и пришла ко мне исповедаться. Я не стал разубеждать девушку.

– Ваша вера разрешает врать?

– Служанка выглядела напуганной. Я счёл своим долгом выслушать её.

– Ну конечно…

– Она случайно увидела на спине Малики письмена.

– Насколько я знаю, письмена есть у всех морун.

– Да, но… строчки бегут лишь у верховных жриц от Бога. Они рождаются крайне редко. Обычно моруны сами выбирают старшую. Последняя истинная жрица была при Зерване. Во время охоты на морун её сожгли заживо.

– Я знаю. И знаю, что когда-нибудь Малика займёт своё место.

– Да, мой правитель. Ей предначертано вернуться к истокам. Она даст обет безбрачия и примет священный сан. В ней проснётся память всех поколений. Её глаза изменят цвет. Она станет хранительницей неисчерпаемых знаний. И быть может, свершится чудо. – Джиано запрокинул голову. – Истинная жрица с васильковыми, как это небо, глазами, спасёт свой народ от вымирания.

– У Малики будут васильковые глаза?

– Да, мой правитель. Хрустально-чистые васильковые глаза.

Адэр усмехнулся:

– Вам бы сказки писать, Джиано.

– Я люблю сказки со счастливым концом. Всё, что касается морун – печально. Взять хотя бы их беззаветную любовь Она одновременно дар божий и проклятие. Моруны умирают, когда теряют любимого.

– Джиано, вы же образованный человек.

– Я верующий человек. И я полгода жил за Долиной Печали.

– Это ни о чём не говорит. В Авраасе вы тоже жили.

– Чтобы вы знали, мой правитель, у морун тайн намного больше, чем у Праведного Отца.

– Хоть в одной разобрались?

– По крайней мере, пытался.

Адэр вытащил из кармана ошейник. Хотел надеть на Парня, подумал и спрятал ошейник в карман.

– Это правда, что после близости у морун меняется цвет глаз?

Джиано кивнул:

– Правда. Их глаза становятся янтарными.

– Даже если моруна живёт с нелюбимым мужчиной?

– Таких я не видел. – Джиано кивком указал в сторону города. – Наконец-то о нас вспомнили.

По одной из улиц в сопровождении Эша и Крикса шли два десятка крепких мужчин. Четверо из них были вооружены вилами. Остальные катили перед собой садовые тележки. Озираясь, люди пересекли площадь. Приблизившись к помосту, упали на колени.

– Они хотят забрать трупы, – проговорил Крикс.

– Давно пора. – Адэр окинул взглядом исхудалые небритые лица. – Поднимитесь.

Горожане встали.

– День вашей Веры обернулся чёрным днём вашей жизни. Примите мои соболезнования.

Люди горестно вздохнули:

– На всё воля божья.

Адэр скривил губы:

– Воля божья… – Посмотрел на тележки, застеленные старыми одеялами. – Я не видел в Авраасе кладбища. Где оно находится?

Плешивый мужик средних лет покосился на своих спутников:

– У нас нет кладбища, господин.

– Что вы делаете с умершими?

– Обмываем, одеваем, читаем над ними молитвы.

– А потом?

– Потом их забирают.

– Кто?

– Праведные Братья. В обители есть мост между небом и землей. Отец провожает умерших до ворот рая. – Мужик взялся за ручки тележки. – Извините, господин. Нас ждут дома.

Адэр, Эш и Крикс переглянулись. Горожане серьёзно больны, раз верят в такую несуразицу. Чтобы очистить их разум – не три дня, года мало.

– Кто у тебя погиб? – спросил Адэр, цепляясь за последнюю возможность доказать людям, что Праведный Отец лгун.

– Надеюсь, никто. Мой брат пропал. Может, прячется у приятелей и боится выйти на улицу. – Мужик посмотрел через плечо. – Или всё-таки здесь.

– Если найдёшь, принеси его сюда.

– Куда?

Адэр похлопал ладонью по ковру:

– Сюда.

– Зачем?

– Вчера Праведный Отец воскресил человека. Почему бы ему не воскресить твоего брата?

Мужик свёл на переносице брови:

– Отец это сделает?

– Если попросишь – сделает.

– Нет.

– Почему – нет?

Мужик вновь покосился на приятелей:

– Мой брат грешен. Мне стыдно за него просить.

Адэр поднялся на ноги:

– Кто хочет увидеть своих родных живыми?

Не промолвив ни слова, люди подхватили тележки и побрели в разные стороны. Следя за ними, Адэр жестом подозвал Крикса и Эша:

– Есть новости?

– Из северных ворот вышли несколько Братьев, – сказал Крикс. – Думаю, патруль. Прошлись по крайней улице. Через пятнадцать минут вернулись.

– Что ещё?

Крикс потёр жилистую шею:

– Город вымер. Идти сюда и требовать что-то от Праведного Отца, похоже, никто не собирается. Наш с вами план провалился, мой правитель.

– Где твои люди, Эш? – спросил Адэр, наблюдая, как мужики грузят трупы на тележки.

– В роще. Отлавливают сбежавших из города волков.

– Не проще их убить?

– Рука не поднимается. Звери ведь ни в чём не виноваты.

– Не виноваты? – возмутился Крикс. – Они истребили почти всю скотину.

– Что собираетесь с ними делать?

– Ещё не знаем, мой правитель. Пока посидят в овраге. Потом что-нибудь придумаем. – Эш проследил за взглядом Адэра. Бросив гружённые трупами тележки, мужики скучились посреди площади. – Дайте приказ захватить обитель, и уже через час мы протащим Отца по улицам города.

– Если идола разбить на глазах у верующих, он станет святым мучеником, и Праведное Братство окрепнет, – сказал Джиано обеспокоенным тоном. – Если вы расправитесь с Отцом, то уже никогда не докажете, что он их обманывал.

– Больным людям бесполезно что-то доказывать, – возразил Эш. – Сейчас самое удачное время для нападения. Люди сидят, как мыши. Сектанты в растерянности. Никто не успеет опомниться, как мы снесём ворота.

Переминаясь с ноги на ногу, горожане пошептались, покивали, схватились за тележки и покатили их прочь от помоста.

– Вы сами так решили, – процедил Адэр сквозь зубы, глядя мужикам в спины. – Крикс, бери стражей и поджигай Авраас. Начни с домов молитвы, чтобы народ успел покинуть город. Эш, давай сюда защитников.

Джиано побледнел:

– Мой правитель! В Авраасе живёт мирный народ. Нельзя прибегать к насилию! Разрешите мне пойти в обитель. Я постараюсь всё уладить.

Парень резко повернулся к частоколу и зарычал. В ту же секунду в воротах скрипнула калитка. Адэр оглянулся.

– Созывайте горожан! – крикнул Брат, стоя в тёмном проёме. – Праведный Отец решил выпустить ведьму.

– Заберите своих волков! – проорал Эш. – Иначе горожане не придут.

– Я передал условие Отца, – сказал Брат и захлопнул калитку.

Адэр, Эш и Крикс обменялись взглядами.

– Он помешался на спектаклях, – пробормотал Джиано.

Засунув руки в карманы штанов, Адэр качнулся с пятки на носок:

– Джиано, вы на самом деле не понимаете, что здесь происходит?

– Понимаю. За два дня вы перевернули его королевство. Люди болеют, собаки прячутся, волки лютуют, скотина растерзана, сады лежат, столбы скручены будто проволока. Отец знает, что это ваших рук дело. Он здравомыслящий человек, который совершил огромную ошибку: взрастил своё учение на вере в дарованную ему Богом силу. Если сейчас он скажет, что во всех бедах виноваты обычные люди и какой-то зверь из долины Печали, паства начнёт сомневаться. Паству можно одурачить, а вот с Братьями намного сложнее. Большинство из них фанатики и свято верят в могущество Отца. А он вдруг не смог противостоять обычным людям. Когда человек начинает сомневаться, он перестаёт верить. Это начало конца. Сейчас Отец просто обязан превзойти самого себя, иначе его свалят с пьедестала.

Адэр покачал головой:

– И как, по-вашему, он поступит?

– Обвинит Малику во всех бедах.

– И?

– И отпустит.

– Отпустит? Он отдаст её на растерзание толпе!

– Нет, – протянул советник. – Нет, мой правитель. В Авраасе живут набожные люди.

– Вы оглохли, Джиано? Брат назвал её ведьмой. Как поступают набожные люди с ведьмами?

– А мы её пособники, – откликнулся Крикс. – Если на площади соберётся хотя бы треть горожан, плюс две тысячи Братьев, они задавят нас вместе с Маликой.

Советник прошёлся подрагивающими пальцами по пуговицам рубахи:

– Мой правитель, разрешите мне увидеться с Праведным Отцом.

– Поздно, Джиано.

Эш посмотрел на сторожевые вышки, окинул взглядом площадь:

– Надо отловить всех волков. Дайте мне три часа, мой правитель.

Через десять минут Адэр и Крикс направились в постоялый двор. Эш побежал к защитникам. Джиано встал на краю помоста лицом к городу и чистым мелодичным голосом запел молитву.

Часть 31

***

В коридоре непривычно ярко горела лампа. Час назад престарелый селянин очистил стекло от нагара, поменял фитиль, долил керосин. Оживший свет, влетев в келью, выхватил из темноты стену позади лежанки. Обычная стена, какая и должна быть в подземелье: серая, влажная, в солевых разводах и трещинах. Кто-то нацарапал на податливой глине: «Мне больно, и больно каждый день. С болью ложусь и с ней встречаю утро. Но однажды что-то произойдёт, и всё изменится!»

Лежа на прогнивших досках, Малика водила пальцем по надписи, будто писала сама. Изломанный почерк, огромный восклицательный знак, как крик человека, доведённого до отчаяния, но всё ещё верящего в спасение.

Послышались неторопливые шаги. Малика села, поправила на коленях рваный подол платья.

Избранный переступил через порог и оглянулся на замершего в коридоре Сиблу:

– Мне нужен свет.

Сибла снял лампу с крючка. Войдя в келью, поставил на пол.

– Благодарю тебя, Праведный Брат. Теперь оставь нас.

Сибла скрылся из виду, но далеко не ушёл – шуршание его плаща затихло слишком быстро.

Избранный сцепил на животе пальцы:

– Я готов выслушать твою исповедь.

Малика посмотрела через плечо на стену и слегка подвинулась, чтобы мягкая тень скрыла неровную строчку. Надпись сделана давно, чужой рукой, но мысли её. Не надо их читать.

– Я должна исповедаться?

– Так положено.

– Но я не знаю, что говорить.

– Для начала скажи, кто ты, – произнёс Избранный доброжелательным тоном.

– Как я могу к вам обращаться?

– Зови меня духовный целитель.

– Духовный целитель, я женщина.

– Покажи мне ладони.

Малика вытянула руки.

– Прошла всего неделя, а раны уже затянулись, – промолвил Избранный. – Тебя излечил дух тьмы.

– Если вы подойдёте ближе, то увидите, что до полного излечения ещё далеко.

– Признайся, что ты ведьма, и продолжим.

Малика посмотрела в отрешённое лицо сектанта. Вокруг холодных глаз паутина первых морщинок. Губы печально изогнуты. Верит ли он тому, что говорит? Или в угоду Праведному Отцу исполняет роль слепого фанатика?

– Я ведьма.

– О чём ты думала, когда согласилась продать ему душу?

– Ни о чём.