Текст книги "Книга тайных желаний"
Автор книги: Сью Монк Кид (Кидд)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)
XXII
В тот же день, когда последние неяркие лучи заката ложились на долину, мы с Йолтой вновь поднялись на крышу. На щеках у меня алели следы материнских пощечин. Тетя провела по ним кончиком пальца.
– Иуда говорил тебе, что собирается сжечь рощу Нафанаила? – спросила она. – Ты знала?
– Он поклялся расторгнуть мою помолвку, но я не думала, что он зайдет так далеко. – Я понизила голос: – Хоть и радуюсь тому, что он сделал.
По вечерам уже холодало. Йолта нахохлилась, словно птица, и закутала сгорбленные плечи шарфом.
– Объясни мне, как тебе поможет уничтожение фиников?
Тогда я рассказала ей о сделке между отцом и Нафанаилом.
– Понимаю. Иуда рассчитывает, что отец потеряет благосклонность Антипы и Нафанаил расторгнет соглашение. Да, хитро задумано.
Впервые я ощутила привкус надежды. Но потом сглотнула, и надежда испарилась. Я думала о желании, записанном в чаше, о своем лице внутри крошечного солнца. Я цеплялась за эти образы, которые могли спасти меня, сама не знаю как, и все же сомнения не отпускали.
Я так отчаянно нуждалась в помощи, что рассказала Йолте о видении с диском.
– Ты думаешь, это знак, что я смогу избежать этого брака и мои мечты осуществятся? – Я замерла в ожидании ответа. Ярко светила луна. Крыша, небо и дома, теснящиеся на улице, словно стали стеклянными.
– Неисповедимы пути Господни.
Йолта была настроена скептически, что явствовало не только из уклончивости сказанных слов, но также из того, как она скривила рот, произнося их.
– Разве подобное видение предрекает жизнь в безвестности и печали в доме Нафанаила? Нет, оно должно вселять надежду, – настаивала я.
Тетя выразительно посмотрела на меня. Ее зрачки сжались в крошечные темные точки.
– Твое видение будет значить все, что тебе захочется. В нем заключен тот смысл, который ты в него вложишь.
Я уставилась на тетку, сбитая с толку и встревоженная:
– Зачем Господу посылать мне видение, если в нем нет иного смысла, кроме того, что я сама вложу?
– А если смысл в том, чтобы заставить тебя саму искать ответ?
Как же зыбко, как смутно.
– Но… тетя, – только и промямлила я.
Дано ли нам предугадать пути Господни? Действительно ли предопределена наша судьба, судьба избранного им народа, или мы сами должны вложить смысл в происходящее? Возможно, все устроено не так, как я думала. Абсолютно все: небеса, бескрайняя черная громадина, и сияющий, но хрупкий мир. Слова Йолты разрушили мою уверенность в Господе и его деяниях. Она не выдержала и дала трещину.
XXIII
Когда на куске полотна оставалось всего два пластины, мы с Лави вопреки материнскому запрету выскользнули из дома и направились к пещере, где я зарыла свитки. Небо, серое и тяжелое, хмурилось. Задувал ветер. Лави умолял меня не ходить, однако я уговорила его: помня, какое значение он придает всяким знамениям, рассказала, будто видела во сне, как гиена выкопала мои сокровища, и мне необходимо убедиться, надежно ли они спрятаны. Это была бесстыдная ложь. Я действительно беспокоилась о своих записях и чаше, но в пещеру меня тянуло по другой причине: я надеялся увидеть Иисуса.
Я добралась до места к тому же часу, когда в прошлый раз подглядывала за его молитвой, побродила по прогалине, заглядывая за высокие камни, затем осмотрела пещеру. Ни намека на его присутствие.
Проверив для вида тайник, я застыла рядом с Лави, вглядываясь в небо. Солнце так глубоко спряталось в облака, что мир почернел.
– Надо возвращаться, – сказал Лави, – пора.
Он принес с собой небольшой пальмовый лист, чтобы защититься от дождя. Я смотрела, как слуга разворачивает лист, и на душе у меня было темным-темно, словно грустное, набрякшее слезами небо оказалось у меня внутри.
Лави был прав, нам стоило поспешить: начавшись, дождь может лить часами. Я накинула плащ на голову, а потом подняла глаза и посмотрела в сторону рощи – и он был там, шел между деревьями. Он двигался быстрым шагом, поглядывая на тучи. В тусклом свете его туника превратилась в белое пятно. Упали первые капли дождя. Они шлепались на камни, на макушки деревьев, на покрытую жесткой коркой землю, от которой потянуло запахом пробуждаемой жизни. Когда Иисус побежал, я отступила в тень. Лави тоже заметил его. Лицо слуги напряглось, он крепко сжал зубы.
– Он не причинит нам зла, – сказала я Лави, – я его знаю.
– Так он тоже был в вашем сне, да?
Несколько секунд спустя дождь превратился в густой, стрекочущий рой саранчи. Иисус влетел в пещеру. Вид у него был такой, словно он вынырнул из моря: с одежды стекала вода, темные намокшие завитки волос липли к щекам. Инструменты в кожаном поясе позвякивали.
При виде нас он вздрогнул и спросил:
– Можно разделить с вами убежище или мне лучше поискать другое укрытие?
– У холмов нет хозяев, – ответила я, стягивая плащ с головы. – А если бы и были, я не так жестокосердна, чтобы отправлять тебя обратно под ливень.
Он узнал меня. Его взгляд скользнул на мои сандалии.
– Больше не хромаешь?
Я улыбнулась ему:
– Нет. Надеюсь, солдат Ирода Антипы тебя не задержал?
Он скривился в широкой ухмылке:
– Нет, я бегаю быстрее.
Прямо над нашими головами загрохотало. Всякий раз, когда гром сотрясал небо, женщины говорили: «Господи, сохрани меня от гнева Лилит». Но я никогда не могла произнести эти слова. Вместо них я бормотала: «Господи, благослови этот рев». Именно эту фразу и шептали сейчас мои губы.
– Шалом, – обратился Иисус к Лави.
Тот ответил на приветствие, а потом отошел от нас к стене и опустился на корточки. Его угрюмость удивила меня. Очевидно, юношу задело, что я солгала ему о гиене, что заговорила с незнакомцем, что заставила тащиться сюда.
– Это мой слуга, – объяснила я и тут же пожалела, что привлекла внимание к разнице в нашем положении. – Его зовут Лави, – добавила я, надеясь сгладить впечатление. – А мое имя Ана.
– Я Иисус бен-Иосиф, – назвался он, и его лицо на секунду омрачилось.
Возможно, виной тому была моя кажущаяся заносчивость, или неловкость от неожиданной встречи, или что-то в самом его имени, – я не знала.
– Хорошо, что наши пути вновь пересеклись, – сказала я. – Спасибо, что был так добр ко мне тогда на рынке. Не очень-то хорошо тебя вознаградили за отзывчивость. Надеюсь, голова не сильно пострадала.
– Всего лишь царапина, – улыбнулся он, потирая лоб, на котором блестели крошечные капли. Он отер лицо плащом, промокнул шерстяной тканью волосы, но не пригладил их, оставив в беспорядке, и пряди топорщились, словно молодые побеги. В нем было что-то от мальчишки, и в груди у меня опять затрещали раскаленные искры.
Он шагнул ко мне, подальше от моросившего дождя.
– Ты каменотес? – спросила я.
Он коснулся шила, висевшего у него на поясе:
– Отец был плотником. И каменотесом. Я перенял его ремесло. – Его черты на миг исказило горе, и я догадалась, что дело все-таки в имени, которое он произнес. Иосиф. Из-за него затуманились печалью эти глаза. Так, значит, по отцу он читал в тот день поминальную молитву.
– А ты решила, что я сортирую пряжу? – поддразнил он меня, поспешив скрыть свою печаль.
– Ты, кажется, преуспел в этом занятии, – подыграла я, и на губах у него промелькнула улыбка, которую я видела раньше.
– Я провожаю на рынок сестру Саломею, когда у меня нет другой работы. Я научился разбираться в пряже, поскольку слишком часто имею с ней дело. Но братья превзошли меня, ведь это они обычно составляют компанию Саломее. Нечего ей делать одной на дороге через долину.
– Так ты из Назарета?
– Да. Делаю дверные перемычки, стропила и мебель, но куда мне до отца. С тех пор, как он умер, у меня мало заказов. Теперь приходится ходить в Сепфорис, наниматься в работники к Ироду Антипе.
Не удивительно ли, что он держится со мной столь свободно? Ведь я женщина, незнакомка, дочь богатого человека, который симпатизирует римской власти, а он и не пытается сохранять дистанцию.
Иисус скользнул взглядом по пещере.
– По дороге я иногда останавливаюсь здесь, чтобы помолиться. Обычно… это довольно пустынное место. – Он рассмеялся, и я узнала тот же веселый смех, который уже слышала на рынке, и засмеялась в ответ.
– Ты работаешь на строительстве амфитеатра Ирода Антипы? – продолжила я расспросы.
– Добываю камень в каменоломне. Когда мы вырубим нужное количество и работников перестанут нанимать, пойду в Капернаум, присоединюсь к рыбакам на Галилейском море, а потом продам свою часть улова.
– Вижу, ты на все руки мастер: и плотник, и каменщик, и сортировщик пряжи, и рыбак.
– Все это я, – отвечал он, – но никакому из этих ремесел я не принадлежу.
Я подумала, что, возможно, его тоже обуревают запретные желания, но не стала выпытывать, боясь зайти слишком далеко. Вместо этого я вспомнила об Иуде и сказала:
– Ты не против работать на Антипу?
– Я против того, чтобы моя семья голодала. И это беспокоит меня куда сильнее.
– Ты вынужден кормить сестру и братьев?
– И мать, – добавил он.
О жене ни слова.
Он расстелил на земле свой мокрый плащ и жестом пригласил меня сесть. Устроившись, я бросила взгляд в сторону Лави, который, видимо, успел заснуть. Иисус опустился на землю на почтительном расстоянии, скрестил ноги по-турецки и обратил лицо к выходу из пещеры. Довольно долго мы молча смотрели на дождь, на беснующееся небо. Его близость, его дыхание, чувства, бурлящие во мне, – все это вызывало во мне восторг, как и наше одиночество вдвоем в этом забытом людьми месте посреди бушующего мира.
Он нарушил тишину, задав вопрос о моей семье. Я объяснила, что отец приехал из Александрии, поступив к Ироду Антипе главным писцом и советником, что мать родилась в Иерусалиме в доме торговца тканями. Я призналась, что только тетя скрашивает мое одиночество. Но не упомянула о том, что мой брат – беглый преступник, а неприятный человек, которого Иисус видел со мной на рынке, – мой жених. Мне очень хотелось рассказать о моих записях, закопанных неподалеку от того места, где мы сидели, о том, что я знаю грамоту, сама делаю чернила, умею складывать слова, собираю забытые истории, – но эти тайны я тоже сохранила при себе.
– Что привело тебя за город в первый день дождей? – поинтересовался он.
«Ты, все дело в тебе», – но разве можно в таком признаться? Вместо этого я сказала:
– Я часто гуляю по холмам. Сегодня утром я поступила необдуманно: понадеялась, что дожди начнутся еще не сегодня. – По крайней мере, это было правдой хоть отчасти. – А ты? Ты приходишь сюда помолиться? Если так, боюсь, я нарушила твои планы.
– Я не против. Думаю, что и Господь тоже. В последнее время ему от меня не много пользы. Я постоянно терзаю его своими вопросами да сомнениями.
Мне вспомнился разговор с Йолтой на крыше и сомнения в Господе, которые мучили меня с тех пор.
– Думаю, если ты честен, в сомнениях нет греха, – тихо сказала я.
Он повернулся ко мне, и я заметила, что взгляд его переменился. Удивился ли Иисус, что девушка осмелилась наставлять набожного еврея в тонкостях веры? Разглядел ли он меня, Ану, фигурку на дне чаши для заклинаний?
В животе у него заурчало. Он вытащил из рукава мешок и достал лепешку. Разделив ее на три равные части, он протянул одну мне, а другую – проснувшемуся Лави.
– Собираешься преломить хлеб с женщиной и гером[9]9
В Торе: человек, родившийся в одной стране и переехавший в другую.
[Закрыть]?
– С друзьями, – чуть заметно усмехнулся он.
Я решилась улыбнуться в ответ и почувствовала, что между нами на секунду установилась молчаливая связь. Проклюнулся первый крошечный росток нашей любви.
Мы жевали лепешку. Я помню ее ячменный вкус на языке, вкус простой крестьянской пищи. И еще помню печаль, которая охватила меня, когда дождь стих.
Иисус подошел к выходу из пещеры и взглянул на небо:
– Скоро будут нанимать работников в каменоломни. Мне пора.
– Пусть эта встреча будет не последней, – сказала я.
– Пусть Господь пошлет нам много встреч.
Я смотрела, как он торопливо шагает через рощу.
От меня он никогда не услышит, что наша встреча в тот день не была случайной. Я никогда не раскрою ему правду о том, что подсматривала за ним, когда он молился. Я позволю ему думать, что рука Господа направляла нас друг к другу. Да и как знать? Мне вспомнились слова Йолты: неисповедимы пути Господни.
XXIV
Я вошла во дворец нарядно одетая и благоухающая, на руках у меня расцветали узоры, нанесенные хной, глаза были подведены сурьмой, браслеты из слоновой кости украшали запястья, серебряные цепочки змеились по лодыжкам. Голову венчала золотая диадема, которую окружали затейливо переплетенные косы. Платье украшали двадцать четыре драгоценных камня, как заповедано в Писании. Мать наняла лучшую мастерицу в Сепфорисе, чтобы та нашила самоцветы на пурпурную кайму, которая шла по вырезу и рукавам наряда. Я сгибалась под грузом украшений и обливалась потом, словно осел.
По ступеням, которые вели прямиком в большой зал, мы поднимались под балдахином. Порывы ветра были так сильны, что четверо слуг с трудом удерживали над нами полог. Моя помолвка пришлась на день не только унылый, но и дождливый. Я поднималась по широкой каменной лестнице следом за родителями, спотыкаясь на каждом шагу. Йолта поддерживала меня за руку. Тетя проследила, чтобы я выпила полную чашу неразбавленного вина, прежде чем выйти из дома, отчего все вещи вокруг словно бы обросли шерстью, а несчастье обернулось мелким жалобным нытьем.
Когда два дня назад мы с Лави вернулись из пещеры, мать, по своему обыкновению, яростно набросилась на нас. Беднягу Лави отослали на крышу разгребать залежи птичьего помета. Я же отправилась прямиком к себе в комнату, от которой тете было велено держаться подальше.
Йолта и ухом не повела. Она пробиралась ко мне поздно ночью с чашами вина и финиками и слушала мой рассказ о встрече с Иисусом. Я не находила себе покоя с тех пор, как увиделась с ним, и всякий раз перед сном грезила, что он идет ко мне сквозь пелену дождя.
На колоннах в парадном зале горели факелы, стены щедро украшали фрески с изображением гирлянд из фруктов и цветов, переплетенных лентами. Большую часть пола покрывала мозаика из крошечных кусочков белого мрамора, черной пемзы и синего стекла, которые складывались в великолепные фигуры. Там были рыбы, дельфины, киты и морские драконы. Опустив взгляд, я обнаружила, что стою на большой рыбине, заглатывающей маленькую. Еще чуть-чуть – и я смогла бы расслышать свист, с которым рыбий хвост рассекает воздух. Я изо всех сил старалась сдержать восторг, но это было невозможно. Опьяненная и потрясенная, я скользила по мозаике, словно по волнам. Только позже я сообразила, что еврей Ирод Антипа нарушил вторую заповедь с таким нахальством, от которого у меня перехватило дыхание. Он сотворил целое море кумиров. Отец однажды обронил, что наш тетрарх учился в Риме и провел там годы, утоляя жажду прекрасного этим городом. Теперь тетрарх подражал тому миру в своем дворце, сделав его тайным святилищем Рима, который простому набожному еврею никогда не доведется увидеть.
Рядом со мной из ниоткуда возникла мать:
– Ты будешь дожидаться церемонии в отдельных покоях. Нафанаил не должен тебя видеть, пока не придет время. Это недолго.
Она взмахнула рукой, и седовласая служанка повела меня за собой. Мы прошли вдоль портика, мимо крыла, в котором располагались римские бани, и поднялись по лестнице на второй этаж, в спальню, где не было ни фресок, ни мозаик. Она была отделана золотистыми панелями из терпентинного дерева.
– Итак, вот и агнец на заклание пожаловал, – произнес чей-то голос по-гречески.
Я обернулась. Рядом с большой кроватью, застеленной шелковыми покрывалами переливающихся цветов, стояла смуглая, похожая на призрак женщина. Ее черные волосы струились по спине, словно пролитые чернила. Должно быть, Фазелис, жена Антипы. Всей Галилее и Перее было известно, что ее отец, Арета, царь набатеев, вступил в сговор с отцом Ирода Антипы, чтобы устроить брак детей и таким образом положить конец приграничным стычкам.
По слухам, Фазелис, которой тогда едва сравнялось тринадцать, порезала себе руки и проплакала три дня и три ночи, узнав, какая судьба ее ждет.
Ее присутствие на мгновение лишило меня дара речи. От алого платья и золотой накидки захватывало дух, и в то же время мне стало жаль Фазелис, игрушку в руках двух мужчин.
– Ты не говоришь по-гречески или просто слишком робка, чтобы отвечать мне? – В тоне слышалась насмешка, словно я забавляла ее.
Ее слова ударили меня, словно пощечина, и я пришла в себя.
Чувство потери и гнев поднялись во мне. Мне хотелось прокричать ей в лицо, что я помолвлена с человеком, которого презираю, и он платит мне той же монетой. Я едва могу надеяться на встречу с человеком, которого люблю. Я не знаю, что стало с моим братом. Моя жизнь принадлежит словам, однако же мои истории похоронены в земле. Мое сердце ноет, словно выбранные пшеничные плевелы, а она говорит со мной, будто я слабая или глупая.
Пусть она супруга тетрарха, мне все равно.
– Я не агнец! – пророкотала я.
Всполох пламени мелькнул в ее глазах.
– Вижу.
– Ты говоришь с такой снисходительностью, будто между нами есть разница.
– Просвети меня. Пожалуйста. Почему же между нами нет разницы? – Она опять насмехалась надо мной.
– Тебя выдали замуж силком точно так же, как теперь и меня. Разве наши отцы не воспользовались нами в своих корыстных интересах? Мы обе товар, которым можно торговать.
Она подошла ко мне в ароматном облаке нарда и корицы. Волосы у нее развевались, бедра покачивались. Я вспомнила рассказ матери о том завораживающем танце, который Фазелис исполняла, чтобы потешить гостей. Как бы мне хотелось посмотреть на него! Я испугалась, что она собирается дать мне пощечину за дерзость, однако заметила, что взгляд царевны смягчился.
– Когда я в последний раз виделась с отцом семнадцать лет назад, он горько плакал, умоляя простить его за то, что посылает меня в эту пустыню. Он уверял, что им двигали благородные побуждения, но я плюнула на пол перед ним. Никогда не прощу, что он любил свое царство больше, чем дочь. Он сосватал меня за шакала.
Тут я поняла, чем мы отличаемся: отец Фазелис выторговал за нее мир для своего народа. Мой променял дочь на кусок земли для себя.
Она улыбнулась, и на этот раз без издевки.
– Будем друзьями, – сказала она, беря меня за руку. – Не из-за наших отцов или общего несчастья. Будем друзьями, потому что ни ты, ни я не агнец. – Она наклонилась к самому моему уху: – Когда твой жених станет повторять слова благословения, не смотри на него. Не смотри на отца. Загляни в себя.
В тусклом свете факелов мы стояли посреди глади мозаичного моря – я, мои родители, Йолта, Ирод Антипа, Фазелис, рабби Шимон бар-Йохай, Нафанаил, его сестра Зофер и по меньшей мере две дюжины других причудливо причесанных людей, чьих имен я не знала, да и не очень-то хотела знать. Подошвы моих сандалий попирали чешуйчатую спину свирепого морского дракона.
Я никогда не видела Антипу вблизи. Он выглядел ровесником отца, но был более грузен, с выпирающим животом. Умащенные маслом волосы закрывали ему уши, выглядывая из-под нелепой короны, напоминающей перевернутый вверх дном позолоченный котелок. Мочки ушей оттягивали серебряные кольца разного размера, некоторые очень большие. Глаза у него были крошечные, словно финиковые косточки, слишком маленькие для такого лица. Я нашла его отвратительным.
Старый раввин прочел из Торы: «Нехорошо быть человеку одному», а потом произнес слова обряда:
Негоже человеку быть одному.
Негоже человеку без жены вести хозяйство.
У человека без жены да не будет потомства.
Негоже человеку быть без жены, хозяйства и потомства, ибо он нарушает завет Господа.
Долг человека – жениться.
Раввин говорил устало и формально. Я не смотрела на него.
Отец огласил брачный контракт, за этим последовала символическая выплата выкупа за невесту, который перешел из рук Нафанаила в отцовские. Я не смотрела на них.
– Подтверждаешь ли ты непорочность твоей дочери? – спросил раввин.
Я резко вскинула голову. Интересно, начнут ли они теперь обсуждать розовые с коричневым складки кожи у меня в промежности? Нафанаил ухмыльнулся, предвещая бедствия, которые поджидали меня в спальне. Отец помазал раввина елеем в знак моей чистоты. Я наблюдала за происходящим. Мне хотелось, чтобы они увидели презрение, разлитое на моем лице.
Не могу описать, как выглядел Нафанаил, когда читал благословение жениха, потому что не удостоила его даже взглядом. Я не сводила глаз с мозаики, представляя себя где-то очень глубоко под водой. «Я не агнец. Не агнец…»
В пиршественном зале Ирод Антипа удобно устроился на роскошном ложе, подперев голову левой ладонью. Остальные выжидали, гадая, кто же займет место по левую и правую руку от него у центрального стола триклиния, а кого поведут к унылым и тесным скамьям, расставленным у дальних концов других столов. Место в пиршественном зале служило единственным и самым верным мерилом благосклонности тетрарха. Всех женщин, в том числе и Фазелис, собрали за отдельным столом, который находился в самом конце зала, даже дальше, чем столы горемык и неудачников. Тем, кому фортуна не улыбнулась, – впрочем, как и нам, женщинам, – подавали более грубые блюда и менее изысканные вина.
Отцу обычно доставалось почетное место справа от Ирода. Он часто хвалился этим, хотя куда реже, чем мать, которая, видно, считала, что разделяет с мужем славу и могущество. Я взглянула на отца, стоявшего рядом с Нафанаилом. Он ждал приглашения, раздуваясь от спеси. И почему он так уверен в себе? Его сын примкнул к врагам Антипы и совершил публичный акт измены. Весь город судачил о выходках Иуды, и мне с трудом верилось, что они остались совершенно незамеченными тетрархом. Конечно же, нет. Отец отвечает за грехи сына точно так же, как сын – за грехи отца. Разве не Антипа приказал однажды своему солдату отрубить руку человеку, чьего сына уличили в воровстве? Неужели мой отец действительно считал, что в его случае последствий не будет?
Меня поражало, что Иудино бунтарство до сих пор никак не сказалось на карьере отца. Однако теперь мне пришло в голову, что тетрарх выжидает, собираясь нанести удар в самый неожиданный момент, чтобы сильнее унизить отца. Лицо матери исказилось от беспокойства, и я поняла, что мы думаем об одном и том же.
Мы наблюдали за гостями, которых одного за другим провожали к столам, пока лишь четыре места не остались свободными: два вожделенных – рядом с Антипой и два позорных – в самом конце зала. Лишь четверо гостей все еще ждали приглашения: отец, Нафанаил и двое незнакомых мне мужчин. На лбах у них выступили бисеринки пота. Отец, однако же, не выказывал ни малейших признаков тревоги.
Антипа кивком велел Хузе, своему домоправителю, проводить отца и Нафанаила на почетные места. Нафанаил стиснул руку отца, таким образом подтверждая заключенный ими союз. Отец по-прежнему обладал властью. Их договору ничто не угрожало. Я повернулась к Йолте и увидела, что она нахмурилась.
Женщины приступили к еде. Они болтали и хохотали, запрокинув голову, но у меня не было ни аппетита, ни желания веселиться. Трое музыкантов играли один на флейте, другой на цимбалах, а третий на лире. Перед ними извивалась босоногая танцовщица, моя ровесница, выделывая всевозможные па, а ее шоколадные груди торчали, словно шляпки грибов из земли.
«Прошу вас, силы небесные, не благоприятствовать моему обручению. Пусть оно будет расстроено любым способом, который изберет Господь. Избавьте меня от Нафанаила бен-Ханании. Да будет так».
Написанное мной проклятие обрело голос, который повторял его снова и снова внутри меня. Но я уже не верила, что Господь услышит меня.
Антипа с трудом поднялся со своего ложа. Музыка стихла, смолкли голоса. Отец чуть заметно ухмыльнулся.
Хуза позвонил в маленький медный колокольчик. Раздался голос тетрарха:
– Да будет вам известно, что мой советник и главный писец Матфей неутомим в поисках моих врагов. Сегодня он передал мне двух зелотов, самых закоренелых мятежников, замешанных в преступлениях против меня и Рима.
Он повернулся, вскинул руку в театральном жесте и указал в сторону двери, заставив всех присутствующих устремить взоры в том же направлении. Перед нами стоял Иуда. Он был обнажен по пояс, ссадины от хлыста покрылись запекшейся коркой. Руки у него были связаны. Вокруг пояса вилась веревка, к другому концу которой был привязан еще один человек с совершенно бешеными глазами. Симон бар-Гиора, догадалась я.
Я вскочила, и брат повернулся ко мне, одними губами позвав: «Сестричка».
Я рванулась к нему, но Йолта перехватила мою руку, вынуждая опуститься на место.
– Ты ничем не поможешь, только навлечешь на себя неприятности, – шепнула она мне.
– Вот они, враги Ирода Антипы! – крикнул Хуза.
Солдат ввел спотыкающихся бунтовщиков в зал. По всей видимости, зрелище должно было нас позабавить. Пленников протащили по всему пиршественному залу под аккомпанемент рыданий моей матери. Мужчины осыпали мятежников оскорблениями. Я положила руки на колени и сосредоточенно уставилась на них.
Зазвонил колокольчик. Шествие остановилось. Антипа развернул свиток, написанный, вероятно, рукой моего отца, и прочел:
– Сегодня, девятнадцатого числа месяца мархешвана, я, Ирод Антипа, тетрарх Галилеи и Переи, приговариваю предателя Симон бар-Гиору к казни мечом, а Иуду бен-Матфея, повинного в тех же преступлениях, – к заключению под стражу в крепости Махерон в Перее, сохранив ему жизнь в знак особой милости к его отцу, Матфею.
«А ведь отец поступил не так уж чудовищно, отдав Иуду в руки Антипы, – пронеслось у меня в голове. – Он хотел спасти сына от неминуемой смерти». Но на самом деле все было совсем не так, и я сама это знала.
Мать повалилась на стол, словно небрежно сброшенный плащ, ее коса угодила в чашу с засахаренным миндалем. Перед тем, как Иуду увели, я бросила на него взгляд, гадая, доведется ли нам свидеться вновь.
