Текст книги "Книга тайных желаний"
Автор книги: Сью Монк Кид (Кидд)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)
II
Уже давно рассвело, когда я проснулась. Я нащупала на тюфяке рядом с собой плащ Иисуса и набросила его поверх туники.
Проходя мимо спящей Тавифы, я бросила на нее осторожный взгляд, стараясь не разбудить. Потом наскоро умылась над тазом и стала рыться в своих скудных пожитках. Выудив маленький мешочек с красной нитью, я вытащила ее и обвязала вокруг левого запястья. Пришлось потрудиться, прежде чем мне удалось затянуть узел одной рукой.
Лави ждал меня во дворе. Если он и удивился, увидев плащ Иисуса у меня на плечах, то ничего не сказал. Не упомянул он и о раннем часе, вместо этого протянул мне кусок хлеба и ломоть сыра, на которые я набросилась с жадностью.
– Как мы его найдем? – прошептал Лави.
– Начнем с Гефсиманского сада. Возможно, он провел ночь там.
– Ты знаешь, где это?
– У подножия Масличной горы. Вчера вечером Тавифа рассказала мне о тропинке, которая ведет туда из деревни.
Должно быть, вид у меня был встревоженный, потому что Лави испытующе посмотрел на меня и спросил:
– Все хорошо, сестра?
«Сестра». Я подумала об Иуде: как мне теперь быть ему сестрой? Я хотела успокоить Лави, сказать, что не стоит волноваться, но чувствовала, что впереди меня поджидает великая тьма.
– Брат. – Голос у меня слегка дрогнул. Я направилась к воротам.
– Мы найдем его, – сказал Лави.
– Да, мы найдем его.
Пока мы спускались по склону, солнце скрылось в густых облаках. Под оливковыми деревьями просыпались паломники, они были повсюду, и от их движений склон холма словно колыхался. Мы шли молча и очень быстро. В ушах у меня зазвучали слова гимна Софии:
Я послана силой…
Не пренебрегай мной, берегись!
Я та, кто часть всякого страха и всякой безрассудной храбрости.
Добравшись до сада, я стала перебегать от одного дерева к другому, выкрикивая имя Иисуса. Никто не отвечал. Мой муж не вышел из неровной тени, не раскрыл объятий, не сказал: «Ана, ты вернулась».
Мы обшарили все уголки сада.
– Его здесь нет, – вздохнул Лави.
Я замерла, в груди клокотало. Мне так верилось, что я найду его здесь. Всю ночь, блуждая между сном и явью, я видела образы этого сада у подножия Хеврона.
Где же Иисус?
Вдалеке вырисовывались очертания храма, вздымающегося над городской стеной. От него расходилось ослепительное белое сияние. Рядом можно было разглядеть Антониеву башню, где стоял римский гарнизон. Лави проследил за моим взглядом.
– Надо поискать в городе, – сказал он.
Я попыталась представить, где в огромном лабиринте Иерусалима может находиться муж. Во дворах храма? У Вифезды[30]30
Купель в Иерусалиме у Овечьих ворот.
[Закрыть]? Но тут слух уловил чей-то стон. Звук был глубоким и гортанным, он шел из-за деревьев позади нас. Я ринулась туда, но Лави преградил мне путь:
– Сначала я. Надо убедиться, что опасности нет.
Он углубился в рощу, скрывшись за выступом скал, я же осталась ждать.
– Ана, скорее! – позвал меня Лави.
Я побежала к нему, и там был Иуда. Он стоял на коленях, сгорбившись и раскачиваясь взад и вперед, то ли воя, то ли рыдая.
– Иуда! Что с тобой? – Я опустилась на колени рядом с братом и положила руку ему на плечо.
Почувствовав мое прикосновение, он смолк, но тут же скороговоркой заговорил, не поднимая глаз:
– Ана… я видел тебя… издалека. Мне не хотелось попадаться тебе на глаза. Не смотри на меня… Я не вынесу.
Внутри меня все оборвалось. Я вскочила.
– Иуда, что ты сделал? – Он не ответил, и я закричала: – Что ты сделал?!
Лави, до того державшийся на почтительном расстоянии, теперь подскочил ко мне. Я не стала ничего ему объяснять. Вместо этого я склонилась к брату, стараясь справиться с яростью, клокочущей в сердце.
– Скажи мне, Иуда. Сейчас же.
Брат поднял голову, и я прочла ответ в его глазах.
– Ты выдал Иисуса римлянам? – Я хотела бросить ему свои обвинения в лицо, ударить ими наотмашь, но смогла лишь еле прошептать их.
Иуда сжал руку в кулак и с силой ударил себя в грудь.
Рядом с ним на земле валялся раскрытый кошель с серебряными монетами. Брат схватил его и швырнул деньги в сторону деревьев. Я задохнулась, глядя, как монеты падают на землю, поблескивая, словно чешуя диковинного существа.
– Я не выдавал его римлянам. – Он перестал рыдать, но теперь ему пришлось обвинять себя. Скорпионий хвост на щеке заходил вверх и вниз. – Прошлой ночью я, его друг и брат, указал на Иисуса храмовой страже, зная, что они передадут его римлянам. Я привел стражу сюда, где, как я знал, должен был находиться Иисус. Я поцеловал его в щеку, чтобы солдаты узнали его. – Он указал вперед: – Там стоял Иисус, когда я его поцеловал. Вон там.
Я посмотрела туда, куда он указал: коричневая глина, маленькие белые камешки, отпечаток сандалий.
– Я хотел дать людям повод для возмущения, – продолжал брат измученным, бесстрастным голосом. – Хотел помочь установить царство Божье. Я решил, что Иисус тоже этого хочет. Я верил: если подстегнуть события, он убедится, что другого способа нет, и будет сопротивляться солдатам, возглавив восстание. А если нет – его смерть воодушевит людей, и они поднимутся сами.
Насилие. Восстание. Смерть. Нелепые, бессмысленные слова.
– И знаешь, что сказал мне Иисус, когда я поцеловал его? Он увидел солдат, идущих за мной с обнаженными мечами, и спросил: «Иуда, ты предашь меня поцелуем?» Ана, ты должна поверить мне: только тогда я понял, как обманулся. Прости. – Он снова согнулся к коленям и застонал.
Он просит прощения? Мне хотелось броситься на брата и содрать с него кожу.
– Ана, пожалуйста! – умолял Иуда. – Я не жду понимания, но прошу тебя о том, чего не могу сам: прости меня.
– Где мой муж? – спросила я. – Куда его увели?
Он закрыл глаза.
– В дом Каиафы. Я последовал за ними. На рассвете Иисуса доставили в западный дворец, резиденцию римского наместника в Иерусалиме.
К прокуратору Пилату. Тому самому, которого Лазарь назвал жестоким. Я поискала глазами солнце, надеясь определить, который час, но небо затянуло серой мглой.
– Иисус все еще там?
– Не знаю, – сказал Иуда. – У меня не хватило духу остаться и выслушать, какая судьба его ждет. Когда я его видел в последний раз, Иисус стоял на крыльце перед дворцом Пилата.
– Дворец… где это?
– В Верхнем городе, рядом с башней Мариамны.
Я сорвалась с места, Лави бросился за мной.
– Ана!.. Ана! – звал меня Иуда.
Я не ответила ему.
III
Мы ворвались в Иерусалим через Золотые ворота, пересекли двор язычников и нырнули в хитросплетение тесных, извилистых улиц, переполненных паломниками. Я посмотрела на запад, надеясь увидеть башню Мариамны. Дым, поднимающийся над алтарем Иерусалимского храма, стелился над городом тонкой низкой пеленой, пропитывая все вокруг тошнотворным запахом сожженной жертвенной плоти. Я почти ничего не видела.
В Верхнем городе было настоящее столпотворение: чтобы пробраться сквозь гущу людей, уходило отчаянно много времени. «Ну же! Дайте пройти! – мысленно умоляла я. – Скорее! Шевелитесь!» Меня не оставляли ужас и смертельная тревога.
– Пришли! – наконец воскликнула я. – А вот и башня!
Одна из башен дворца Ирода маячила в зловонном тумане. Мы свернули за угол, потом еще раз, и оказались посреди неимоверного скопления народа, запрудившего улицу. Люди были повсюду, даже на крышах домов. Я подумала, не собираются ли забить камнями какую-нибудь женщину, и огляделась в поисках скорчившейся несчастной жертвы, обвиненной в прелюбодеянии или воровстве, – этот ужас мне был знаком не понаслышке.
Но никаких вспышек ярости я не увидела. На лицах читались смятение, печаль, вымученная сдержанность. Я не понимала, что происходит, а времени расспрашивать не было. Я протиснулась сквозь толпу, полная решимости добраться до дворца и узнать новости об Иисусе.
Мне почти удалось протолкнуться к улице, когда я услышала перестук лошадиных копыт, а затем скрежет, как будто какой-то тяжелый предмет тащили по камням.
– Дорогу! – рявкнул чей-то голос.
Я огляделась в поисках Лави. Он стоял чуть позади меня.
– Ана, – позвал он. – Ана, остановись!
Но я не могла остановиться, и он это знал.
Еще шаг – и я увидела. Римский центурион на вороном коне. Огненно-красные птичьи перья на шлеме вспыхивают в серой мгле. Четыре пехотинца. Ритмичные взмахи плащей. Острия копий пронзают небо в такт лошадиному шагу. А за ними ковыляет человек в грязной, окровавленной тунике, сгибаясь под тяжестью большого, грубо обтесанного креста. Конец одной перекладины лежит у него на правом плече, конец другой волочится за ним по улице. Несколько долгих, отупляющих мгновений я смотрела, как человек с трудом пытается удержать свою ношу.
Лави схватил меня за руку и развернул к себе.
– Не смотри, – приказал он. Его глаза словно превратились в наконечники копий.
Поднялся ветер. Лави продолжал что-то говорить, но я больше не слышала его. Я вспоминала столбы, которые стояли прямо на невысоком лысом холме недалеко от Иерусалима – холме, который называли Лобным местом. Только вчера мы с Лави видели эти столбы, когда подходили к городу после долгого пути из Иоппии. В сумерках они выглядели маленькой рощей мертвых голых деревьев. Мы знали, что столбы предназначены для крестов, на которых римляне распинают своих жертв, но никто из нас не сказал этого вслух.
Скрежет на улице стал громче. Я снова повернулась к печальной процессии. Солдаты ведут кого-то к Лобному месту. Осужденный сгибается под тяжестью перекладины креста. Я присмотрелась к окровавленному человеку. В форме плеч мне почудилось что-то знакомое. Потом он поднял голову, и из-под темных волос выглянуло лицо. Это был мой муж.
– Иисус, – тихо сказала я, обращаясь к самой себе, или к Лави, или ни к кому.
Лави потянул меня за руку:
– Ана, пощади себя, не смотри.
Я вырвалась, не в силах оторвать глаз от Иисуса. На нем был венок, сплетенный из шипастых прутьев, которыми разжигают костры. А еще его подвергли бичеванию: на руках и ногах не осталось живого места – сплошные рубцы, покрытые засохшей кровью. Вой, зародившийся где-то глубоко внутри, исторгся из меня беззвучно, словно спазм острой боли.
Иисус споткнулся, и хотя до него было никак не менее двадцати локтей, я невольно подалась вперед, чтобы не дать ему упасть. Он тяжело опустился на одно колено и пошатнулся; по земле начала растекаться кровь. Иисус рухнул, и поперечная перекладина с глухим стуком обрушилась ему на спину. Я закричала, и на этот раз мой крик мог бы расколоть камни.
Когда я бросилась к мужу, рука Лави сжала мое запястье.
– Нельзя, – шепнул он. – Если попробуешь помешать, тебя без колебаний убьют.
Я дернулась, пытаясь высвободить руку.
Солдаты кричали на Иисуса, подталкивая его копьями:
– Вставай, еврей! Поднимайся на ноги.
Он попытался, приподнявшись на локте, потом снова упал ничком.
Лави держал меня очень крепко. Запястье у меня горело, но он не ослабил хватку. Наконец центурион спешился и сбросил перекладину со спины Иисуса.
– Оставьте его, – приказал он своим людям. – Он больше не может тащить крест.
Мой взгляд посуровел.
– Отпусти меня сейчас же, или я никогда не прощу тебя.
Лави послушно отпустил мою руку. Я пронеслась мимо солдат, не сводя глаз с центуриона, который расхаживал перед толпой, повернувшись ко мне спиной.
Я опустилась на колени рядом с Иисусом. Я была спокойна, словно другая, едва знакомая Ана заняла мое место. И это пугало. Улица, солдаты, шум, городские стены, люди, вытягивающие шеи, чтобы рассмотреть получше, – все отступило, перестало существовать. Все, кроме Иисуса и меня. Глаза у него были закрыты. Он не двигался. Мне показалась, что он не дышит, и я решила, что он уже мертв. Он никогда не узнает, что я здесь, но одновременно я почувствовала облегчение. Пригвождение к кресту – пытка слишком жестокая, варварская. Я осторожно перевернула его на бок, и с губ Иисуса сорвался вздох.
– Возлюбленный мой, – позвала я, наклоняясь ближе.
– Ана? – Он моргнул и увидел меня.
– Я здесь… Я вернулась. Я с тобой.
Капля крови стекала у него по лбу, собираясь в лужицу в уголке глаза. Я подхватила полу своего плаща – его плаща – и промокнула ее. Взгляд Иисуса задержался на красной нитке у меня на запястье – той, что была в начале и будет в конце.
– Я не оставлю тебя, – сказала я.
– Не бойся, – прошептал он.
Где-то далеко центурион приказал человеку из толпы взять крест. Наше время с Иисусом подходило к концу. Что ему сказать в эти последние минуты: что мир слышал его голос? что он исполнил свое предназначение? что он любил и был любим?
– Твою доброту не забудут, – сказала я ему. – Твоя любовь не пропадет впустую. Ты принес людям царство Божье, как и надеялся: ты установил его в наших сердцах.
Он улыбнулся, и я увидела собственное лицо в золотистых дисках его глаз.
– Мой маленький гром, – сказал он.
Я обхватила ладонями его лицо:
– Как же я люблю тебя!
Уже через секунду центурион рывком поднял меня с земли и отшвырнул в сторону. Я налетела на какого-то человека, который подал мне руку, пытаясь удержать меня от падения, но я все равно упала. Когда появился Лави и помог мне встать, я оглянулась на Иисуса, которого грубо подняли на ноги. Наши глаза на мгновение встретились, а потом мой муж побрел за великаном, который тащил его крест.
Когда процессия снова тронулась в путь, я заметила, что ремешок на одной из моих сандалий порвался при падении. Я разулась. Пойду на казнь мужа босиком, как и он сам.
IV
Я крикнула по-арамейски:
– Я здесь, возлюбленный. Я иду за тобой.
Центурион развернулся в седле и посмотрел на меня, но ничего не сказал.
Большинство зевак поспешили, обогнав нас, к Судным воротам, ведущим на Голгофу. Люди были слишком нетерпеливы, чтобы ждать, пока осужденный медленно, шаг за шагом, пройдет мучительный путь. Я оглянулась и заметила, что рядом с Иисусом остались в основном женщины. Где же его ученики? Где рыбаки? Мужчины? Неужели только в женских сердцах есть место для такой боли?
Внезапно я оказалась посреди группы женщин: две шли справа от меня, две слева. Одна из них взяла меня за руку и крепко сжала. Я вздрогнула, узнав спутницу. Моя свекровь. Ее измученное лицо было мокрым от слез.
– Ана, о Ана, – простонала она.
Рядом с ней склонила голову Мария, сестра Лазаря. В ее глазах читалось сочувствие.
Третья потянулась ко мне и молча обняла. Саломея. Я схватила ее руку и прижала к своей груди. Рядом с Саломеей шла незнакомая женщина с медно-рыжими волосами и полыхающими глазами – я решила, что ей примерно столько же лет, сколько было моей матери, когда я видел ее в последний раз.
Мы шествовали, прижавшись друг к другу. Когда за городскими воротами показалась Голгофа, Иисус остановился, устремив взгляд на пологую вершину.
– Я иду за тобой, возлюбленный мой, я здесь! – крикнула я.
Он наклонился вперед, сопротивляясь порывам ветра.
– Я тоже здесь, сын мой! – Голос Марии дрожал, когда эти слова слетели с ее губ.
– Твоя сестра с тобой! – крикнула Саломея.
– Это Мария из Вифании. Я тоже здесь!
– Иисус, я Мария из Магдалы! крикнула четвертая женщина.
Пока муж взбирался по склону, с трудом передвигая ноги, я ускорила шаг и подобралась поближе.
– В тот день, когда мы собрали кости нашей дочери, вся долина была полна диких лилий. Помнишь? – Я старалась говорить достаточно громко, чтобы он услышал меня, но так, чтобы не привлечь внимания солдат. – Ты велел мне подумать о лилиях, о том, что Господь заботится о них и наверняка позаботится о нас. Подумай о них сейчас, любовь моя. Подумай о лилиях.
Мне хотелось, чтобы его мысли наполнились чем-то прекрасным. Чтобы он вспомнил о нашей дочери, о Сусанне, с которой он скоро воссоединится. Мне хотелось, чтобы он думал о Господе. Обо мне. О лилиях.
Когда мы достигли вершины горы, человек, который нес крест, опустил его на землю у одного из столбов. Иисус, пошатываясь, смотрел на крест. Нам, женщинам, позволили стоять на невысоком холме в двадцати шагах от него. Ближе нас не пустили. Воздух здесь был тяжелый, и я подумала, не потому ли это, что он хранит память обо всех ужасах, которые происходили на этом холме. Я прикрыла нос платком, стараясь делать короткие неглубокие вдохи.
Только бы не отвернуться. Сейчас начнется страшное. Невыносимое. Надо вытерпеть.
Женщины рядом со мной стонали и плакали, я же молчала. Позже, в одиночестве, я завою, повалившись на землю, и начну бить в пустоту кулаками. Но сейчас я сдержала ужас и не сводила с мужа глаз.
Я буду думать только о нем. Я не просто останусь рядом – я отдам ему все свое сердце.
Это будет мой прощальный подарок мужу. Я пройду с ним его путь до конца.
Солдаты содрали с Иисуса тунику и повалили его на землю, прижав его руки коленями к перекладине. Палач мял ладонь Иисуса, нащупывая ложбинку между костями. Солдат ткнул в нее сложенными щепотью пальцами, словно женщина, вынимающая из теста случайно упавшую туда оливу, – тогда я не поняла зачем, – а потом поднял молот и ударил. Гвоздь, разорвав плоть, вошел в дерево. Иисус закричал, и его мать повалилась на колени, но я устояла, повторяя скороговоркой: «София, София, София», когда забивали второй гвоздь.
Перекладину подняли и приладили к столбу. Когда она рывком встала на место, Иисус какое-то мгновение корчился и бил ногами по воздуху. Солдаты соединили его колени вместе, слегка согнув их, а затем с ужасающей аккуратностью поместили правую ступню над левой. Для них обеих хватило единственного гвоздя. Не помню, кричал ли Иисус. Помню недобрый, глухой стук молотка и вопль, который этот звук вызвал у меня в голове. Я закрыла глаза, зная, что отступаюсь от мужа, укрывшись в темноте за сомкнутыми веками. Волны крика бились внутри. Потом послышался смех, далекий и странный. Я заставила себя открыть глаза. Свет ударил в зрачки, причиняя боль. Солдат со смехом прибивал сосновую табличку над головой Иисуса.
– Что там написано? – спросила Мария из Магдалы.
– Иисус из Назарета, царь иудейский, – прочитала я. Надпись была сделана на иврите, арамейском и латыни, чтобы каждый мог посмеяться над ней.
– Если ты царь иудейский, что ж не спасешься? – крикнул кто-то у нас за спиной.
– Он помогал людям… Неужели он не может помочь себе? – воскликнул другой.
Саломея обняла Марию за талию и притянула ее к себе.
– Пусть Господь поскорее освободит его, – сказала она.
«Где же он, Господь», – хотелось мне закричать. Разве не теперь он должен установить свое царство? А народ? Почему люди не восстали, как ожидал Иуда? Вместо этого они лишь насмехались над Иисусом.
– Если ты мессия, сойди с креста и спасись, – раздался голос.
Вскипев, я обернулась, чтобы окоротить наглеца, и увидела брата, одиноко стоящего на краю холма. Он поймал мой взгляд и протянул ко мне руки, словно умоляя о пощаде: «Ана, прости меня». Меня поразил самый его вид, поразили глубина заблуждения Иуды и та жестокость, которой обернулась его жажда справедливости.
Я хотела бы распалиться прежней яростью, но она оставила меня, отступила при виде брата, такого опустошенного, такого потерянного. Меня охватило предчувствие, что я больше никогда не увижу Иуду. Я скрестила руки на груди и кивнула ему. Не в знак прощения. Из жалости.
Когда я снова посмотрела на Иисуса, он попытался выпрямиться, чтобы вздохнуть. Я едва вынесла это зрелище, а потом просто потеряла счет времени. Не знаю, шли минуты или часы. Иисус продолжал шевелиться, с трудом хватая ртом воздух.
Над Масличной горой то и дело раздавались раскаты грома. Саломея и три Марии стояли на коленях в грязи и пели псалмы, а я молчала, наблюдая за Иисусом из темных, скорбных глубин моего сердца. Время от времени его губы начинали шевелиться, но я не могла разобрать слов. Он казался далеким и одиноким. Дважды я пробовала приблизиться к нему, и оба раза солдаты заставляли меня отступить. Один человек тоже попытался, крикнув: «Иисус, учитель мой!» – но и его не подпустили к кресту. Я оглянулась, ища глазами Иуду, но он исчез.
В полдень солдаты, которым наскучило медленное умирание жертвы, покинули свои посты и устроились на корточках в некотором отдалении от креста, чтобы поиграть в кости. Без малейшего колебания я бросилась к мужу. Увидев его вблизи, я была потрясена. Каждый вздох давался ему с трудом, он хрипел. Ноги сводило судорогой. Ручьи пота струились по телу. Он весь горел. Я потянулась к столбу, но тут же отдернула руку, не в силах прикоснуться к орудию пытки.
Потом я глубоко вздохнула и посмотрела на мужа.
– Иисус.
Он повернул голову к плечу, и я почувствовала его взгляд. Мы оба молчали, но позже я убедила себя, что в этот миг незримо присутствовало все наше прошлое, неразличимое за страданием.
Мария тоже подбежала к кресту, а за ней и остальные. Она обхватила ноги сына, словно хотела удержать в руках птенца, выпавшего из гнезда. Я накрыла ее ладони своими, и другие женщины сделали то же. Наши руки превратились в цветок лотоса. Никто из нас не плакал. Мы стояли безмолвные, переполненные горем, и этот цветок был сложен для Иисуса.
Солдаты продолжали бросать кости, не трудясь прогнать нас. Видно, им было уже все равно.
Мы смотрели, как глаза Иисуса подергиваются пеленой, а взгляд становится отстраненным. Я поняла, что пришел миг расставания – нежный, как ладонь на плече.
– Вот и конец всему, – произнес Иисус.
Послышался звук, похожий на взмах крыльев в черных облаках: дух покинул тело. И представилась огромная стая птиц, взмывающих в небо, разлетающихся в разные стороны и повсюду вьющих гнезда.
