Текст книги "Книга тайных желаний"

Автор книги: Сью Монк Кид (Кидд)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

XIII

Я стрелой неслась по Канопскому проспекту, постоянно убегая вперед от Йолты и Лави, так что время от времени приходилось останавливаться, чтобы они могли меня нагнать.

По центру улицы, насколько хватало глаз, перетекала из одного узкого ложа в другое вода, ближе к домам стояли сотни медных сосудов, наполненных маслом: их зажигали по ночам, чтобы освещать путь. Женщины были одеты в синие, черные или белые туники, присобранные под грудью яркими лентами, что не шло ни в какое сравнение с моим простым назаретским платьем из тусклого неокрашенного льна. Я любовалась их витыми серебряными браслетами в форме змей, серьгами в виде колец с жемчугами, глазами, подведенными черным и зеленым, волосами, убранными в узлы на макушке, и аккуратными кудряшками на лбу. Я перекинула свою длинную косу через плечо и вцепилась в нее, словно она была якорем.

Когда мы приблизились к царскому кварталу, я впервые увидел обелиск – высокую узкую колонну, устремленную в небо. Я уставилась на него, вытянув шею.

– Этот памятник посвящен определенной части мужского тела, – без тени улыбки пояснила Йолта.

Я снова посмотрела на обелиск и услышала смех Лави, который подхватила и Йолта. Я промолчала, хотя мне ее выдумка показалась убедительной.

– Его используют для определения времени, – сказала тетя, глядя на длинную черную тень, которую отбрасывал обелиск. – Сейчас два часа пополудни, нам надо поторапливаться.

Мы вышли из дому в полдень, тихо выскользнув через пустующие в это время помещения для слуг. Лави настоял на том, чтобы пойти с нами. Зная о цели нашей прогулки, он нес сумку, в которой были все наши деньги на тот случай, если придется подкупить Аполлония. Лави все время умолял меня идти помедленнее и даже заставил нас перейти на другую сторону улицы, когда нам встретились официального вида римляне. Я смотрела на него и думала про них с Памфилой: по-видимому, сейчас они были не ближе к свадьбе, чем в тот день, когда Лави впервые упомянул об этом.

У входа в библиотеку я остановилась и прижала ладони к лицу, задохнувшись от восхищения. По обеим сторонам огромного двора, ведущего к великолепному зданию белого мрамора, простиралась колоннада.

Обретя наконец дар речи, я заявила:

– Прежде чем мы начнем поиски Аполлония, я должна увидеть библиотеку.

Из рассказов Йолты я знала, что в здании находятся десять залов, содержащих полмиллиона текстов. Сердце у меня отчаянно колотилось.

– Я тоже, – поддержала тетка, беря меня под руку.

Мы прошли через двор, переполненный людьми, которых я сочла философами, астрономами, историками, математиками, поэтами, учеными всех сортов, хотя, скорее всего, они были обычными горожанами. Дойдя до лестницы, я взлетела вверх, перепрыгивая через две ступеньки, и увидела надпись на греческом, выбитую над входом: «Святилище исцеления».

Сумрак внутри рассеивался светом ламп. Мгновение спустя я увидела, что стены внутри расписаны яркими изображениями мужчин с головой ибиса и львиноголовых женщин. Мы шли по великолепному коридору, полному изображений богов, богинь, солнечных дисков и всевидящего ока; еще там были лодки, птицы, колесницы, арфы, плуги и радужные крылья – тысячи и тысячи символов. Мне казалось, что мимо меня проплывает мир сказаний.

Когда мы дошли до первого зала, я едва смогла охватить его взглядом. Полки со свитками и кодексами в кожаных переплетах, помеченных ярлыками, тянулись до самого потолка. Скорее всего, здесь отыщется и «Вознесение Инанны» – гимн, сочиненный Энхедуанной, – найдутся и трактаты греческих женщин-философов. Глупо думать, что когда-нибудь на этих полках будут лежать и мои истории, но почему бы не помечтать?

Переходя из зала в зал, я обратила внимание на молодых мужчин в коротких белых туниках, сновавших туда-сюда. Некоторые из них несли охапки свитков, другие, стоя на лестницах, наводили порядок на полках и сметали с них пыль пучками перьев. Я заметила, что Лави с интересом наблюдает за юношами.

– Ты что-то совсем притихла, – сказала Йолта, подойдя ко мне. – Библиотека оправдала твои ожидания?

– Это святая святых, – ответила я. Так оно и было, но кроме восхищения я чувствовала еще и гнев. Полмиллиона свитков и кодексов хранятся в этих стенах, и почти все из них написаны мужчинами. Вот кто создает наш мир.

По настоянию Йолты мы пошли обратно, искать Аполлония и его собеседников, спорящих о местоположении Господа. Они сидели в галерее, образованной двумя рядами колонн, как и говорил Апион.

– Нам нужен вон тот толстяк в тунике с пурпурной отделкой, – указала Йолта, внимательно изучив компанию.

– Как нам увести его от остальных? – спросила я, глядя на Аполлония, который как раз оживленно о чем-то спорил с остальными. – Ты собираешься просто подойти и прервать его?

– Мы двинемся вдоль колоннады, и, подойдя поближе, я воскликну: «Аполлоний, это ты! Вот так встреча». Ему придется подойти и поговорить с нами.

Я посмотрела на нее с одобрением.

– А вдруг он расскажет о встрече Харану?

– Не думаю, но и выбора у нас нет. Это наш единственный шанс.

Мы последовали ее плану, и Аполлоний, явно не подозревая о том, кто мы такие, встал со скамьи и подошел поприветствовать нас.

– Не узнаешь старого друга? – спросила Йолта. – Я Йолта, сестра Харана.

Лицо толстяка исказилось, словно он мучительно пытался что-то вспомнить, но потом просветлело.

– Теперь узнаю. Ты вернулась из Галилеи?

– И привезла с собой племянницу, Ану, дочь моего младшего брата.

Аполлоний посмотрел на меня, затем на Лави, ожидая, что тот назовет себя, и щедро одарил нас улыбками. Живот у него был настолько велик, что старому казначею приходилось выгибаться назад, чтобы не потерять равновесие. Я уловила запах коричного масла.

– Вы гостите у Харана? – спросил он.

– Больше негде, – ответила Йолта. – Мы прожили у него больше года и сегодня впервые выбрались наружу. Свобода досталась нам по случаю: брата нет сейчас в городе. Он запрещает нам покидать дом. – Она прикинулась расстроенной, а может, и не прикинулась. – Надеюсь, ты не донесешь ему, что нам удалось улизнуть?

– Нет, конечно нет. Я лишь служил Харану, но другом мне он не был. Удивительно: зачем ему запрещать вам выходить?

– Он не хочет, чтобы я выяснила судьбу своей дочери Хаи.

Толстяк мигом отвернулся от нее и стал хмуро изучать облака в небе, сгорбив спину. Сжатые в кулаки руки, почти сходясь, упирались в поясницу. Аполлонию было что-то известно.

– Мне тяжело долго стоять, – наконец заявил он.

Вчетвером мы подошли к одной из скамей, стоявшей недалеко от того места, где сидели его приятели. Старик с кряхтением опустился на сиденье.

– Ты вернулась, чтобы разыскать дочь?

– Аполлоний, я старею и хочу увидеть Хаю перед смертью. Харан отказывается говорить о ней. Если она жива, то сейчас ей должно быть двадцать пять.

– Я могу тебе помочь, но сначала вы все должны пообещать никому не признаваться, откуда узнали то, что я вам расскажу. Особенно Харану.

Мы быстро согласились. Аполлоний побледнел и тяжело задышал, пот и масло блестели в складках его шеи.

– Много раз я мечтал избавиться от этой ноши, – начал он, – пока еще есть время. – Он покачал головой и помолчал, после чего продолжил: – Харан продал девочку жрецу храма Исиды Целительницы здесь, в Александрии. Я лично составил купчую.

Признание опустошило старика, и он устало откинул голову назад. Мы ждали.

– Я хотел найти способ расплатиться с тобой, – добавил он, не глядя Йолте в глаза. – Я выполнил приказ Харана, но со временем пожалел об этом.

– Известно ли тебе имя жреца или местонахождение Хаи? – спросила Йолта.

– Я счел своим долгом не выпускать твою дочь из виду. Все эти годы я следил за ее жизнью. Жрец умер несколько лет назад, но перед смертью освободил Хаю. Ее воспитали для служения в лечебнице при храме Исиды Целительницы. Она и сейчас там.

– Скажи, – заговорила Йолта, и я увидела, каких трудов ей стоило хранить спокойствие, – зачем Харану продавать моего ребенка? Он мог отдать ее на удочерение, и его ложь стала бы правдой.

– Кто поймет, что творится в душе у Харана? Знаю лишь, что он хотел избавиться от ребенка, чтобы не осталось никаких следов. Удочерение потребовало бы трех копий бумаг: одна для Харана, одна для приемных родителей и одна для царского писца. Скрыть имена родителей было бы невозможно, в отличие от жреца. – Он с усилием поднялся: – Когда будешь в храме, спроси Диодору. Другого имени Хая не знает. Ее растили египтянкой, не иудейкой.

Он уже собрался уходить, и я спросила:

– В библиотеке я видела мужчин в белых туниках, которые взбирались по лестницам. Кто они?

– Мы зовем их библиотекарями. Они следят за порядком, составляют описи и выдают кодексы ученым. Библиотекарей можно увидеть на улицах, когда они бегом доставляют свитки читателям. Кое-кто из них продает списки всем желающим, другие же помогают писцам, покупают чернила и папирус. Избранные счастливцы отправляются за новыми кодексами в далекие страны.

– Из Лави выйдет прекрасный библиотекарь, – заметила я, внимательно следя за своим другом. Мне хотелось понять, понравится ли ему моя идея. Лави тут же расправил плечи – от гордости, решила я.

– А хорошее ли у них жалованье? – поинтересовался Лави.

– Вполне достаточное, – ответил Аполлоний после некоторой паузы. Когда Лави вдруг заговорил, да еще так прямо, старый казначей удивился. – Но эту должность тяжело получить. Чаще всего она переходит от отца к сыну.

– Ты сказал, что хочешь искупить свою вину, – вмешалась Йолта. – Мы будем в расчете, если ты выхлопочешь место нашему другу.

Онемевший от неожиданности Аполлоний несколько раз открыл и закрыл рот, прежде чем ответить:

– Ну не знаю… будет непросто.

– Твое влияние велико, – польстила ему Йолта. – Должно быть, многие тебе обязаны. Устройством Лави в библиотеку не искупить продажу моей дочери, но твой долг мне будет уплачен. Твое бремя станет легче.

Старик оглядел Лави.

– Он начнет с низкооплачиваемой должности помощника. Учение не из легких. Нужно читать по-гречески. Умеешь? – обратился он к Лави.

– Да, – кивнул тот.

Я была удивлена. Наверное, читать по-гречески он научился в Тивериаде.

– Тогда я сделаю все, что в моих силах, – сказал Аполлоний.

Когда старик ушел, Лави тихонько спросил:

– Научишь меня читать по-гречески?

XIV

Я радовалась за Йолту и за Лави: она нашла дочь, а он, возможно, получит хорошее место. Воспоминания о библиотеке тоже приносили мне радость, но я ни на минуту не забывала об Иисусе. Что делаешь ты, мой возлюбленный? Как сократить нашу разлуку? Ответов у меня не было.

На обратном пути мы набрели на художника, который рисовал женское лицо на доске из липы. Он работал в небольшом общественном дворе. Перед мастером во всем блеске своею великолепия сидела женщина. Группа зевак наблюдала за работой. Мы присоединились к ним, и я с отвращением вспомнила часы, проведенные перед рисовальщиком во дворце Антипы.

– Она делает портрет для похорон, – объяснила Йолта. – Когда женщина умрет, рисунок поместят на ее лицо внутри саркофага, а до тех пор он будет висеть у нее дома. Изображение должно сохранить память о ней.

Я слышала об обычае египтян класть странные предметы в гроб – еду, украшения, одежду, оружие, бесчисленное множество вещей, которые могут понадобиться в загробной жизни, – но это мне было в новинку. Я смотрела, как из-под пальцев художника возникает на доске лицо модели – безупречное и точно такого же размера, что и оригинал.

Я отправила Лави выяснить, сколько стоит нарисовать портрет.

– Художник сказал, цена ему пятьдесят драхм, – сообщил Лави, вернувшись к нам.

– Спроси, нарисует ли он меня следующей.

Йолта удивленно улыбнулась:

– Хочешь заказать портрет для похорон?

– Не для похорон. Для Иисуса.

А может, и для себя.

Вечером я поставила свой портрет на столик рядом с кроватью, подперев его чашей для заклинаний. Художник ничего не приукрасил и написал меня как есть, в поношенной тунике, с простой косой, перекинутой на грудь, и непослушными прядками волос, падающими на лицо. Просто Ана. Но что-то особенное было в этом рисунке.

Я взяла его в руки и поднесла к лампе, желая рассмотреть получше. В луче лампы краска переливалась, и мое лицо казалось очень юным: уверенный взгляд, подбородок смело поднят, лицо дышит силой, уголки губ устремлены вверх.

Я сказала себе, что по возвращении в Назарет, когда вновь увижу Иисуса, попрошу его закрыть глаза и вложу ему в руки портрет. Он посмотрит на него с восхищением, а я скажу с притворной серьезностью: «Теперь, если мне снова будет угрожать темница и придется бежать в Египет, ты не забудешь моего лица».

Потом я рассмеюсь, и он подхватит.

XV

Стоя в дверях, выходящих в сад с лотосами, я прислушивалась к треску и ворчанию в вечернем небе. Весь день зной липкой пленкой накрывал город, но теперь поднялся ветер и пошел ливень, чьи черные иглы стучали по пальмам и поверхности пруда, мгновенно исчезая в толще воды. Я ступила во мрак, где пела невидимая мне трясогузка.

Последние три недели я проводила каждое утро в скриптории, обучая Лави греческому, вместо того чтобы исполнять свои обязанности. Даже Фаддей присоединился к обучению, настояв, чтобы наш ученик начал с копирования алфавита. Раз за разом на обратной стороне старых ненужных папирусов появлялись греческие буквы. Я тщательно уничтожала следы наших занятий, чтобы по возвращении Харана они не попались ему на глаза.

Памфила сожгла такое количество альф, бет, гамм и дельт на кухне, что я пошутила: в Египте не бывало еще более ученой печи. К началу второй недели Лави усвоил, как спрягать глаголы и склонять существительные. К третьей он уже находил глаголы в предложении. Вскоре ему предстояло взяться за Гомера.

После полудня мы с Йолтой часто сбегали в Александрию. Мы бродили по рынкам, глазели на Кесарион, Гимнасий, любовались восхитительными видами гавани. Дважды мы возвращались в библиотеку и посетили все храмы Исиды в городе – за исключением того, где жила Хая. Снова и снова спрашивала я тетку, почему она его избегает, и раз за разом получала один и тот же ответ: «Я еще не готова». В последний раз, когда я пристала к ней с этим вопросом, она огрызнулась и прошипела те же слова. Больше я не спрашивала, но в сердце у меня поселились обида, смущение и отчаяние.

Трясогузка улетела, и в саду стало тихо. При звуке шагов я обернулась и увидела Апиона, выходящего из-за пальмы.

– Я пришел предупредить тебя, – сказал он. – Сегодня прибыла весточка от Харана. Он вернется раньше, чем предполагал. Мы ждем его через два дня.

Я посмотрела на темное небо: ни луны, ни звезд.

– Спасибо, – поблагодарила я без всякого выражения.

Казначей ушел, а я бросилась в комнату Йолты. Внутри у меня клокотал гнев, когда я без стука влетела к ней.

– Хая здесь, в городе, но за все это время ты так и не сходила к ней! – воскликнула я. – Апион сообщил, что Харан вернется через два дня. Я думала, ты приехала в Египет ради дочери! Почему же ты ее избегаешь?

Тетя поправила платок, наброшенный на плечи.

– Ана, подойди. Присядь. Знаю, ты не понимаешь, почему я медлю. Прости. Могу сказать лишь одно: в день встречи с Аполлонием, еще до того, как мы покинули библиотеку, меня охватил страх – а вдруг Хая не хочет, чтобы ее нашли? Зачем египтянке, служительнице Исиды, нужна мать-иудейка, которая ее бросила? Я испугалась, что дочь отречется от меня. Или еще хуже: отречется от себя.

Я привыкла считать тетку неуязвимой, непобедимой – пусть потрепанной, но не искалеченной жизнью. Теперь же я увидела другую Йолту: напуганную и израненную, как и я сама. Удивительно, но мне стало легче.

– А мне и в голову не приходило, – призналась я. – Не следовало тебя судить.

– Не кори себя, Ана. Я и сама осуждаю себя. Не могу сказать, что эта мысль не приходила мне в голову раньше, но я гнала ее от себя, не давала укорениться. Полагаю, стремление отыскать Хаю и загладить свою вину перед ней не давало мне всерьез опасаться, что она может отвернуться от меня. Я боюсь снова потерять ее. – Она замолчала. Огонек свечи задрожал, потревоженный порывом невесть откуда подувшего ветра, и когда Йолта снова заговорила, голос у нее тоже дрожал: – Мне не приходило в голову, что она может предпочесть… оставить все как есть.

Я хотела было заговорить, но остановила себя.

– Давай, – подбодрила тетя, – скажи, что у тебя на уме.

– Я собиралась повторить слова, услышанные от тебя: бежать от страха значит укреплять его.

– Да, я тоже бегу от своего страха, – улыбнулась она.

– Что же делать? Времени осталось немного.

На дворе снова зарядил дождь. Какое-то время мы прислушивались к его шуму, пока наконец тетя не заговорила:

– Не знаю, хочет ли Хая, чтобы ее нашли, и не представляю, чем закончится наша встреча. Но разве правда не превыше всего? – Она наклонилась и задула свечу. – Завтра мы отправимся в храм Исиды Целительницы.

XVI

Я стояла нагая в купальне на плите из туфа и дрожала. Памфила поливала меня холодной водой.

– Тебе доставляет удовольствие мучить меня? – жалобно простонала я. Тело бунтовало: по коже разбегались мурашки. Я очень ценила комфорт египетской жизни: купальни и чудесные уборные с каменными сиденьями, под которыми текла вода, смывающая нечистоты. Но разве так сложно нагреть воду для мытья?

Отставив кувшин, Памфила протянула мне полотенце.

– Вам, галилеянам, не хватает выдержки, – ухмыльнулась она в ответ.

– Выдержка – единственное, что у нас есть, – возразила я.

Вернувшись в свою комнату, я надела на чистое тело новую черную тунику, купленную на рынке, и туго затянула ее под грудью зеленой лентой. Поверх я набросила красную льняную накидку, намереваясь не снимать ее, несмотря на ужасную жару на улице. По настоянию Памфилы я разрешила ей подвести мне глаза зеленым и уложить косу в небольшую башню на голове.

– Тебя можно принять за александрийскую женщину, – заметила она довольным тоном, осмотрев меня с ног до головы.

На александрийскую женщину. Памфила ушла, но даже после этого я не могла не думать о ее замечании.

Когда я вернулась в нашу гостиную, Йолта, напевая, одевалась у себя в спальне.

Наконец она вышла, и у меня перехватило дыхание. Тетя тоже надела новую тунику цвета морской лазури. Памфила позаботилась и о Йолте: глаза у нее были подведены черным, седеющие волосы собраны в прическу и уложены затейливыми завитками. Она напоминала одну из богинь с головой львицы, изображенную на стенах библиотеки.

– Идем искать мою дочь? – спросила она.

Храм Исиды Целительницы занимал отдельное здание в царском квартале рядом с гаванью. Его можно было заметить издалека, и я замедлила шаг, чтобы повнимательнее рассмотреть сложную композицию стен, высоких пилонов и крыш. Он был значительно обширнее, чем я себе представляла.

– Видишь фронтон того большого здания? – указала Йолта на одно из строений. – Это главный храм Исиды. Здания поменьше вокруг него – святилища младших богов. – Она прищурилась, пытаясь разобраться в лабиринте зданий. – Вон там находится лечебница, где служит Хая, а дальше расположена школа врачевателей. Люди приезжают сюда за исцелением даже из Рима и Македонии.

– Тебе доводилось здесь лечиться? – спросила я.

– Нет, в этих стенах я бывала лишь однажды, и то из любопытства. Иудеи сюда не ходят, это нарушение первой заповеди.

Прошлой ночью я узнала и приняла слабости тети, сегодня же меня восхитила ее смелость.

– Ты заходила в храм Исиды?

– Разумеется. Помню, там был алтарь, на котором оставляют маленькие статуэтки богини в качестве подношения.

– А в лечебнице ты бывала?

Она покачала головой.

– Чтобы войти туда, нужно описать симптомы и быть готовым остаться на ночь. Ищущих исцеления потчуют опием, чтобы во сне им явилось лекарство. Говорят, иногда сама Исида приходит к ним в снах и прописывает лечение.

Все это было так ново, что я не нашлась с ответом, однако внутри у меня все затрепетало.

Во внешнем дворе толпились музыканты. Позвякивали систры, нежно посвистывали флейты, издавая звуки, которые лентами закручивались в воздухе. Между алыми колоннами, извиваясь в танце, словно яркая гибкая сороконожка, двигались выстроившиеся в цепочку женщины.

Йолта, понимавшая по-египетски, вслушивалась в слова песни, склонив голову к плечу.

– Они отмечают рождение сына Исиды, Гора, – объяснила она. – Видно, сегодня у них праздник.

Она потащила меня дальше – мимо двора с танцующими, малых храмов неизвестных нам богов и стенных росписей, на которых были изображены голубые цветы, желтые луны и белые ибисы, – к главному храму, строению из мрамора, более походившему на греческое, чем на египетское. Мы вошли внутрь. Со всех сторон нас окружала благовонная мгла. Из курильниц поднимался аромат духов кифи, напоминающий запах вымоченного в вине изюма с нотками мяты, меда и кардамона. Вокруг нас растекалось человеческое море: люди вытягивали шеи, чтобы разглядеть что-то в дальнем конце храма.

– Зачем они все тут? – прошептала я.

Йолта молча покачала головой и увлекла меня за собой в низкую нишу в задней части храма, где располагался помост для зрителей, куда мы и взобрались. Я окинула взглядом толпу и поняла: они ждали не чего-то, а кого-то. Там была женщина с горделивой осанкой, в платье из желтой и красной ткани. От левого плеча к правому бедру спускалась черная лента, на которой сияли серебряные звезды и красно-золотые луны. Голову венчала корона с золотыми коровьими рогами.

Никогда еще я не видела более завораживающего зрелища.

– Кто она?

– Должно быть, жрица Исиды, возможно даже верховная. На ней корона Исиды.

Кукольного вида статуэтки, о которых упоминала Йолта, громоздились на полу вокруг алтаря, словно ракушки на морском берегу.

Голос жрицы раздался неожиданно, словно кто-то ударил в кимвалы. Я наклонилась к Йолте:

– Что она говорит?

Тетя перевела:

– О Исида, богиня всего сущего, ты повелеваешь солнцем от рассвета до заката, твоей волей загораются луна и звезды. Твоей волей земли напитываются водами Нила. Ты владычица света и пламени, госпожа над водами…

Я начала покачиваться в такт монотонному напеву. Когда жрица замолчала, я сказала Йолте:

– Тетя, я даже рада, что твой страх так долго не давал нам пойти за Хаей. Явись мы раньше, мы пропустили бы это чудесное представление.

– Постарайся не вывалиться из ниши и не разбить себе голову.

Служительница в белой тунике засеменила к алтарю с чашей в руках, стараясь не расплескать содержимое.

Жрица взяла у нее чашу и совершила возлияние над ярко расписанной статуей Исиды. На богиню обрушился водопад, струйки разбежались по полу. «Исида, яви своего божественного сына. Яви разлив Нила…»

По окончании церемонии жрица покинула зал через узкую дверь в задней части храма, толпа же устремилась к главному входу. Однако Йолта не предприняла никаких попыток покинуть нишу. Она сосредоточенно смотрела прямо перед собой. Я окликнула ее, но она не ответила.

Я проследила ее взгляд, но ничего интересного не заметила: алтарь, статуя, чаша, служительница, вытирающая воду.

Йолта покинула наше укрытие и начала пробираться вдоль толпы. Я поспешила за ней:

– Тетя, куда ты?

Она остановилась в нескольких шагах от алтаря. Я ничего не понимала. Служительница с волосами цвета ежевики закончила вытирать пролитую воду и поднялась на ноги.

– Диодора? – позвала Йолта так тихо, что я с трудом расслышала.

Ее дочь обернулась и посмотрела на нее.

– У вас ко мне какое-то дело? – спросила Диодора по-гречески, отложив тряпку.

Она была удивительно похожа на меня: не только кудрями, но и темными глазами, слишком большими для ее лица, небольшим ртом, стройной высокой фигурой, гибкой, словно связка ивовых прутьев. Мы больше походили на двойняшек, чем на двоюродных сестер.

Йолта окаменела. Она всматривалась в черты дочери, словно та была не существом из плоти и крови, но придуманным самой Йолтой образом, сотканным из воздуха и наваждений. Я увидела, что у нее заметно – мельчайший трепет пчелиных крыльев – задрожала губа. Она расправила плечи. Это движение я видела сотни раз. Время шло.

«Тетя, ответь ей», – мысленно взмолилась я.

– Я хочу поговорить с тобой, – сказала Йолта. – Мы можем где-нибудь присесть?

На лице Диодоры промелькнуло сомнение.

– Я всего лишь служительница. – Она отступила назад.

– Разве ты не работаешь еще и в лечебнице? – спросила Йолта.

– Там я бываю чаще всего. Но сегодня понадобилась здесь. – Она подняла тряпку и выжала ее над миской. – Мы раньше встречались? Ты снова ищешь исцеления?

– Нет, я пришла сюда не за этим. – Позднее, размышляя над словами тети, я решила, что тут она ошибалась.

– Если я тебе не нужна… я должна убрать подношения. Мне пора возвращаться к занятиям. – Она поспешно скрылась за дверью в глубине храма.

– Я и не думала, что она такая красивая, – прошептала Йолта. – Красивая, взрослая и очень похожа на тебя.

– Она сбита с толку, – заметила я. – Боюсь, мы ее смутили. Ты откроешься ей? – спросила я, подходя к тете.

– Хотела бы я знать, как это сделать.

Дверь отворилась, и появилась Диодора с двумя большими пустыми корзинами. При виде нас, двух странных незнакомок, которые, видимо, не собиралась уходить, она замедлила шаг. Наконец, решив не обращать на нас внимания, она опустилась на колени и принялась складывать фигурки Исиды в корзину.

Я присела рядом и подняла одну из грубо выструганных статуэток. Приглядевшись, я поняла: эта Исида баюкает своего новорожденного сына. Диодора покосилась на меня, но ничего не сказала. Я помогла ей заполнить обе корзины. В душе я всегда оставалась иудейкой, но все же сомкнула пальцы вокруг резного изображения, нарушая заповедь. «София», – прошептала я про себя, назвав фигурку именем, которое мне так полюбилось.

Когда все подношения были собраны, Диодора поднялась и посмотрела на Йолту:

– Если хочешь говорить со мной, пойдем в портик родильного дома.

Родильный дом был святилищем Исиды, Великой матери. Небольшое здание с колоннами располагалось неподалеку от пустого сейчас двора, где после ухода танцовщиц воцарилась тишина.

Диодора подвела нас к рядам скамей в портике и села на одну, крепко сжав руки. Ее взгляд перебегал с меня на Йолту. Должно быть, девушка предчувствовала, что стоит на пороге значительного события: ощущение витало в воздухе над нашими головами подобно птице. Целой стае птиц.

– Мое сердце настолько переполнено, – призналась Йолта, – что трудно говорить.

– Откуда тебе известно мое имя? – склонила голову набок Диодора.

Йолта улыбнулась.

– Когда-то я знала тебя под другим именем: Хая. Это значит «жизнь».

– Извини, мне незнакомы ни ты, ни имя Хая.

– Это долгая и сложная история. Позволь мне ее рассказать. Больше я ни о чем не прошу. – Какое-то время мы сидели в молчании, потом Йолта продолжила: – Я преодолела огромное расстояние, чтобы признаться тебе: я твоя мать.

Диодора прижала ладонь к ложбинке меж грудей, и это порывистое движение наполнило меня невыносимой нежностью. К Диодоре и Йолте, к годам, украденным у них, ко мне самой и Сусанне. Моей утраченной дочери.

– А это Ана, твоя двоюродная сестра, – продолжала Йолта.

Я почувствовала ком в горле, улыбнулась и тем же жестом коснулась груди.

Диодора сидела совершенно неподвижно. Ее лицо обратилось в пепел сожженного нами в печи алфавита: по нему невозможно было прочесть ее мысли. Не представляю, что я чувствовала бы на ее месте. Если бы она обрушила на нас свой гнев и горе или отнеслась с недоверием, я бы не стала ее винить. Лучше так, чем это странное, непроницаемое спокойствие.

Йолта продолжила свое повествование, ничего не утаив от Диодоры. Она изложила подробности смерти Рувима и последовавших за этим событий: обвинения в убийстве и восьмилетнего изгнания к терапевтам.

– Совет старейшин постановил, – сказала она, – что, если я по какой-либо причине оставлю поселение терапевтов, меня приговорят к ста ударам палкой, изувечат и сошлют в Нубию.

Об этом я слышала впервые. Где находится эта Нубия? И как изувечат тетю? Я придвинулась поближе.

Когда Йолта закончила свою историю, Диодора спросила:

– Если все это правда и я твоя дочь, то где тогда была я? – Она говорила очень тихо, но лицо у нее пылало.

Йолта потянулась к ее руке, но Диодора резко отстранилась.

– Дитя, тебе не было и двух лет, когда меня сослали, – объяснила тетя. – Харан поклялся взять тебя в свой дом и вырастить. Я писала ему, спрашивала о тебе, но он ни разу не ответил.

Диодора нахмурилась и устремила взгляд к вершине колонны, увенчанной изваянием женской головы. Немного погодя она задала следующий вопрос:

– Если тебя изгнали к терапевтам, когда мне было два, и ты провела там восемь лет… значит, мне было десять, когда ты ушла от них. Почему ты не вернулась за мной? – Диодора беспокойно перебирала пальцами, словно что-то подсчитывая. – Где ты была последние шестнадцать лет?

Йолта замешкалась, пытаясь подобрать слова, и я ответила вместо нее:

– Она была в Галилее, со мной. Все не так просто: Йолта не обрела свободу, когда тебе исполнилось десять. Ее снова изгнали, на этот раз к брату в Сепфорис. Она надеялась увезти тебя с собой, но…

– Харан сообщил, что отдал тебя в приемную семью и не откроет твое местонахождение, – докончила Йолта. – Тогда я уехала, поскольку в то время считала, что у меня нет выбора. Я убедила себя, что у тебя есть новая любящая семья. О том, что Харан продал тебя жрецу, я и понятия не имела до тех пор, пока год назад не вернулась в Египет, чтобы найти тебя.

Диодора яростно затрясла головой:

– Мне говорили, что моим отцом был Хойак, пастух из деревни где-то на юге, и что он продал меня из-за бедности.

Йолта накрыла рукой руку Диодоры, но та снова ее отдернула.

– Тебя продал Харан. Ана видела купчую. Это он назвался бедным пастухом верблюдов по имени Хойак. Диодора, я не забывала тебя и тосковала каждый день. Я вернулась, чтобы найти тебя, хотя даже сейчас мой брат угрожает дать ход обвинениям в убийстве, выдвинутым против меня, если я буду тебя искать. Прости, что оставила тебя. Прости, что не вернулась раньше.

Диодора уронила голову на колени и заплакала, нам же оставалось только смотреть. Потом Йолта встала и склонилась над ней. Были это слезы печали или радости? Нашлась Хая или потерялась? Я не знала.

– Твой хозяин был добр к тебе? – спросила Йолта Диодору, когда та немного успокоилась.

– Да. Не знаю, любил ли он меня, но он ни разу не поднял на меня ни голос, ни руку. Когда он умер, я скорбела по нему.

Йолта закрыла глаза и чуть слышно вздохнула.

Я не собиралась ничего говорить, но мысли мои устремились к родителям и Сусанне, которую я потеряла, к Иисусу, моей семье в Назарете, к Иуде и Тавифе. Все они были так далеко. Смогу ли я когда-нибудь воссоединиться с ними?