Текст книги "Книга тайных желаний"

Автор книги: Сью Монк Кид (Кидд)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

МАРЕЙСКОЕ ОЗЕРО. ЕГИПЕТ
30–60 гг. н. э

I

Мы с Тавифой нашли Йолту в саду: она склонилась над грядкой тщедушных растеньиц. Работа настолько захватила тетку, что она не замечала нас. Йолта вытерла пальцы о тунику, оставив грязные полосы, и это движение наполнило меня необъяснимой радостью. Тете было пятьдесят девять, но сейчас, стоя на коленях в лучах солнечного света среди зелени, она выглядела почти юной. У меня отлегло от сердца. Йолта не покинула меня.

– Тетя! – окликнула я.

При виде меня, а потом и Тавифы, мчащейся к ней через ячменное поле, Йолта раскрыла рот и с размаху села на пятки.

– Дерьмо ослиное! – воскликнула она в обычной своей манере.

Я подняла Йолту на ноги и прижала к себе.

– Не чаяла снова свидеться.

– Я тоже, – сказала она. – И все же прошло всего несколько недель, и ты здесь. – На лице у нее восторг мешался со смятением. – И посмотри, кого ты привезла с собой.

Пока она обнимала Тавифу, позади нас, откуда-то выше по склону, раздался крик:

– Ана?! Ана… Это ты?

Оглянувшись на скалы, я увидела Диодору, летящую стрелой по тропинке с подпрыгивающей корзиной в руках. Судя по всему, она ходила за пустырником. Сестра запыхалась; пышные волосы, выбившиеся из-под платка, растрепались. Она рывком развернула меня к себе, и остролистные травы полетели из корзинки в разные стороны.

Когда я познакомила Диодору со своей подругой, сестра приветствовала ее словами, которые Тавифа вспоминала потом всю жизнь: «Ана рассказала мне о твоей храбрости». Тавифа промолчала. Думаю, Диодора сочла это проявлением застенчивости, но я знала, что дело было в отрезанном языке, в боязни, что ее речь сочтут бессмысленной.

Тавифа помогла Диодоре вернуть в корзинку рассыпанные травы, и все это время Йолта словно бы собиралась с силами, готовясь задать вопрос, которого я боялась. Я оглянулась на склон холма, высматривая крышу библиотеки.

– Что привело тебя сюда, дитя? – спросила наконец Йолта с напряженным, вмиг посуровевшим лицом. Она уже догадалась о причине.

– Иисус мертв, – ответила я дрогнувшим голосом. – Его распяли.

Диодора вскрикнула, выпуская наружу звук, который бился и у меня в горле.

– Пойдем со мной, – сказала Йолта, беря меня за руку.

Она увлекла нас за собой на невысокий холм неподалеку от сада. Мы уселись под низкими соснами диковинного вида, которым ветер придал фантастические очертания.

– А теперь расскажи нам, что случилось, – попросила Йолта.

Я устала от путешествия: сначала мы два с половиной дня шли из Вифании в Иоппию, еще шесть дней плыли в Александрию, потом несколько часов тряслись в повозке, запряженной ослом, которую нанял для нас Лави, но я рассказала тете и сестре все от начала до конца, и боль немного смягчилась.

Когда я закончила свою повесть, воцарилась тишина. Далеко внизу можно было разглядеть кусочек голубого озера. Неподалеку в сарае блеяла одна из моих коз.

– Рада, что Харан свернул лагерь и снял посты на дороге, – сказал я.

– Да, это произошло вскоре после твоего отъезда, – кивнула Йолта. – Скепсида не ошиблась: Харану быстро сообщили, что ты вернулась к мужу в Галилею, а я дала обет остаться в общине до конца своих дней. Вскоре солдат отозвали.

«Вернулась к мужу в Галилею». Слова ранили, словно крошечные лезвия.

Я заметила, как Тавифа сжимает и разжимает кулаки, словно уговаривая себя проявить храбрость, упомянутую Диодорой. Наконец она впервые с прибытия заговорила:

– Ана предполагала, что дорога будет пуста, но Лави не хотел рисковать. Он настоял, чтобы мы подождали в ближайшей деревеньке, пока он удостоверится, что путь свободен. Он вернулся за нами не раньше, чем все проверил. – Она произносила слова медленно, стараясь придать звукам точную форму.

Меня вдруг снова охватило беспокойство.

– Но ведь Лукиан наверняка сообщит Харану, что я здесь? – спросила я у Йолты.

Та сжала губы.

– Ты права насчет Лукиана: он обязательно доложит брату о твоем возвращении. Но даже если Харан попытается настоять на твоем аресте, ему будет нелегко убедить солдат снова занять сторожевой пост. Перед вашим отъездом ходили слухи о недовольстве в отряде: солдатам надоело за мизерную плату обыскивать каждого прохожего. Да и самому Харану наверняка не захочется раскошеливаться. – Она положила руку мне на колено. – Думаю, его жажда мести поутихла. В любом случае у терапевтов тебе ничего не грозит. Если хочешь, можем не покидать территорию общины, пока Харан не помрет. Брат старше меня: не будет же он жить вечно. – Лицо Йолты скривилось в злой усмешке. – Кроме того, у нас есть наши чаши. Никто не помешает нам записать смертельное проклятие.

– У меня хорошо получается их сочинять, – подхватила Тавифа, то ли в шутку, то ли всерьез.

– Я дала обет, – сказала Йолта. – Теперь я до конца жизни останусь в общине.

Такого я не ожидала. Тетя слишком долго жила без корней, против воли скитаясь по свету. И вот выбор сделан.

– Ох, тетя, я так рада за тебя!

– Я тоже дала обет, – созналась Диодора, и у меня созрело решение.

– Я последую вашему примеру.

– И я, – добавила Тавифа.

Йолта усмехнулась:

– Тавифа, милая, прежде чем принести клятвы, хорошо бы провести здесь чуть больше пяти минут.

Моя подруга весело расхохоталась:

– Значит, поговорим через неделю.

Наконец мы поднялись. Пора было спуститься с холма, найти Скепсиду и сообщить ей, что мы здесь, но сначала мы замерли и прислушались к позвякиванию колокольчика вдалеке. С холмов задувал ветер, неся запах моря, а воздух сиял шафрановым светом, который иногда появляется в безоблачные дни. Тот краткий миг запомнился мне как чудо: я посмотрела на трех женщин, застывших перед соснами, и поняла, что мы каким-то образом стали единой семьей.

II

Однажды после полудня, через двадцать два месяца одну неделю и один день после смерти Иисуса дождь с грохотом обрушился на крышу библиотеки, пробудив ото сна, который неожиданно сморил меня. Голова гудела и казалась тяжелой, будто ее набили свежеостриженной шерстью. Я отлепила щеку от стола и огляделась, недоумевая, где это я. Гай – плотник, который устроил мой побег, спрятав меня в гробу, – недавно сделал пристройку к библиотеке, чтобы у меня был скрипторий и место для хранения свитков, но в первые смутные секунды после пробуждения я пребывала в растерянности. Страх сжал мне горло ледяной рукой, но тут же отпустил: я пришла в себя.

Мне вспомнился мой старый друг Фаддей, который каждый день дремал в скриптории Харана чуть ли не прямо на столе, сморенный скукой и – несколько раз – Йолтиными травами, подмешанными в пиво. Я же, напротив, могла винить лишь собственное усердие, которое последние недели заставляло меня засиживаться допоздна над копиями моих кодексов: два экземпляра для библиотеки и еще один, чтобы нести мое слово людям.

Я отодвинула скамью и потрясла головой, пытаясь избавиться от сонливости, но это оказалось не так-то просто. Пока я дремала, в библиотеке стало темно и холодно, поэтому я накинула на плечи плащ Иисуса, придвинула лампу поближе и снова сосредоточилась на работе.

На столе лежали мой кодекс «Гром. Совершенный разум» и лист папируса, на котором я делала список с него. Скепсида собиралась отправить экземпляр ученому из Александрийской библиотеки, с которым она переписывалась. Я с особенной тщательностью выбрала шрифт и обдумала каждую завитушку, но мои усилия пропали впустую: в самом центре листа, там, куда опустилось мое лицо, когда я уснула, красовалась клякса. Последние строки можно было разобрать с большим трудом:

 
Я блудница и праведница.
Я жена и дева.
 

Я потерла пальцем щеку, и на подушечке проступило чернильное пятно. В том, что слова «я жена» размазались по коже, был свой смысл – печальный и прекрасный. Почти два года скорбь по Иисусу была неотделима от меня, словно вторая кожа. За все это время боль потери не уменьшилась. В глазах у меня защипало, а затем возникло привычное чувство пустоты от отчаянных поисков в глубинах сердца того, что мне уже не суждено больше найти: моего мужа. Я опасалась, что горе обернется отчаянием, станет оболочкой, которую я не смогу сбросить.

Меня охватила страшная усталость, и я закрыла глаза, желая погрузиться в темную пустоту.

Снова очнулась я в полной тишине. Дождь утих. Воздух был неподвижен и тяжел.

Я подняла голову и увидела в дальнем конце библиотеки Иисуса. Его темные выразительные глаза смотрели прямо на меня.

Я затаила дыхание. Прошло несколько минут, прежде чем я заговорила:

– Иисус. Ты пришел.

– Я и не уходил, Ана. – Он улыбнулся мне знакомой кривоватой улыбкой.

Поскольку Иисус не двигался с места, я сама пошла к нему, но вдруг остановилась, заметив на нем старый плащ с пятном крови на боку. Я оглядела себя: на плечи был наброшен старый плащ Иисуса с пятном крови на боку, который я носила ежедневно в течение двадцати двух месяцев одной недели и одного дня. Как он может быть и на моем муже?

Я замерла в растерянности, не понимая, что происходит. Больше похоже на сон. Или на видение. И все же Иисус был реален.

Я схватил его за руки, теплые и мозолистые. От него пахло потом и щепками. Бороду усеяла известняковая пыль – точь-в-точь как в те времена, когда мы жили в Назарете. Интересно, что он скажет о чернилах у меня на щеке?

Но тут я почувствовала, что он отдаляется.

– Не уходи.

– Я всегда буду с тобой, – сказал он и растаял.

После я долго сидела за столом, пытаясь осознать случившееся. Скепсида однажды поведала мне, что ее мать явилась к ней в монастерион через три недели после смерти. «Тут нет ничего необычного, – сказала наставница. – Наш разум полон загадок».

Тогда я подумала – и до сих пор так считаю, – что видение Иисуса родилось в моем воображении, но оно было не меньшим чудом, чем если бы он пришел во плоти. В тот день ко мне вернулся его дух. Я вновь обрела мужа.

Я сняла его плащ, аккуратно сложила и положила в пустую ячейку стеллажа, громко возвестив теням: «Все будет хорошо».

III

Мы поднимаемся по тропинке к скалам – Диодора, Тавифа и я, – шагаем друг за другом в лучах оранжевого света. Я иду впереди, прижимая к груди чашу для заклинаний. Диодора бьет в барабан из козьей шкуры, а Тавифа поет песню о Еве, искательнице истины. Вот уже тридцать лет мы втроем живем на этом склоне.

Я оглядываюсь через плечо на своих спутниц. Волосы Тавифы развеваются на ветру, гладкие и седые, как голубиное крыло. Лицо Диодоры изрыто глубокими морщинами, как и у ее матери. У нас нет зеркал, но я часто вижу свое отражение на поверхности воды: вокруг глаз залегли морщинки, но волосы еще темные, за исключением белой пряди у самого лица.

В свои пятьдесят восемь лет я еще могу быстро вскарабкаться по крутому склону, как и обе мои сестры, но сегодня мы идем медленно, потому что за спинами у нас поклажа. Мешки набиты рукописями. В них лежат тридцать кодексов в кожаных переплетах, собрание моих сочинений. Все слова, которые я написала с четырнадцати лет. Мое «всё».

Приблизившись к вершинам утесов, мы сворачиваем с тропинки и идем дальше по гнущейся от ветра траве и камням. Наша цель – крошечный участок, окруженный цветущими зарослями майорана. Я опускаю чашу для заклинаний на землю, Диодора перестает бить в барабан, Тавифа тоже замолкает, и мы поочередно переводим взгляд с двух огромных глиняных сосудов почти с меня ростом на две глубокие ямы, вырытые одна рядом с другой. Я заглядываю в одну из ям, и восторг мешается с печалью.

Со вздохами облегчения мы освобождаемся от тяжелой ноши.

– Неужели обязательно было столько писать? – поддразнивает меня Диодора и указывает на гору земли рядом с ямами: – Наверное, младший, которому велели вырыть эти бездонные ямы, хотел бы задать тебе тот же вопрос.

Тавифа обходит один из глиняных сосудов с таким видом, словно он размером с гору Синай.

– Бедные ослики, которые тащили сюда эти кувшины Голиафа, тоже хотели бы получить ответ.

– Отлично, – говорю я, присоединяясь к их веселью. – Я запишу исчерпывающий ответ на этот вопрос, и мы вернемся сюда и закопаем его в третьей яме.

Они громко стонут. Тавифа уже не прячет улыбку.

– Горе нам, Диодора: теперь, когда Ана стала главой терапевтов, нам остается лишь повиноваться ей.

Мы смотрим друг на друга и хохочем, но я не знаю, чем вызван наш смех: весом и объемом моих кодексов или тем, что я действительно стала главой терапевтов. Сейчас и то, и другое кажется нам удивительно забавным.

Легкомыслие улетучивается по мере того, как мы достаем из мешков рукописи. Смех сменяется многозначительным молчанием. Накануне я разрезала плащ Иисуса на тридцать один кусок, и теперь, усевшись возле ям на склоне холма, мы оборачиваем кодексы в лоскуты и перевязываем их неокрашенной нитью. Мы работаем споро, прислушиваясь к плеску волн, набегающих на скалы далеко внизу, к жужжанию пчел в кустиках майорана, к трепещущей жизни.

Завернутые в ткань кодексы аккуратно сложены рядом с сосудами. Они словно в саванах. Я гоню от себя этот образ, но беспокойство, что мои труды канут в безвестность, остается. Ранее я указала место, где закопаю сосуды, в запечатанном свитке, который станет достоянием общины после моей кончины. Но кто знает, скоро ли люди забудут о нем, скоро ли важность того, что я предаю сегодня земле, утратится?

Я беру чашу для заклинаний в руки и поднимаю ее над головой. Диодора и Тавифа наблюдают, как я медленно вращаю чашу и повторяю молитву, которую написала в детстве. Мечта, заключенная в ней, по-прежнему жива.

Когда я пою слова молитвы, мне вспоминается та ночь на крыше, когда Йолта подарила мне чашу. Она ткнула пальцем мне в грудь чуть выше сердца, разжигая в нем пламя: «Запиши то, что внутри тебя, в твоей святая святых».

Четыре года назад Йолта заснула под тамариском во дворе и больше не проснулась. Ей было восемьдесят пять. При жизни тетя всегда знала, что мне сказать, но смерть забрала ее молча, без слов прощания. Наш последний настоящий разговор состоялся под тем же деревом за неделю до ее смерти.

– Ана, – сказала Йолта, – помнишь, как ты зарыла свои свитки в пещере, чтобы родители не сожгли их?

Я посмотрела на нее с любопытством:

– Конечно, помню.

– Что ж, сделай это снова. Я хочу, чтобы ты сняла копии со всех своих кодексов и закопала их на склоне холма рядом с утесами. – Левая рука у тетки временами дрожала, и ноги слушались уже не так хорошо, как прежде, но ум, ее великолепный ум, по-прежнему был ясен.

– Но зачем, тетя? – нахмурилась я. – Здесь мои сочинения в безопасности. Кому придет в голову сжечь их?

– Послушай меня, Ана. – В ее голосе появились резкие нотки. – Ты осмелилась на многое, записывая свои истории. Однажды мужчинам захочется заставить тебя замолчать. Склон холма – надежное укрытие для твоей работы.

Я смотрела на Йолту, пытаясь проникнуть в смысл ее слов.

Должно быть, она заметила тень сомнения, потому что сердито сказала:

– Ты не слушаешь. Подумай о том, что в них кроется!

Я прокручивала в голове содержание свитков: истории матриархов, повесть об изнасиловании и увечье Тавифы, описание ужасных вещей, которые мужчины делали с женщинами, свидетельства жестокости Антипы и храбрости Фазелис, мой брак с Иисусом и смерть Сусанны, изгнание Йолты, порабощение Диодоры, власть Софии, история Исиды, гимн «Гром. Совершенный Ум» и множество других текстов о женщинах, которые полностью переворачивали традиционный уклад. И это была лишь часть.

– Не понимаю… – Я осеклась, потому что истина уже открылась мне, я просто не хотела ее принимать.

– Копии твоих сочинений постепенно расходятся, – продолжала тетя. – Они излучают чудесный свет, но в то же время сбивают людей с толку, ставят под сомнение законы, которые кажутся незыблемыми. Наступит время – запомни мои слова, я вижу это, – когда мужчины попытаются уничтожить написанное тобой.

Предвидение всегда считалось моим даром, не Йолты. Маловероятно, что тетя вдруг прозрела грядущее: скорее, ею руководили мудрость и благоразумие.

Она улыбнулась, но я видела, что она настоит на своем, не отступит.

– Закопай свои записи, чтобы однажды они нашлись.

– Обещаю, тетя. Я позабочусь, чтобы такой день настал.

«Когда я обращусь в прах, пропой эти слова над моими костями: она была голосом», – читаю я последнюю строчку молитвы, записанной в чаше, и мы втроем – Диодора, Тавифа и я – опрокидываем на бок сосуды, в каждом из которых запечатано по пятнадцать кодексов, и перекатываем поближе к ямам, где им отведено место. Я достаю из мешка портрет на липовой дощечке, который заказала много лет назад в подарок Иисусу, чтобы он хранил память обо мне. Мы с сестрами с минуту рассматриваем мое лицо. Портрет проделал со мной путь до Галилеи, но было уже слишком поздно. Я всегда буду жалеть о том, что не пришла раньше.

Я оборачиваю портрет лоскутом от плаща Иисуса и думаю о том, какая память о муже сохранилась спустя три десятилетия после его смерти. Последние несколько лет Лави приносил мне из Александрии обрывки новостей о последователях Иисуса, которые не разбежались, когда он умер, но увеличились в количестве. Лави говорит, что небольшие группы появились даже здесь, в Египте. Люди собираются по домам, передавая друг другу истории об Иисусе, его притчи и изречения. Как бы мне хотелось услышать, о чем они рассказывают.

«Они говорят, что у Иисуса не было жены», – сказал мне Лави. Почему? Над этой загадкой я ломала голову месяцами. Потому что меня не было рядом, когда он проповедовал в Галилее? Или потому, что женщины так часто бывают невидимы? А может, последователи Иисуса считают, что безбрачие придавало ему святости? Ответов я не нашла, осталась лишь боль оттого, что меня стерли из памяти.

Запечатав крышки пчелиным воском, мы с трудом опускаем сосуды в землю. Стоя на коленях, засыпаем ямы каменистой землей, которую загребаем прямо руками. Рукописи сохранены, тетя. Я сдержала обещание.

Мы отряхиваемся, переводя дыхание. Мне вдруг приходит в голову, что отголоски моей жизни, скорее всего, растворятся без следа, словно громовой раскат. Но самой этой жизни, такой яркой, уже достаточно.

Солнце заходит за горизонт, и оттуда поднимается густое золотое сияние. Я вглядываюсь вдаль и пою: «Я Ана. Я была женой Иисуса из Назарета. Я – голос».

От автора

Октябрьским утром 2014 года мне пришла в голову идея написать роман о вымышленной жене Иисуса. Пятнадцатью годами ранее я уже подумывала о чем-то подобном, но тогда решила, что такая книга будет не ко времени, к тому же, признаюсь, мне просто не хватило смелости. Однако тем октябрьским днем, полтора десятилетия спустя, сюжет настойчиво напомнил о себе. Я безуспешно пыталась уговорить себя не браться за него. Согласно освященной временем христианской традиции, Иисус не был женат. Это мнение закрепилась в коллективном сознании. Зачем мутить воду? Но было уже слишком поздно: воображение принялось за работу, и я увидела героиню. Спустя несколько минут она обрела имя: Ана.

У меня есть привычка держать на столе карточки с выписками. Одна из них, с цитатой, принадлежащей перу Вирджинии Вулф, пролежала там все четыре с половиной года, которые ушли на сбор материала и работу над романом. В ней было сказано: «Для художественного вымысла нет пределов».

Задача романиста заключается не столько в том, чтобы отразить, словно в зеркале, реальное, сколько в том, чтобы представить возможное. «Книга тайных желаний» переосмысливает постулат о том, что Иисус никогда не знал женщины и всю жизнь оставался холост. Я рассматриваю вероятность того, что у него была жена. Разумеется, в канонических текстах Священного Писания нигде не упоминается жена Иисуса, однако же не говорится и о том, что Христос был холост. Библия хранит молчание. «Будь у Христа жена, это нашло бы отражение в Писании», – объяснил мне кто-то. Но действительно ли это так? Вынужденное молчание и «невидимость» женщин в те времена бросается в глаза. По сравнению с мужчинами, в текстах Ветхого и Нового Заветов женщинам редко дают слово, их даже нечасто упоминают. А если упоминают, то не всегда называют по имени.

Кроме того, стоит напомнить, что в Галилее I века нашей эры супружество считалось делом очевидным. Вступление в брак было гражданским, семейным и священным долгом мужчины. Как правило, юноша приводил в дом жену, когда ему исполнялось двадцать лет (хотя иногда процесс затягивался до тридцати), тем самым переходя в категорию взрослых мужчин, полноправных членов своей общины. Сыновья должны были жениться, этого ожидали от них родители. Отказ от брака стал бы для семьи потрясением, а то и позором. Религия прямо диктовала иудею «не отказываться от женитьбы». Конечно, Иисус мог игнорировать подобные предписания. Существуют свидетельства того, что в I веке н. э. в иудаизм начали проникать аскетические идеалы. Кроме того, Христос и вовсе мог вести себя как нонконформист. Однако я решила, что в двадцать лет – за десять лет до начала служения – Иисус, скорее всего, не отвергал религиозную и культурную этику своего времени и своего народа.

Утверждения, что Иисус не был женат, впервые появились только во II веке н. э. Их питали усвоенные христианством идеи аскетизма и заимствованного у греков дуализма, которые отринули телесность и витальность мира, возведя на пьедестал чистый дух. Женщины, которые традиционно отождествлялись с плотским началом, тоже утратили свою значимость: их заставили замолчать и оттеснили на периферию, отняв у них положение, которое они занимали в христианских общинах первого века. Безбрачие стало путем к святости. Непорочность провозгласили одной из высших христианских добродетелей. Убежденные в скором наступлении конца света, верующие принялись горячо спорить о том, следует ли христианам вступать в брак. Учитывая нарастание подобных настроений в религии, люди попросту сочли брак неприемлемым для Христа.

Эти соображения позволили мне выйти за рамки традиционных церковных представлений и создать образ женатого Иисуса.

Конечно, я не знаю, был Иисус женат или нет. Есть весомые аргументы, поддерживающие мнение, что он никогда не вступал в брак. До тех пор, пока где-нибудь не обнаружат сосуд с подлинным древним манускриптом, который подтвердит существование жены Иисуса, мы просто-напросто вынуждены оставаться в неведении. И даже в случае появления подобного манускрипта вопрос, скорее всего, так и останется открытым.

И все же с того самого момента, когда я почувствовала желание написать эту историю, я понимала, как важно представить Иисуса женатым. Ведь это, в свою очередь, подводит нас к любопытному вопросу: какой бы была сейчас западная цивилизация, если бы в истории Христа нашлось место для его жены? Разумеется, мы можем лишь строить догадки, однако кажется вполне разумным предположить, что в таком случае религиозное и культурное наследие христианства и западной цивилизации в целом оказались бы несколько иными. Возможно, тогда мужчины и женщины обладали бы равными правами, а отношения между сексуальностью и святостью отличались бы куда меньшей напряженностью. Возможно, не существовало бы никакого целибата. Мне интересно представлять, как все изменилось бы (если бы, конечно, вообще изменилось), будь Иисус женат, – как порожденное моим воображением могло бы повлиять на реальное.

Я с глубочайшим почтением признаю то влияние, которое Иисус Христос оказывает на миллионы людей. Его значение в истории западной цивилизации исключительно и затрагивает не только христиан. Держа все это в голове, я сочла полезным сказать несколько слов о том, как я работала над характером моего персонажа.

Мне с самого начала было ясно, что в романе я сосредоточусь на Иисусе-человеке. История будет о нем, а не о Боге-Сыне, которым ему суждено было стать. Ранние христиане спорили о том, был ли Иисус человеком или воплощением Бога, пока в четвертом веке нашей эры этот вопрос не был разрешен на Никейском соборе. Конец спорам был положен на Халкидонском соборе 451 года, на котором сформулировали догмат, утверждающий, что Иисус был в равной мере и человеком, и Богом. Однако чем шире становилось почитание Христа, тем меньше человечности оставалось в его образе. Тем не менее именно его человеческие качества привлекли меня.

Нет никаких свидетельств о жизни Иисусе с двенадцати до тридцати лет. Время действия романа частично совпадает с этим «темным» периодом, за двумя примечательными исключениями: эпизодом крещения и смертью. Поэтому, когда я придумывала, что говорил и делал Иисус все это время, мне пришлось воспользоваться единственными доступными мне инструментами: воображением и конструированием на основании известных мне фактов.

Я рисую портрет Иисуса так, как сама понимаю его личность, основываясь на изучении реалий Палестины первого века и исторической личности Христа, на библейских рассказах о его жизни и учении и других комментариях. Я удивилась, обнаружив, насколько разнообразны взгляды людей на личность Иисуса и до какой степени биографы – даже историки, изучающие земную жизнь Иисуса, – склонны подгонять образ Христа под свои представления или нужды. Для одних он политический активист. Для других – чудотворец. В нем видят раввина, предтечу социальных преобразований, религиозного реформатора, учителя мудрости, революционера, проповедующего ненасильственное сопротивление, философа, феминиста, апокалиптического проповедника и много кого еще.

Как я решила описать характер Иисуса? Я представила его иудеем двадцати с небольшим лет, живущим в полном согласии с иудейскими традициями на территории, оккупированной Римом; мужем, работающим, чтобы поддержать семью, в чьем сердце крепнет желание оставить родных ради служения людям. Я изобразила его мамзером, то есть отщепенцем, человеком, в той или иной степени отвергнутым обществом, в данном случае – из-за сомнений в законности рождения. О понятии мамзер и его влиянии на развитие личности Иисуса я узнала от профессора, писателя и ученого Брюса Чилтона. Воображение рисовало мне Иисуса набирающим известность предтечей социальных преобразований и раввином, чьим основным посланием были любовь и сострадание, а также пророчество наступления царства Божьего, которое он первоначально рассматривал как наступление конца света, предшествующее торжеству Господа на земле, а потом – как некое состояние ума и сердца человека. Я видела в нем политического диссидента, который исповедует ненасильственный протест и берет на себя роль мессии, предсказанного еврейского освободителя. Главным в характере Иисуса, каким я его нарисовала, стало сочувствие к отверженным, нищим и убогим, а также необычная близость к Господу.

Важно отметить, что характер Христа, раскрывающийся на страницах этой книги, лишь в некоторой степени отражает сложность и полноту его личности, какой она представляется мне.

Я выдумала эту историю, однако старалась ничем не погрешить против истины, для чего тщательно изучила культурный, политический и религиозный фон, на котором разворачивались события. Однако в некоторых случаях я отклоняюсь от общепринятой традиции и источников ради сюжета. Вот наиболее примечательные примеры.

Ирод Антипа перенес столицу Галилеи из Сепфориса в Тивериаду где-то между 18–20 гг. н. э. В хронологии романа это событие отнесено к 23 году нашей эры. Сепфорис, богатый город с населением около 30 000 человек, находился всего в шести километрах от Назарета, что заставило многих ученых предположить знакомство Иисуса со сложным, многоязычным эллинистическим миром. Ученые также допускают, что в юности Иисус, который, как и его отец Иосиф, был каменщиком, мог работать в Сепфорисе, когда Ирод Антипа перестраивал город. Однако не думаю, что он мог оказаться одним из строителей римского амфитеатра, как показано в романе. Некоторые археологи придерживаются мнения, что амфитеатр был сооружен ближе к концу I века, спустя десятилетия после смерти Иисуса. Прообразом мозаики с портретом Аны во дворце Антипы послужила настоящая мозаика, найденная при раскопках одного особняка в Сепфорисе. Изысканный женский портрет, датируемый третьим веком, получил известность как Мона Лиза Галилейская.

Фазелис, первая жена Ирода Антипы, действительно была набатейской царевной, которая тайно бежала к своему отцу в Набатею, узнав о планах Антипы взять в жены Иродиаду. Точный год бегства Фазелис до сих пор остается под вопросом, но я почти уверена, что это случилось несколькими годами позже, чем описано в романе.

Согласно Писанию, у Иисуса было четверо братьев, чьи имена нам известны, и множество безымянных сестер. В книге хватило места только для двух братьев и одной сестры. Возможно, я была несколько несправедлива к Иакову, рисуя его образ в романе, хотя в новозаветных текстах действительно проскальзывают намеки на некое разногласие между братьями во время служения Иисуса. Позже, после смерти брата, Иаков стал его последователем и главой Иерусалимской церкви.

В евангельских текстах Христос, приняв крещение в реке Иордан от Иоанна Крестителя, сразу же уходит в пустыню, после чего начинает свое служение. Однако я подумала: почему бы ему не побыть несколько месяцев с Иоанном в качестве его ученика? Нигде в Писании об этом не говорится, однако некоторые ученые считают, что Иисус, скорее всего, был одним из последователей Иоанна и находился под его сильным влиянием.

Согласно евангельскому повествованию, омыла и помазала ноги Иисуса благовонием, вызвав нападки Иуды, Мария из Вифании. Я взяла на себя смелость поручить это подруге Аны, Тавифе.

В романе Ана бросается к Иисусу на улице, когда он падает под тяжестью креста.

Это расходится с давней апокрифической традицией, по которой женщиной, утершей лицо Иисусу, была Вероника.

В Евангелиях говорится, что Иисус прибыл в Вифанию и Иерусалим за неделю до смерти. Однако события в романе развивались так, что мне пришлось передвинуть дату на несколько недель.

Я пыталась придерживаться библейского рассказа о суде над Иисусом, его распятии и погребении, хотя не все события, описанные в Евангелиях, можно было включить в роман. Присутствие или отсутствие тех или иных эпизодов всецело зависело от того, могла ли их засвидетельствовать Ана, от чьего лица ведется повествование. В романе Ана вместе с другими женщинами сопровождает Иисуса к месту казни, присутствует на Лобном месте во время распятия и затем готовит тело мужа к погребению. Описания смерти Иисуса в Евангелиях несколько различаются между собой, однако во всех упоминается группа женщин, наблюдавших за казнью. Среди них называют мать Иисуса и Марию Магдалину.

Саломея, сестра Иисуса, и Мария из Вифании не упоминаются, но я заменила ими двух других женщин, о которых сообщается в текстах Писания. Сцена в романе, изображающая путь Иисуса на Голгофу в окружении женщины, придумана мной.