Текст книги "Книга тайных желаний"

Автор книги: Сью Монк Кид (Кидд)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

V

Мы готовили Иисуса к погребению при свете двух масляных ламп. Стоя на коленях на полу пещеры рядом с его телом, я чувствовала странное оцепенение. Неужели это мой муж?

Других женщин в пещере я видела словно бы из укрытия на краешке неба. Мария, мать Иисуса, мыла ему ноги, а остальные оплакивали его. Лица у всех были перепачканы и залиты слезами, голоса отскакивали эхом от стен и разносились по пещере. Кувшин и полотенце ждали, когда я возьму их, присоединюсь к другим женщинам. «Возьми полотенце. Давай же, возьми его». Но я не могла. Я понимала, что если дотронусь до него, если прикоснусь к Иисусу, то вывалюсь из своего укрытия в небе. Смерть мужа станет реальностью. Горе поглотит меня.

Мой взгляд блуждал по грудам костей в глубине пещеры: аккуратные горки черепов, ребер, длинные кости, короткие кости, пальцы рук, ног, бесчисленные мертвецы, причащенные смертью. Вероятно, ни у кого из упокоившихся тут не было средств на оссуарий для своих костей. Так хоронили нищих.

Нам повезло, что у него будет хоть такая гробница. По римскому обычаю, распятого оставляли висеть на кресте в течение нескольких недель, а затем бросали тело в яму, где и заканчивалось разложение. Иисусу была уготована та же мерзостная участь, если бы не щедрость незнакомца.

Он был не старше Иисуса и носил дорогую одежду и шапку, выкрашенную в изысканный синий цвет. Он подошел к нам через несколько мгновений после того, как солдат вонзил копье в бок Иисуса, чтобы удостовериться в его смерти. В приступе тошноты я отшатнулась, в ужасе отворачиваясь от отвратительной сцены, и едва избежала столкновения с каким-то мужчиной. Глаза у него покраснели, веки опухли от слез.

– Здесь неподалеку есть гробница. Если мне удастся убедить центуриона выдать тело Иисуса, мои слуги отвезут его туда.

– Кто вы, господин? – посмотрела я на него.

– Один из последователей Иисуса. Меня зовут Иосиф. Я родом из Аримафеи. Вы, женщины, должно быть, его семья.

– Я его мать, – выступила вперед Мария.

– А я его жена, – сказала я. – Мы благодарны вам за доброту.

Он слегка поклонился и зашагал прочь, вытаскивая из-за пояса кошель с деньгами. Динарий скользнул в ладонь центуриона. Я смотрела, как за ним последовал второй, третий, четвертый. На ладони выросла серебряная колонна.

Иосиф возвратился и протянул нам еще динарий:

– Идите в город и купите все необходимое, чтобы подготовить тело. Но нужно торопиться. Центурион хочет поскорее покончить с этим делом. – Он посмотрел наверх, где сгущались сумерки. – Нужно похоронить Иисуса до заката. Скоро наступит суббота.

Саломея забрала монету, схватила за руку Марию Вифанскую и потащила ее вниз по склону.

– Мы подождем вас здесь. Не мешкайте! – крикнул Иосиф им вслед.

Огонь лампы метался по стенам пещеры. Пятна света легли на кожу Иисуса. Его кожу. Его. Я протянула руку и позволила пальцам дотронуться до внутренней стороны его локтя. Потом смочила полотенце и стерла грязь и кровь с его рук, ладоней, груди и лица, ушей и складок на шее, и каждое движение ранило меня, погружало в бесконечную боль.

Мы натерли его кожу оливковым маслом, а потом помазали миррой. Это было единственное благовоние, которое Саломея смогла раздобыть в городе в столь поздний час, и Мария встревожилась.

– Когда кончится суббота, – сказала она, – мы вернемся к гробнице и как следует умастим тело гвоздикой, алоэ и мятой.

Саломея провела щербатым деревянным гребнем по волосам Иисуса. Пока я наблюдала за его кончиной, ни одна слеза не скатилась у меня по щекам, но теперь я молча плакала, следя за движениями гребня.

Мария Магдалина взялась за края савана и медленно опустила его, но в последний миг, прежде чем лицо мужа скрылось от меня, я наклонилась и поцеловала его в обе щеки.

– Встретимся в долине, называемой бессмертие, – тихо сказала я.

VI

Тем вечером Марфа превратила субботнюю трапезу в тризну, но есть никому не хотелось. Мы сидели на влажных плитках двора, сбившись в кучку под навесом. Над нами сгущалась тьма, моросил дождь, было очень тихо. Никто не говорил об Иисусе с тех пор, как мы покинули гробницу. Мы протиснулись наружу через узкий вход в пещеру, где нас поджидал Лави, и заложили вход камнем. Наши голоса остались внутри. Потом мы медленно пошли в Вифанию, потрясенные, усталые, онемевшие от ужаса. Я по-прежнему была босиком. Сандалии нес Лави.

Я сидела и смотрела на своих близких: Мария и Саломея; Лазарь, Мария и Марфа; Мария Магдалина, Тавифа и Лави. Они смотрели на меня. Их лица были сосредоточенны и пусты.

Иисус мертв.

Я думала о Йолте. И Диодоре. И Скепсиде. Усилием воли я перенеслась к ним, представила их под тамариском рядом с каменной хижиной. Я попыталась разглядеть яркие белые утесы на вершине холма и Марейское озеро, сияющее у подножия, словно небо, упавшее на землю. Мне удалось удержать эти видения на несколько мгновений, но потом их место заняли ужасные воспоминания. Мое сердце было разбито. Как я сложу теперь его осколки? Смогу ли? Этого я не знала.

Когда опустилась ночь, Марфа зажгла три лампы и поставила их перед нами. Лица вдруг засияли, щеки и подбородки порозовели. Дождь наконец прекратился. Вдалеке послышался заунывный крик совы. От этого звука у меня перехватило дыхание, и я поняла, что должна рассказать историю, прокричать ее во тьму.

Я первая нарушила молчание. И рассказала о письме Иуды, которым он вызывал меня домой.

– Он написал мне, что Иисусу угрожает опасность, но теперь я знаю, что большая часть этой опасности исходила от самого Иуды. – Я колебалась, чувствуя смесь отвращения и стыда. – Это мой брат привел храмовую стражу схватить Иисуса.

– Откуда ты знаешь? – воскликнул Лазарь.

– Я встретила его сегодня утром в Гефсиманском саду. Он признался мне.

– Да поразит его Господь! – яростно бросила Марфа.

Никто ей не возразил. Даже я.

Я наблюдала за вытянувшимися, испуганными лицами своих друзей. Они пытались понять. Мария Магдалина покачала головой, и янтарный свет заиграл у нее на волосах. Она подняла ко мне лицо, и я задалась вопросом, известно ли ей, почему я не ходила с мужем по Галилее, как она. Известны ли его последователям обстоятельства моего изгнания? Знают ли они обо мне?

– Иуда не мог предать Иисуса, – сказала Магдалина. – Он любил его. Я была с учениками несколько месяцев. Иуда был предан Иисусу.

Я начала закипать. Да, я не была с Иисусом во время его служения, но я знала своего брата.

– Мне хорошо известно, что Иуда любил Иисуса; он любил его как брата. Но еще больше он ненавидел Рим, – резко ответила я.

Магдалина помрачнела, и мое раздражение улетучилось. Даже тогда я понимала, что грубость моего тона вызвана завистью к ее свободе, которая позволила ей идти за Иисусом, в то время как я была пленницей в доме Харана.

– Не следовало мне набрасываться на тебя, – сказала я ей.

Она улыбнулась, отчего вокруг глаз разбежались морщинки, которые не портят, а лишь украшают женское лицо.

Все замолчали. Свекровь обняла меня за плечи, ее пальцы легли на кровавое пятно на плаще Иисуса. Она сильно постарела за два года моего отсутствия. В волосах прибавилось серебра, округлые прежде щеки обвисли, веки набрякли. Она превращалась в старуху.

Мария погладила меня по руке, желая успокоить, но движение ее пальцев пробудило запахи, скрытые внутри ткани плаща: пот, дым костра, вино, нард. Запахи, такие неожиданные и живые, отозвались горечью, и я осознала, что говорю об Иуде, потому что не смогу вынести разговоров об Иисусе. Я боялась их. Боялась той боли, которой они населяли даже самые обычные вещи. Но столько всего нужно было сказать, понять. Я поерзала и села прямо.

– Я шла во дворец, когда случайно встретила Иисуса с крестом на спине. Мне ничего не известно о суде, об этих ужасных шипах у него на голове. – Я посмотрела на женщин, которые вместе со мной взошли сегодня на Голгофу. – Кто-нибудь из вас был там, когда Иисуса привели к Пилату?

Мария Магдалина подалась ко мне:

– Мы все там были. Когда я пришла, перед дворцом уже собралась большая толпа. Иисус стоял на том крыльце, где римский прокуратор выносит свои приговоры. Пилат допрашивал его, но с моего места слов было не слышно.

– Мы тоже его не слышали, – сказала Саломея. – Иисус почти все время молчал, отказываясь отвечать на вопросы Пилата. Это явно разгневало прокуратора. В конце концов он приказал, чтобы Иисуса отвели к Ироду Антипе.

При упоминании имени Антипы сердце сжалось от страха, а потом запылало гневом. Это он разлучил нас с Иисусом на целых два года.

– Зачем Пилат отослал Иисуса к Антипе? – спросила я.

– Я слышала, – заговорила Мария Магдалина, – как некоторые в толпе шептались, что Пилат предпочел поручить Антипе вынесение приговора на случай народного возмущения. Люди могли взбунтоваться. Пролилась бы кровь. Но она была бы на совести Антипы, а прокуратора не в чем было бы обвинять. Иначе его отозвали бы в Рим. Лучше умыть руки, поручив дело тетрарху. Мы ждали на улице, и через некоторое время Иисус вышел с терновым венцом на голове и пурпурным плащом на плечах.

– Это было ужасно, Ана, – вздохнула Саломея. – Антипа так нарядил Иисуса, чтобы посмеяться над ним: вот, мол, ваш царь иудейский. Солдаты Пилата кланялись ему и смеялись. Я видела, как Иисуса подвергли бичеванию. Он едва стоял на ногах, но голову держал высоко поднятой и не вздрагивал от насмешек. – Казалось, она вот-вот заплачет.

– Кто же приговорил его к смерти – Антипа или Пилат? – спросил Лазарь, сцепляя и расцепляя пальцы.

– Пилат, – ответила Мария Магдалина. – Он крикнул толпе, что, согласно обычаю, на Пасху принято отпускать одного приговоренного. Ох, как же я надеялась! Я решила – он хочет освободить Иисуса. Вместо этого прокуратор спросил толпу, кого они пожелают отпустить: Иисуса или другого осужденного. Мы, женщины, пришли ко дворцу порознь, но к этому времени уже нашли друг друга в толпе и начали выкрикивать имя Иисуса. Однако там было много сторонников человека по имени Варавва – зелота, которого держали в Антониевой башне как мятежника. Они принялись повторять его имя и заглушили наши голоса.

Меня потрясло, что Иисус все-таки мог спастись, но не спасся. Если бы я была там… Если бы встала пораньше, если бы не медлила в Гефсиманском саду, я была бы на площади, наполнив воздух именем Иисуса.

– Все произошло так быстро, – повернулась ко мне Мария. – Пилат указал пальцем на Иисуса и сказал: «Распните его».

Я закрыла глаза, чтобы не видеть картину, которая мучила меня больше всего, но ей были нипочем стены, веки, любые барьеры: мой возлюбленный, пригвожденный к кресту, пытается распрямиться, чтобы сделать глоток воздуха.

Так и выглядит скорбь?

В памяти мелькнуло одно глупое воспоминание.

– Мария, ты помнишь, как Юдифь обменяла Далилу на рулон ткани?

– Конечно, – отозвалась Мария. – На тебе лица не было.

Я обвела остальных взглядом, желая, чтобы они поняли.

– Мне поручали смотреть за животными. Далила была не просто козой, она была моей любимицей.

– Теперь она моя любимица, – сказала Мария.

На краткий миг я испытала радость: Далила все еще жива, ее холят и лелеют.

– Юдифь ненавидела эту козу, – добавила я.

– Думаю, она ненавидела силу твоей любви, – заметила Саломея.

– Надо признать, Юдифь любила меня не больше, чем Далилу, но чтобы без спросу потащить козу в Сепфорис и продать – такого я не ожидала. Юдифь утверждала, что выменяла на нее кусок тонкого полотна, какого ей никогда не соткать. К тому же Иаков только что купил молодую козу, поэтому Далила больше была нам не нужна.

На лицах слушателей было недоумение: к чему этот рассказ. Но они лишь молчали, сочувственно кивая. «Всяк переживает горе по-своему, – читалось в их взглядах. – Ее мужа только что распяли, так пусть говорит что хочет».

– В тот же день Иисус вернулся домой из Капернаума, где работал всю неделю. Я обезумела от горя. Хотя было уже далеко за полдень, муж, пусть и был голоден, повернул обратно и пошел в Сепфорис, чтобы выкупить Далилу на деньги, заработанные за целую неделю.

– Он вошел в ворота, неся на плечах Далилу. – У Марии сверкнули глаза.

– Да, именно! – воскликнула я. – Он вернул ее.

Я по-прежнему видела усмешку мужа, когда он шагал ко мне по двору с дико блеявшей Далилой. Картина не померкла. Как и другая, где он висел на кресте. Я закинула голову и набрала полную грудь воздуха. Надо мной лежала рваная пелена облаков. Луна где-то спряталась. Сова улетела.

– Тогда уж расскажи им и остальное, – сказала Мария.

Я не собиралась, но была рада послушаться ее.

– На следующей неделе Юдифь покрасила свою новую тонкую ткань и повесила ее сушиться во дворе. Я часто разрешала Далиле выбираться из тесного загона для скота и свободно бродить по двору, когда ворота на улицу были закрыты. Мне и в голову не приходило, что она съест ткань Юдифи. Однако же Далила сожрала ее. Даже ниточки не оставила.

Мария засмеялась, и остальные присоединились к ней. В их смехе чувствовалось огромное облегчение, словно прибавилось воздуха. Ведь можно горевать, смеясь?

Марфа разлила остаток вина по чашами. Мы были измучены, опустошены, мечтали забыться сном, но продолжали сидеть, не желая расставаться, находя убежище в нашем единении.

Время близилось к полуночной страже, когда у ворот раздался голос:

– Это Иоанн, ученик Иисуса.

– Иоанн! – воскликнула Мария Магдалина, провожая Лазаря к воротам.

– Какое дело привело его в такой час ночи в субботу? – недоумевала Марфа.

Иоанн вышел к свету и огляделся по сторонам. Его глаза задержались на мне, и я вспомнила, что видела его раньше. Он был одним из четырех рыбаков, которые много лет назад вместе с Иисусом пришли к нам в дом из Капернаума и разговаривали во дворе до поздней ночи. Молодой, долговязый и тогда безбородый, теперь он стал широкоплечим мужчиной с задумчивыми, глубоко посаженными глазами и бородкой, курчавящейся под подбородком.

Я всмотрелась в его лицо и поняла, что видела его сегодня на Голгофе. Это он подошел к кресту, на котором висел Иисус, и его, как и меня, отогнали солдаты. Я одарила Иоанна печальной улыбкой. Он был учеником, который остался с мессией.

Он устроился на полу, а Марфа, пробормотав что-то о пустых винных мехах, поставила перед гостем чашу с водой.

– Что привело тебя к нам? – спросила Мария Вифанская.

Взгляд Иоанна скользнул по мне, и лицо его стало серьезным. Сидя между Марией и Тавифой, я сжала их руки.

– Иуда мертв, – сказал Иоанн. – Он повесился на дереве.

VII

Стоит ли признаться? Часть меня желала смерти брату. Когда Иуда передал Иисуса храмовой страже, он перешел границу, разрушил нечто священное в моей душе. Я послала ему взгляд, полный жалости, когда он совсем один стоял на Голгофе, но после я чувствовала только ненависть.

Все притихли. Мария, Саломея и остальные ждали, что я отвечу на известие о смерти Иуды, и в этой тишине мне пришло в голову, что Иисус попытался бы полюбить даже Иуду. Убийцу, потерявшего себя. Однажды, когда я жаловалась на придирки Юдифи и говорила, что терпеть ее не могу, Иисус ответил: «Я знаю, Ана. С ней трудно. Ты не обязана любить ее. Попробуй лишь действовать с любовью».

Но он был Иисусом, а я – Аной. Сейчас я не могла простить Иуду. Возможно, со временем я приду к этому, но пока ненависть спасала меня, оставляя меньше места боли.

Молчание затянулось. Никто не находил подходящих слов. В конце концов Мария Вифанская пробормотала:

– Ох, Ана. Этот день приносит только горе. Сначала твой муж, теперь брат.

Я вспыхнула: как ей в голову взбрело поставить Иисуса и Иуду рядом, словно потеря равнозначна?! Но я знала, что она не хотела дурного. Поднявшись, я улыбнулась всем.

– Ваше участие было моим единственным утешением сегодня, однако сейчас я устала и пойду спать. – Я наклонилась и поцеловала Марию и Саломею. Тавифа последовала за мной.

Я свернулась калачиком на тюфяке в комнате Тавифы, но не смогла уснуть. Услышав, как я ворочаюсь, моя подруга начала наигрывать на лире, надеясь погрузить меня в дремоту. Звуки музыки в темноте разбудили во мне печаль. Я горевала по моему возлюбленному, но и по брату тоже. Не по предателю Иуде, а по мальчишке, который тосковал по родителям, был отвергнут нашим отцом, брал меня с собой гулять по Галилейским холмам и всегда принимал мою сторону. Я оплакивала Иуду, который отдал мой браслет раненому работнику, сжег финиковую рощу Нафанаила, восставал против Рима. Это был тот Иуда, которого я любила. По нему я и рыдала, уткнувшись лицом в сгиб локтя.

VIII

Когда на следующее утро я проснулась, небо побелело от яркого солнца. Постель Тавифы была пуста, запах свежеиспеченного хлеба проникал во все уголки дома. Я села, удивившись тому, что уже так поздно. На одно блаженное мгновение я позабыла о вчерашней катастрофе, но тут же память вернула все на свои места, и горе сдавило мне ребра, так что трудно стало дышать. Вот бы тетя была со мной! Со двора доносились тихие настойчивые голоса женщин, но мне нужна была Йолта.

Я стояла в дверях, пытаясь представить, что она сказала бы, будь она здесь. Прошло несколько минут, прежде чем я позволила себе вспомнить ту ночь в Александрии, когда Лави принес весть о казни Иоанна Крестителя и меня охватил страх потерять Иисуса. «Все будет хорошо, – сказала Йолта, и когда меня передернуло от обыденности, пустоты этих слов, добавила: – Когда я говорю, что все будет хорошо, я не утверждаю, что тебя ждет безоблачное будущее. Есть в тебе нечто несокрушимое… Когда придет время, ты найдешь к ней путь. И тогда поймешь, о чем я говорю».

Я набросила плащ Иисуса и вышла наружу. От ходьбы босиком по камням Голгофы у меня ныли ноги.

Лави присел на корточки возле печи, складывая дорожную сумку. Я смотрела, как он запихивает внутрь хлеб, соленую рыбу и бурдюки с водой. После недавних потрясений у меня совсем вылетело из головы, что он уезжает. Корабль, на котором мы прибыли, отплывал обратно в Александрию через три дня. Чтобы успеть на него, Лави завтра рано утром надо отправляться в Иоппию. Я окаменела.

Мария, Саломея, Марфа, Мария Вифанская, Тавифа и Мария из Магдалы собрались в тени у стены, выходящей на долину. Хотя до конца субботы еще был целый день, Тавифа что-то чинила, а Марфа месила тесто. Тавифу вряд ли волновало, что она нарушает Шаббат, но набожная Марфа всегда была щепетильна в таких вопросах. Я опустилась на согретую солнцем землю рядом со свекровью.

– Да, я знаю. Это грех, но выпечка хлебов приносит мне утешение, – опередила меня Марфа.

Мне хотелось сказать ей, что, будь у меня чернила и папирус, я бы с радостью согрешила вместе с ней. Вместо этого я лишь сочувственно улыбнулась ей.

Взглянув на Тавифу, я увидела, что она чинит мою сандалию.

– Мы вернемся к гробнице завтра на рассвете, чтобы закончить помазание Иисуса. Мария и Марфа снабдили нас алоэ, гвоздикой, мятой и ладаном, – сказала Мария.

Слова прощания я сказала Иисусу накануне, когда целовала его в гробнице. Меня пугала необходимость еще раз испытать те же мучения, но я кивнула.

– Надеюсь, кто-нибудь из вас запомнил дорогу к гробнице, – добавила свекровь. – Горе ослепило меня, а там было много пещер.

– Я смогу ее найти, – ответила Саломея. – Я следила за каждым поворотом.

– Ана, – Мария повернулась ко мне, – я решила, что нам втроем нужно провести неделю траура здесь, в Вифании, прежде чем мы отправимся в Назарет. Я разыщу Иакова и Юдифь в Иерусалиме, чтобы узнать их намерения, но я почти уверена в их согласии. Что скажешь?

Назарет. Воображение нарисовало двор с глинобитными постройками и единственным оливковым деревом, крошечную комнату, где я жила с Иисусом и родила Сусанну, где прятала свою чашу для заклинаний. Я представила себе маленькую кладовую, где спала Йолта. Ткацкий станок, на котором я ткала скудное полотно, печь, в которой пекла вечно подгоравший хлеб.

Воздух стал очень тихим. Я почувствовала на себе пристальный взгляд Марии, взгляды всех остальных, но не поднимала головы. Что за жизнь ждет меня в Назарете без Иисуса? Теперь Иаков станет старшим, главой семьи; возможно, он сочтет необходимым найти мне нового мужа, как поступил с овдовевшей Саломеей. И ведь есть еще Антипа. В своем письме Иуда сообщал, что опасность для меня в Галилее уменьшилась, но не миновала полностью.

Меня охватила безысходность. Я поднялась и отошла прочь. Во мне волной поднималось осознание, которое в конце концов хлынуло наружу, обнажив истину, которую я знала, не подозревая об этом: Назарет никогда не был мне домом. Моим домом был Иисус.

Теперь, когда его нет, мой дом остался на склоне холма в Египте. Это Йолта и Диодора. Терапевты. Где еще я смогу отдаться чтению и письму? Где смогу присматривать и за библиотекой, и за животными? Где еще я смогу следовать велению сердца?

Я вдохнула, словно вернулась домой после долгого пути.

На другом конце двора Лави завязывал сумку кожаным ремешком. А что, если я разочарую Марию, причиню ей боль, потеряю навсегда? Мне стало страшно.

– Ана, что случилось? – окликнула она меня.

Я села рядом со свекровью.

– Ты не собираешься возвращаться в Назарет? – спросила она.

Я покачала головой:

– Я вернусь в Египет и буду жить там с тетей. Там есть сообщество духовных искателей и философов. Мое место среди них, – сказала я мягко, но решительно и стала ждать ответа.

– Иди с миром, Ана, ибо ты рождена для этого.

Эти слова были величайшим подарком мне.

– Расскажи нам о том месте, где ты будешь жить, – попросила Саломея.

Я с трудом сумела собраться, взбудораженная неожиданно скорым отъездом. К тому же мне не терпелось предупредить Лави и начать собирать провизию, но я терпеливо посвятила всех в историю терапевтов – общины, которая танцевала и пела всю ночь каждый сорок девятый день. Я описала разбросанные по склону холма каменные хижины, озеро у подножия, утесы на вершине и море, расстилающееся за ними. Я рассказала о монастерионе, где написала один из своих папирусов, и о том, как превратила другие в кодексы, чтобы сохранить навечно; поведала о библиотеке, которую пыталась привести в порядок, и о гимне в честь Софии. Моя речь текла и текла, и я поняла, как стосковалась по дому.

– Возьми меня с собой, – услышала я голос Тавифы.

Мы все повернулись к ней. Сначала мне показалось, что подруга шутит, но ее глаза смотрели на меня с предельной серьезностью. Я не знала, что ответить.

– Тавифа! – воскликнула Марфа. – Ты была нам как дочь все эти годы, а теперь из прихоти хочешь бросить нас ради чужого тебе места?

– Мне трудно это объяснить, – ответила Тавифа, – но я знаю, что мне предназначено быть там. – Она начала запинаться, слова выходили уже не такими четкими и правильными, словно ею управляла некая посторонняя сила.

– Но ты не можешь просто уйти, – возразила Марфа.

– Почему?

Вопрос застал Марфу врасплох.

Я посмотрела на Тавифу:

– Если ты всерьез намерена туда отправиться, то знай: жизнь в общине состоит не только из пения и танцев. Есть еще работа, пост, занятия и молитва. – Я не упомянула Харана и солдат из еврейского ополчения, которые пытались меня схватить. – А еще должно быть желание найти Господа, – продолжила я. – Иначе тебе не позволят остаться. Я не могу не предупредить тебя об этом.

– Я не прочь обрести Господа. – Тавифа успокоилась и говорила отчетливо. – Разве нельзя найти его в музыке?

Мне стало ясно: судя по последним словам Тавифы, Скепсида примет ее с распростертыми объятиями, признав в моей подруге свою. А если нет, то примет ее хотя бы ради меня.

– Не вижу причин, почему бы тебе не поехать с нами.

– А деньги? – поинтересовалась Марфа. Практичная Марфа.

Глаза у Тавифы расширились.

– Все мои деньги ушли на флакон нарда.

Я быстро прикинула в уме.

– Прости, Тавифа, но у меня хватит только на двоих. – Почему я не подумала об этом, прежде чем вселять в нее надежду!

Марфа торжествующее хмыкнула.

– Хорошо, что у меня есть деньги. – Она улыбнулась мне. – Нет причин удерживать Тавифу, если ей хочется пойти с тобой.

Моя отремонтированная сандалия лежала на коленях у Тавифы, готовая к долгой дороге в Иоппию. Подруга протянула ее мне, потом встала и обняла Марфу.

– Если бы у меня остался нард, я омыла бы им твои ноги, – сказала Тавифа.

На следующее утро Лави, Тавифа и я выскользнули из дома еще до рассвета. Остальные спали. У ворот я оглянулась, думая о Марии. «Давай не будем прощаться, – сказала она мне накануне вечером. – Мы обязательно увидимся снова». В ее словах не было притворства, одна искренняя надежда, и на секунду мне почудилось, что она исполнится. Но больше мы уже не встречались.

Луна почти совсем покинула небесный свод, оставив после себя лишь бледный призрачный завиток света. Пока мы шли по тропинке, ведущей в Енномскую долину, Тавифа начала напевать, не в силах скрыть радость. Она привязала свою лиру за спину, и выглядывающие изогнутые ручки напоминали пару крыльев. Я тоже была счастлива вернуться домой, но вместе с тем и печалилась. У меня за спиной лежала земля моего мужа и нашей дочери. Их кости навсегда останутся в ней. Каждый шаг, отдалявший меня от них, отдавался болью в сердце.

Идя вдоль восточной стены Иерусалима, я умоляла тьму повременить, пока мы не минуем холм, где умер Иисус. Но как только мы приблизились к скорбному месту, в небе вспыхнул свет, ослепительный и пугающе яркий. Я бросила последний взгляд на Голгофу. Потом посмотрела на далекие холмы, где был похоронен Иисус. Скоро туда придут женщины, чтобы умастить его тело ароматными маслами.