Текст книги "Книга тайных желаний"

Автор книги: Сью Монк Кид (Кидд)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

VII

Йолта раздвинула полукруглый полог над моей постелью, но я зажмурила глаза и сделала вид, что сплю. Было уже за полночь.

– Ана, я знаю, что ты притворяешься. Нам надо поговорить. – В руке у нее была зажженная свеча. Тусклый свет фитиля выхватывал из тьмы костлявые скулы, дрожал, коснувшись подбородка. Йолта поставила подсвечник на пол, и в нос мне ударила удушливая сладость пчелиного воска.

После новости, которую Лави принес неделю назад, я не находила сил говорить о чудовищной смерти Иоанна или о том, в какой ужас меня повергает мысль, что такая же судьба может постигнуть моего мужа. Я не могла есть и почти не спала, а во сне мне являлись мертвые мессии и образы порванных нитей. Иисус на горе, сеющий семена своего учения, – думать об этом было приятно, и я гордилась мужем. Наконец-то он начал выполнять предназначение, которое чувствовал в себе все эти годы. И все же меня сковывал ужас, который я не могла заглушить.

Первое время Йолта не беспокоила меня, решив, что мне надо побыть в одиночестве, но теперь она была здесь. Ее голова лежала на моей подушке.

– Бежать от страха – значит укреплять его, – сказала она.

Я ничего не ответила.

– Дитя, все будет хорошо.

Тут я не выдержала:

– Будет ли? Ты не можешь сказать наверняка. Откуда тебе знать?

– Ох, Ана, Ана. Когда я говорю, что все будет хорошо, я не утверждаю, что тебя ждет безоблачное будущее. Пусть жизнь решает сама. Я только говорю, что все будет хорошо у тебя. Хорошо вопреки всему.

– Если Антипа убьет моего мужа вслед за Иоанном, не представляю, как у меня все может быть хорошо.

– Если Антипа убьет его, ты будешь опустошена и безутешна, но есть в тебе нечто несокрушимое: твердость, частица самой Софии. Когда придет время, ты найдешь к ней путь. И тогда поймешь, о чем я говорю.

Я положила голову на ее руку, жилистую и крепкую, как сама Йолта. Смысл ее слов ускользал от меня, и я провалилась в сон без сновидений, похожий на черный бездонный колодец. Когда я проснулась, тетка по-прежнему была со мной.

– Нам надо поговорить о том, как ты собираешься возвращаться в Галилею, – сказала Йолта за завтраком на следующее утро.

Она обмакнула кусок хлеба в мед и положила его в рот. Немножко меда попало ей на подбородок, и я почувствовала, что ко мне возвращается аппетит. Я отломила кусок пшеничного хлеба.

– Ты боишься за Иисуса. Я же боюсь за тебя, – снова заговорила Йолта.

На пол у стола легло пятно света. Я смотрела на него, надеясь, что в нем появятся волшебные письмена и укажут мне путь. Возвращаться было опасно – возможно, не менее опасно, чем в дни моего бегства, – но мне было необходимо увидеть Иисуса.

– Если Иисус в беде, – отвечала я, – я хочу встретиться с ним, пока не стало слишком поздно.

Тетя наклонилась вперед и мягко посмотрела на меня:

– Если ты вернешься к нему сейчас, боюсь, Антипа утвердится в своем желании заточить его.

Об этом я не подумала.

– Думаешь, мое присутствие подвергнет Иисуса еще большей опасности?

Она посмотрела на меня, удивленно подняв брови:

– А ты нет?

VIII

Всю неделю я не показывалась в скриптории, но этим утром решила пойти, раз уж мне предстояло пока жить в Александрии. Я скользнула за стол, который, как я не могла не заметить, был прибран: желтая древесина сияла, источая аромат лимонного масла.

– Тебя здесь не хватало, – приветствовал меня Фаддей со своего места в другой стороне хранилища.

Я улыбнулась ему и начала работу: переписала прошение от женщины, которая хотела уменьшить налог на зерно, потому что прошлогодний потоп нанес урон ее полям, – документ весьма унылый. Но я была рада тому, что могу хоть как-то отвлечься от переживаний, и к середине дня бездумное выписывание хвостиков и крючочков, которые потом складывались в слова, захватило меня.

Фаддей бодрствовал. Возможно, мое возвращение слегка оживило его. Было около полудня, когда он заметил, что я посматриваю на него через плечо, и перехватил мой взгляд.

– Ана, могу я спросить, что вы с тетей искали в свитках?

Я молча уставилась на старика, чувствуя, что меня бросает в жар.

– Ты знал?

– Я был рад подремать, и за это я благодарен вам, но время от времени я просыпался.

Что он действительно видел? Я собиралась соврать, сказать ему, что Йолте хотелось скоротать время и она всего лишь помогала мне, но слова застряли на языке. Я больше не желала обманывать.

– Я взяла ключ от шкафа, – призналась я. – Мы изучали свитки в надежде найти записи о дочери Йолты.

Фаддей потер подбородок, и на одно ужасное мгновение я подумала, что он бросится к Харану. Я вскочила с места, усилием воли заставив себя не выдавать волнения.

– Прости нашу хитрость. Я не хотела вмешивать тебя в наши дела, ведь мы могли попасться. Пожалуйста, прости меня…

– Успокойся, Ана. Я не держу зла ни на тебя, ни на твою тетку.

У меня отлегло от сердца.

– Ты не расскажешь Харану?

– О нет. Он мне не друг. Платит немного, а потом жалуется на мою медлительность, хотя работа так нудна, что я дремлю, лишь бы отделаться от нее. Твое присутствие привнесло некоторую… живость. – Он улыбнулся. – Какие записи вы искали?

– Любые, которые указали бы местонахождение ее дочери. Харан передал девочку в приемную семью.

Никого из нынешних слуг, включая Фаддея, в те времена еще не было в доме Харана – это Йолта осторожно разведала сразу по прибытии. Я спросила, слышал ли писец что-нибудь о моей тетке. Он кивнул:

– Говорили, она отравила мужа и Харан отправил ее к терапевтам, чтобы спасти от ареста.

– Это ложь! – возмутилась я.

– Как имя ее дочери? – поинтересовался он.

– Хая. Ей было два года, когда тетка ее видела в последний раз.

Старик прищурил глаза и забарабанил пальцами по виску, словно пытался вызвать какое-то воспоминание.

– Это имя, – пробормотал он скорее сам себе, чем мне, – я точно его где-то встречал.

Я широко распахнула глаза. Стоит ли надеяться, что у него есть ответ? Фаддей распоряжался скрипторием и всем его содержимым в течение девяти лет. Он знал о делах Харана больше других. Мне хотелось подскочить к нему и постучать по голове с другой стороны, но я замерла в ожидании.

Старик принялся ходить кругами по комнате. На втором круге он остановился и кивнул:

– Ага. – Его лицо изменилось. Мне почудилось, что я разглядела следы тревоги. – Идем.

Мы проскользнули в кабинет Харана. Фаддей достал закрытую деревянную шкатулку, которая неприметно примостилась на нижней полке. На крышке была изображена богиня с соколиными крыльями – Нефтида, хранительницы мертвых, как пояснил Фаддей. Он снял ключ с крючка под столом Харана и отомкнул шкатулку. Внутри лежали несколько свитков, десять или двенадцать.

– Здесь Харан хранит документы, которые желает держать в секрете. – Старик перебрал свитки. – В самом начале моей службы хозяин велел снять копии с каждого из этих свитков. Если не ошибаюсь, среди них есть свидетельство о смерти девочки по имени Хая. Имя необычное, так что я его запомнил.

Кровь отлила у меня от лица.

– Она умерла?

Я опустилась в большое кресло Харана и медленно втянула воздух, пока Фаддей разворачивал на столе передо мной папирус.

Царскому писцу метрополии от Харана бен-Филипа Левита, члена Иудейского совета.

Сим удостоверяю, что Хая, дочь моей сестры Йолты, умерла в месяц эпифи тридцать второго года правления императора Октавиана Августа. Будучи ее опекуном и родственником, прошу включить ее имя в списки умерших. Недоимок по уплате податей за ней не имеется, так как на момент смерти ей исполнилось два года.

Я перечитала текст дважды, потом вернула свиток Фаддею. Он быстро его просмотрел и сказал:

– Закон не требует уведомления о смерти ребенка – только взрослых, которые внесены в податные списки. Иногда свидетельство все же составляют, но крайне редко. Помню, я счел это необычным.

Хая мертва. Я попыталась представить, как сообщу об этом Йолте, но не смогла.

Фаддей убрал свиток на место и закрыл крышку.

– Мне жаль, что так вышло, но лучше знать правду.

Чудовищная весть оглушила меня, а ужас от предстоящей мне миссии был столь велик, что я засомневалась, всегда ли истину можно счесть благом. В тот момент я предпочла бы оставаться в неведении, воображая, что Хая жива.

Я нашла Йолту во дворе. Какое-то время я наблюдала, как тетя прогуливается по саду, а потом направилась к ней, стараясь не показывать волнения.

Мы присели у пруда, и я рассказала ей про свидетельство о смерти. Йолта посмотрела в пустое безоблачное небо, уронила голову на грудь и всхлипнула. Я обняла ее за опущенные плечи, и мы долго сидели в молчании, потрясенные, вслушиваясь в звуки сада: щебет птиц, шуршание ящериц, колыхание листьев на ветру.

IX

Несколько дней Йолта просидела уставившись в сад через открытую дверь. Как-то ночью мне захотелось заглянуть к ней, и я обнаружила, что она так и сидит в кресле, вглядываясь в темноту. Я не стала ее беспокоить. Она горевала по-своему.

Я вернулась в постель, и мне приснился сон.

Поднимается сильный ветер. Воздух наполняется свитками. Они парят вокруг меня подобно белым и коричневым птицам. Я поднимаю глаза и вижу летящую богиню-соколицу Нефтиду.

Я проснулась, но сон не шел из головы. Меня наполнила какая-то легкость, и я подумала о деревянной шкатулке для тайных бумаг. Мне чудилось, как Нефтида вылетает из своей темницы на крышке, шкатулка открывается нараспашку, а свитки покидают свое узилище.

Я лежала очень тихо и пыталась во всех подробностях припомнить момент, когда Фаддей показывал мне шкатулку: ключ, замочная скважина, свитки внутри, я дважды перечитываю свидетельство. До меня донесся голос Фаддея: «Закон не требует уведомления о смерти ребенка – только взрослых, которые внесены в податные списки. Иногда свидетельство все же составляют, но крайне редко. Помню, я счел это необычным».

Тогда я решила, что это не важно, но теперь мне стало любопытно: зачем дядя стал утруждать себя, заявляя о смерти Хаи, если этого не требовалось? Почему так важно было оставить запись? И еще кое-что: девочке было всего два года, когда она умерла. Не странно ли, что ее жизнь оборвалась сразу после изгнания Йолты?

Я вскочила с кровати.

Когда Фаддей пришел в скрипторий, я уже ждала его.

– Мне нужно еще раз заглянуть в шкатулку, – заявила я.

Старик покачал головой:

– Ты же видела свидетельство. Зачем снова смотреть его?

Я решила не делиться ни своим сном, ни подозрением, что дело нечисто.

– Дядя уже ушел в город по делам. Опасности нет, – сказала я.

– Я боюсь не Харана, а его слугу, того, с бритой головой, – ответил Фаддей.

Я знала, о ком он. Ходили слухи, что бритоголовый пресмыкается перед Хараном, шпионит на него и готов на все, лишь бы снискать расположение хозяина.

– Мы быстро управимся! – продолжала молить я.

Писец вздохнул и повел меня в кабинет. В шкатулке я насчитала девять свитков. Развернув один, я наткнулась на документ, в котором Харан обвинял вторую супругу в нарушении клятвы верности. Второй свиток оказался их разводным письмом.

Фаддей наблюдал за мной, косясь в сторону двери.

– Не знаю, что ты ищешь, но лучше бы ты поторопилась.

Я и сама не знала. Развернув третий свиток, я положила его на стол.

Хойак, сын Диоса, вдовец, пастух верблюжьего стада деревни Сокнопайю, передает свою дочь Диодору, двух лет от роду, жрецу храма Исиды в обмен на 1400 серебряных драхм.

Я замерла. Голова пошла кругом.

– Ты что-то нашла? – спросил Фаддей.

– Упоминание о двухлетней девочке.

Он начал было задавать вопросы, но я взмахом руки попросила подождать и продолжила чтение.

Покупатель, не желающий разглашать своего имени в силу занимаемого положения жреца египетской богини, получает Диодору в законное владение и с этого дня будет распоряжаться ею и владеть преимущественными правами на ребенка. Означенный Хойак отныне не может забрать дочь и настоящей купчей, записанной в двух экземплярах, дает на то свое согласие и подтверждает получение оговоренной суммы.

Подписано Хараном бен-Филипом Левитом по поручению Хойака, не знающего грамоты, сего дня месяца эпифи тридцать второго года правления блистательного императора Гая Юлия Цезаря Октавивана Августа.

Я подняла голову. Жар поднялся от шеи и залил лицо. Потрясение. Я прошептала: «София».

– Что? Что там написано?

– Двухлетняя девочка, дочь человека по имени Хойак, вдовца, нуждавшегося в деньгах, – он продал ее жрецу. – Я снова посмотрела в текст. – Ее звали Диодора.

Покопавшись в шкатулке, я выложила на стол рядом с купчей свидетельство о смерти девочки. Двухлетняя Хая. Двухлетняя Диодора. Хая умерла, и в тот же месяц того же года продали Диодору.

Не знаю, пришел ли Фаддей к тому же выводу. Спрашивать я не стала.

X

Йолта крепко спала, сидя в кресле у двери во двор: губы у нее чуть-чуть приоткрылись, руки были сложены высоко на груди. Я опустилась на пол перед креслом и ласково позвала тетю по имени. Она не шелохнулась. Тогда я взяла ее за колено и несильно потрясла.

Она открыла глаза и нахмурилась, морща лоб.

– Зачем ты меня разбудила? – сердито спросила она.

– Тетя, у меня хорошие новости. Я нашла документ, который дает основание надеяться, что Хая может быть жива.

Она резко выпрямилась. Глаза вдруг оживились и заблестели.

– Ана, о чем ты говоришь?

«Лишь бы я не ошибалась», – мелькнуло в голове.

Я рассказала Йолте про свой сон и вопросы, которые начала задавать себе; поведала о том, как вернулась в кабинет Харана и снова заглянула в шкатулку. Когда я дошла до купчей, тетя посмотрела на меня в недоумении.

– Проданную девочку звали Диодора, – сказала я. – Но не странно ли, что Хая и Диодора одного возраста? Одна умерла, вторую продали в рабство в тот же месяц того же года.

Йолта закрыла глаза.

– Это один и тот же ребенок.

Уверенность в ее голосе напугала, но вместе с тем воодушевила и восхитила меня.

– А что, если, – подхватила я, – что, если двухлетнюю девочку жрецу продал не бедный пастух, а сам Харан?

Йолта посмотрела на меня с удивлением, к которому примешивалась печаль.

– А после этого, – продолжала я, – Харан подстраховался, сделав запись о смерти Хаи. Как по-твоему, могло такое случиться? Способен ли Харан на обман?

– Он способен на все что угодно. И у него были причины скрывать сделку. Местные синагоги осуждают продажу иудейских детей в рабство. Если бы это обнаружилось, Харана исключили бы из совета, а то и прогнали из общины.

– Харан хотел, чтобы все поверили в смерть Хаи, а тебе он сказал, что ее удочерили. Интересно, почему. Может быть, ему хотелось, чтобы ты покинула Александрию с мыслью о том, что девочка попала в любящие и заботливые руки? Возможно, в его сердце осталось немного сострадания?

Тетя горько рассмеялась:

– Он знал, что мне будет мучительно отказаться от дочери, которая теперь навеки для меня потеряна. Он понимал, что это будет терзать меня до конца моих дней. Когда умерли мои сыновья, страдания были невыносимы, но со временем я смирилась. С потерей Хаи я смириться не смогла. Только что она была рядом со мной и тут же оказалась там, где я не смогу ее найти. Харану доставила радость эта изощренная пытка.

Йолта откинулась на спинку кресла, и я смотрела, как гнев постепенно сходит с ее лица. Взгляд тети смягчился, и она шумно вздохнула, после чего спросила:

– А есть ли в свитке имя жреца, купившего ребенка, или название храма? – спросила она.

– Ни того, ни другого.

– Тогда Хая может быть в любом месте Египта: здесь, в Александрии, или где-нибудь в Фивах.

Теперь я поняла: нам никогда не найти Хаю. Это просто невозможно. Судя по разочарованию на лице тетки, она подумала о том же.

– Достаточно того, что Хая жива, – пробормотала она.

Но, конечно, этого было недостаточно.

XI

Однажды утром не успела я занять свое место за столом, как в дверях появился слуга Харана.

– Хозяин желает видеть тебя, – кивнул он мне.

За долгие месяцы, проведенные в дядином доме, Харан ни разу не приглашал меня к себе. Мы почти не виделись, не считая тех редких случаев, когда я сталкивалась с ним по пути из скриптория в гостевые комнаты или обратно. Назначенную им плату за жилье я передавала Апиону.

Удивительно устроен человек: первым делом он всегда думает о самом худшем. Харан, должно быть, пронюхал о том, что я нашла его шкатулку с секретами. Поерзав на стуле, я взглянула на Фаддея. Он был удивлен и расстроен не меньше моего.

– Мне пойти с тобой? – спросил он.

– Харан звал только женщину, – ответил слуга, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

Дядя ждал меня в кабинете. Он сидел опершись локтями о стол. Сжатые в кулаки ладони покоились одна на другой. Он кинул на меня короткий взгляд, потом его внимание переключилось на свитки, перья и чернильницы, в изобилии заполняющие столешницу. Вряд ли ему доложили о моих вылазках, но уверенности у меня не было. Я переступила с ноги на ногу. Время шло.

– Фаддей доволен твоей работой, – сказал наконец дядя, решив, что достаточно помучил меня. – Поэтому я освобождаю тебя от платы за жилье. Можете оставаться гостьями. Вы больше не постоялицы.

Гостьи. Узницы. Невелика разница.

– Благодарю тебя, дядя. – Я попыталась улыбнуться. Это оказалось нетрудно: у дяди на носу темнело небольшое чернильное пятно, оставленное грязным пальцем.

– Завтра я уезжаю осматривать свои поля и папирусные мастерские, – продолжал Харан, прочистив горло. – Я поеду в Теренутис, Летополис и Мемфис, путешествие должно занять четыре недели.

Мы провели взаперти почти полтора года, и вот наконец она пришла – сладкая свобода. Я едва удержалась от того, чтобы пуститься в пляс.

– Я призвал тебя затем, чтобы лично напомнить: мое отсутствие не отменяет нашего соглашения. Если ты или моя сестра покинете дом, вы утратите право оставаться в нем в дальнейшем и я дам ход обвинению в убийстве, выдвинутому против твоей тетки. Я наказал Апиону следить за вами, он будет докладывать мне обо всех ваших передвижениях.

Сладкая, бесконечно сладкая свобода.

Не найдя Йолты в наших комнатах, я поспешила на половину слуг, куда она иногда заходила. Там она и сидела вместе с Памфилой и Лави. Все трое склонились над доской для игры в сенет. Йолта двинула вперед свою черную фишку по полю, надеясь первой попасть в загробную жизнь. Игра стала для тети спасением, способом отвлечься, но она все еще не оправилась от того, что наши попытки навести справки о Хае зашли в тупик. Разочарование тучей висело у нее над головой – столь явное, что я почти могла его увидеть.

– Ох! – вскрикнула тетя, попав на квадрат, обозначающий неудачу.

– Я не спешу проводить тебя в загробную жизнь, – заметила я, и все трое обернулись. Мое появление здесь не было обычным делом.

– Даже в презренную загробную жизнь этой игры? – улыбнулась тетка.

– Даже туда. – Я наклонилась к самому ее уху и тихо сказала: – У меня хорошие новости.

Она опрокинула свою фишку.

– Раз Ана не желает, чтобы я уже сегодня попала в загробный мир, придется прекратить игру.

Я отвела Йолту в укромный уголок рядом с кухней и сообщила новости. Она скривила рот в улыбке:

– Последнее время я много размышляла. И вспомнила человека, который должен знать о той сделке: отец Апиона, Аполлоний. Он служил Харану казначеем до Апиона и был наперсником моего брата, исполняя его поручения. Очень возможно, Аполлоний принимал участие в этом деле.

– Тогда давай разыщем его.

– Он уже стар, если вообще жив.

– Думаешь, он нам поможет?

– Аполлоний всегда был добр ко мне.

– Я улучу момент и поговорю с Апионом, – сказала я, а тетя запрокинула голову и устремила взгляд в бескрайнее небо.

XII

Апион сидел в маленькой комнатке, которую называл казнохранилищем. Перед ним лежал кусок линованного пергамента, куда он записывал какие-то цифры. Услышав мои шаги, казначей поднял голову.

– Если ты принесла деньги, то знай: Харан освобождает тебя от платы.

– Да, он сам мне об этом сказал. Я пришла попросить об услуге, которую ты мне задолжал. – Я постаралась изобразить душевность: хорошему человеку, как известно, и услужить не жалко.

Апион вздохнул и отложил перо.

– Мой дядя наказал тебе следить за мной и Йолтой, пока сам он будет в отъезде. Я же со всем почтением прошу тебя не затрудняться, выполняя столь обременительное поручение, и предоставить нас самим себе.

– Если вы собираетесь выйти из дома вопреки воле Харана и рассчитываете, что я ничего ему не скажу, то вы ошибаетесь. Иначе я могу лишиться службы.

– Но взятки тоже могут лишить тебя службы, – парировала я.

Казначей встал из-за стола. Его черные локоны блестели от масла. Я уловила запах мирры.

– Значит, ты мне угрожаешь?

– Я всего лишь прошу, чтобы ты смотрел в другую сторону, пока Харана нет. Мы с теткой провели здесь больше года, но так и не увидели величия Александрии. Что плохого, если мы осмотрим город? Я не хочу рассказывать Харану о деньгах, что ты получил от меня, но придется, если ты откажешь в помощи.

Он разглядывал меня, обдумывая серьезность угрозы. Не уверена, что дала бы делу ход, но Апион не мог полагаться на случай. Я посмотрела ему в глаза.

– Я забуду о ваших прогулках, – сказал он. – Но как только Харан вернется, мой долг будет выплачен. Поклянись, что более не будешь меня шантажировать.

– Шантаж – слишком грубое слово, – поморщилась я.

– Грубое, но верное. Поклянись, что все закончится с возвращением твоего дяди.

– Клянусь.

Казначей снова сел, жестом показав, что я могу идти.

– Скажи, твой отец еще жив? – спросила я.

Он уставился на меня:

– Мой отец? Какое тебе до него дело?

– Помнишь, когда мы впервые встретились в Сепфорисе…

Он прервал меня, поджав губы:

– Хочешь сказать, когда ты была беременна?

Я не сразу поняла, о чем речь. Я уже забыла, как солгала ему, но он помнил. Когда я притворилась беременной, чтобы получить желаемое, я не знала, что поеду в Александрию, где несколько месяцев спустя моя ложь раскроется. Я почувствовала, как краска стыда заливает мне щеки.

– Собираешься снова соврать, будто потеряла ребенка?

– Нет, я признаю, что солгала, но больше так не поступлю. Прости меня. – Я действительно сожалела о той лжи, однако она помогла нам попасть в Александрию. А шантаж, как Апион предпочел назвать мою просьбу, помог нам обрести свободу передвижения по городу. Да, я сожалела – но и не сожалела тоже.

Он кивнул, плечи у него опустились. Мои слова успокоили Апиона. Я снова заговорила:

– Как я собиралась сказать, когда мы впервые встретились, я упоминала, что моя тетка знала твоего отца. Он ей нравился, и она попросила меня разузнать о его здоровье.

– Скажи ей, что он благополучен, хотя с возрастом погрузнел от пива, вина, хлеба и меда.

Аполлоний жив!

– Если Йолта вдруг захочет его повидать, где его можно найти?

– Не хотел бы я давать вам лишнюю причину покидать дом, но вы все равно это сделаете. Отец проводит время в библиотеке, куда ходит каждый день, чтобы посидеть в крытой галерее и поспорить с другими о том, далеко ли Господь удалился от мира: на тысячу итеру[24]24
  Древнеегипетская мера длины, равная примерно 1,5 км.


[Закрыть] или же на семь тысяч.

– Они полагают, что Господь далеко?

– Среди тех, кто там собирается, есть платоники и стоики, а также последователи иудейского философа Филона – мне мало известно о том, что они думают.

Он махнул рукой, и на этот раз я удалилась.