Текст книги "Книга тайных желаний"

Автор книги: Сью Монк Кид (Кидд)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

XXXII

Восемь дней спустя Ирод Антипа призвал меня к себе осмотреть завершенную мозаику. Раньше я поклялась никогда не переступать порога дворца и упрашивала отца избавить меня от такой чести, но тот остался глух к моим мольбам. Я боялась слишком перечить ему, чтобы не рисковать вновь обретенной свободой. Я уже успела смешать новую порцию прекрасных чернил и, работая по утрам, а иногда и по ночам, закончила истории поруганных женщин из Писания. Туда же я добавила случай с Тавифой. Я назвала их «Повести ужаса».

В полдень я отправилась во дворец в сопровождении отца, который прилагал необычайные усилия, чтобы настроить меня на миролюбивый лад. Пришлись ли папирусы, которые он принес, мне по вкусу? Радуюсь ли я, обретя в лице Фазелис друга во дворце? Известно ли мне, что, хотя Ирода Антипу считают безжалостным, он выказывает доброту к верным ему людям?

В голове у меня зашумело, и я услышала голос, предостерегающий меня: что-то тут не так.

Антипа, Фазелис и отец смотрели на мозаику так, словно она была даром небесным. Я с трудом заставила себя взглянуть на изображение. Крошечные тессеры почти идеально повторяли черты моего лица. Они мерцали в полумраке фригидария: губы, готовые раскрыться, глаза, которые того и гляди сморгнут, – иллюзия, игра света. Я наблюдала за наблюдателями: Иродом Антипой, ухмыляющимся, с голодными глазами лакомки, и Фазелис, слишком опытной, чтобы не замечать его похоти. Отец встал между мной и Антипой, будто хотел разделить нас. Время от времени он ласково похлопывал меня по спине, но показная нежность не столько поддерживала меня, сколько усиливала мои подозрения.

– Твое лицо прекрасно, – подала голос Фазелис. – Вижу, мой муж считает так же.

Распутство Антипы было всем хорошо известно, впрочем, как и нетерпимость к нему Фазелис. В Набатее, царстве ее отца, неверность считалась проявлением ужасающего неуважения к жене.

– Оставь нас! – рявкнул Антипа.

– Будь осторожна, – сказала царевна, обращаясь ко мне, но так, чтобы слышали все. – Я хорошо знаю своего мужа. Что бы ни случилось, не бойся: мы останемся подругами.

– Оставь нас! – повторил тетрарх приказание.

Его жена неторопливо покинула фригидарий, словно сама решила уйти. Меня тянуло броситься следом, умоляя забрать меня с собой. Предательство проникло в зал. Я чувствовала это затылком. Антипа крепко взял меня за руку. Я хотела высвободиться, но не тут-то было.

– Я собираюсь сделать тебя своей наложницей, – объявил он.

Я выдернула руку и принялась пятиться, пока каменная скамья, опоясывающая зал, не уперлась мне сзади в колени и я не рухнула на нее. Наложница. Слово будто извивалось на полу прямо передо мной.

Отец опустился рядом, а Антипа, сцепив руки на животе, продолжал в одиночестве стоять возле мозаики.

– Ана, дочь моя. – Никогда раньше я не слышала такого подобострастия в голосе отца. – Нет лучше доли для тебя, чем стать наложницей тетрарха. Ты будешь ему почти что второй женой.

Я повернулась к нему, сощурив глаза.

– Тогда я буду той, кем меня называют шепотом: потаскухой.

– Наложница – не блудница. Она верна одному мужчине. Все различие лишь в статусе ее детей.

Я видела, что отец уже принял постыдное предложение, хотя притворялся, будто нуждается в моем согласии. Он не желал рисковать: отвращением и сопротивлением я могла вызвать ярость Антипы. А это, несомненно, отразилось бы на его положении при дворе тетрарха.

– У наших праотцов Авраама и Иакова были наложницы, которые рожали им детей. Царь Саул и царь Соломон держали наложниц, как и царь Ирод, отец Антипы. Тут нет ничего предосудительного.

– Но не для меня.

Антипа наблюдал за нами с другого конца зала. Его глаза отсвечивали желтым: жирный ястреб, оценивающий добычу.

– Я не дам согласия.

– Будь благоразумной! – ярился отец. – Тебя никто не возьмет замуж. Теперь, когда ты овдовела и опорочена, мне не за кого тебя выдать. Ты достанешься тетрарху Галилеи и Иереи. Поселишься во дворце, о тебе будут хорошо заботиться. Фазелис обещала тебе дружбу, Антипа благосклонно отнесся к моей просьбе не запрещать занятия письмом, которые тебе так полюбились.

Я уставилась прямо перед собой.

– За наложницу не принято предлагать выкуп, – продолжал отец, – и все же Антипа согласился заплатить сумму в два мины[18]18
  Весовая и счетно-денежная единица в древней Иудее.


[Закрыть]. Вот как высоко он тебя ценит. Мы заключим контракт, который защитит твои права.

Терпение Антипы иссякло, и он подошел к нам.

– Я приготовил тебе подарок. – Он сделал знак своему домоправителю Чузе, и тот приблизился к нам с подносом, нагруженным табличками из слоновой кости наподобие той, которую прислала мне Фазелис, приглашая во дворец. Еще там были тростниковые перья и флаконы с разноцветными чернилами: два с зелеными, один с синими и три с красными. Следом появился слуга, который нес наклонную доску для письма из красного дерева, украшенную двумя резными драконами.

От вида подношений меня затошнило. Я прикрыла рот тыльной стороной ладони и твердо сказала:

– Мой ответ – нет.

– Почему она не повинуется, как следует женщине? – рыкнул Антипа на отца.

– Я не покорюсь. Никогда. – Я вскочила, бросила взгляд на поднос с подарками, на всю эту красоту и роскошь, и, повинуясь порыву, сунула одну табличку в потайной карман в рукаве. – Пусть это будет вашим прощальным подарком, – бросила я, повернулась к тетрарху спиной и ринулась прочь.

– Чуза! Верни ее! – раздался крик Антипы у меня за спиной.

Я помчалась со всех ног.

XXXIII

На улице я прикрыла голову плащом и быстро зашагала, держась в тени крытых галерей сбоку от проезжей дороги. Время от времени я проверяла, не видно ли где Чузы, и заворачивала в небольшие лавки в надежде сбить его со следа. Была пятница, город кишел разным людом. Я старалась раствориться в толпе.

Сначала я решила укрыться в пещере, о существовании которой знали лишь Иисус и Лави, но там было негде спать, да и есть тоже было нечего, к тому же в такой час я вряд ли встретила бы там Иисуса. Он должен быть на северном склоне, где строят амфитеатр. Внезапно мне почудилось, будто на плечо легла рука, и я услышала голос Йолты: «Однажды придет твой час, и тогда тебе понадобится все твое мужество, чтобы добиться своего… Твой час пробьет, потому что ты заставишь его пробить».

И я повернула к северному склону.

На стройке было шумно и грязно, споро стучали молотки, поднимая клубы известняковой пыли. Я стояла снаружи и смотрела на двухколесные тачки, маневрировавшие среди снующих людей, на деревянные краны, поднимающие необработанные каменные блоки, на рабочих, помешивающих раствор длинными шестами. Я не ожидала, что народу окажется так много. В конце концов я разглядела Иисуса почти на самой вершине холма: он сгорбился над камнем, выравнивая поверхность теслом.

Солнце опускалось в долину, и на спине Иисуса тень от строительных лесов нарисовала лесенку. Сами собой в голову пришли слова: «Под яблоней разбудила я тебя… Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее…»

Вокруг толпились торговцы, предлагающие инструмент, рулоны дешевого льна, мясо; рабочие со стройки могли тут же отведать рагу – по сравнению с рынком в базилике это был второсортный базар. Я поискала, где бы подождать окончания дневных работ. Место нашлось рядом с прилавком, за которым продавались овощи.

Солнце скользнуло еще глубже в долину. С приближением сумерек решимости у меня поубавилось. Я настолько погрузилась в раздумья, что подпрыгнула на месте, когда протрубили в бараний рог. Внезапно молотки замолчали, рабочие принялись складывать инструменты. Все они, включая Иисуса, чьи лоб и щеки были присыпаны каменной пудрой, устремились вверх по холму на улицу.

– Хватайте ее! – проорал мужской голос.

Иисус обернулся на крик, я тоже оглянулась и сразу отшатнулась: неподалеку стоял Чуза, тыча в меня пальцем.

– Хватайте ее! – снова закричал он. – Она обокрала моего господина!

Рабочие, торговцы, покупатели, прохожие – все замерли. Улица затихла.

Я отступила в лавку. Домоправитель тетрарха последовал за мной к корзинам с луком и нутом. Он был стар, но силен. Ухватив меня за запястье, Чуза втащил меня прямо в толпу, и тут же в мою сторону полетели плевки и ругательства. Люди не скрываясь глазели на меня.

Я оказалась посреди разгневанной орды. Страх поразил меня, словно молния: вошел в макушку, пробежался по спине, а потом вдоль ног до самых кончиков пальцев. Я посмотрела на небо, и у меня перехватило дыхание:

– Я обвиняю ее в воровстве и богохульстве! – возвысил голос Чуза. – Она украла у моего господина драгоценную табличку слоновой кости и позировала художнику, который изобразил ее лицо.

Я прикрыла глаза и почувствовала тяжесть собственных ресниц.

– Ничего я не крала.

– Я поверю, что она не воровка, – продолжал домоправитель, обращаясь к толпе как ни в чем не бывало, – если в кармане, который вшит в ее рукав, вы не найдете таблички слоновой кости. Однако же она не сможет отрицать, что с ее лица сделан рисунок.

Какая-то женщина протиснулась вперед:

– Это дочь Матфея, главного писца Ирода Антипы, известная блудница.

Я снова начала отнекиваться, но мои слова потонули в черной злобе, которая кипела в сердцах собравшихся.

– Выворачивай карманы, – раздался мужской голос.

Его поддержали и другие.

Чуза схватил меня за кисть, поджидая, пока толпа достаточно разгорячится, и только потом потянулся к рукаву. Я извивалась и брыкалась – несчастное существо, трепещущий мотылек. Однако мое сопротивление вызвало лишь ухмылки и оскорбления. Чуза выхватил пластинку слоновой кости у меня из рукава плаща и поднял над головой. Толпа взревела.

– Она воровка, богохульница и блудница! – заявил Чуза. – Как следует с ней поступить?

– Побить камнями! – выкрикнул кто-то.

Толпа скандировала свою темную молитву: «Побить камнями, побить камнями».

Гнев ослепил меня, и я закрыла глаза. «Их сердца сделаны из камня, а головы набиты соломой», – вспомнила я. Мне чудилось, что передо мной не скопище людей, а единый организм, злое чудовище, вскормленное общей яростью. Меня забьют камнями за все то зло, которое причинили им самим. Меня забьют камнями во имя Господа.

Обычно приговоренных к расправе тащили к утесу за городом и скидывали вниз, прежде чем забить насмерть, – так было легче для тех, кто кидал камни, и, пожалуй, милосерднее к жертве, во всяком случае быстрее, – но я видела, что мне нечего рассчитывать на смягчение участи. Мужчины, женщины и дети подбирали с земли булыжники, самый щедрый дар Господа Галилее. Кое-кто бросился на стройку – там орудия убийства были крупнее, а значит, смертоноснее. Первый камень со свистом рассек воздух у меня над головой и упал за спиной.

Затем суматоха вдруг прекратилась, гул затих, отодвинулся, словно отступил к далекой вершине, время замедлило ход, и я поняла, что больше не хочу бороться. Пора склониться перед судьбой. Я тосковала по жизни, которую не смогу прожить, но еще больше мне хотелось избежать ее.

Я опустилась на землю, старательно свернулась в клубок, прижав руки и ноги к груди, и припала лбом к земле. Я словно превратилась в скорлупку грецкого ореха. Меня расколют на части, и Господь сможет насытиться моей плотью.

Булыжник ударил меня в бедро, вызвав вспышку боли. Другой камень упал рядом с ухом. Я услышала топот сандалий: кто-то бежал ко мне.

– Прекратите! – раздался негодующий голос. – Вы забьете ее камнями по одному слову этого человека?

Толпа присмирела, и я осмелилась поднять голову. Передо мной была спина Иисуса. Я не сводила глаз с его плеч, с его сжатых в кулаки ладоней, смотрела, как он стоит между мной и камнями.

Однако же Чуза оказался куда большим лисом, чем отец, и куда большим шакалом, чем Антипа.

– Пластинка была у нее, – заявил он, отвлекая внимание людей от Иисуса. – Вы сами видели.

Ко мне вдруг вернулась жизнь.

– Я ее не крала. Это был подарок! – воскликнула я, поднимаясь.

– Спрашиваю вас еще раз: кто этот обвинитель, чьему слову вы так легко верите? – потребовал Иисус ответа и, не дождавшись его, пророкотал на всю улицу: – Говорите же!

Мне было известно, что любая связь с Иродом Антипой вызывает у простонародья подозрения, поэтому я крикнула:

– Это Чуза, домоправитель Ирода Антипы!

Люди зашептались. Кто-то бросил Чузе в лицо:

– Так ты шпион Ирода Антипы?

– Не спрашивай, кто я, – огрызнулся тот. – Лучше спроси, кто этот человек. Кто он такой, чтобы вступаться за грешницу? Какое право он имеет? Только отцу, мужу или брату дозволено защищать ее. Разве он приходится ей родней?

Иисус посмотрел на меня, и я увидела, с какой яростью сжались его губы.

– Я Иисус бен-Иосиф, – сказал он, оборачиваясь к толпе. – Я не отец, не брат и не муж этой женщины, но скоро стану ее женихом. Я могу засвидетельствовать, что она не воровка, не богохульница и не прелюбодейка.

У меня защемило сердце. Я глядела на него в замешательстве, не в силах разгадать, истинно ли его намерение, или это всего лишь хитроумная попытка спасти меня. Я не знала, что и думать. Я вспоминала встречу в пещере, преломленный хлеб; вспоминала, как он встал рядом со мной, когда я говорила о своем позоре; вспоминала все, что мы открыли друг другу.

Стало тихо. Слово Иисуса против слова Чузы. Люди размышляли, чьему свидетельству верить. Иисус был одним из них, и он за меня поручился. Чуза же служил ненавистному тетрарху.

Свирепость толпы угасала, я чувствовала, как она испаряется, но люди не расходились. Глаза их горели огнем, пальцы сжимали камни.

– Пусть тот из вас, кто без греха, первым бросит камень. – С этими словами Иисус простер к ним ладони.

Прошло мгновение – крошечная жизнь. Я прислушивалась к стуку падающих на землю камней. Казалось, сами горы сдвинулись со своих мест.

XXXIV

Иисус не отходил от меня, пока Чуза не скрылся из виду, а люди не начали расходиться. Ярость толпы и чудесное избавление от смертельной опасности потрясли меня, и моему спасителю, видимо, не хотелось оставлять меня в одиночестве.

– Я провожу тебя домой. – Он проследил взглядом за садящимся солнцем. – Ты ранена? – спросил он, когда мы двинулись в путь.

Я отрицательно помотала головой, хотя чувствовала пульсирующую боль в бедре, там, куда поразил меня камень.

Слова о том, что скоро я стану его невестой, жгли мне мозг. Очень хотелось спросить, что он имел в виду, было ли его заявление искренним или он рассчитывал лишь усмирить толпу, но я боялась его ответа.

Вокруг царила тишина. Дома расплывались в густых сумерках, лицо Иисуса было наполовину скрыто тенью. Молчание длилось считаные мгновения, но я почувствовала, что оно душит меня. Стараясь выровнять дыхание, я рассказала Иисусу о мозаике, о том, что согласилась позировать ради спасения брата, Иуды. Когда повествование дошло до похотливого намерения Антипы сделать меня своей наложницей и моего панического бегства на стройку, челюсти Иисуса сжались от гнева. Я призналась, что табличку из слоновой кости, которая вернулась ко мне в рукав, действительно скорее взяла сама, чем получила и подарок. Я желала, чтобы Иисус знал правду, но не могла отделаться от ощущения, что своей болтовней делаю только хуже. Он не задал ни одного вопроса. Просто слушал.

У ворот нашего роскошного дома я уставилась в землю: смотреть на Иисуса было невыносимо.

– Вряд ли мы еще увидимся, – сказала я, подняв наконец голову, – но, пожалуйста, помни: я всегда буду благодарна тебе за то, что ты сделал. Если бы не ты, я бы уже была мертва.

Он наморщил лоб, и я разглядела разочарование в его глазах.

– Когда я сообщил тем людям, что скоро мы обручимся, то даже не подумал спросить у тебя согласия, – заговорил он. – И слишком много взял на себя, пытаясь убедить толпу. Я принимаю твой отказ. Расстанемся по-дружески.

– Но я не знала… не знала, что ты говорил о помолвке всерьез. – Я с трудом подбирала слова. – Ты ни словом не обмолвился об этом за все то время, что мы шли сюда.

– Все то время, что мы шли сюда, говорила ты, – улыбнулся он.

Я рассмеялась, хотя лицо у меня пылало, так что сгущающаяся темнота была мне только на руку.

– Я ведь все равно должен жениться, – продолжал он. – Так полагается. Талмуд предписывает мужчине найти себе жену.

– Ты хочешь сказать, что выбрал меня только потому, что должен на ком-то жениться?

– Нет, я лишь пытаюсь сказать, что мужчинам положено жениться, хотя мне многое видится по-другому. Возможно, некоторым лучше не жениться вовсе. Я считал, что это относится и ко мне. Перед кончиной отец хотел сосватать мне девушку, по я не смог согласиться.

Я в недоумении уставилась на него:

– То есть ты не создан для брака, однако обязан исполнить свой долг?!

– Нет, послушай…

Но меня уже было не остановить.

– И почему же некоторым не следует жениться? Почему твое место среди них?

– Ана, послушай меня. Есть мужчины, чье призвание куда серьезнее супружества. Они избраны пророчествовать и проповедовать, путешествуя по городам и селам, и должны быть готовы отказаться от всего. Им придется оставить семью ради того, чтобы наступило царство Божье, ведь нельзя посвятить себя и тому, и другому. Не лучше ли вовсе не жениться, чем покинуть своих чад и домочадцев?

– И ты веришь, что ты из их числа? Пророков или проповедников?

Он отвернулся.

– Я не знаю. – Упершись кончиками большого и указательного пальцев в лоб над переносицей, он сдвинул брови. – С двенадцати лет меня не покидает чувство, что Божьим промыслом мне назначена особая судьба, но теперь надежда тает с каждым днем. Мне не было никакого знамения. Господь не говорил со мной. После кончины отца я остался за старшего, и это давит мне на плечи тяжким грузом. Мать, сестра и братья зависят от меня. Мне сложно было бы оставить их прозябать в нищете. – Он снова посмотрел на меня. – Я боролся с собой, и теперь чем дольше я думаю о своем призвании, тем больше мне кажется, что оно лишь игра моего ума, а не промысел Господень.

– Ты уверен? – спросила я. Потому что сама не верила.

– Я не знаю точно, но до сих пор Господь никак не явил мне свою волю. Вот я и решил, что не могу бросить семью на произвол судьбы. Эта правда освободила меня, позволив задуматься о браке.

– Значит, ты видишь во мне возможность исполнить долг?

– Да, я подчиняюсь долгу, не стану отрицать. Но я не заговорил бы о помолвке, если бы сердце мне не подсказало.

«И что же оно подсказало?» – хотела я спросить, но сочла вопрос опасной дерзостью. К тому же я видела, что все выходит слишком уж сложно: сплошная путаница из Господнего промысла, судьбы, долга и любви, которую невозможно распутать, а тем более объяснить.

Если мы поженимся, мне всегда придется жить с оглядкой на Господа.

– Я тебе не подхожу, – заявила я. – Ты и сам наверняка понимаешь. – Я пыталась отговорить Иисуса только ради того, чтобы проверить его решимость. – Я имею в виду не только положение своей семьи и связи с Иродом Антипой, но и себя саму. Ты говорил, что не похож на других мужчин. Что ж, я отличаюсь от прочих женщин – ты сам это признал. Я честолюбива, подобно мужчине. Меня одолевают желания. Я эгоистична, своенравна, иногда лжива. Я бунтую. Меня легко разозлить. Я сомневаюсь в воле Господа. Я везде чужая. Люди насмехаются надо мной.

– Все это мне известно.

– И ты все еще готов взять меня в жены?

– Вопрос в том, возьмешь ли ты меня в мужья.

Я расслышала голос Софии во вздохе ветра: «Вот, Ана, вот оно». И тогда, несмотря на все слова Иисуса, все его увертки и оговорки, я вдруг поняла, что этот час был назначен мне с самого начала. Странное чувство. И я ответила:

– Да, я беру тебя.

XXXV

Все хлопоты по устройству собственной помолвки ложились на плечи Иисуса, старшего мужчины в семье. Он пообещал вернуться утром, чтобы поговорить с моим отцом, и предвкушение сделало меня практически нечувствительной к гневу, который обрушился на меня по возвращении. В отместку за мой отказ стать его наложницей тетрарх сместил отца с должности главного писца и советника, сделав его одним из многих в канцелярии.

Это был оглушительный крах карьеры. Отец обезумел от ярости.

Я не могла ему сочувствовать. Готовность отца отдать меня сначала Нафанаилу, а потом Ироду Антипе разорвала последние узы, связывавшие меня с ним. Я не сомневалась, что так или иначе он найдет способ втереться в доверие к Антипе и восстановить прежнее положение. Время показало, что я не ошиблась.

Пока отец отчитывал меня тем вечером, мать ходила взад и вперед, время от времени прерывая его монолог злобными выпадами. Родители еще не знали, что добрые жители Сепфориса едва не забили меня камнями по подозрению в воровстве, блуде и богохульстве. Пусть сами выясняют, решила я.

– Ты когда-нибудь думаешь хоть о ком-нибудь кроме себя? – Голос матери сорвался на визг. – Зачем ты так упорно позоришь себя ослушанием?

– По-твоему, мне следовало стать наложницей Ирода Антипы? – Ее слова потрясли меня. – Разве это не куда больший позор?

– По-моему, лучше бы ты… – Она осеклась на полуслове. В воздухе повисло невысказанное, но явное: «…вообще не появлялась на свет».

Гонец из дворца прибыл на следующее утро, прежде чем отец успел позавтракать. Я примостилась на балконе, поджидая Иисуса, когда Лави ввел посланца в отцовский кабинет. Неужели ночью отец заключил какую-то сделку с Иродом Антипой? Неужели меня все-таки заставят стать наложницей тетрарха? И где же Иисус?

Беседа продлилась недолго. Отец вышел из кабинета, и я отпрянула от перил. Когда гонец отправился восвояси, до меня донеслось:

– Мне известно, что ты здесь, Ана.

Я посмотрела вниз. Отец весь поник, словно тяжелая ноша придавила его к земле.

– Вчера вечером я послал Ироду записку, умоляя не принимать твой отказ и взять тебя в наложницы. Я надеялся, что унижение, которое он по твоей милости испытал, несколько забылось. Только что я получил ответ. Тетрарх высмеял меня за предположение, будто он снизойдет до тебя – той, кого едва не забили камнями на улице. Ты могла бы рассказать мне об этом, избавив от еще большего позора. – Он недоверчиво покачал головой. – Едва не забили камнями? Теперь на нас ополчится весь город. Ты погубила нашу семью.

Будь я посмелее, я бы спросила, понимает ли он, что я чудом избежала мучительной смерти. Я бы сказал ему, что вина лежит на Чузе, а не на мне. Но я прикусила язык.

Отец пошел обратно в кабинет, но на полпути остановился. Было видно, что он раздавлен. Не оборачиваясь, он сказал:

– Слава Господу, что ты невредима. Мне сообщили – твоим спасением мы обязаны какому-то каменщику.

– Да, его имя Иисус.

– И он заявил перед всеми, что собирается обручиться с тобой?

– Верно.

– Ты примешь его предложение, Ана?

– Да, отец. С великой радостью.

Вскоре пришел Иисус, и отец написал и скрепил подписью брачный договор, даже не посоветовавшись с матерью. Иисус обещал заплатить отцу невесты скромный выкуп в тридцать шекелей, а также обязался кормить, одевать и обеспечивать кровом мою тетку, которая войдет в его дом вместе со мной. Никакой церемонии обручения не предполагалось. Свадьба будет простым переходом из дома отца в дом мужа в третий день нисана, через тридцать дней – наименьший возможный срок.