Текст книги "Книга тайных желаний"
Автор книги: Сью Монк Кид (Кидд)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)
XXVIII
Поначалу Памфила с видимой охотой согласилась с нашим безукоризненным планом, но когда я сообщила ей, что Лави поедет со мной в Иудею, она упрямо выпятила нижнюю губу и скрестила руки на груди:
– Тогда я отказываюсь.
Йолта, Скепсида и Диодора, стоявшие позади меня, дружно охнули. Последние полчаса они втроем изображали небольшой хор из греческой трагедии, то увещевая, то поддакивая в нужных местах, в то время как я пыталась убедить Памфилу присоединиться к нашему заговору. Мы столпились в монастерионе, где было не продохнуть от густого чада масляных ламп. Йолта распахнула дверь во двор, но в крошечной комнате по-прежнему было душно. Струйка пота сбежала по ложбинке у меня между грудей.
– Пожалуйста, Памфила! – взмолилась я. – Возможно, от твоего ответа зависит жизнь моего мужа. Я должна добраться до Иерусалима и остановить брата.
– Да, ты уже говорила.
«Она наслаждается этим, – думала я, – властью, которой обладает».
– Путешествовать одной слишком опасно. – Слова давались мне тяжело, будто я ворочала языком камни. – Без Лави я не могу ехать!
– Тогда тебе придется найти кого-нибудь другого, – упорствовала она.
– Но больше некого.
– Решайте быстрее, – вмешалась Скепсида. – Если ты хочешь выбраться отсюда в гробу, надо тотчас же предупредить Гая. А Памфила заночует у меня. Если служанка семьи Феано останется у вас, это может вызвать ненужные толки.
Ох, я была бы только рада не видеть ее.
– Ты, возможно, беспокоишься, что Лави не вернется в Александрию, – попробовала я зайти с другой стороны. – Уверяю, у меня хватит денег на обратную дорогу. Если хочешь, я покажу.
– Не хочу я смотреть на твои деньги. Я не сомневаюсь, что ты отошлешь его обратно.
– Тогда в чем дело? – спросила Диодора.
Глаза Памфилы сузились.
– Из-за тебя я уже пять месяцев живу вдали от мужа. С меня довольно.
Я не знала, как ответить. Памфила тосковала по мужу. Могла ли я винить ее? Я беспомощно посмотрела на Йолту, которая подошла к египтянке, чтобы в последний раз попытаться смягчить ее. Помню, я подумала тогда: мы на распутье. Я чувствовала, еще не зная, правда ли это или нет, что сейчас решается моя судьба: она или понесется вскачь в одну сторону, или поплетется в другую.
– Известно ли тебе, что Ана уже два года живет отдельно от мужа? – Голос Йолты звучал удивительно мягко.
Лицо Памфилы смягчилось.
– Прости меня за все те месяцы, что ты провела в разлуке с Лави, – сказала я ей. – Мне известно, как тяжко просыпаться одной, печалясь, что мужа нет рядом. – Одни лишь эти слова оживили в памяти образ Иисуса, ускользающий, словно потерянный сон.
– Если Лави уедет, сколько времени его не будет?
Проблеск надежды.
– Недели три, наверное. Больше не потребуется.
– А что станет с его должностью в библиотеке? Его возьмут обратно?
– Я состою в переписке с одним ученым, – подала голос Скепсида, нетерпеливо барабанившая пальцами по столу, – и позабочусь, чтобы твоему мужу выхлопотали отпуск.
Памфила уронила руки, сдаваясь.
– Пусть будет по-твоему, – сказала она.
В ту ночь я не смогла бы уснуть даже с ромашковым настоем Йолты. Мысли безостановочно кружились в голове. Была глубокая ночь, однако я поднялась со своей циновки и прокралась мимо мирно дремавших Диодоры и Йолты.
Стоя в темноте монастериона, я чувствовала, что моему пребыванию здесь приходит конец. На столе лежала большая сумка из шерсти, набитая до отказа. Накануне Диодора и Йолта молча наблюдали за тем, как я укладываю вещи. Я убрала в сумку мешочек с красной нитью, письмо Иуды, свой портрет на куске липового дерева, деньги, две туники, плащ и нижние рубашки. Новое красное с черным платье, купленное в Александрии, я оставила Диодоре: мне оно больше не понадобится.
Мне было невыносимо смотреть на нишу, где мои десять кодексов образовывали красивую стопку, увенчанную чашей для заклинаний. Взять их с собой не представлялось возможным. Конечно, можно было попытаться запихнуть пять или шесть кодексов во вторую сумку, но что-то внутри меня противилось этому: пусть остаются все вместе. Мне хотелось, чтобы они хранились здесь, у терапевтов, где их смогут прочесть, сберечь и оценить. Я обошла священное место, прощаясь со всеми вещами.
– Я постерегу твое слово, пока ты не вернешься, – послышался с порога голос Йолты.
– Вряд ли я вернусь, тетя, – ответила я, поворачиваясь к ней. – Ты и сама знаешь.
Она кивнула, не задавая вопросов.
– После моего отъезда отнеси эти сочинения в библиотеку к другим рукописям, – попросила я. – Теперь я готова к тому, чтобы их прочли люди.
Она подошла ко мне и встала рядом.
– Помнишь тот день в Сепфорисе, когда ты открыла кедровый сундук и впервые показала мне свои записи?
– Никогда не забуду его, – сказала я.
– С тобой надо было считаться. Четырнадцатилетняя мятежница, полная мечтаний. Ты была самым упрямым, решительным и честолюбивым ребенком из всех, кого я знала. Но когда я увидела, что спрятано в твоем кедровом сундуке, я поняла. – Она улыбнулась.
– Что поняла?
– Что в тебе есть еще и величие. Я увидела, что ты рождена с щедрым даром, какой редко приходит в мир. Тебе это тоже было известно, потому что ты написала об этом в своей чаше. Но ведь в каждом из нас есть величие, не так ли, Ана?
– О чем ты говоришь, тетя?
– О том, что делает тебя особенной, – о твоем духе, который бунтует и никогда не сдается. Не величие в тебе самое главное, нет, но страсть, с которой ты являешь его миру.
Я смотрела на нее и не могла вымолвить ни слова. Потом я преклонила колени. Не знаю, почему мне вздумалось так поступить. Слова Йолты привели меня в смятение.
Она положила руку мне на голову:
– Мое же собственные величие состоит в том, чтобы благословить твое.
XXIX
Гроб стоял на полу посреди мастерской, благоухая свежим деревом. Йолта, Диодора и я сгрудились возле него и мрачно уставились в пустое внутреннее пространство.
– Представь, что это вовсе не гроб, – посоветовала Диодора.
– Не мешкайте, – поторопил нас Гай. – Молитвы прочитаны, теперь все выстроятся вдоль тропы, желая проводить повозку с телом Феано до сторожки. Мы не можем рисковать, допустив, чтобы кто-то начал шататься поблизости и обнаружил тебя. – Он сжал мне локоть, когда я шагнула в гроб. Прежде чем улечься, я немного постояла, не в силах выкинуть из головы истинное предназначение этого деревянного ящика. Гроб есть гроб. Я приказала себе вообще не думать.
Диодора наклонилась и поцеловала меня в щеку. Потом Йолта. Когда тетя нависла надо мной, я долго всматривалась в ее лицо, запоминая каждую черту. Гай поместил сумку у меня в ногах, а шило вложил мне в руку, наказав:
– Не урони его.
Я улеглась на спину и посмотрела вверх. В мастерской было очень светло. Потом опустилась крышка, и наступила темнота.
Пока Гай вбивал в крышку четыре гвоздя, гроб ходил ходуном, отчего затылок у меня подпрыгивал и бился о дно. В наступившей тишине я заметила два тонких луча света. Они напоминали паутинку под солнцем, унизанную каплями росы. Я повернула голову и нашла источник света: крошечные дырочки, просверленные с каждой стороны. Отверстия для дыхания.
Гроб рывком подняли. От неожиданности я тихонько вскрикнула.
– Тебе придется вести себя потише, – сказал Гай. Его голос звучал словно издалека.
Когда меня вынесли наружу, я приготовилась к очередному толчку, но гроб плавно скользнул в повозку. Я даже не почувствовала, когда туда забралась Памфила, – возможно, она уже сидела там. Зато я слышала рев осла и могла точно сказать, что мы начали спускаться с холма, поскольку повозка накренилась.
Я закрыла глаза, чтобы не видеть крышку гроба, которая находилась на расстоянии ладони от моего лица. Вместо этого я стала прислушиваться к грохотанию колес и приглушенному пению, которое сопровождало нас. «Не думай, ни о чем не думай, – уговаривала я себя. – Скоро все закончится».
Когда мы резко свернули на север, пение стихло, и я поняла, что мы миновали сторожку и выехали на дорогу. Мгновение спустя один из солдат крикнул: «Стой!» – и колеса перестали греметь. Сердце у меня колотилось так сильно, что я боялась, как бы оно не вырвалось наружу через отверстия в гробу. От страха я едва дышала.
– Нам сказали, что в общине терапевтов умер человек, – обратился один из солдат к Памфиле. – Куда ты его везешь?
Я с трудом разобрала ее слова: «К семье в Александрию».
У меня отлегло от сердца. Сейчас они махнут нам, пропуская, и мы продолжим путь. Но повозка не двинулись с места. Голоса солдат приближались. По всей видимости, они направлялись к задку повозки. С каждой секундой мне становилось все страшнее. Я широко распахнула глаза, и взгляд уперся в крышку гроба. Тогда я глубоко вздохнула и снова зажмурилась. «Не двигайся. Не думай».
Мы стояли бесконечно долго по причинам, которые я не могла вообразить. Потом один из солдат крикнул остальным:
– Все в порядке. Здесь только гроб.
Внезапно повозка накренилась вперед.
Мы потащились дальше, подпрыгивая на ухабах гораздо дольше нужного. Памфиле было велено остановиться, как только солдаты скроются из виду, желательно на пустынном участке дороги, и освободить меня. Внутри становилось жарко. Я сжала в руке шило и постучала в стенку гроба.
Мы с Лави отплыли в Иудею на пятый день нисана.
ИЕРУСАЛИМ. ВИФАНИЯ
30 г. н. э
I
Первое, что мы с Лави увидели, подъезжая к Иерусалиму, были склоны Хевронской долины, освещенные тысячами огоньков: паломники жгли костры. По ночному небу плыли колечки полупрозрачного дыма, густого от запаха жареной баранины. Было тринадцатое число месяца нисана. Пасха.
Я надеялась добраться до дома Лазаря, Марии и Марфы до наступления ночи, чтобы успеть сесть за праздничную трапезу вместе с Иисусом. Что ж, наверное, всё уже съели. Я вздохнула.
Всю дорогу нас с Лави преследовали досадные неудачи. Сначала на море опустился штиль, что задержало прибытие нашего корабля. Потом, когда мы отправились пешком из Иоппии, из-за наплыва людей, скупивших всю пищу, нам приходилось постоянно сворачивать в отдаленные деревни, чтобы найти хоть кусочек хлеба и сыр.
В Лидде нам помешали римские солдаты, которые несколько часов не давали людям пройти, пытаясь хоть как-то урегулировать движение по забитой народом дороге в Иерусалим. Все это время я мысленно репетировала, с какими словами обращусь к Иуде, и уговаривала себя, что он прислушается ко мне. Все же я была его младшей сестрой, и он любил меня. Иуда пытался спасти меня от Нафанаила. Передал мое послание Фазелис, хоть и против воли. Он выслушает меня и отринет безумие, которое толкает его предать Иисуса.
Увидев освещенный кострами холм, я едва не задохнулась от нетерпения.
– Тебе нужно отдохнуть? – спросил Лави. – Мы идем с самого рассвета.
– От мужа и брата меня отделяет лишь эта долина, – сказала я. – Отдохну, как только увижу их.
Последний отрезок пути до Вифании мы прошли молча. Не будь я так измотана, я бы, наверное, пустилась бегом.
– Лампы во дворе еще горят, – сказал Лави, когда мы подошли к дому друзей Иисуса, которые стали друзьями и мне. Мой провожатый начал барабанить в ворота, крича, что пришла Ана, жена Иисуса.
Я ожидала увидеть мужа, спешащего впустить нас, но вместо него показался Лазарь. Он выглядел куда лучше, чем в прошлый раз: желтизны поубавилось, щеки порозовели.
– Проходите в дом. – Он поцеловал меня в знак приветствия.
– Где Иисус? – спросила я.
Лазарь пошел во двор, словно не слыша меня.
– Марфа, Мария! – позвал он. – Посмотрите, кто здесь.
Сестры выбежали из дома, распахивая объятия. Они казались ниже ростом, лица стали еще круглее. Лави был встречен с той же теплотой, с какой здесь когда-то приветствовали Тавифу. Я огляделась по сторонам, но ее тоже нигде не было видно. У внешней стены были сложены в стопку тюфяки, накрытые поношенным плащом из льняной ткани.
– Вы с Лави наверняка проголодались, – сказала Марфа. – Пойду принесу остатки пасхального ужина.
Когда она поспешила прочь, я взяла плащ. Ткань была неровная, грубая – такой она вышла из моих рук. Я поднесла плащ к лицу и уловила знакомый запах.
– Плащ Иисуса, – сказала я Марии.
– Да, так и есть, – безмятежно улыбнулась она.
– И вот это тоже. – Лави поднял посох из оливы, который Иисус вырезал, сидя под деревом в Назарете.
Я сжала ладонью гладкую поверхность дерева, отполированную рукой мужа.
– Иисус с учениками уже некоторое время живут у нас, – кивнула Мария на стопку тюфяков. – Они проводят все дни в городе, а вечером возвращаются на ночлег. На прошлой неделе Иисус первым делом спрашивал, не вернулась ли его жена. Видно, ты не выходишь у него из головы. – Она опять улыбнулась мне, а я сильно прикусила губу.
– Где он? – повторила я вопрос.
– Он праздновал Пасху в Иерусалиме с учениками.
– Не с вами?
– Мы предполагали, что они разделят с нами трапезу, но сегодня утром Иисус передумал. Сказал, что вместе с учениками отправится в город. Признаюсь, Марфе это не понравилось. Она столько наготовила, что всем бы хватило вдоволь, а наши гости, поверь мне, едят очень много. – Она делано засмеялась.
– Был ли с ними Иуда?
– Твой брат? Да. Он почти не отходит от Иисуса, разве что…
Я ждала, но Мария молчала.
– Разве что?..
– Да ничего. Просто вчера, когда Иисус вернулся из города вместе с друзьями, Иуды с ними не было. Я слышала, как Иисус спросил о нем у Петра и Иоанна. Было уже довольно поздно, когда Иуда наконец явился, но даже тогда он держался особняком. Ел в одиночестве вон там, в углу. – Она указала рукой в противоположный от нас конец двора. – Я решила, ему нездоровится.
В отличие от Марии, я сомневалась, что странности в поведении Иуды объяснялись недомоганием, но делиться своими подозрениями не стала. Я так крепко сжимала плащ и посох Иисуса во время нашего разговора, что у меня заныли пальцы. Оставив вещи на скамье, я подошла к проему в стене, окружающей дом, и посмотрела на запад, в сторону Иерусалима.
– Разве Иисус не должен уже вернуться?
Мария подошла и встала рядом со мной.
– Он завел обычай каждый вечер молиться на Елеонской горе, но ты права: ему давно пора быть дома.
Ее лицо скрывала тень, но я разглядела нечто большее, чем обычная тревога. Я увидела страх.
– Ана! – Этого голоса я не слышала уже семь лет.
– Тавифа! – крикнула я, бросаясь к подруге, которая уже мчалась ко мне через весь двор.
Она прижалась ко мне, и мы долго стояли обнявшись, молча покачиваясь, словно в танце. Я закрыла глаза и вспомнила другой танец – тот, что танцевали слепые девушки.
– Глазам своим не верю, – улыбнулась Тавифа. – Никогда, слышишь, никогда больше не смей пропадать. – Говорила она медленно, размеренно, словно слова были слишком велики для рта, но каждый слог находился на своем месте.
– Ты говоришь совсем чисто! – воскликнула я.
– Я долго тренировалась. Язык – орудие гибкое. Он может приспособиться.
Я взяла ее руки и поцеловала их.
Появилась Марфа с подносом, а за ней – Лазарь с кувшином вина. Пока мы с Лави мыли руки, Мария велела Тавифе принести лиру и сыграть для нас.
– Такой музыки ты никогда не слышала, – сказала мне Мария.
Мне и правда хотелось послушать игру Тавифы, но позже. Сейчас я желала лишь одного: чтобы мне рассказали о муже, о том, что он говорил и делал. Мне хотелось узнать об угрожающей ему опасности, которую скрывают от меня. Но Тавифа уже побежала за лирой, и я промолчала.
Мария была права в одном: такой музыки мне еще не доводилось слышать. Быстрая, дерзкая, забавная песня рассказывала о женщине, которая отрезала бороду своему мучителю, пока он спал, и тем самым лишила его силы. Тавифа, грациозная, как и раньше, кружилась в танце по двору, перебирая струны, и я подумала, что ей бы понравилось празднование сорок девятого дня у терапевтов, бесконечные песни и пляски.
Когда она закончила, я отложила в сторону кусочек хлеба, который собиралась обмакнуть в чашу с вином, и обняла подругу еще раз. Она тяжело дышала, щеки раскраснелись.
– Только вчера я играла на лире твоему мужу и его ученикам, пока они ужинали. Когда я закончила песню, Иисус сказал мне: «Каждому нужно найти свой способ любить. Ты нашла свой». Он очень-очень добрый, твой муж.
– Он еще и очень проницательный. Ты действительно нашла себя, – улыбнулась я.
«Самая глубокая боль всегда отыщет способ излиться», – подумалось мне.
По глазам подруги я видела, что ей хочется рассказать мне что-то еще.
– Тавифа, – тихо позвала я, – в чем дело?
– Почти все время, что я живу здесь, я зарабатываю ткачеством. Часть денег отдаю Марфе в качестве платы за содержание, а на остальные я купила нард.
Я нахмурилась, недоумевая, зачем ей понадобились такие дорогие духи, но потом вспомнила, как когда-то мы помазали друг друга нардом в знак нашей дружбы:
– Этот запах воскрешает во мне приятные воспоминания, – объяснила она. – И вот вчера, когда Иисус так ласково говорил со мной, я принесла флакон и помазала ему ноги. Мне хотелось отблагодарить его, а кроме нарда у меня ничего нет. – Она оглянулась на остальных, которые поневоле слушали наш разговор, и понизила голос: – Мой поступок разозлил твоего брата. Он отчитал меня, сказав, что мне следовало продать нард, а вырученные деньги раздать бедным.
«Что с тобой сделалось, Иуда?» – мелькнуло у меня в голове.
– И Иисус отругал его за это? – спросила я, зная ответ.
– Он сказал Иуде, чтобы тот оставил меня, и еще сказал, что мой дар прекрасен. Он говорил очень резко, и Иуда в гневе удалился. О, Ана, боюсь, я стала причиной их разрыва.
Я накрыла ее руки своими:
– Нет, причина куда глубже.
Только сейчас я поняла, что между ними всегда лежала пропасть. Она возникла в тот момент, когда разошлись их взгляды на путь установления царства Божьего.
Я попробовала вернуться к еде, но поняла, что аппетит пропал. Тогда я посмотрела на Марию, Лазаря и Марфу и попросила:
– А теперь откройте мне, что вас беспокоит. Я знаю, Иисус в опасности. Иуда писал об этом в своем письме. Расскажите, что вам известно.
Лазарь поерзал на скамье между двумя сестрами и заговорил первым:
– Слава Иисуса, Ана, распространилась очень широко. Люди верят, что он мессия, царь иудейский.
– В Александрию доходили слухи, – кивнула я, втайне радуясь, что не узнала ничего нового. – Меня это тоже обеспокоило. Ирод Антипа всю свою жизнь стремится стать царем Иудеи. Услышав, как царем называют Иисуса, он непременно отомстит.
Тишина. Замешательство. Никто из собравшихся даже не смотрел на меня.
– Так что же? – потребовала я ответа.
Мария толкнула брата локтем:
– Скажи ей все без утайки.
Тавифа положила лиру, но пальцем случайно задела струну, которая издала жалобный звук, напоминающий тихое поскуливание. Я жестом пригласила подругу сесть рядом, и она опустилась на скамью, тесно прижавшись ко мне.
– Антипе уже известно, что народ называет Иисуса царем иудейским, – продолжал Лазарь. – В Иерусалиме все об этом знают, включая римлян. Однако куда большая опасность исходит от прокуратора по имени Пилат, известного своей жестокостью. Он уничтожит любого, кто осмелится нарушить спокойствие.
В ночном воздухе чувствовалась прохлада, и я задрожала, но вовсе не от холода.
– В прошлое воскресенье Иисус въехал в город на осле, – рассказывал Лазарь. – Согласно пророчеству, царь-мессия войдет в Иерусалим, смиренно сидя на осле.
Я знала это пророчество. Мы все его знали. Поступок Иисуса лишил меня дара речи. Значит, мой муж открыто признал свою роль. Но чему тут удивляться? Я подумала об откровении, которое было явлено ему во время крещения, когда он узнал, что настало время действовать, и ушел с Иоанном Крестителем.
– Его сопровождала целая толпа, – журчал голос Лазаря. – Люди восклицали: «Осанна! Благословен грядущий во имя Господне!»[29]29
Мф. 21: 9.
[Закрыть]
– Мы были там, – добавила Мария. – Народ ликовал, веря, что скоро мы будем избавлены от римлян и наступит царство Божье. Ты бы видела их, Ана. Они срезали пальмовые ветви и разбрасывали их перед Иисусом по всему пути. Мы шли за ним вместе с учениками и сами присоединились к нему.
Будь я там, стала бы я останавливать Иисуса или благословила бы ту яростную силу, которая вела его? Я не могла дать ответ.
Лазарь подошел к стене и, совсем как я недавно, устремил взгляд на город через долину, словно хотел угадать, по какой из узких, извилистых шумных, сплетенных в паутину улиц идет сейчас его старый друг. Мы молча наблюдали за Лазарем. Он стоял спиной к нам, сцепив руки за спиной и яростно потирая пальцы.
– Иисус провозгласил себя мессией, – снова заговорил Лазарь. – Он сделал это, потому что верит: Господь станет действовать через него. Но дело не только в религии. Это политический жест. Вот что меня больше всего беспокоит, Ана. Пилат знает, что приход иудейского мессии означает конец власти Рима, и воспринимает угрозу всерьез.
Все это время Марфа сидела молча, но я заметила, что она выпрямилась и глубоко вздохнула.
– Есть кое-что еще, Ана, – сказала она. – На следующий день после того, как Иисус заявил о себе, въехав в город на осле, твой муж вернулся в Иерусалим и… скажи ей, Мария.
Мария бросила на сестру унылый взгляд.
– Да, он вернулся в город и устроил… беспорядки в храме.
– Это были не просто беспорядки, – подхватила Марфа, – а настоящий бунт.
Мария послала ей еще один недовольный взгляд.
– Что значит – бунт? – допытывалась я.
– В тот раз нас с Иисусом не было, – сказала Мария. – Но ученики говорили, что его рассердили менялы и торговцы жертвенными животными.
– Он перевернул столы менял, рассыпав монеты, и опрокинул скамьи продавцов голубей, – вмешалась Марфа. – Он кричал, что они превратили храм в разбойничье логово. Люди бросились подбирать монеты. Вызвали храмовую стражу.
– Но Иисус ведь не пострадал, правда?
– Нет, – ответила Мария. – Удивительно, но его даже не задержали.
– Да, но Каиафа, первосвященник, теперь настроен против него, – заговорил Лазарь. – Вынужден признать, что Иисус в большой беде.
Тавифа прильнула ко мне. Мы посидели молча несколько минут, а потом я осмелилась спросить:
– Полагаешь, его могут схватить?
– Трудно сказать, – пожал плечами Лазарь. – Настроения в городе меняются быстро. Пилат с Каиафой хотят только одного: избавиться от Иисуса, который запросто может поднять восстание.
– Не могу поверить, что Иисус так поступит, – с сомнением сказала я. – Муж всегда был сторонником сопротивления Риму, но не с оружием в руках. Не то что мой брат.
– Я интересовался его планами, – отвечал Лазарь. – Выходило так, что он намеренно провоцирует народ. Однако вечером Иисус, стоя на том же месте, где я сейчас, велел своим ученикам не браться за меч, что бы ни случилось. Иуда подначивал его, вопрошая, как же он собирается освободить свой народ без битвы и как любовь избавит нас от власти Рима. Конечно, Ана, Иуда твой брат, но он очень разозлился и говорил почти враждебно.
– Иуда – зелот, – ответила я. – Римляне убили его отца, а мать продали в рабство. Он посвятил свою жизнь мести. – Я не переставала удивляться себе: даже сейчас у меня находились оправдания для брата. Он намеревался покончить с властью Рима любой ценой, даже если придется отдать врагам Иисуса, чтобы вызвать возмущение толпы. Разве такое можно простить? В душе у меня закипал гнев. – И что Иисус ответил ему?
– О, он был суров. Сказал: «Ты меня слышал». И Иуда притих.
Мне вдруг остро захотелось вытащить письмо Иуды из дорожного мешка и прочитать друзьям, но тогда они лишь сильнее встревожились бы.
Лазарь положил руку на плечо Марфы и продолжил:
– Сегодня утром, прежде чем Иисус ушел в Иерусалим, я умолял его тихо отпраздновать Пасху и на время затаиться. Он согласился. Если Антипа или римляне захотят схватить его, пусть сначала найдут.
Это будет не трудно, если Иуда поможет им. От этой мысли я тотчас вскочила на ноги:
– А не лучше ли нам найти его первыми?
– Отправиться в Иерусалим? Сейчас? – удивилась Марфа.
– Мария говорила, что он иногда молится в Гефсиманском саду. Может, нам повезет и он будет там?
– Уже почти вторая стража ночи, – запротестовала она.
Все это время Лави стоял, опершись о стену дома, почти невидимый в ее тени. Однако теперь он шагнул вперед:
– Я иду с вами.
– Глупо отправляться в долину в такой час, – возразил Лазарь. – Наверное, Иисус решил заночевать на холме. Он вернется утром.
– Пойдем, ты устала. – Мария взяла меня за руку. – Давай устроим тебя поудобнее. Марфа приготовила тебе свежий тюфяк в комнате Тавифы.
– Хорошо, отправимся на рассвете, – сказала я, благодарно улыбнувшись Лави, а потом позволила увести себя, остановившись лишь раз, чтобы забрать плащ Иисуса. Я собиралась спать, завернувшись в него.
