Текст книги "Книга тайных желаний"

Автор книги: Сью Монк Кид (Кидд)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

XXXI

Несколько дней после возвращения Иисуса я готовилась к путешествию. Мы с Йолтой перестирали весь ее скудный запас одежды и развесили сушиться на колышках в кладовой. Я выбила ее тюфяк и пришила к нему кожаный ремешок, чтобы она могла нести его на спине. Наполнила бурдюки, завернула соленую рыбу, сыр и сушеный инжир в полоски чистого льна и набила ими мешок.

Я подшила наши сандалии, вложив внутрь дополнительные куски кожи. Иисус вырезал из оливы новые посохи. Он настоял на том, чтобы мы брали не более одной чистой туники. Я взяла две. Также я запаковала небольшой запас целебных трав. Потом присела ненадолго, рассматривая те, что принимала против зачатия. Представится ли нам возможность лечь друг с другом после ухода из дома? Но все же я запихнула в мешок все снадобья, которые туда влезли.

Я помогала Марии по дому, чтобы побыть с ней рядом. Едва ли не половина семьи – Саломея, Иисус, я, Йолта – покидала ее, и хотя свекровь притворялась веселой, при виде Иисуса, вырезающего посохи, печаль прорывалась наружу, заставляя дрожать подбородок, чего Мария старалась не допускать. Ей приходилось смаргивать слезы, когда она обнимала Саломею. Она пекла нам медовые лепешки. Она трепала меня по щеке, приговаривая: «Ах, Ана, милая Ана».

– Позаботься о Далиле, – попросила я. – И пусть Юдифь держится от нее подальше.

– Я сама буду ухаживать за козой.

Лави попросил разрешения отправиться с нами, и я не стала ему отказывать.

– Теперь ты свободный человек, – объявила я. – Если пойдешь с нами, то как последователь Иисуса, а не слуга.

Он кивнул, возможно не до конца понимая, о каком следовании за Иисусом идет речь. Сумку с монетами Лави не снимал с себя даже во сне. Когда в пещере Иисус говорил о необходимости добыть деньги для движения, я решила стать его покровителем. Драхмы, оставшиеся после подкупа Апиона, смогут поддерживать мужа много месяцев, а то и год. Я не могла сказать ему, откуда взялись деньги, иначе он отказался бы их принять. Ложь сковывала меня, будто силками. И я знала: придется лгать раз за разом, чтобы сохранить свое покровительство в тайне.

За день до возвращения в Сепфорис и встречи с Апионом, я проснулась оттого, что внутри у меня все бурило. Есть я не могла.

– Я боюсь, что никогда больше тебя не увижу, – сказала я Йолте.

Мы стояли в кладовой у стены, где был нарисован углем календарь. Я увидела, что тетя отметила завтрашний день, шестой день месяца нисана, своим именем и словом «закончено». Не по-гречески, а на иврите. Она перехватила мой взгляд.

– Закончено не для нас с тобой, дитя. Речь только о моей жизни в Назарете.

Мысль о расставании с Йолтой, Марией и Саломеей ужасной болью отдавалась в груди.

– Мы снова найдем друг друга, – уверенно сказала тетя.

– Как я узнаю, где ты? Как смогу получить весточку?

За письма надо платить: их отправляют с гонцами, которые садятся на корабли, а потом добираются до места пешком, но скоро я уйду странствовать с Иисусом. Разве письмо когда-нибудь отыщет меня?

– Мы найдем друг друга, – повторила тетка загадочно.

Безутешная, я вернулась к работе.

Днем мы с Йолтой срезали стебли ячменя под оливковым деревом. Я подняла глаза и увидела у ворот Иуду. Я взмахнула обеими руками в знак приветствия, а Иисус размашистым шагом прошел через двор, чтобы поздороваться.

Они подошли к нам с Йолтой, по-братски обнимая друг друга за плечи, но что-то в лице Иуды вдруг насторожило меня: натянутая улыбка, затаенный ужас в глазах, его глубокий вздох, прежде чем он нагнулся ко мне.

Брат расцеловал сначала Йолту, затем меня.

Мы присели в тени.

– Почему ты всегда приносишь дурные вести? – спросила я.

– Хотел бы я, чтобы было иначе, – понурился Иуда, поняв, что я его раскусила и можно больше не притворяться.

Он отвернулся, собираясь с духом. Мы молча ждали. Наконец брат посмотрел на меня.

– Ана, Антипа отдал приказ схватить тебя, – сказал он, глядя мне в глаза.

Иисус тоже посмотрел на меня. Лицо у него окаменело, и я, еще не осознав слов Иуды и не поверив им, улыбнулась мужу. Потом меня осенило: слуга и пластина слоновой кости. Антипа узнал о моем пособничестве. Мне стало страшно, кровь стучала в ушах, я дрожала. Не может быть.

Иисус придвинулся ко мне, и я прильнула к нему, чтобы почувствовать опору, его плечо рядом с моим.

– Зачем Антипе ее арестовывать? – спросил мой муж спокойно.

– Ее обвиняют в измене, которая привела к бегству Фазелис, – ответил Иуда. – Слуга, который передал послание Аны, раскрыл его содержание.

– Ты в этом уверен? – спросила Йолта Иуду. – Твой источник надежен?

Иуда нахмурился.

– Я бы не стал тревожить вас, не будь я полностью уверен. В Тивериаде до сих пор судачат о Фазелис. Говорят, солдат, сопровождавших ее в Махерон, казнили вместе с двумя ее слугами. Всех их обвинили в заговоре. И много толков ходит о письме, которое Фазелис получила на подносе с едой. Я знаю, что это было послание от Аны.

– Но это же сплетни. Ты считаешь, ее арестуют на основании сплетен? – настаивала Йолта. Я видела, что новости настолько потрясли ее, что она отказывалась им верить.

– Боюсь, это еще не все, – сказал Иуда, и в голосе его послышалось отчаяние. – Мне рассказали о старой женщине по имени Иоанна, которая служила Фазелис.

– Я ее знаю, – сказала я. – Она была замужем за домоправителем Антипы, Чузой.

Мне вспомнилось, как она вилась вокруг нас, когда я впервые увидела Фазелис. Как же молода я была – четырнадцать лет. Помолвлена с Нафанаилом. «Ни ты, ни я не агнец», – сказала мне Фазелис. Я посмотрела на Иисуса. Вспоминал ли он Чузу и тот день, когда домоправитель подстрекал толпу закидать меня камнями? Я часто задумывалась о том, были бы мы женаты, если бы не этот страшный человек.

– Чуза давно мертв, – продолжил Иуда. – Но Иоанна живет во дворце с прислугой, почти слепая и слишком старая, чтобы приносить пользу, хоть и входит в штат прислужниц Иродиады. Ей удалось спастись, принеся клятву верности новой жене тетрарха и отрекшись от Фазелис. Когда я нашел Иоанну на скамье перед дворцом, она предала обеих, сообщив, что знала о плане Фазелис и сбежала бы с ней, если бы хватило сил и зрения. – Он повернулся к Йолте: – Иоанна и рассказала мне о признании слуги и намерении Антипы арестовать Ану. Она слышала об этом из уст самой Иродиады.

Жизнь вокруг нас шла своим чередом: играли дети, Иаков и Симон кололи дрова, Мария с моими невестками месили тесто у очага. Обычный день.

– Иоанна уверена, что Антипа настроен серьезно? – с трудом выговорила я. Горло жгло, словно внутри развели костер.

– Он этого так не оставит, Ана, тут нет никаких сомнений. Царь Арефа собирает войско, чтобы отомстить за дочь. Ее побег вызвал смуту, и Антипа винит всех, кто помогал его первой жене, включая тебя. Хуже того: Иродиада сообразила, что когда-то ее новый муж восхищался тобой… и заказал твой мозаичный портрет. Это я тоже узнал от Иоанны. Подозреваю, старуха сама и поведала об этом новой госпоже, желая заручиться ее расположением. Это Иродиада заставляет Антипу арестовать тебя, как и Крестителя. И будь уверена: она своего добьется.

Иисус молчал, что меня удивило. Он накрыл мою руку своей и сжал ее. Как и мой брат, Иисус был недоволен, когда я написала то письмо. Я попробовала представить, что поступаю иначе, и не смогла. Тогда страх начал отступать. Я была беспомощна и вместе с тем удивительно спокойна. Что сделано, то сделано. Даже будь у меня возможность, я не стала бы ничего менять.

– Прости, – сказал мне Иуда. – Не стоило передавать твое сообщение.

– Я не хочу говорить о том, чего не изменишь, – ответила я.

– Ты права, сестричка. Надо думать о будущем, и думать быстро. Иоанна считает, что солдаты Антипы придут за тобой в ближайшие дни. Я спешил изо всех сил, но у них лошади. Возможно, отряд уже в пути. Времени в обрез.

Иисус выпрямился. Я ждала, что он предложит нам спрятаться в Иудейских холмах, как сделал сам после ареста Иоанна. Нам было бы очень тяжело, и никто не мог предсказать, сколько времени придется провести в глухих дебрях, но куда деваться?

Когда муж заговорил, его голос звучал уверенно и твердо:

– Ты отправишься в Александрию вместе с теткой.

День выдался теплый, солнце ярко сияло, но по спине у меня пробежал холодок.

– Разве мы не можем укрыться в пустыне, как поступил ты сам?

– Даже там ты не будешь в безопасности, – возразил Иисус.

Меня охватило отчаяние: я провела без него почти шесть месяцев, и мысль о новом расставании была невыносимой.

– Мы можем вместе отправиться в Сирию, в Кесарию Филиппову, в Декаполис. У Антипы нет власти в тех краях.

Глаза Иисуса наполнились печалью.

– Ана, мое время пришло. Я должен начать свое служение в Галилее, следуя путем Иоанна. Я не могу ждать.

Значит, Александрия.

– Это лишь на время, – успокоил меня Иисус. – Поживешь у своего дяди Харана в Египте, пока гнев Антипы не утихнет. Мы дадим тебе знать письмом, когда можно будет вернуться.

Я посмотрела на него и, запинаясь, пробормотала:

– Но ведь… могут… могут пройти месяцы. Даже целый год.

– Мне больно думать о разлуке с тобой, – сказал он. – Но в Александрии ты будешь в безопасности, а я смогу продолжить служение. После возвращения ты сможешь присоединиться ко мне.

Йолта погладила меня по щеке:

– Твой муж прав. Завтра мы отправимся в Александрию, ты и я. У Иисуса своя судьба, позволь ему следовать ей. И у тебя есть своя судьба. Разве не этого хотела София?

Лави присоединился к нам под оливковым деревом, где мы просидели, совещаясь, несколько часов – или это время тянулось так долго. Наконец план был составлен. На рассвете Иуда отправляется со мной, Йолтой и Лави в Сепфорис, он доставит нас к Апиону, оттуда проводит до Кесарии и посадит на корабль до Александрии, убедившись, что все идет гладко.

Иисус тоже рвался с нами, но я была непреклонна.

– Не хочу, чтобы ты пропустил свадьбу сестры, – сказала ему я. До торжества оставалось всего несколько дней. – И не стоит затягивать наше прощание. Расстанемся здесь, где мы прожили вместе одиннадцать лет.

Это была правда, хотя и не вся. Чтобы убедить Апиона отвезти в Александрию еще и меня с Лави, который умолял взять его с собой, что я и намеревалась сделать, опять потребуется подкуп, а мне не хотелось, чтобы Иисус при этом присутствовал.

Когда мы наконец разошлись, я потянула Иуду в кладовую и там рассказала о продаже материнских драгоценностей. Неодобрения с его стороны не последовало: мой брат и сам достаточно крал у богатых, чтобы поддерживать своих сторонников.

– Уверена, Апион согласится взять меня с Лави в Александрию за две тысячи драхм, – сказала я. – Если так, у нас останется еще три. Иисусу нужен покровитель, который будет обеспечивать его средствами. Я хочу разделить оставшиеся деньги между нами с мужем. Эта сумма поможет ему продержаться несколько месяцев, возможно, ее хватит до моего возвращения. Пусть доля Иисуса хранится у тебя, Иуда, и ты ни при каких обстоятельствах не должен говорить ему, откуда эти деньги. Обещай мне.

Он какое-то время колебался.

– И как я объясню появление средств? Он захочет узнать, кто ему помогает.

– Скажи ему, что это человек из Тивериады. Скажи ему, что Иоанна отправила деньги в благодарность за спасение госпожи. Скажи ему, что покровитель желает оставаться в тени. Мне все равно, только не сообщай ему, что деньги дала я.

– Ана, он мой друг. Я верю в его дело. Иисус – наша единственная надежда на освобождение от Рима. Я не хочу его обманывать.

– Я тоже не хотела бы, но, боюсь, иначе он не примет мой дар.

– Я сделаю так, как ты просишь, но помни: я и так слишком добр к тебе.

– Тогда еще кое-что, – сказала я. – Ты должен писать мне. Отложи немного денег на писчие принадлежности и гонцов. Посылай мне новости об Иисусе и сразу же сообщи, как только можно будет вернуться. Поклянись.

Он обнял меня:

– Клянусь.

XXXII

Я достала чашу для заклинаний со дна кедрового сундука, где она лежала годами, отверженная и заброшенная. Она была размером с миску для теста, слишком большая для моей дорожной сумки, но оставлять ее я не собиралась. Как и свитки. Когда серебряные монеты из кожаного мешка перекочуют в руки Апиона, я положу туда и чашу, и свитки, а пока понесу их в руках.

Я посмотрела на шерстяной мешок, полный глиняных черепков, на которых я изливала свою скорбь по Сусанне. Их придется оставить.

День сменился вечерним сумраком. Со двора доносились приглушенные голоса. Стоя в дверях, я видела Иисуса и его семью. На небе сияла одинокая звезда.

– Твоя жена поступила неразумно, – проворчал Иаков. Она приведет солдат Антипы на наш порог.

– Что мы им скажем? – подхватил Симон.

Иисус положил руки им на плечи – напоминание о том, что они братья.

– Скажите им, что женщина, которую они ищут, больше здесь не живет. Скажите, что она покинула меня и ушла со своим братом, а куда – вам неизвестно.

– Ты просишь нас соврать? – спросил Иаков.

Просьба Иисуса удивила и меня.

Мария, стоявшая на некотором расстоянии от них, подошла к Иакову и Симону.

– Иисус просит вас помочь ему сохранить жизнь жены, – сказала она резко. – Вы сделаете так, как он велит.

– Мы должны поступить по совести, – возразил Симон.

Саломея всхлипнула. Что это было – вдох или плач, я не разобрала.

– Давайте выпьем вина и поговорим, – предложил Иисус.

Я закрыла дверь. В тишине на меня навалилась великая тяжесть. Я зажгла лампы. Иисус скоро вернется. Я торопливо умыла лицо и руки, надела чистую одежду и смазала волосы гвоздичным маслом. Мне вспомнились слова Йолты: «И у тебя есть своя судьба». Они пробудили во мне старые стремления, отчаянную потребность жить по-своему.

Я снова открыла сундук и достала пузырек, в котором еще оставались чернила из сажи, загустевшие от времени. Из мешка я вытащила перо. Между строками своей старой молитвы внутри чаши для заклинаний я крошечными буквами записала новую: «София, дыхание Господне, обрати мой взор на Египет. Пусть земля, бывшая узилищем, станет землей свободы. Направь меня в обитель чернил и папируса, место, где меня ждет возрождение».

XXXIII

Я проснулась до рассвета. Моя голова покоилась на плече мужа, его борода щекотала мне лоб. Кожа Иисуса дышала жаром, от нее шел запах вина и соли. Я лежала в темноте не шевелясь. Я вбирала его в себя.

Светало. Солнце медленно и словно бы неуверенно показалось на небе, но полностью так и не вышло. Над головой раздался раскат грома – загрохотало, потом еще и еще, затрещали небесные поленья. Иисус зашевелился и что-то пробормотал, но я не разобрала. Я думала, что он встанет и примется за молитву, но вместо этого он спросил:

– Мой маленький гром, не твой ли голос я слышу? – и рассмеялся.

– Это я, возлюбленный мой. Я бушую от мысли о том, что придется тебя оставить, – ответила я нарочито весело, подстраиваясь к его тону.

Он повернулся на бок, чтобы видеть меня, и я почувствовала, как он заглядывает мне в самое сердце.

– Благословляю величие твоего духа, Ана.

– А я – твоего, – ответила я ему.

Затем он встал, открыл дверь и устремил свой чистый глубокий взгляд, которым только что проникал в меня, на долину. Я встала рядом и проследила взгляд мужа. Мне вдруг почудилось, что я вижу мир таким же, каким видит его он: бесприютным, разбитым и невыносимо прекрасным, ожидающим, когда кто-то примет его и вернет ему былую красоту.

Пришла пора расставания. Я всей душой желала, чтобы мы могли остаться вместе.

Мы поели в молчании. Я уже оделась и была готова отправляться в путь, но прежде мне надо было сделать кое-что еще. Я развязала мешочек, в котором хранилась красная нить. Она совсем истрепалась, стала тоньше волоса, но сегодня ради Иисуса я хотела надеть ее. Он помог мне завязать нить на запястье.

Семья ждала во дворе. Я обняла каждого из них, и Иисус подвел меня к воротам, где меня уже ждали Иуда, Йолта и Лави. Дождь прекратился, но тучи еще не разошлись.

Мы не стали затягивать прощание. Я поцеловала Иисуса в губы.

– Пусть это расставание не отдалит нас, но свяжет вместе, – сказала я. И, прижимая чашу и свитки к груди, устремилась в Египет.

АЛЕКСАНДРИЯ. МАРЕЙСКОЕ ОЗЕРО, ЕГИПЕТ
28–30 гг. н. э

I

Мы прибыли в Большую Александрийскую гавань, проведя восемь дней в беспокойном море. И хотя наш корабль – он курсировал между Кесарией, куда на нем доставляли египетское зерно, и Александрией, куда он возвращалось с грузом оливок, – уже пристал к берегу, качка не позволяла моему желудку удержать в себе ни еду, ни питье. Все путешествие я думала об Иисусе, свернувшись клубочком на своем тюфяке в трюме. Временами боль и смятение оттого, что расстояние между нами неуклонно увеличивается, становились такими нестерпимыми, что я думала: не в них ли нужно искать причину моего недуга? Может, виновата разлука, а не бурные волны?

Несмотря на слабость и тошноту, я заставила себя подняться на палубу, чтобы впервые увидеть город, о котором мечтала с того самого дня, когда Йолта впервые поведала мне о величии Александрии. Я вдохнула пропитанный туманом воздух и поплотнее укутала шею. Рядом со мной стояла тетя, над головами у нас свистел ветер, яростно треплющий парус. Гавань кишмя кишела кораблями: большими торговыми, вроде нашего, и поменьше – галерами.

– Смотри! – воскликнула тетка, указывая куда-то во мглу. – Это знаменитый Фаросский маяк!

Когда я повернулась, глазам открылось невероятное зрелище: на небольшом острове напротив гавани возвышалась массивная башня белого мрамора, три грандиозных яруса которой устремлялись в облака, а вершина источала ярчайшее сияние. Даже Иерусалимский храм не мог по величию сравниться с маяком.

– Интересно, откуда берется такой свет? – прошептала я. От восторга я даже не заметила, что высказываю мысль вслух.

– Огонь отражается в больших бронзовых зеркалах, – ответила Йолта, и на ее лице я увидела гордость за родной город.

Купол маяка венчала фигура, простирающая руку к небу.

– Кто это? – спросила я.

– Гелиос, греческий бог солнца. Видишь, он указывает на солнце.

Город был построен у самой воды. Сверкающие белоснежные здания тянулись до самого горизонта. Я зачарованно рассматривала одно из них – блистательное сооружение, которое словно бы парило над поверхностью воды. Тошнота прошла без следа.

– Это, – Йолта внимательно следила за выражением моего лица, – царский дворец. Когда-то я рассказывала тебе о царице, которая жила там, – о Клеопатре Седьмой.

– Той, которая отправилась в Рим с Цезарем.

Йолта рассмеялась.

– Да, кроме всего прочего. Она умерла в год моего рождения. Все детство я слушала истории о ней. Мой отец – твой дед – говорил, что она писала только на том папирусе, что был произведен в мастерских нашей семьи. Царица объявила его лучшим папирусом в Египте.

Я еще не успела переварить известие, что Клеопатра особенным образом выделяла нашу семью, как перед глазами предстало очередное внушительное здание.

– Это один из храмов Исиды, – сказала Йолта. – Рядом с библиотекой есть еще один, большего размера, известный как храм Исиды Целительницы. В нем расположена школа врачевания.

Вокруг было столько чудес, что у меня голова шла кругом. Все казалось совершенно чужим, восхитительно чужим.

Мы замолчали, зачарованные видом проплывающего перед нами, словно сон, города, и я подумала о своем возлюбленном, о расстоянии, отделяющем меня от него. К этому времени Иисус уже должен был побывать на свадьбе Саломеи в Кане и отправиться в Капернаум, чтобы собрать своих последователей и начать служение. Воспоминание о том, как муж стоял у ворот, провожая меня, отозвалось болью. Я так хотела, чтобы мы были вместе. Но не в Галилее. Нет, не там… а здесь.

Я посмотрела, на Йолту. Глаза у нее затуманились: от ветра ли, от счастья или от мучительных мыслей о Хае – этого я не знала.

Когда мы сошли на берег, Апион нанял для нас четверых повозку с плоской крышей, запряженную двумя ослами. Внутри на сиденьях лежали подушки, окна были прикрыты занавесками. Мы ехали по мощенному булыжником Канопскому проспекту, главной улице города, такому широкому, что там могли разместиться рядом сразу пятьдесят повозок. По обеим сторонам дороги располагались дома под красными крышами, вокруг сновали люди: женщины гуляли с непокрытыми головами; дети – не только мальчики, но и девочки – с деревянными табличками, шнурками привязанными к поясу, спешили за своими наставниками. В одном из портиков я заметила превосходное красочное изображение коленопреклоненной египтянки с крыльями за спиной и не смогла сдержать возглас изумления.

– Крылатая Исида, – пояснила Йолта, наклоняясь ко мне. – Она здесь повсюду.

Наша повозка поравнялась с шеренгой конных колесниц, которыми управляли возницы в шлемах. Апион сообщил, что они направляются на ипподром.

В отдалении показался великолепный фронтон. У меня перехватило дыхание. Самого фасада видно не было, крыша словно парила над городом.

– Это и есть великая библиотека? – спросила я Йолту.

– Да, – ответила она. – И мы с тобой там еще побываем.

По дороге в Египет тетка рассказывала мне о том, что в библиотеке собраны все существующие в мире тексты, число которых достигает пятисот тысяч. И каждый из них тщательно описан, внесен в каталог и стоит на своем месте. Она говорила о живших при библиотеке ученых, о том, как они установили, что Земля круглая, и вычислили не только ее окружность, но и расстояние, которое отделяет ее от Солнца.

Вот в каком месте нам предстояло побывать.

Только когда повозка остановилась перед домом Харана, меня начали мучить дурные предчувствия. Я соврала Апиону, что получила письмо от дяди, в котором тот разрешал Йолте приехать. Не может же такой обман не раскрыться? А вдруг Харан не пустит нас на порог? О другом пристанище не могло идти и речи: Иуда будет направлять нарочных с письмами ко мне в дом Харана.

До отплытия из Кесарии я заставила Апиона дать моему брату точный адрес для пересылки корреспонденции.

– Харану бен-Филипу Левиту, Еврейский квартал, Александрия, – продиктовал он.

– Этого достаточно? – не поверила я.

– Твой дядя – богатейший иудей Александрии, – ответил он. – Его дом известен каждому.

При этих словах Йолта насмешливо хмыкнула, и Апион покосился на нее.

Ей придется лучше скрывать свое ожесточение, подумала я, когда мы переступили порог великолепного дома дяди. Как ей найти Хаю без помощи Харана?

Обликом мой дядя походил на отца: та же шишковатая лысая голова, большие уши, широкая грудь, чисто выбритое лицо. Разве что глаза были другие: хищные, цепкие и куда менее любопытные.

Он встретил нас в атриуме – ярко освещенном помещении, куда солнечный свет проникал через отверстие в потолке. Дядя стоял прямо по центру, в снопе безжалостного белого света. Нигде в зале не было ни намека на тень. Я сочла это дурным предзнаменованием.

Йолта, потупившись и очень медленно, приблизилась к нему. Когда она склонилась перед ним в изящном поклоне, я не поверила своим глазам.

– Высокочтимый брат, – заговорила она, – униженная, я пришла к тебе. Прошу, прими меня в своем доме.

Мне не стоило беспокоиться: Йолта хорошо знала правила игры.

Дядя уставился на нее, скрестив руки на груди.

– Йолта, ты явилась без приглашения. Отправляя тебя к нашему брату в Галилее, я дал понять, что тебе не следует возвращаться. И я не уполномочивал тебя привозить их в мой дом, – добавил Харан, обращаясь к Апиону.

Мой обман раскрылся раньше, чем я рассчитывала.

– Господин, простите меня, – начал оправдываться Апион, – но младшая из женщина сказала… – Его взгляд остановился на мне. Я видела капли пота, выступившие у него на висках, и понимала, в каком непростом положении оказался казначей: если он обвинит меня в обмане, я не стану молчать о деньгах, которые он получил от меня.

Харан мгновенно все понял:

– Возможно ли, Апион, что тебя подкупили? Если так, отдай мне деньги, а я подумаю о назначении другого казначея.

Пора было выручать беднягу. Скорее всего, нас прогонят в любом случае, поэтому будет совсем не вредно заручиться поддержкой Апиона. Надо рискнуть.

– Меня зовут Ана, дочь Матфея, – вышла я вперед. – Не кори своего работника, который доставил нас к тебе. Мы его не подкупали. Я убедила его, что получила твое письменное согласие на наш переезд в Александрию. Его вина состоит лишь в том, что он поверил моему слову.

Йолта бросала на меня неуверенные взгляды, Лави переминался с ноги на ногу. На Апиона я не смотрела, но вздох облегчения, сорвавшийся с его губ, услышала.

– Ты признаешься в том, что попала в мой дом хитростью? – Харан рассмеялся, однако без всякой злости. – Зачем ты явилась?

– Дядя, как тебе известно, отец мой умер. Нам с теткой некуда больше идти.

– Разве у тебя нет мужа? – удивился он.

Вопрос закономерный, и я должна была его предвидеть, однако же он застал меня врасплох.

– Муж отослал ее, – пришла мне на помощь Йолта, понимая, что я слишком медлю с ответом. – Ей стыдно упоминать о своем позоре.

– Так и было, – промямлила я. – Он выставил меня за дверь. – И, не дав Харану поинтересоваться причиной изгнания, поспешно продолжила: – В сопровождении телохранителя мы отправились к тебе, ведь ты старший брат моего отца и глава нашей семьи. Мой обман вызван желанием приехать сюда и служить тебе. Я прошу твоего прощения.

Он повернулся к Йолте:

– А она сообразительная, это мне нравится. Теперь отвечай ты, давно утраченная сестра. Зачем ты вернулась сюда спустя столько лет? Только не говори, что ты тоже жаждешь служить мне, – я тебя знаю.

– Ты прав: у меня нет намерения служить тебе. Мне нужно только одно – вернуться домой. Мое изгнание длилось двенадцать лет, разве этого недостаточно?

– Значит, дело не в стремлении разыскать свою дочь? – Губы дяди тронула насмешливая улыбка. – Всякая мать захотела бы перед смертью воссоединиться с утраченным ребенком.

«Он не только жесток, но и догадлив, – подумала я. – Не стоит впредь его недооценивать».

– Моя дочь давным-давно живет в приемной семье, – сказала Йолта. – Я утратила право на нее и не питаю ложных надежд на встречу. Если ты захочешь открыть мне ее местонахождение, я приму известие с радостью, но сама давно примирилась с потерей.

– Тебе известно, что я ничего не знаю о том, где живет Хая. Ее новая семья настояла на заключении договора, согласно которому мы не можем поддерживать с ними связь.

– Как я уже сказала, дочь больше не моя, – повторила Йолта. – Я пришла не за ней, я здесь только ради себя. Харан, позволь мне вернуться домой. – Ее раскаяние выглядело очень убедительно.

Харан выбрался из пятна слепящего света и принялся мерить атриум шагами, заложив руки за спину. Он сделал Апиону знак удалиться, и казначей почти бегом покинул зал.

Дядя остановился передо мной.

– Ты будешь платить мне пять сотен бронзовых драхм за каждый месяц, проведенный под моей крышей.

Пять сотен! У меня было с собой полторы тысячи серебряных Иродовых драхм. Сколько это в египетской бронзе, я не знала. Я рассчитывала, что денег должно хватить на год: я собиралась потратить их на какое-нибудь жилище, к тому же нам нужно будет чем-то заплатить за обратную дорогу.

– Сто, – сказала я.

– Четыре сотни, – не уступал он.

– Сто пятьдесят, и ты возьмешь меня к себе писцом.

– Писцом? – фыркнул дядя. – Писец у меня есть.

– Он пишет по-арамейски, по-гречески, на иврите и латыни – на всех четырех языках? – поинтересовалась я. – Выводит ли он буквы столь искусно, что самый их вид придает больший вес словам?

– Ты что же, умеешь так писать? – удивился Харан.

– Да.

– Хорошо. Сто пятьдесят бронзовых драхм, и будешь работать у меня писцом. Более никаких условий – разве что вы не сможете покидать этот дом.

– Ты не можешь заточить нас здесь, – возразила я. Вот так удар! Это было еще хуже, чем платить дяде за кров.

– Если вам потребуется что-нибудь на рынке, ваш так называемый телохранитель сможет сходить туда за вас. – Дядя повернулся к Йолте: – Как тебе известно, убийство не имеет срока давности. Если до меня дойдут слухи, что одна из вас покинула дом или расспрашивала о твоей дочери, я позабочусь о том, чтобы тебя арестовали. – Его лицо посуровело: – Семья Хаи не желает никакого вмешательства в их дела, а я не желаю становиться объектом судебного разбирательства из-за этого.

Он ударил в маленький гонг, и в зал вошла молодая женщина – не еврейка, а длинношеяя египтянка с жирно подведенными глазами.

– Проводи их на женскую половину, а их телохранителя – к прочим слугам, – распорядился Харан, после чего сразу ушел.

Мы последовали за египтянкой, прислушиваясь к шуршанию ее сандалий по плитке. Ее черные волосы покачивались туда-сюда. По всему выходило, что в этом доме мы будем пленницами.

– Разве у Харана нет жены, которую мы могли бы молить о покровительстве? – шепнула я Йолте.

– Она умерла еще до того, как я покинула Александрию. Взял ли он другую – мне неизвестно, – так же тихо ответила она.

Служанка остановилась перед одной из дверей.

– Вы будете жить здесь, – сказала она на ломаном греческом и добавила: – Жены нет. Здесь живут только сам Харан и его слуги.

– Какой у тебя хороший слух, – заметила я.

– У всех слуг хороший слух, – парировал она, и я увидела, как усмешка тронула губы Лави.

– Где же сыновья Харана? – спросила Йолта.

– Они управляют его имениями в дельте Нила. – Она жестом пригласила Лави следовать за ней и ушла, встряхнув волосами и покачивая бедрами. Прежде чем броситься за египтянкой, Лави несколько мгновений смотрел ей вслед с разинутым ртом.

Между нашими с Йолтой спальнями располагалась небольшая гостиная, выходившая во двор, где росла крошечная рощица финиковых пальм. Мы остановились в дверях, вглядываясь в нее.

– Харан тебе не доверяет, – сказала я. – Ему точно известно, зачем ты здесь.

– Да, ты права.

– Однако это странно: он так старается оградить Хаю от тебя. Запер нас в доме. Что плохого в том, если ты с ней увидишься? Наверное, какой-то пункт в договоре с ее новой семьей и существует, но почему-то мне кажется, что он скрывает Хаю лишь затем, чтобы наказать тебя. Может ли человек быть настолько мстительным?

– Слухи о смерти моего мужа покрыли его позором, ведь его родную сестру сочли убийцей. Из-за этого он понес убытки. Утратил уважение горожан. Испытал стыд. Он так и не оправился и никогда не перестанет винить меня. Его жажда мести безгранична.

Мы помолчали, а потом я увидела, что ей в голову пришла какая-то мысль, разгадка.

– А вдруг Харан прячет Хаю не только из мести, а потому что хочет сохранить в тайне какие-то свои махинации?

Я похолодела.

– Тетя, что ты имеешь в виду?

– Не знаю, – сказала она. – Посмотрим.

В центре сада был маленький пруд, полный голубых лотосов. «По крайней мере, – подумала я, – нам есть где жить».