Текст книги "Книга тайных желаний"

Автор книги: Сью Монк Кид (Кидд)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

– Матфей изложил свой план в мельчайших подробностях, – опять заговорил Иуда. – Его слуга Лави не обучен грамоте, поэтому передает мне все, что сумеет добыть. Наткнувшись среди прочих записей на описание плана, я испытал настоящее потрясение. В следующем месяце Антипа отправится в Рим и будет ходатайствовать перед императором, чтобы тот поставил его царем иудейским.

– Не думаю, что Тиберий согласится, – заметил Иисус. – Любому известно, что император не желает отдавать Антипе этот пост. Он не смягчился даже после того, как Антипа в его честь назвал новую столицу Тивериадой.

Стрекотание женщин, доносившееся с другой стороны прохода, мешало мне слушать. Я прокралась обратно к лестнице и взобралась почти до середины.

– Антипу ненавидят, – опять заговорил Иуда. – Император отказал ему в царском титуле, потому что боится восстания. Но что, если найдется способ уменьшить недовольство? Это и есть главный пункт плана Матфея. Он пишет, что мы, иудеи, не желаем Антипы, поскольку в нем нет царской крови: он не из колена Давидова. – Иуда хмыкнул. – Едва ли это единственная причина, но она самая острая, и Матфей придумал, как ее устранить. По пути в Рим Антипа остановится в Кесарии Филипповой, чтобы навестить своего брата Филиппа, но на самом деле его цель – жена брата, Иродиада. Она принадлежит к царскому роду Хасмонеев.

Антипа хочет взять еще одну жену? С моей старой подругой Фазелис что-то случилось? На меня накатила тошнота, и в смятении я поднялась еще на две ступени выше.

– Иродиада амбициозна, – продолжал брат. – Антипе не придется долго упрашивать ее оставить Филиппа и выйти за него. Он пообещает ей трон. Когда Антипа прибудет в Рим, будущий брак с женщиной царской крови сыграет ему на руку. Если и это не принесет ему титула царя, то уже ничто не сможет.

– Разве у Антипы нет жены?

Именно этот вопрос крутился у меня на языке.

– Есть, царевна Фазелис. Антипа разведется с ней и тайно упрячет в тюрьму. Скорее всего, ее умертвят, не поднимая шума, а потом объявят, что она скончалась от лихорадки.

– Думаешь, Антипа зайдет так далеко? – спросил Иисус.

– Матфей утверждает, что иначе Фазелис убедит своего отца отомстить. Как тебе известно, отец самого Антипы казнил свою жену Мариамну. Не сомневаюсь, Антипа легко последует его примеру. Видишь теперь, почему я не хотел, чтобы Ана об этом узнала? Она когда-то была дружна с Фазелис.

Я прислонилась лбом к перекладине. Новости потрясли меня. Пока я подслушивала на лестнице, опустилась ночь. На небе сияла большая луна, освещая все вокруг. Во тьме плыл аромат хлеба. Иуда с Иисусом продолжали говорить, но звуки их голосов напоминали далекое жужжание пчел в ветвях ракитника.

Я начала спускаться с лестницы, но вспотевшие ладони соскользнули с перекладины, отчего лестница дрогнула и стукнулась о стену дома. Я еще не успела ступить на землю, как сверху донесся голос Иисуса:

– Ана, что ты там делаешь? – Его лицо, наполовину скрытое тенью, выглянуло из-за края крыши.

Затем показалось второе – Иудино.

– Значит, ты слышала.

– Ваш ужин готов, – ответила я им.

Стоя на коленях перед кедровым сундуком в своей комнате, я предмет за предметом вынимала его содержимое: чашу, свитки, перья, чернила, красную нить в маленьком мешочке. Пластина из слоновой кости – сияющая жемчужно-белая табличка, которая некогда навлекла на меня ужасную опасность, – притаилась на самом дне. Ни раньше, ни сейчас я не могла бы сказать, почему я не писала на ней, почему не обменяла ее на что-нибудь другое. Возможно, я хранила пластину как реликвию, которую надо сохранить, ведь без нее я бы никогда не вышла за Иисуса. Сейчас же я подумала, что приберегала ее именно на этот случай. К тому же писать все равно было больше не на чем.

Я поднесла последнюю склянку чернил к пламени глиняной лампы и взболтала загустевшую черную жидкость. Бесстрашная девчонка еще жила внутри меня. Я быстро писала по-гречески, не заботясь об изяществе почерка:

Фазелис,

шлю тебе предостережение! Антипа с моим отцом задумали недоброе. Твой муж собирается жениться на Иродиаде, чье происхождение от Хасмонеев сможет убедить императора пожаловать тетрарха титулом царя. Я уверена, что после путешествия в Рим Антипа разведется с тобой, сделав тебя пленницей, да и сама твоя жизнь окажется под угрозой. Из надежного источника я узнала, что отъезд Антипы – дело одного месяца. Если можешь, беги. От всего сердца желаю тебе уберечься от опасности.

Ана

Я помахала подолом туники над пластиной, чтобы подсушить чернила, а потом обернула послание в кусок неокрашенного льняного полотна. Когда я вышла во двор, Иуда уже стоял у ворот.

– Подожди, брат! – бросилась я к нему. – Неужели ты собираешься ускользнуть, не попрощавшись?

Он виновато посмотрел на меня:

– Я не хочу, чтобы ты преуспела в том, что, видимо, как раз намереваешься сделать. Слишком рискованно. Что в свертке?

– Ты думал, я буду сидеть сложа руки? Это письмо, предупреждающее Фазелис об опасности. – Я сунула табличку ему в руки. – Ты должен передать его ради меня.

Иуда отдернул руки, отказываясь взять сверток.

– Ты услышала, что я собираюсь в Тивериаду, но в сам город я не сунусь и уж точно не собираюсь приближаться ко дворцу. Мы перехватим повозки с зерном и вином за городскими воротами.

– На кону жизнь Фазелис. Разве тебе все равно?

– Жизнь моих людей волнует меня куда больше. – Он повернул к воротам. Прости.

Я схватила его за руку и снова попыталась вложить послание в его ладонь.

– Я знаю, ты можешь обойти любых солдат в Тивериаде. Ты же похвалялся, что ни одного из ваших до сих пор не поймали.

Иуда был выше нас с Иисусом, поэтому ему не составило труда взглянуть поверх моей головы на оливковое дерево, у которого за трапезой собрались Йолта, Иисус и остальные. Брат словно надеялся, что кто-то перехватит его взгляд и придет на помощь. Я оглянулась и заметила, что Иисус наблюдает за нами, однако не вмешивается, позволяя мне побыть наедине с братом.

– Ты права, – сказал Иуда, – мы можем уйти от солдат, но ты не обо всем подумала. Если письмо найдут и установят, что его отправила ты, тебя ждет беда. Ты подписала послание?

Я кивнула, но не стала сообщать, что отец и Антипа, скорее всего, догадаются о личности отправителя даже без моего имени в конце послания. Ведь я украла эту пластинку у них на глазах.

– Иуда, мне нужна твоя помощь. Ради твоей свободы я позировала для мозаики Антипы. Уж в такой малости ты точно не откажешь мне.

Он запрокинул голову назад и обреченно застонал.

– Давай письмо. Я переправлю его Лави и попрошу проследить, чтобы оно попало к Фазелис.

Иисус ждал меня в нашей комнате. Он зажег сразу две лампы. Пятна света и тени плясали у него на плечах.

– Я не ошибусь, предположив, что Иуда ушел от нас с твоей запиской Фазелис?

Я кивнула.

– Ана, это опасно.

– Иуда тоже так считает, но не кори меня. Я не могу бросить царевну одну.

– Я и не собираюсь ругать тебя за попытку помочь подруге. Но, боюсь, ты действовала сгоряча. Возможно, есть другой способ.

Я не сводила глаз с лица мужа. Его упрек задел меня. Внутри у меня зарождалось нечто не имеющее отношения к Фазелис; я чувствовала неутолимое горе, природу которого не могла понять, и с трудом держалась на ногах.

– У тебя выдался тяжелый день, – сказал муж, и его слова открыли дорогу бесконечной печали. Слезы застилали мне глаза, я готова была зарыдать.

Он раскрыл мне объятия:

– Иди сюда, Ана.

Я прижалась лицом к грубой ткани его туники.

– Мамы больше нет, – сказала я и заплакала по ней. По всему тому, что могло бы быть.

XXII

Осенью, незадолго до Суккота, Иисус принес домой вести о том, что некий человек из Эйн-Керема крестит людей в реке Иордан. Человека прозвали Иоанном Крестителем.

За ужином Иисус без конца говорил об этом Крестителе, который в одиночку бродил по Иудейской пустыне совершенно голый, не считая повязки на чреслах, и питался лишь жареными акридами и медом. По-моему, ничто из перечисленного не указывало на выдающуюся личность.

Вся семья собралась у очага во дворе. Иисус рассказывал о том, какое действие оказывал пророк на людей: целые толпы стекались в пустыню к востоку от Иерусалима и входили в реку, оглашая окрестности криками и песнями. Потом же раздавали нищим свои плащи и сандалии.

– У Каны мне встретились двое, которые слышали его проповедь собственными ушами, – продолжал Иисус. – Он призывает людей покаяться и обратиться к Господу, пока не поздно. А еще порицает Антипу за небрежение к Торе.

Все молча смотрели на него.

– Когда Иоанн погружает людей в воду, значит ли это то же самое, что и омовение в микве? – спросила я.

Иисус перевел взгляд на меня. Моя попытка поддержать беседу заставила его улыбнуться.

– По их словам, это очищение другого рода, чем в микве. Крещение Иоанна – суть акт покаяния, отвращения от своих грехов.

Опять наступила тишина, на этот раз почти нестерпимая. Иисус присел на корточки перед огнем. В его зрачках мелькали тени догорающего огня, а я думала о том, что наша жизнь сейчас тоже напоминает пламя. Иисус выглядел очень одиноким. Я попробовала еще раз:

– Этот Иоанн Креститель – он верит в приход последних дней?

Все мы знали, что такое последние дни: великая катастрофа и великое исступление. Мужчины говорили об этом в синагогах, разбирая пророчества Исайи, Даниила и Малахии. Когда наступят последние дни, Господь установит свое царствие на земле. Правительства падут. Власть Рима будет сброшена. Ирод смещен. Первосвященники изгнаны. Появятся два мессии: царь из колена Давидова и первосвященник из колена Ааронова, которые будут вместе следить за наступлением царствия Господа.

И оно будет прекрасным.

Я не знала, что и думать о подобных вещах и о тех, кто исступленно жаждал конца времен.

Давным-давно Йолта пыталась объяснить мне, как ужасные страдания, выпавшие на долю моего народа, породили в нем глубокую надежду на светлое будущее. Она считала, что в этом заключена суть подобных пророчеств. Но так ли это? Иисус, по всей видимости, ни капли в них не сомневался.

– Иоанн проповедует, что близится Судный день, когда Господь вмешается в судьбы живущих, чтобы исправить бытие, – продолжал Иисус. – Уже поговаривают, что Иоанн – мессия-жрец. Если так, скоро появится и мессия-царь.

Меня охватил трепет. Кем бы ни был этот мессия-царь, он сейчас где-то в Иудее или Галилее, живет обычной жизнью. Интересно, знает ли он свою судьбу или Господу еще предстоит уведомить его?

Мария собрала чашки и ложки со стола. Когда она заговорила, в голосе ее слышался страх:

– Сын, человек, про которого ты рассказываешь, может быть как пророком, так и безумцем. Откуда нам знать?

Иаков поспешил поддержать мать:

– Откуда нам знать, что он за человек и действительно ли его слова идут от Господа?

Иисус накрыл ладонью руку матери.

– Ты задаешь правильные вопросы, мама. Иаков, и ты тоже прав. Оставаясь здесь, правды мы не выясним.

Я поняла, что он хотел сказать, и сердце у меня забилось чаще.

– Я решил отправиться в Иудею и посмотреть сам, – объявил муж. – Я ухожу завтра на рассвете.

Я шла за Иисусом в нашу комнату, дрожа от гнева, негодуя, что он уйдет, что он имеет возможность уйти, а вот мне такой свободы никто не предоставил. Я навсегда останусь здесь, буду прясть, собирать навоз, молоть пшеницу. Мне хотелось крикнуть прямо в небеса: разве муж не видит, как меня ранит невозможность поступать по-своему и идти, куда захочу? Почему я должна вечно оставаться на обочине и лишь мечтать, что однажды придет мой час?

Когда я зашла в комнату, Иисус уже собирался в дорогу.

– Принеси соленую рыбу, хлеб, сушеный инжир, сыр, оливки – все, что найдешь в кладовой, – попросил он. – Чтобы хватило на двоих.

На двоих?

– Ты берешь меня с собой?

– Я хочу, чтобы ты отправилась со мной, но если предпочтешь остаться дома и доить козу…

Я бросилась к нему и покрыла его лицо поцелуями.

– Я всегда буду брать тебя с собой, когда будет возможность, – пообещал он. – К тому же мне интересно, что ты скажешь об Иоанне Крестителе.

Я набила дорожные мешки едой, наполнила бурдюки водой и завязала их кожаными ремешками. Вспомнив о фигурном медном гребне, который я привезла с собой из Сепфориса более десяти лет назад, я ослабила завязку на одном из мешков и сунула гребень внутрь. Кроме него да медного зеркала у меня больше не осталось ничего ценного. Гребень можно обменять на еду. Иисус любил говорить, что нам не стоит беспокоиться о пище насущной, ведь Господь кормит всякую птицу небесную, так почему бы ему не позаботиться и о нас?

Пусть муж вверяет себя Господу. Я же возьму с собой гребень.

Позже я прислушивалась к сонному дыханию Иисуса, мягким облаком наполняющему комнату. Счастье не давало мне уснуть. Оно прорастало во мне подобно молодому побегу. В такие моменты страх навсегда остаться на обочине отступал. Если муж бросит все и последует за Иоанном Крестителем, даже если сам станет пророком – он возьмет меня с собой.

XXIII

На рассвете я зашла к Йолте попрощаться. Она спала на своем тюфяке в кладовой, укрытая по самый подбородок шерстяным плащом, только голова торчала. Волосы разметались по подушке.

На стене за ней виднелся набросок египетского календаря, который она нарисовала угольком. Все то время, что я ее знала, тетя вела счет двенадцати лунным месяцам, отмечая дни рождения, смерти и благоприятных событий. Когда мы жили в Сепфорисе, она чертила календарь на папирусе чернилами моего приготовления. Здесь же в ее распоряжении были только уголь и стена. Мне захотелось повнимательнее изучить календарь, и я подошла поближе. Йолта поместила смерть моей матери в месяц ав, не привязав ее к точной дате. Четырнадцатого дня тебета, в день моего рождения, она записала мое имя и возраст: двадцать четыре года. Потом я заметила кое-что, чего раньше не видела. Сегодня был двенадцатый день тишрея, и рядом она вывела имя утерянной дочери: Хая. Сегодня Хае тоже исполнилось двадцать четыре.

Я перевела взгляд на тетку. Глазные яблоки двигались под закрытыми веками – может, ей снился сон? Тут сквозь прореху в соломенной крыше прорвался луч света, упал ей на плечо и протянулся по земляному полу к моим ногам.

Я следила за ним с любопытством. Луч света, соединяющий нас. В нем я увидела знак, обещание, которое мы с тетей дали друг другу, когда мне было четырнадцать. Обет никогда не расставаться, как Ноеминь и Руфь: куда я, туда и она, мой народ будет ее народом. Но пока я стояла и смотрела, луч угас и растворился в ярком утреннем свете.

Я опустилась на колени и поцеловала тетку в лоб. Она открыла глаза.

– Я ухожу с Иисусом.

Йолта подняла руку в знак благословения и сказала сонным голосом:

– Сохрани тебя София.

– Тебя тоже. Теперь спи.

Я быстро ушла. Во дворе Иисус прощался с Марией и Саломеей.

– Когда вы вернетесь? – спросила его мать.

– Не знаю. Через две недели, может, три.

Я оглянулась на кладовую, и меня охватил ужас. Я сказала себе, что для своего возраста Йолта еще крепка и ничем не болеет. Я убеждала себя, что в том случае, если Иисус решит последовать за Иоанном вместе со мной, он возьмет и тетку. Он не сможет нас разделить. Луч света, соединивший нас, не удастся прервать.

XXIV

Через несколько дней мы добрались до Енона, где обменяли медный гребень на нут, абрикосы, лепешки и вино, пополняя истощившиеся запасы. Оттуда мы перебрались в Перею и продолжили путь вдоль левого берега Иордана. Каждое утро Иисус просыпался засветло и уходил подальше, чтобы помолиться в одиночестве, а я лежала в траве, смотрела, как начинается день, и тихо читала молитвы, обращенные к Софии. Потом я вставала. Ноги сводило судорогой, в животе урчало от голода, пятки покрылись мозолями, но мир был велик и загадочен, а я находилась в пути, вдали от дома, вместе со своим возлюбленным.

На шестой день мы повстречали Иоанна Крестителя на каменистом берегу реки недалеко от Мертвого моря. Людей было так много, что пророку пришлось взобраться на кучу камней и проповедовать оттуда. За ним, вдали от толпы, стояла группа из двенадцати или четырнадцати мужчин, которых я приняла за его учеников. Двое из них показались мне странным образом знакомыми.

Хоть Иисус и описывал внешность Иоанна, вид пророка ошеломил меня. Он был бос и худ, черная борода разметалась по груди, а волосы ложились на плечи тусклыми кольцами. Он был в подхваченном на талии рубище из верблюжьей шерсти, которое едва доходило до середины бедра. Причудливый облик Крестителя вызвал у меня улыбку, но не потому, что он выглядел глупо. Я была рада видеть, что человек может вырядиться подобным образом и все равно считаться избранным пророком.

Мы обогнули толпу по краю, стараясь протиснуться как можно ближе к Иоанну. Было уже довольно поздно, и от облаков, сгрудившихся над известняковыми холмами, веяло прохладой. Тут и там горели небольшие костры, и мы подошли к одному из них погреть руки.

Иоанн убеждал толпу отвратить сердце от денег и алчности: «Какое добро принесут вам монеты? Уже и секира при корне дерев лежит, ибо приблизилось царствие небесное[20]20
  Лк. 3: 9.


[Закрыть]».

Я наблюдала за Иисусом: он наслаждался словами пророка. Глаза у мужа сияли, грудь часто вздымалась, он слушал очень внимательно.

Речь Иоанна о последних днях показалась мне бесконечной, я уже начинала терять терпение, но внезапно он обратил свой гнев на Ирода Антипу, обличая жадность тетрарха и пренебрежение законом, порицая его за украшение дворца в Тивериаде сонмом кумиров. Не пощадил пророк и храмовых служителей: их он обвинял в том, что они наживаются на совершаемых жертвоприношениях.

Я знала, что Иисус спросит моего мнения об этом удивительном человеке. Что я скажу? Иоанн чудаковат и удивителен, его слова о конце времен беспокоят меня, но в нем есть обаяние и сила. Моим разумом он не завладел, однако же толпа была в его власти.

Человек в черно-белых одеждах, какую носили саддукеи, принадлежащие к иерусалимской аристократии, прервал Иоанна вопросом.

– Кто ты? Некоторые называют тебя самим воскресшим пророком Илией, – рокотал он, – но что скажешь ты сам? Жрецы отправили меня узнать.

Один из учеников Иоанна, тот, чье лицо показалось мне знакомым, крикнул в ответ:

– Так ты шпион?

– Этот ученик – один из рыбаков Капернаума, что приходили к нам, тот, на чьей лодке ты рыбачил! – воскликнула я, оборачиваясь к мужу.

Иисус тоже узнал его:

– Это мой друг Симон. – Он присмотрелся к остальным ученикам: – А вот и Андрей, его брат.

Симон продолжил наседать на саддукея, требуя, чтобы тот назвался.

– Лицемер! – бушевал он. – Оставь нас и возвращайся к своим набитым золотом сундукам в Иерусалим!

– Твоего друга легко вывести из себя, – мягко заметила я Иисусу.

Он улыбнулся:

– Однажды он грозился выкинуть за борт человека, который обвинил его брата в обмане при подсчете улова.

Иоанн поднял руку, останавливая крикунов:

– Ты спрашиваешь, кто я, и я отвечу. Я глас вопиющего в пустыне.

Его слова потрясли меня. Я вспомнила надпись в моей чаше для заклинаний: «И когда я обращусь в прах, пропой чти слова над моими костями: она была голосом». Я закрыла глаза, представляя, как эти слова восстают со своего чернильного ложа и бегут с поверхности чаши, а нарисованная на дне фигурка подскакивает и кружится по краю сосуда в танце.

– Что с тобой, Ана? Почему ты плачешь? – Иисус обнял меня за плечи.

Я дотронулась до лица и почувствовала влагу под пальцами.

– Иоанн – глас, – только и смогла выговорить я. – Каково это – так заявить о себе? Я пытаюсь представить.

Когда Иоанн призвал собравшихся покаяться и очиститься от грехов, мы вошли в воду вместе со всеми. Меня вело не желание отвернуться от закона Божьего, а только лишь стремление избавиться от страха, покончить с омертвением души. Я просила искупления за свое молчание, за скудость надежды. Думала о том, кем хочу родиться вновь.

Я втянула в себя воздух, и Иоанн мягко опустил меня под воду. Холод вокруг. Тишина воды, тяжесть тьмы, чрево китово. Я открыла глаза и увидела полоски света на дне реки, тусклый блеск камешков. Мгновение спустя я вынырнула на поверхность.

Туника тяжелыми складками обвивала мне ноги, пока я спешила к берегу. Где же Иисус? Мы входили в реку вместе, теперь же он затерялся среди кающихся. От холода меня била дрожь, зубы стучали. Двигаясь вдоль берега, я звала мужа:

– И-и-иисус!

Я заметила его в реке, когда он погрузился в воду. Он стоял ко мне спиной прямо перед Иоанном. Я смотрела туда, где исчезла его голова, и видела круги, медленно расходящиеся по воде.

Иисус вынырнул на поверхность, встряхнулся, разбрызгивая воду, и обратил лицо к небу. Солнце опускалось за холмы, изливаясь светом в реку. И тут я увидела птицу, вылетевшую из этого оглушительного сияния. Это был голубь.