Текст книги "Книга тайных желаний"

Автор книги: Сью Монк Кид (Кидд)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

IX

По двору зашлепали сандалии, я услышала женские голоса, высокие и нетерпеливые:

– Мы идем… идем.

Тавифа застонала.

– Теперь ты в безопасности, – сказала я ей.

Весь долгий, мучительный день моя подруга почти не подавала признаков жизни. Могло показаться, что она впала в забытье, от которого пробуждалась лишь в те минуты, когда Иисус с нашим попутчиком менялись местами или когда я гладила ее по лицу и давала напиться. Самарянин расстался с нами почти у самой Вифании.

– Проследи, чтобы у нее были кров и еда. – На прощание он сунул мне в руки медную монету – сестерций.

Я было запротестовала, но Иисус остановил меня:

– Позволь ему заплатить, – и я бросила монету в свой мешок.

Наконец заскрипела щеколда, и перед нами предстали две женщины, невысокие и плотные. Их круглые пухлые лица казались почти одинаковыми. При виде Тавифы восторги хозяек поутихли, но они не стали задавать никаких вопросов и поспешили проводить нас в комнату, где мы смогли устроить пострадавшую на тюфяке.

– Я присмотрю за ней, – сказала Мария. – Поужинайте с Марфой и Лазарем. Вы, должно быть, голодны и устали с дороги.

Когда я замялась, не желая покидать Тавифу, Иисус незаметно потянул меня за руку.

Лазарь на поверку оказался совсем не таким, как я ожидала. Худощавый, с желтушным лицом и слезящимися глазами, он разительно отличался от сестер. Лазарь приветствовал Иисуса словно брата: они расцеловали друг друга в обе щеки и обнялись. Затем мы собрались у круглого стола, который стоял на полу, что было для меня в новинку: в Сепфорисе мы возлежали на диванах по сторонам длинного стола, а в Назарете попросту сидели на земле, держа плошки на коленях.

– Кто эта раненая девушка? – спросил Лазарь.

– Ее зовут Тавифа, – ответила я. – Я знала ее еще девочкой в Сепфорисе. Она была моей подругой, единственной подругой. Потом Тавифу отослали к родственникам, которые продали ее одному человеку в Иерихоне. Не знаю, как получилось, что ее избили и бросили на обочине.

– Пусть остается у нас сколько пожелает, – отозвался Лазарь.

Хотя глиняный дом друзей Иисуса был гораздо лучше нашего в Назарете – полы выложены плиткой, тюфяки из цветного полотна набиты шерстью, даже есть собственная миква, – в нем была только одна комната для гостей, поэтому Иисусу пришлось спать на крыше, а я устроилась рядом с Тавифой.

Пока она спала, я прислушивалась к ее тяжелому дыханию, которое временами переходило в хрипы и стоны. Изящное, гибкое тело подруги, когда-то скользившее передо мной в танце с такой грацией и самозабвением, стало костлявым и словно ссохлось от ненависти окружающих. На лице выделялись туго обтянутые кожей скулы, похожие на остроконечные холмы. Мария вымыла ее, одела в чистую тунику и закрыла рану смесью из оливкового масла и лука, чтобы вытянуть гной, чьим запахом пропиталась вся комната. Мне очень хотелось поговорить с подругой. Она уже просыпалась несколько раз, но только для того, чтобы напиться лимонной воды.

Мне вспомнились слова Лазаря. Пока он не предложил ей остаться, я даже не думала, куда Тавифа отправится и что с ней станет. Будь моя воля, я бы взяла ее жить к нам в Назарет, но даже если бы семья приняла ее – что маловероятно, поскольку ни Юдифь, ни Иакова не изменишь, – в нашем тесном жилище и без того едва хватало места. Кладовая уже была занята Йолтой. Симон обручился с девушкой по имени Береника, которая вскоре собиралась войти в наш дом. А со дня на день и Саломея может овдоветь и вернуться к матери.

Когда Тавифа зашевелилась на тюфяке, я зажгла лампу и погладила ее по щеке.

– Я здесь. Это Ана.

– Я умаа, ы мэ ниа.

Что она говорит? Обрубок языка мог произносить лишь зачатки слов, об остальном приходилось догадываться. Я сосредоточенно вслушивалась.

– Ты думала, что я тебе приснилась?

Она кивнула, слабо улыбаясь. Ее глаза были прикованы к моему лицу. «Сколько же времени, – подумалось мне, – прошло с тех пор, как ее слушали, не говоря уж о том, чтобы понять?»

– Мы с мужем нашли тебя на дороге в Иерихон.

Она дотронулась до повязки на голове, затем оглядела комнату.

– Ты в Вифании, в доме самых близких друзей моего мужа, – сказала я ей и вдруг поняла, что она считает моим супругом Нафанаила. – Два года назад я вышла замуж не за бен-Хананию, а за каменщика и плотника из Назарета, – объяснила я.

В глазах подруги вспыхнуло было любопытство – прежняя Тавифа еще жила внутри, – но веки тут же сомкнулись от усталости и настоя ромашки, который Мария добавила в лимонную воду.

– А теперь спи, – велела я. – Остальное узнаешь потом. – Я обмакнула в миску с оливковым маслом, оставленную Марией, палец и приложила его ко лбу Тавифы. – Нарекаю тебя Тавифой, подругой Аны, – чуть слышно проговорила я и увидела, как по ее лицу скользнула тень воспоминания.

X

За то время, что отделяло нас от Пасхи, рана на голове Тавифы затянулась, руки и ноги окрепли. Она уже вставала с постели и присоединялась к остальным за трапезой, жадно набрасываясь на пищу, хотя иногда ей было трудно глотать. Острые углы и глубокие впадины на лице потихоньку сглаживались.

Я почти не отходила от подруги. Когда мы оставались одни, я заполняла тишину рассказами о том, что произошло с момента нашего расставания. Я поведала о спасении своих свитков, о встрече с Иисусом в пещере, о смерти Нафанаила, о знакомстве с Фазелис, об Ироде Антипе и мозаике. Она слушала меня с открытым ртом, временами тихонько ворча, а когда речь зашла о желании Антипы сделать меня своей наложницей и о том, что меня едва не побили камнями, она вскрикнула, сжала мне руку и поцеловала каждый палец по очереди.

– Меня презирают и в Сепфорисе, и в Назарете, – сказала я ей.

Мне хотелось, чтобы Тавифа знала: я тоже мамзерит, не только она.

Она попросила меня рассказать об Иисусе, и я поведала о том, что он за человек и какие удивительные обстоятельства привели к нашей помолвке. Я описывала свою жизнь в Назарете, Йолту, Юдифь и свекровь. Моя речь журчала без конца, но я часто прерывалась, чтобы спросить подругу, как она жила эти годы, однако каждый раз она отмахивалась, не желая отвечать.

Однажды днем, когда мы – Тавифа, Мария и я – смотрели из нашего двора на оливковые деревья в Хевронской долине, мою подругу вдруг прорвало. Мы только что закончили готовить горькую зелень для седера, пасхальной трапезы, – хрен, пижму и цикорий, символы горечи, которую наш народ испытал во времена рабства в Египте, – и я не удивилась бы, что именно это заставило ее поделиться своей скорбью.

Тавифа что-то промычала, но я не смогла разобрать слов.

– Ты сбежала? – переспросила Мария. Они сблизились за те часы, что Мария кормила мою подругу с ложечки тушеным мясом.

Тавифа яростно закивала. Обрывками слов и жестикуляцией она поведала нам, что сбежала от того иерихонца, который купил ее, а потом показала, как его жена хлестала ее по лицу и рукам.

– Но куда же ты шла? – недоумевала я.

Она с трудом выговорила: «Иерусалим», затем сложила ладони лодочкой и подняла кверху, словно что-то выпрашивая.

– Ты собиралась нищенствовать в Иерусалиме? Ох, Тавифа, – расстроилась я.

– Тебе не придется просить милостыню на улицах. Мы этого не допустим, – добавила Мария.

Тавифа улыбнулась нам. Больше она к этой теме не возвращалась.

На следующий день я услышала тонкий пронзительный звон, доносящийся из дома. Я была во дворе, помогала Марфе печь опресноки к Пасхе, а Иисус пошел с Лазарем покупать ягненка у торговца-фарисея на окраине Вифании. Завтра мы с Иисусом отведем бедное животное в Иерусалим, где его забьют в храме, как того требует обычай, а потом принесем тушку домой и Марфа зажарит ее.

Дзинь. Дзинь. Я поставила миску с тестом и пошла на звук в комнату Тавифы. Моя подружка сидела на полу, перебирая струны лиры. Мария, которая сидела тут же, взяла ее руку и провела по струнам сверху вниз, выпустив на волю вздох ветра, журчание вод и перезвон колокольчиков. Тавифа засмеялась, глаза у нее засияли, по лицу разлилось удивление. Глядя на меня, она подняла инструмент и указала на Марию.

– Это Мария дала тебе лиру?

– Я не играла на ней с самого детства, – пояснила та. – Я решила, Тавифе она пригодится.

Я еще долго стояла, пока Тавифа поглаживала струны, и думала: «Мария, ты подарила ей голос».

XI

Мы пересекли долину с ягненком, которого нес на плечах Иисус, и вошли в Иерусалим через врата Источника, что возле Силоамской купели. Мы собирались омыться в ней, прежде чем войти в храм, но обнаружили, что купель кишмя кишит людьми. Десятки увечных лежали рядом в ожидании доброй души, которая согласится опустить их в воду.

– Можно окунуться в одной из микв у храма, – предложила я. Вид больных и грязных тел вызывал у меня отвращение.

Иисус, не обращая внимания на мои слова, сунул мне в руки ягненка, а сам поднял с подстилки параличного мальчика, чьи ноги были искривлены подобно корням дерева.

– Что ты делаешь? – удивилась я, поспешив за мужем.

– Только то, чего хотелось бы мне самому, будь я на его месте, – ответил он, опуская мальчика в купель. Я держала извивающегося ягненка и смотрела на Иисуса, который поддерживал ребенка, пока тот плескался в воде.

Естественно, этот поступок вызвал переполох среди калек, которые галдели и молили о помощи, и я поняла, что так просто мы отсюда не уйдем: мой супруг одного за другим перетаскает всех увечных в купель.

Позже промокший, но воодушевленный Иисус с восторгом принялся гоняться за мной, а я взвизгивала, когда он тряс головой и брызги воды разлетались во все стороны.

Мы петляли по узким улочкам Нижнего города, кишащим торговцами, попрошайками и менялами, которые дергали нас за плащи. Наконец мы добрались до верхних кварталов, где богатые горожане и священники обитали в помпезных жилищах, роскошнее лучших домов в Сепфорисе. Когда мы приблизились к храму, народу прибавилось, а запах крови и плоти животных стал куда резче. Я прикрыла нос платком, но это не очень помогло. Везде сновали римские солдаты: Пасха была самым опасным временем, того и гляди, начнется восстание или поднимется бунт. Едва ли не ежегодно в это время обязательно распинали какого-нибудь мессию или другого вольнодумца.

Я не была в Иерусалимском храме уже много лет, и у меня захватило дух, когда передо мной открылся вид на гору. Я совсем позабыла, как велик храм, как великолепен. Сияние белых камней и листов золота создавало зрелище столь грандиозное, что легко было поверить, будто здесь обитает Бог. Но так ли это? Я задумалась. Возможно, сам Господь, как и София, предпочитает тихий ручей где-нибудь в долине.

Иисус словно прочел мои мысли.

– Помнишь, в первую нашу встречу в пещере мы говорили о храме? Ты спросила меня, где обитает Господь: в храме или в сердцах людей.

– А ты ответил: «А он не может существовать и там и здесь?»

– Тогда ты спросила: «А он не может быть везде? Почему бы нам не освободить Господа»? Вот тогда-то я и понял, что полюблю тебя, Ана. В тот самый миг.

Мы шли наверх по главной лестнице в храм под оглушающее блеяние ягнят, доносящееся из двора язычников. Сотни животных топтались в импровизированном загоне, ожидая, когда их купят. Вонь овечьего навоза обжигала ноздри. Люди толкались и напирали, и я почувствовала, как муж крепче сжал мою руку.

Когда мы подошли к столам, за которыми сидели торговцы и менялы, Иисус помедлил, осматриваясь.

– Вот оно, разбойничье логово, – бросил он мне.

Мы протиснулись через Красные ворота в женский двор, потом пробрались сквозь толпу к полукруглым ступеням, где когда-то мать остановила меня, сказав: «Дальше нам путь заказан».

– Подожди меня здесь, – попросил Иисус.

Я провожала его взглядом, пока он не взошел по ступеням и не растворился в толпе за воротами. Ягненок белым мячиком подпрыгивал над человеческим морем.

Когда Иисус вернулся в забрызганной кровью тунике, ягненок безжизненно висел у него на плечах. Я старалась не смотреть в глаза животного, превратившиеся в два круглых черных камня.

У лавки менялы мы заметили плачущую старуху. Она утирала нос скомканным краем своего вдовьего платья.

– У меня только два сестерция, – всхлипнула она, и мой муж резко остановился и обернулся к ней.

– А надо три! – рявкнул меняла. – Два за ягненка, и еще один – обменять на храмовые монеты.

– Но у меня только два, – протянула вдова деньги. – Прошу. Как мне соблюдать Пасху?

Меняла оттолкнул ее руку:

– Оставь меня! Прочь!

Челюсти у Иисуса сжались, лицо побагровело. На мгновение мне показалось, что он сейчас схватит менялу и хорошенько встряхнет его или отдаст вдове нашего ягненка… нет-нет, конечно же он не оставит нас без Пасхи.

– У тебя ведь остался сестерций того самарянина? – спросил он.

Я вытащила монету из кошелька. Он подошел к столу и швырнул сестерций меняле. Вокруг все так галдели, что было не расслышать, о чем говорил Иисус, но я не сомневалась, что он возмущается храмовыми порядками, поскольку муж яростно размахивал руками, отчего жертвенный агнец подскакивал у него на плечах.

«А он не может быть везде? Почему бы нам не освободить Господа? Вот тогда-то я и понял, что полюблю тебя, Ана».

Слова сами всплыли в голове и напомнили историю, которую муж рассказывал мне перед тем, как мы нашли Тавифу на дороге, – ту, в которой он освободил голубей из клеток. Я не раздумывала. Подойдя к тесному загону, полному ягнят, я отодвинула щеколду и рывком распахнула дверцу. Белый поток хлынул наружу.

Обезумевшие торговцы бросились загонять животных обратно, а кто-то указал на меня:

– Это она открыла загон. Держите ее!

– Вы грабите бедных вдов! – крикнула я в ответ и ускользнула, воспользовавшись небольшим столпотворением, когда потоки ягнят и людей, словно две реки, слились воедино, оглашая двор блеянием и воплями.

– Не дайте ей уйти!

– Нам пора. – Я отыскала мужа у стола, за которым сидел меняла. – Быстро!

Иисус схватил пробегавшего мимо ягненка и вложил его в руки вдовице. Мы поспешили вон из двора, спустились по лестнице и оказались на улице.

– Это ты выпустила ягнят? – спросил он.

– Да.

– Кто тебя надоумил?

– Ты. Своим примером.

XII

В день, когда мы покинули Вифанию, я застала Тавифу в ее комнате за перебиранием струн лиры. Инструмент в руках подруги уже научился говорить. Я затаилась в дверях, пока она напевала новую песню, которую, видимо, как раз сочиняла. Насколько я поняла, там рассказывалось о потерянной жемчужине. Когда Тавифа подняла голову и посмотрела на меня, в глазах у нее блестели слезы.

Она останется, а я уйду. Мне не хотелось расставаться, но я знала, что подруге будет лучше здесь, с Лазарем, Марией и Марфой. Теперь она их младшая сестра.

– К тому же здесь она будет в безопасности, – заметил Иисус. – Назарет слишком близко от Иафии.

Об этом я даже не подумала. Если Тавифа объявится в Назарете, до ее родственников наверняка долетят слухи, и за ней придут: отошлют обратно в Иерихон или снова продадут.

– Я хочу кое-что рассказать тебе на прощание, – сказала я подруге.

Она отложила лиру.

– Уже давно, после того дня, когда я приходила к тебе домой, я записала твою историю на папирусе. Я поведала о твоей ярости, когда ты стояла на улице и кричала о том, что с тобой сделали, и о том, как после тебя заставили замолчать. По-моему, любая боль в мире должна выйти наружу, Тавифа. Вот почему ты кричала на улице об изнасиловании, и вот почему я описала твою судьбу.

Она не сводила с меня немигающего взгляда, а потом притянула к себе и крепко обняла.

Йолта, Мария, Юдифь, Иаков и Симон – все высыпали нам навстречу, когда мы вошли в ворота нашего дома в Назарете. Юдифь и та поцеловала меня в щеку. Мария взяла сына под руку и повела нас через двор к большой, выложенной камнем лохани. По существовавшей у нас традиции, те, кто оставался дома, омывали ноги паломникам, побывавшим на Пасху в Иерусалимском храме.

Мария жестом велела Юдифи снять с меня сандалии, но невестка то ли не поняла, то ли не захотела подчиняться. Вместо этого она наклонилась и развязала ремешок сандалии Иисуса. Мария пожала плечами и оказала мне честь сама: плеснула на ступни холодной водой, придерживая меня за лодыжки.

– Как там в храме? – спросил Иаков.

– Произошло нечто удивительное, – ответил ему Иисус. – Во дворе язычников приключилось паническое бегство агнцев. Каким-то образом они вырвались из своего узилища. – Он улыбнулся мне.

– Это было… – Я подбирала нужное слово.

– Незабываемо, – закончил муж за меня, пихнув мою ногу под водой.

XIII

Однажды осенью меня вырвало всем тем, что я съела за завтраком. И даже потом, когда содержимое желудка полностью изверглось, я не могла остановить спазмы, толчками выбрасывая воздух над горшком для отходов. Когда боль утихла, я умылась, очистила тунику от следов рвоты и печально поплелась на поиски тетки. В конце концов масло черного тмина подвело меня.

За последние несколько лет наша коммуна пополнилась. Муж Саломеи умер, и мы все отправились в Бесару на поминальную трапезу, а потом перевезли домой вдову, бездетную и нищую, поскольку все скудное имущество мужа Саломеи перешло к его брату. На следующий год к нам переехала жена Симона Береника, у которой вскоре родился ребенок. Юдифь ответила на это рождением третьего. И вот теперь у нас будет еще один младенец.

Рассвет только занялся. Иисус ушел молиться в холмы. Я была рада этому: не очень-то мне хотелось, чтобы он видел мое опечаленное лицо.

Йолта сидела на полу в кладовой и ела нут с чесноком. От запаха меня чуть снова не вывернуло наизнанку. Когда тетя отставила в сторону чашку с вонючим содержимым, я опустилась на пол, положила голову ей на колени и сказала:

– Я беременна.

Йолта погладила меня по спине, и мы помолчали.

– Точно? – спросила она через некоторое время.

– Регулы запоздали, но я не придала этому большого значения. Так уже бывало. И только сегодня, когда меня вырвало после завтрака, я поняла. Сомнений нет. Я беременна. – Я выпрямилась в порыве внезапной ярости: – Иисус скоро вернется с молитвы, но я не смогу рассказать ему – только не сейчас, только не в таком состоянии.

Меня охватило странное оцепенение, почти ступор. Но в глубине души клокотали смутное разочарование, страх и гнев.

– Дай себе время, – посоветовала тетя. – Столько, сколько нужно. Если муж спросит, скажи, что тебя беспокоит живот. В этом есть и доля истины.

– Шесть лет я глотала проклятое масло. – Я поднялась на ноги, чувствуя, что гнев вот-вот прорвется наружу. – Почему же сейчас оно меня подвело?

– От всего не убережешься. – В глазах Йолты вспыхнул лукавый огонек. – Ты и без того слишком долго испытывала судьбу.

На следующий день Иисус отправился в Кислоф-Фавор – поискать работу. Когда через четыре дня он вернулся, я встретила его у ворот, поцеловала в губы и щеки, потом взяла за руки и сказала:

– Тебе пора подстричься.

Садилось солнце, в небе бушевали яркие краски – оранжевая, синяя и красная. Иисус прищурился, и его лицо осветилось улыбкой, которую я так любила.

– Правда? – Кудри доходили ему до плеч. Он запустил пятерню в волосы и заметил: – Я думал, длина в самый раз.

– Тогда придется тебя огорчить: завтра утром я пойду с тобой в горы, подожду, пока ты помолишься, а потом подстригу тебя.

– Я всегда стригся сам. – Он с любопытством уставился на меня.

– Что объясняет, почему у твоей шевелюры такой неухоженный вид, – поддела я его.

Мне нужно было выманить мужа из дома, увести подальше от людей и вечной суеты, чтобы мы могли остаться одни и никто нам не мешал. Я чувствовала, что он догадывается о моих намерениях, знает: дело вовсе не в волосах.

– Хорошо, что ты дома, – добавила я.

Он подхватил меня и закружил, отчего снова поднялась волна тошноты: мой беспокойный живот, как назвала его Йолта, доставлял неудобство не только в утренние часы. Я зажмурилась и прижала руку ко рту, другая же сама собой скользнула к чуть округлившемуся животу.

Иисус испытующе посмотрел на меня своими бездонными глазами:

– Ты здорова?

– Да, только немного устала.

– Тогда мы пойдем и немного отдохнем. – Однако он медлил, вглядываясь в налитое алым небо. – Смотри, – показал Иисус на восток, где на небо вплывал узкий серп месяца, такой прозрачный, словно пар изо рта зимой. – Солнце садится, а луна восходит.

Голос у него был задумчивый, и мне показалось, что я знаю, о чем речь, что это знак для нас. Мне вспомнилась история Исиды, которую Йолта когда-то давно рассказывала нам с Тавифой. «Только представь, – говорила она. – Часть тебя может умереть, а потом возродиться в новом обличье и занять прежнее место».

И сейчас я будто смотрела, как прежняя жизнь сгорает алым пламенем, а вместо нее восходит новая жизнь, пока неясная и тусклая. Это было волшебно, и тоска, которую прежде вызывала мысль о ребенке, покинула меня.

– Только не очень коротко, – попросил Иисус.

– Так ты Самсон, который верит, будто его сила в волосах? – спросила я.

– А ты Далила, которая собирается отнять ее?

Мы поддразнивали друг друга в шутку, без злобы, однако за этим скрывалось напряжение: мы оба словно набрали полную грудь воздуха и ждали, когда можно будет выдохнуть.

Перво-наперво мы нашли поросший травой холмик, где можно было присесть. Потом муж ушел молиться, но вернулся раньше, чем я ожидала. Сомневаюсь, что он успел прочесть Шма больше десяти раз. Я принесла с собой египетские ножницы Йолты и уже держала наготове длинные бронзовые лезвия.

– Надеюсь, ты умеешь обращаться с этой штуковиной, – сказал Иисус. – Я в твоей власти.

Я опустилась на колени позади него и соединила лезвия, срезая кончики волос. Кудри падали вниз темными завитками. Я чувствовала запах кожи Иисуса, пряный, землистый, словно от влажной глины.

Закончив стричь, я отложила ножницы.

– Мне нужно кое-что тебе сказать. – Я подождала, пока муж повернется и посмотрит мне в глаза. – У меня будет ребенок.

– Значит, это правда, – отозвался он.

– Ты не удивлен?

– Я начал догадываться вчера вечером, когда ты прикрыла живот рукой. – Иисус на миг сомкнул веки, а когда открыл глаза, в них горели искры беспокойства. – Ана, скажи мне правду: ты рада этому ребенку?

– Я чувствую умиротворение.

Так оно и было. После долгой разлуки с чернилами я уже и не помнила, зачем вообще глотала масло черного тмина.

Когда мы вернулись, Иисус позвал домочадцев под оливу, где делались объявления о помолвках, беременности и рождении детей, а также обсуждались домашние дела. Первыми показались Мария и Саломея, благоухая тутовником, за ними – Юдифь, Береника и весь выводок детей. Иаков и Симон вышли из мастерской. Йолте приглашение не требовалось: она сидела под деревом еще до нашего появления. Всех, кроме тети, мучило любопытство, хотя предположений никто не строил. Никому и в голову не пришло бы, что бесплодная жена Иисуса носит дитя. Я вцепилась в руку мужа.

– У нас хорошие новости, – объявил он и посмотрел на мать. – Ана ждет ребенка!

Несколько томительных мгновений никто не двигался с места, а потом Мария и Саломея бросились ко мне: Мария наклонилась поцеловать меня в живот, а Саломея улыбнулась так печально, что я едва не отвернулась. До чего же нелепо, подумалось мне, что я, не желая детей, смогла зачать, а у Саломеи, жаждавшей ребенка, ничего не вышло.

Симон и Иаков похлопали Иисуса по спине и вытащили на середину двора, где все трое, обняв друг друга за плечи, пустились в пляс. Братья радостно покрикивали и возносили хвалы: «Восславим Господа, который излил на тебя свое благословение. Дай Бог тебе сына».

Криво остриженные волосы Иисуса разметались по щекам. Каким же счастливым выглядел мой муж в тот день!