Текст книги "Книга тайных желаний"
Автор книги: Сью Монк Кид (Кидд)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)
XIX
Скепсида, пожилая глава общины терапевтов, взглянула на меня, и я утонула в ее взгляде. Пронзительными карими глазами и белыми всклокоченными со сна волосами она напоминала сову, взгромоздившуюся на скамью. Скепсида была уже в годах. Она сидела сгорбившись и совершенно неподвижно, переводя взгляд с меня на Йолту быстрыми движениями, пока моя тетка объясняла, почему мы оказались на пороге ее небольшого каменного дома, моля об убежище в глухой час ночи.
Во время долгой утомительной дороги из Александрии Йолта многое поведала мне о странных обычаях общины.
– Терапевты разделены на младших и старших, – объясняла она. – Младшими называют не тех, кто моложе годами, как ты могла подумать, а, скорее, вновь примкнувших к сообществу. Я перешла в число старших, прожив с терапевтами семь лет.
– Младшие и старшие равны в правах? – спросила я. Если там существует иерархия, я точно окажусь в самом низу.
– Равны все, но работа распределяется по-разному. У общины есть покровители, в том числе и Харан, так что, полагаю, старшие могли бы нанять слуг, но это против их правил. В обязанности младших входит выращивание овощей и злаков, они готовят и подают еду, ухаживают за животными, строят дома, выполняют любой ручной труд, а кроме того, они занимаются духовным трудом. По утрам я работала в саду, а после полудня возвращалась к своему уединению.
– Значит, старшие совсем не работают?
– Они заслужили право посвятить все свое время духовному труду.
Мы проходили мимо спящих деревень, виноградников, винных прессов, богатых вилл и простых сельских домов. Лави возглавлял наш маленький отряд, неся фонарь и слушая указания Йолты. Мы не заблудились только чудом.
– Каждый сорок девятый день, – продолжала рассказывать тетка, – они проводят особый ритуал, во время которого всю ночь поют, танцуют и принимают участие в общей трапезе. Все это приводит участников в состояние экстаза, которое называют трезвым опьянением.
Да что же это за место?
Добравшись до заросших камышом берегов Марейского озера, мы притихли. Интересно, вспоминался ли Йолте тот день, когда она впервые оказалась здесь, разлученная с дочерью? История повторялась. Я смотрела на отражение луны, которое качалось на поверхности воды в окружении звезд. Из-за известняковой гряды доносился запах моря. В груди у меня теснились страх и восхищение, как в тот день много лет назад, когда я ждала Иисуса в пещере.
Была глубокая ночь, когда дорога вывела нас к необычайно крутому холму. На вершине я разглядела постройки под плоскими крышами.
– Жилища терапевтов малы и просты, – сказала Йолта, проследив за моим взглядом. – Перед каждым есть небольшой двор, внутри – комната для сна и так называемый монастерион – священное место для духовной работы.
Она уже в третий раз упомянула это странное определение.
– Что такое духовная работа? – решилась уточнить я. После десяти лет ежедневных хлопот по дому мне трудно было вообразить, что можно просто сидеть в священном месте.
– Это чтение, письмо, сочинение песен, молитва. Ты сама увидишь.
Перед крошечными домом привратника мы остановились и забрали у Лави наши мешки. Я вытащила из своего пригоршню драхм.
– Вот, возьми, – сказала я. – Когда придет письмо от Иуды, пусть Памфила наймет повозку и приезжает не мешкая.
– Не беспокойся, я обо всем позабочусь, – ответил он и замешкался, не решаясь уйти.
Я нашла его руку:
– Спасибо, Лави. Ты мне как брат.
В темноте его лица не было видно, но я поняла, что Лави улыбается, и потянулась к нему, чтобы обнять.
– Сестра, – отозвался он и попрощался с Йолтой. Нашему другу предстоял неблизкий обратный путь.
На страже стоял один из младших, тощий человек, не желавший сперва открывать ворота. Его работа, объяснил он, заключается в том, чтобы не пускать воров, шарлатанов и всяких бродяг, но стоило лишь Йолте упомянуть, что когда-то она принадлежала к старшим терапевтам, как он немедленно подчинился.
И вот теперь я стояла перед Скепсидой в ее доме, слушала Йолту, которая объясняла причины, толкнувшие меня на кражу папируса, и размышляла о том, суждено ли мне самой испытать то, о чем рассказывала мне тетка. Тем временем она перешла к истории нашего побега из Галилеи, упомянув, что только так я могла избежать темницы. Лицо Скепсиды было непроницаемо. Полагаю, про себя она удивлялась моей способности постоянно попадать в переделки.
– Способности моей племянницы к письму исключительны, – расхваливала меня Йолта, чтобы хоть как-то сгладить неприятное впечатление. – Она гораздо образованнее любого известного мне мужчины.
Скепсида похлопала ладонью по скамейке:
– Йолта, сядь рядом.
Она предлагала это уже и раньше, но Йолта отказалась и продолжала мерить комнату шагами, описывая свою встречу с Диодорой и угрозы Харана.
Теперь же она тяжело вздохнула и опустилась на скамью. В свете лампы тетя выглядела изможденной.
– Ты пришла к нам от отчаяния, – заговорила Скепсида, – но это недостаточная причина, чтобы принять вас. Те, кто живет здесь, делают это из любви к тихой созерцательной жизни. Они приходят учиться и берегут память о Боге живом. Можете ли вы сказать, что явились сюда за тем же?
– Когда меня отправили сюда в прошлый раз, – ответила ей Йолта, – ты приняла меня, чтобы избавить от наказания. Я оставила дочь и горевала. Большую часть своей жизни здесь я провела в попытках уговорить тебя помочь мне сбежать. Самым счастливым для меня стал день, когда ты убедила Харана позволить мне укрыться в Галилее, хотя на это понадобилось время – целых восемь лет!
При этих словах Скепсида усмехнулась.
– Сейчас для меня ничего не изменилось, – продолжала Йолта. – Не буду лгать и говорить, будто меня привели в общину достойные цели, которые ты упомянула.
– А я, пожалуй, могу, – заявила я.
Они с удивлением воззрились на меня. Будь у меня под рукой медное зеркало, я бы увидела такое же удивление и на собственном лице.
– Я пришла в таком же отчаянии, что и тетя, но обладаю всеми качествами, нужными для духовной работы. Я люблю тихую жизнь. И жажду одного: писать, учиться и хранить память о Софии живой.
Скепсида посмотрела на пухлый мешок у меня на плече, откуда торчали концы свитков. Чашу для заклинаний я прижимала к животу. У меня не было времени найти кусок ткани, чтобы завернуть ее, и она успела здорово испачкаться, потому что я ставила ее на землю в зарослях тростника, куда ходила облегчиться.
– Позволь взглянуть на твою чашу, – попросила Скепсида. До того она еще ни разу не обращалась ко мне напрямую.
Я подчинилась. Глава терапевтов поднесла к чаше лампу и прочла мои самые сокровенные мысли, после чего вернула сосуд мне, но прежде обтерла его краем туники.
– Твоя молитва доказывает, что ты говоришь правду. Она посмотрела на Йолту: – Старый друг, ты перечислила все грехи, свои и Аны, и ничего не утаила, а значит, будешь честна и в прочем. Как и прежде, твои помыслы мне известны. Я дам убежище вам обеим и лишь одну вещь попрошу у Аны взамен. – Она повернулась ко мне: – Ты напишешь гимн в честь Софии и споешь его нам на следующем праздновании.
Мне словно приказали забраться на вершину скалы, раскрыть крылья и полететь.
– Но я не умею сочинять гимны! – выпалила я.
– Тогда тебе повезло, ведь ты имеешь возможность научиться. К каждому празднованию кто-нибудь сочиняет новую песню, но в последнее время они стали слишком пресными и однообразными, что печалит меня. Мы будем рады новому автору.
Гимн. В честь Софии. И я должна буду исполнить его. Какой ужас. И какой восторг!
– Кто же меня научит?
– Ты сама. До следующего празднования есть еще сорок шесть дней, времени у тебя достаточно.
Сорок шесть дней. К этому времени меня здесь наверняка не будет.
XX
Первые две недели я жила будто опоенная настоем дурмана: часы уединения, молитв, чтения, письма, антифонного пения, уроки философии – раньше я могла лишь мечтать о таком. Теперь же, с головой окунувшись в эти занятия, я будто вознеслась над суетой. Мне снилось, что я плыву, гонимая ветром; снились лестницы, устремленные в облака. В своем монастерионе я просто сидела и смотрела перед собой невидящим взором, вонзив ногти в ладони, чтобы не утрачивать связи с реальностью. Йолта говорила, что это у меня от потрясения.
Вскоре Скепсида назначила мне послушание в хлеву, что быстро меня исцелило. Курицы, овцы и ослы. Навоз и моча. Рык и случка. Рой насекомых у корыта с водой. Взбитая копытами грязь. В какой-то момент я решила, что все это тоже свято, но оставила кощунственную мысль при себе.
Однажды, когда наступили первые холода, я тащилась вниз по склону с сосудом, чтобы набрать воды для скота в источнике у ворот. Летнее наводнение, время разлива Нила, завершилось. Холодный ветер с моря, расположенного по одну сторону цепи холмов, встречался с воздухом, поднимавшимся от озера, лежащего по другую сторону гряды, образуя небольшой смерч. На мне был потрепанный плащ из козьей шкуры, которым меня снабдили младшие терапевты. Плащ был огромен. Его полы тащились за мной по земле. По моим подсчетам, мы пробыли в общине пять с половиной недель. Я прикинула, какой сейчас месяц в Галилее, и решила, что, должно быть, хешван. Иисус еще не надел свою шерстяную накидку.
Муж постоянно присутствовал в моих мыслях. Просыпаясь, я представляла, как он встает с тюфяка; за завтраком вспоминала, как он неторопливо, особым движением, которого я ни у кого больше не видела, разламывает хлеб. А в те дни, когда Скепсида учила нас различать символы в священных книгах, я видела Иисуса на холме, где, по рассказам Лави, он проповедовал народам.
Спускаясь по дорожке, я миновала здание, где обычно проходило празднование сорок девятого дня. До торжества оставалось восемь суток. Я потратила многие часы, сочиняя песню, но ничего толкового у меня так и не вышло. Пойду и скажу Скепсиде, чтобы оставила надежду, решила я. Это не порадует наставницу, но вряд ли она меня прогонит.
По склону холма были раскиданы тридцать девять каменных хижин. Предполагалось, что члены общины будут жить каждый в своей, но в большинстве домов селились по двое. Мы с Йолтой занимали одну хижину на двоих, спали рядом на камышовых циновках. Скепсида предложила тете войти в число старших, но та отказалась, чтобы не лишать себя возможности работать в саду. Она часами пропадала в нашем крошечном дворе, сидя под одиноким тамариском.
Теперь, когда я снова обрела равновесие, мне нравилось, что не приходится делить монастериум ни с кем другим. У меня были деревянная подставка для письма и пюпитр, на котором можно было развернуть свиток. Скепсида снабдила меня папирусом и чернилами.
Добравшись до источника, я присела и наполнила сосуд водой. Мужские голоса, доносившиеся из сторожки, поначалу не привлекли моего внимания. Сюда часто приходили торговцы: женщины продавали муку, мальчишки – мешочки соли. Но потом я расслышала, как кто-то сказал:
– Беглянки здесь… да, я в этом уверен.
Я поставила сосуд на землю. Натянув потрепанную накидку на голову, я на четвереньках поползла к источнику звука, стараясь подобраться как можно ближе. Младшего терапевта, исполнявшего роль привратника, нигде не было видно. Зато я приметила одного из старших, который разговаривал с двумя мужчинами в коротких туниках и сандалиях, зашнурованных кожаными ремешками до самых колен. На поясе у них висели короткие мечи. Типичная экипировка еврейского ополчения.
– Мои люди встанут дозором на дороге на случай, если они соберутся бежать, – сказал тот, что повыше. – Я сообщу Харану. Если у тебя будут для нас новости, оставляй послания у сторожки.
Я не удивилась, что Харан нашел нас: странно лишь то, что этого не произошло раньше. Однако Йолта и Скепсида были убеждены, что он не посмеет нарушить неприкосновенность терапевтов, послав людей схватить нас.
– Иудеи Александрии ополчатся против него, – говорила Скепсида с уверенностью, которой я не разделяла.
Солдаты ушли, и я прижалась к земле, чтобы рассмотреть предателя, когда он будет проходить мимо меня, поднимаясь вверх по холму. Им оказался тощий сутулый Лукиан с глазами, похожими на изюмины. После Скепсиды он был самым влиятельным членом общины. Когда Лукиан скрылся из виду, я подняла сосуд с водой и бросилась в сад, чтобы предупредить Йолту.
– Этот змей Лукиан и раньше шпионил на Харана, – прошипела она. – Возраст не изменил его к лучшему. Слишком долго он постился и воздерживался.
Два дня спустя Скепсида и Йолта заглянули ко мне в хлев.
Я сгребала свежую траву, чтобы покормить ослов, но тут же отставила грабли. Скепсида не стала терять время на приветствия и сразу же показала мне пергамент.
– Сегодня я получила от Харана. Один из солдат, расставленных на дороге, принес его в сторожку.
– Тебе известно о солдатах? – изумилась я.
– Моя работа заключается в том, чтобы знать о любых происшествиях, которые могут потревожить наше уединение. Я плачу мальчишке, торгующему солью, чтобы он сообщал мне все новости.
– Прочти ей, – сказала Йолта Скепсиде.
Скепсида нахмурилась – она не привыкла, чтобы ей указывали, – однако подчинилась, отодвинула пергамент подальше от глаз, прищурилась и прочла:
– «Я, Харан бен-Филип Левит, верный покровитель терапевтов на протяжении двух десятков лет, пишу Скепсиде, досточтимой главе общины, и прошу ее передать под мое попечение моих сестру и племянницу, ныне находящихся под защитой терапевтов. Передав указанных женщин моим людям, стоящим лагерем неподалеку, терапевты продолжат пользоваться моей щедростью». – Она уронила руку, словно вес пергамента истощил ее силы. – Я отправила ему письмо с отказом. Община потеряет покровительство Харана: об этом он пишет достаточно ясно. Что ж, нас ждет чуть больше постов, вот и все.
– Спасибо, – сказала я, опечаленная тем, что мы с тетей стали причиной лишений.
Она спрятала пергамент под плащ и удалилась. Глядя вслед наставнице, я поняла, что только она и стоит между нами и Хараном.
Теперь я знала, что напишу песню.
XXI
Библиотекой терапевтам служила тесная комната в доме собраний. Она была доверху набита свитками, сваленными грудами на полу, на полках и столах, распиханных по нишам в стенах. Я переступала и обходила пергаменты, чихая от пыли. Скепсида сказала, что среди них могут отыскаться не только тексты, но и записи мелодий, возможно даже греческим нотным письмом. Только вот как их найти? Здесь не было каталога, свитки лежали вперемешку. У меня в хлеву было больше порядка, а на ослах – меньше грязи.
Правда, Скепсида предупредила меня о беспорядке.
– Феано, наш библиотекарь, стар, болезнь обезножила его, – сказала она. – Он уже больше года не был в хранилище, а желающих занять его место нет. Но тебе следует поискать песни: ты много почерпнешь.
Теперь же мне пришло в голову, что наставницей мог двигать и иной мотив: она надеялась, что я стану библиотекарем поневоле.
Я расчистила место на полу, поставила лампу подальше от папирусов и принялась разворачивать свитки один за другим. Среди них были не только священные тексты иудеев с комментариями еврейских мудрецов, но и труды платоников, стоиков и пифагорейцев, а также греческие стихи и комедии Аристофана. Я принялась упорядочивать манускрипты по темам. К вечеру я рассортировала более пятидесяти свитков и сделала для каждого описание, как заведено в Александрийской библиотеке. Затем я подмела пол и разложила по углам эвкалиптовые листья. Я как раз отряхивала руки, к которым прилипли клочки пахучих листьев, и тут случилось чудо, о котором я и не подозревала весь день.
Раздались шаги. Я обернулась к двери: передо мной в лучах солнца стояла Диодора.
– Ты здесь. – Мне хотелось удостоверить вслух событие, в которое я не могла поверить.
– Истинно так, – подтвердила Скепсида, заходя в комнату вслед за Диодорой. Глаза наставницы сияли от удовольствия.
Я обняла сестру и почувствовала слезы у нее на щеках.
– Как ты сюда попала? – спросила я.
Диодора оглянулась на Скепсиду, которая как раз вытаскивала из-под стола скамью, чтобы на нее усесться.
– Я отправила письмо в храм Исиды Целительницы и попросила Диодору прийти, – пояснила наставница.
– У меня не было никаких сведений о вас, пока я не получила ее письмо, – сказала Диодора, держа меня за руку. – Когда вы так и не появились в храме, я поняла: с вами случилась беда. Мне нужно было убедиться самой, что вы живы и благополучны.
– Ты останешься с нами?
– Жрица храма разрешила мне отлучиться на любой срок.
– Поселишься вместе с Аной и Йолтой, – распорядилась Скепсида. – В комнате как раз поместятся три постели. – Заправив за ухо выбившуюся прядь, она внимательно посмотрела на Диодору. – Я вызвала тебя, чтобы вы с матерью побыли вместе, но еще и ради себя. Ради терапевтов, если точнее. Ты нам нужна. Среди членов общины есть старики и больные, и за ними некому ухаживать. Ты постигла искусство врачевания. Если останешься с нами, это принесет нам большую пользу.
– Вы хотите, чтобы я жила с вами? – уточнила Диодора.
– Только если ты жаждешь тихой, созерцательной жизни. Только если стремишься учиться и хранить память о Боге живом. – То же самое она говорила нам с Йолтой.
– Но ваш Бог – Бог иудеев. Мне о нем ничего не известно, я служу Исиде.
– Мы расскажем тебе о нашем Боге, а ты нам – о своих. И тогда вместе мы обретем Бога единого.
Диодора не ответила, но лицо ее просветлело.
– Йолта знает о том, что ты здесь? – спросила я.
– Еще нет. Я только что пришла, и Скепсида попросила позвать тебя с нами.
– Мне хочется, чтобы ты увидела лицо Йолты, когда она узнает, кто пришел, – подтвердила Скепсида. Она скользнула взглядом по аккуратно рассортированным и разложенным в стопки свиткам. – Молюсь о том, чтобы мы вскоре обрели не только лекаря, но и библиотекаря.
Йолта дремала на скамейке во дворе нашей хижины, прислонив голову к стене. Руки ее были скрещены на впалой груди, нижняя губа подрагивали при каждом выдохе. Увидев, что она спит, мы замерли.
– Разбудим ее? – прошептала Диодора.
Скепсида подошла к моей тете и потрясла за плечо:
– Йолта… Йолта, смотри, кто пришел.
– Оставьте меня в покое, – огрызнулась тетка, открывая глаза.
– Как думаешь, Диодора, – усмехнулась Скепсида, – оставим ее в покое?
Йолта вздрогнула и устремила потрясенный взгляд мимо наставницы туда, где стояла Диодора.
– Думаю, нам и правда стоит уйти, – подначила я. – Спи дальше, тетя.
Тут Йолта улыбнулась и сделала Диодоре знак подойти и сесть рядом. Когда они обменялись приветствиями, тетя подозвала и меня. Я села по другую руку от нее. Йолта подняла взгляд на Скепсиду и произнесла:
– Мои доченьки.
XXII
Вместе с Диодорой мы поднимались по извилистой тропинке, убегающей к макушке известнякового утеса, который возвышался над общиной терапевтов. В лучах яркого солнца камни на вершине казались кипенно-белыми, а на пути нам попалось несколько еще не отцветших маков. Меня переполняло чувство бесконечной свободы. И тут же я почувствовала укол совести оттого, что была счастлива вдали от Иисуса.
– У тебя переменилось настроение, – заметила Диодора. Ее учили наблюдать за организмом людей, поэтому мало что могло от нее укрыться.
– Я подумала о муже, – призналась я и рассказал о нашей разлуке и о том, как горько мне быть вдали от Иисуса. Я жду письма с известием, что мы можем вернуться.
Диодора замерла:
– Мы?! Думаешь, Йолта уедет с тобой?
Я уставилась на нее, и мы замолчали. Когда Диодора пришла к нам в дом Харана, слова Йолты об отъезде в Галилею расстроили девушку. Она объявила, что не хочет там жить. Зачем я снова заговорила об этом?
– Йолта не раскрывала мне своих планов. – Это была правда. Я не знала, поедет тетя со мной или предпочтет остаться здесь.
Диодора поблагодарила меня за честный ответ кивком, и мы продолжили путь в чуть подавленном настроении. Она первой вскарабкалась на вершину и широко простерла руки, вбирая в себя красоту открывшегося вида.
– Ана, смотри!
Я торопливо преодолела оставшееся расстояние, и передо мной раскинулось море. Сияющие полосы синего и зеленого цветов, покрытые белой рябью, простирались до самой Греции и берегов Римской империи. Маре нострум[27]27
Наше море (лат.).
[Закрыть], так называют его римляне. Как же далеко отсюда до Галилеи.
Мы отыскали защищенное от ветра укрытие и уселись на землю, прижавшись друг к другу.
После прибытия к терапевтам Диодора болтала без умолку, во всех деталях рассказывая нам о своем взрослении при храме Исиды Целительницы и выспрашивая подробности нашей жизни. Наши ночные посиделки оборачивались мучительной зевотой на следующее утро. Но слипающиеся от недосыпания глаза казались нам с сестрой небольшой платой за общение.
Сейчас Диодора заговорила о Феано, который уже не мог поддерживать порядок в библиотеке из-за болезни:
– У него слабое сердце. Скоро оно откажется служить.
Я поддалась журчанию ее голоса, повествующего о симптомах телесных недугов, которые она выслушивала в лечебнице, но вдруг вспомнила, что мне пора приниматься за работу над гимном Софии. До празднования остался всего один день, а я рассиживаюсь на камне, позволяя Диодоре разглагольствовать об изъязвленных стопах.
– Удивительно, – заметила она, – я столько лет провела в храме Исиды Целительницы, но совсем не скучаю по нему.
– А Исида? По ней ты скучаешь?
– Нет. Она всегда со мной. Она повсюду. – Сестра продолжала говорить, но я уже не слушала. Гимн, который предстояло написать, зародился внутри меня. Надо было спешить.
– Нам пора, – сказала я.
Диодора взяла меня за руку.
– В день нашей встречи ты предложила стать сестрами. Давай же станем ими. Ты все еще этого хочешь?
– Сейчас я хочу этого даже больше.
– И я тоже.
Спускаясь по тропинке, я заметила под эвкалиптом, где обычно собирала ароматные листья, человека. Он был одет в белую тунику и поношенный плащ терапевтов. Подойдя поближе, я прикрыла глаза рукой от солнца и узнала Лукиана, тайного шпиона Харана.
– Уже поздно, – заметил он. – Почему вы не заняты учением и молитвами?
– То же самое мы можем спросить у тебя, – парировала я, понимая, что он, скорее всего, караулил нас.
– Я молился под деревом.
– А мы молились на вершине скал, – бросила Диодора.
Я посмотрела на нее с одобрением.
– Скалы – опасное место, там много диких животных, – продолжал упорствовать Лукиан. – Мы все будем огорчены, если с вами что-нибудь случится.
На лице у него было написано такое злорадство, что я отвернулась. Нам явно угрожали, но смысла я пока не понимала.
– Здесь мы в безопасности, – возразила я, пытаясь продолжить путь. В голове у меня огненными буквами горели слова «она повсюду». Мне было некогда говорить с предателем.
Однако он преградил нам путь:
– Если захочется погулять, лучше спуститься с холма к тропе, огибающей озеро. На берегу есть укромные уголки, и вид открывается не хуже морского. Я с радостью вам покажу.
Так вот в чем дело: озеро лежит через дорогу от подножия холма, как раз за пределами общины терапевтов.
– По-моему, озеро прекрасно подойдет для молитвы, заявила я. – Сходим туда в другой раз, сейчас у нас есть дела.
Лукиан улыбнулся, и я улыбнулась в ответ:
– Не вздумай ходить к озеру, – предупредила я Диодору, когда мы немного отошли. – Ты только что познакомилась с Лукианом, Харановым шпионом. Он хочет заманить нас подальше от общины, где солдаты только и ждут возможности арестовать нас. Мальчик, торгующий солью, сообщил, что они останавливают всех путников с запада в поисках старой женщины с опущенным уголком глаза и ее молодой племянницы с непослушными кудрями. Солдаты с легкостью могут принять тебя за меня.
Мои слова явно встревожили ее.
Вернувшись к себе, мы застали Йолту во дворе за чтением кодекса из библиотеки.
– Захочет ли Йолта вернуться в Галилею или остаться в Египте, не так уж важно, – шепнула мне Диодора, глядя на мать. – Вопрос в другом: сможем ли мы вообще выбраться отсюда?
Именно эта мысль терзала и меня.
Я оставила Диодору и Йолту во дворе и, вымыв предварительно руки и лицо, отправилась в монастерион записать гимн, который жег меня изнутри. Я поставила лампу на стол, налила чернил и окунула в них перо.
