Текст книги "Книга тайных желаний"
Автор книги: Сью Монк Кид (Кидд)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)
Пока Йолта устраивалась на новом месте, я вышла во двор и опустилась на колени у пруда. Я разглядывала лотосы, которые удивительным образом росли прямо из тины на дне, как вдруг за моей спиной послышались шаги. Я обернулась. Передо мной стоял Апион.
Благодарю тебя, – сказал он. – Ты рисковала, прикрывая меня.
– Это меньшее, что я могла сделать.
– Что ж, племянница Харана, чего ты хочешь от меня? – улыбнулся он.
– Время покажет, – ответила я.
II
Утро я проводила в небольшом скриптории Харана, снимая копии с его деловых бумаг. «Дурак хранит один экземпляр, – говаривал он, – мудрец – два».
От своего отца дядя унаследовал поля, на которых произрастал папирус, и дело Харана процветало, хотя записи – все эти контракты, купчие, счета и расписки – были отчаянно скучны. Настоящие горы уныния. К счастью, дядя все еще входил в совет старейшин, заправляющий всеми делами иудеев в городе, что обеспечивало мне знакомство с куда более захватывающими документами. Я переписала чудесную подборку душераздирающих жалоб, в которых речь шла то о беременных вдовах и невестках, потерявших девственность до брака, то об избиении мужьями жен или о женах, оставивших мужей. Там было свидетельство обвиненной в прелюбодеянии женщины, где она отстаивала свою невиновность в таких решительных выражениях, что я не могла не улыбнуться. Другое принадлежало жене раввина, которая утверждала, что банщик обварил ей бедра кипятком. Самое удивительное послание было написано девушкой, которая просила совет старейшин позволить ей самой выбрать себе жениха. Каким же скучным мне казался теперь Назарет!
Никогда прежде я не писала на таком превосходном папирусе: белом, плотном, тщательно отшлифованном. Я научилась так склеивать листки, что получались свитки в два раза больше моего роста. Писцом у Харана служил Фаддей – старик с белоснежными пучками волос, торчащими из ушей, и перепачканными чернилами кончиками пальцев, постоянно дремавший с пером в руках.
Его похрапывание придавало мне храбрости, и я тоже забрасывала работу, принимаясь за свои истории о матриархах. Нежданного появления Харана опасаться не стоило: он целыми днями пропадал в городе, то заседая в совете, то занимаясь делами синагоги или греческими играми в амфитеатре. Когда же он был дома, мы старались держаться от него подальше и даже ели на женской половине. Все, что от меня требовалось, – работать чуть быстрее, чем медлительный, вечно храпящий Фаддей. Благодаря этому я успела записать истории Юдифи, Руфи, Мариам, Деворы и Иезавели. Свитки я прятала в большом каменном сосуде у себя комнате, где уже лежали остальные мои записи.
После полудня я возвращалась на женскую половину, предавалась лени и тревожным размышлениям о моем возлюбленном. Я представляла, как он бродит по Галилее, останавливаясь поговорить с прокаженными, блудницами и прочими мамзерим, или призывает первых стать последними, и все это на глазах Антипиных соглядатаев.
Чтобы отвлечься от печальных мыслей, я придумала развлекать Йолту и Лави чтением своих свитков. С каждым днем тетка все больше уходила в себя, замкнулась и совсем притихла. То, что мы не могли отправиться на поиски Хаи, надломило ее, и я надеялась облегчить страдания Йолты своими сочинениями. Они, по всей видимости, действительно придавали ей бодрости, но все же главным их почитателем стал Лави.
Как-то раз он появился у нас на пороге:
– Можно я приведу Памфилу послушать твои истории? – спросил он.
Сначала я подумала, что дело в моей манере чтения: пытаясь хоть как-то расшевелить Йолту, я каждый раз устраивала небольшое представление. Конечно, я не танцевала, как Тавифа, но по возможности оживляла чтение голосом и жестами. Когда я в лицах представила Йолте и Лави сцену усекновения Юдифью головы Олоферна, оба не смогли удержаться от возгласов восхищения.
– Памфилу? – переспросила я.
– Красивую египтянку, – подсказала Йолта. – Служанку.
Я понимающе улыбнулась Лави:
– Что ж, приведи ее, и я начну.
Он бросился было к двери, но остановился на полдороге:
– Почитай нам, пожалуйста, историю Рахили, чье лицо было прекраснее тысячи лун, и Иакова, который четырнадцать лет трудился, чтобы жениться на ней.
III
Йолта сидела в кресле, покрытом искусной резьбой. Она оставалась там изо дня в день, часто – закрыв глаза и потирая сложенные на коленях руки. Ее мысли блуждали где-то далеко.
Всю весну и лето мы оставались пленницами в доме Харана. Мы так и не побывали в великой библиотеке и в храме, не посмотрели на обелиск, не видели ни одного из маленьких сфинксов, угнездившихся на стене гавани. Вот уже несколько недель Йолта не заговаривала о Хае, но я догадывалась, что именно о ней думает тетка, беспокойно ерзая в кресле.
– Тетя, – сказала я, не в силах больше терпеть наше жалкое положение, – мы приехали сюда искать Хаю. Давай найдем ее, пусть и против воли Харана.
– Во-первых, дитя, мы приехали сюда не только за этим, – начала она. – Наша цель была еще и в том, чтобы уберечь тебя от темницы Ирода Антипы. Если мы пробудем в Египте достаточно долго, то преуспеем хотя бы в этом. Что же касается Хаи… – Она покачала головой, и вернулось прежнее выражение сосредоточенной печали. – Все сложнее, чем я думала.
– Пока мы сидим взаперти, отыскать ее не удастся, – заметила я.
– Даже если мы сможем свободно перемещаться по городу, я не знаю, с чего начать, – если, конечно, Харан не направит нас.
– Мы можем поспрашивать о Хае на рынках, в синагогах. Мы могли бы… – Даже мне было понятно, насколько жалкой выглядит моя затея.
– Ана, я знаю Харана. Если нас поймают за пределами дома, он сдержит слово и даст ход обвинениям против меня. Иногда мне кажется, что он только этого и ждет. Я окажусь в тюрьме, а вы с Лави – на улице. Куда вы пойдете? Как сможет Иуда передать вам весть, что пора возвращаться?
Я устроилась на леопардовой шкуре у ног тети, касаясь щекой ее колена, и устремила задумчивый взгляд на фреску с изображением лилий, украшающую стену. На ум мне пришли другие стены: сложенные из глины стены Назарета, его земляные полы, крыши из глины и соломы, которые надо постоянно чинить, чтобы уберечься от дождя. Простота тамошней жизни никогда меня не смущала, но я не скучала по ней. Если мне чего и не хватало, так это Марии и Саломеи, помешивающих варево в горшке, моей козы, которая всюду за мной ходила, а еще Иисуса – всегда Иисуса. Каждое утро я открывала глаза с мыслью о том, что он далеко. Я представляла, как он поднимается со своего тюфяка и повторяет слова Шма или уходит в холмы молиться, укрывшись плащом. Тогда моя печаль становилась невыносимой и я тоже вставала с постели, брала чашу для заклинаний и пела записанные в нее молитвы: «София, дыхание Господне, обрати мой взор на Египет. Пусть земля, бывшая узилищем, станет землей свободы. Направь меня в обитель чернил и папируса, место, где меня ждет возрождение».
Эта ежедневная утренняя молитва связывала нас с мужем, но я брала в руки чашу не только ради нее. Я тосковала как по нему, так и по себе. Но разве можно родить хоть кого-то, оставаясь в заточении?
Пока я рассматривала лилии, мне в голову пришла одна мысль. Я выпрямилась и перевела взгляд на Йолту.
– Если в этом доме есть какой-то ключ, который подскажет нам, где сейчас Хая, он может быть спрятан в скриптории. Там стоит большой шкаф. Не знаю, что в нем хранится, однако Харан никогда не оставляет его открытым. Я могу поискать там. Раз уж нам нельзя свободно перемещаться, я могу хотя бы разведать.
Тетя не ответила, и выражение ее лица никак не изменилось, но я готова была поспорить, что она не пропустила ни слова.
– Ищи бумаги об удочерении, – сказала Йолта. – Ищи все, что сможет нам помочь.
IV
На следующее утро, когда веки Фаддея смежились, а подбородок опустился на грудь, я проскользнула в кабинет Харана и принялась осматриваться в поисках ключа, которым можно отомкнуть шкаф в дальней части скриптория. Я обнаружила нужный ключ без труда: он лежал почти на виду, в алебастровом сосуде на письменном столе.
Когда я открыла дверцы, они издали скрип, напоминающий жалобу лиры в неумелых руках, и я похолодела, потому что Фаддей зашевелился в кресле, но тревога оказалась ложной. Сотни свитков смотрели на меня стеной немигающих глаз из специальных отделений, в которых они громоздились ряд за рядом, плотно прижатые друг к другу.
Я решила – как оказалось, верно, – что нашла личный архив Харана. Интересно, по какому принципу рассортированы документы: по темам, по годам, по языку, по алфавиту или по какой-то другой, известной только хозяину системе? Покосившись на Фаддея, я вытащила три свитка из верхнего левого угла и закрыла шкаф, но запирать не стала. Первый папирус оказался записью на латинском языке, удостоверяющей римское гражданство Харана. Во втором Харан упрашивал некоего Андромаха вернуть ему черную ослицу, украденную из его конюшни. В третьем обнаружилось дядино завещание, согласно которому все его богатство переходило к старшему сыну.
Каждое следующее утро я доставала ключ и вытаскивала из шкафа по нескольку свитков. Сон Фаддея длился обычно чуть менее часа, но я боялась, что он может пробудиться слишком рано, поэтому читала лишь половину этого времени. Каждый изученный свиток я помечала крошечной чернильной точкой. Длинные рукописи по философии лежали вперемешку с письмами, приглашениями, молитвами и гороскопами.
У меня создалось впечатление, что Харан записывал все. Если жучок погрыз хотя бы один листок папируса, растущего на его поле, дядя сочинял слезницу, в которой требовал принесения в жертву трех растений. Поиски продвигались медленно. Два месяца спустя я изучила только половину свитков.
– Сегодня было что-нибудь интересное? – спросила как-то Йолта, когда я вернулась на нашу половину дома. Каждый день один и тот же вопрос. Из всех человеческих чувств надежда – самое загадочное. Подобно голубому лотосу, она растет, зарождаясь в глубине нечистых сердец, и не теряет красоту до самого конца.
Я покачала головой. Каждый день один и тот же ответ.
– Завтра я пойду в скрипторий с тобой, – сказала тетя. – Вдвоем мы сможем читать быстрее.
Это заявление одновременно удивило, обрадовало и обеспокоило меня.
– А если Фаддей проснется и увидит, как ты читаешь Харановы бумаги? Если поймают меня, я всегда могу сказать, что взяла документ по ошибке, что его не убрали на место. Но ты… Писец отправится прямиком к Харану.
– Не беспокойся о Фаддее.
– Почему?
– Мы угостим его моим особым напитком.
На следующее утро я явилась в скрипторий с лепешками и пивом – напитком, который египтяне поглощают целыми днями, словно воду или вино. Я поставила чашу перед Фаддеем:
– Мы заслужили небольшую передышку, как ты считаешь?
– Не знаю, право, что сказал бы Харан, – неуверенно покачал головой он.
– Думаю, дядя не станет возражать, но если что, я скажу, что это была моя идея. Ты добр ко мне, и я хочу отплатить тебе.
Тогда он улыбнулся и поднял чашу, а я почувствовала укол совести. Он действительно был добр ко мне, всегда терпеливо исправлял мои ошибки, учил подчищать чернильные пятна специальным горьким настоем. Подозреваю, Фаддей догадывался, что я ворую папирус для собственных нужд, но закрывал на это глаза. И чем же я ему отплатила? Опоила сонным зельем, которое Йолта с помощью Памфилы изготовила из цветков лотоса.
Очень скоро старик чудесным образом впал в забытье. Я избавилась от своего пива, вылив его в окно в кабинете Харана, и открыла шкаф. К появлению тетки все было готово. Мы разворачивали свиток за свитком, закрепляли их на специальных барабанах и читали, сидя бок о бок за моим столом. Йолта оказалась необычайно шумной читательницей. Она все время бурчала, хмыкала, охала и ахала, натыкаясь на сведения, которые поражали или расстраивали ее.
Мы одолели свитков десять или двенадцать, но так и не нашли никаких упоминаний о Хае. Йолта пробыла со мной почти час – больше рисковать мы не могли, однако Фаддей так и не проснулся. Я пригляделась к нему, проверяя, жив ли он: дыхания было почти не слышно, и вдохи показались мне слишком редкими. Когда старик все-таки проснулся и принялся в изнеможении зевать, я испытала огромное облегчение. Как всегда, мы оба сделали вид, что ничего особенного не произошло:
– Вам с Памфилой стоит знать меру, – сказала я Йолте по возвращении. – Хватит и половины того, что вы подмешали сегодня.
– Думаешь, Фаддей что-то заподозрил?
– Нет, думаю, он хорошо отдохнул.
V
Весной, в середине месяца, называемого египтянами фаменот, мы с Йолтой сидели у пруда. Она читала «Одиссею» Гомера, список с которой был сшит в толстый кодекс, один из самых ценных в библиотеке Харана. Я принесла тетке поэму с разрешения Фаддея в надежде хоть чем-то занять ее и отвлечь от мыслей о Хае.
Наши тайные походы в скрипторий затянулись на всю осень и зиму. Через месяц после первой вылазки Йолта стала наведываться в кабинет не чаще раза в неделю, чтобы отвести возможные подозрения от Фаддея, да и сколько же можно было угощать его пивом. Наши занятия замедлились, когда Харан подхватил какую-то желудочную хворь и несколько недель не выходил из дома. Тем не менее к этому времени мы просмотрели все свитки из шкафа и теперь знали о делах Харана гораздо больше, чем нам хотелось бы. Живот Фаддея раздувался от пива. Мы же не нашли ни единого доказательства того, что Хая жива.
Я лежала в траве, рассматривая клочковатые облака в небе, и задавалась вопросом, почему же Иуда мне не пишет. Гонец из Галилеи добирался до Александрии за три месяца, мы же провели здесь уже двенадцать. Может, Иуда нанял ненадежного посланника? Или в дороге с гонцом приключилась беда? Антипа мог давным-давно прекратить поиски. Я вонзила ногти в подушечку большого пальца. Почему Иисус не послал за мной?
В день, когда муж сообщил мне, что начинает свое служение, он прижался лбом к моему лбу и закрыл глаза. Я попыталась представить это… представить Иисуса. Но его черты уже утратили прежнюю четкость. Это медленное исчезновение ужаснуло меня.
Памфила принесла наш ужин.
– Накрыть вам в саду? – спросила она, входя во двор.
Я села, и образ Иисуса рассеялся, вызвав у меня внезапное и острое чувство одиночества.
– Давай поедим здесь, – предложила Йолта, откладывая кодекс.
– Не было ли писем сегодня? – спросила я Памфилу. Она обещала извещать меня о прибытии гонцов, но я все равно каждый день повторяла вопрос.
– К сожалению, нет. – Она с любопытством посмотрела на меня. – Должно быть, это очень важное письмо.
– Мой брат обещал написать, когда мы сможем без опаски вернуться в Галилею.
Памфила резко остановилась, отчего поднос у нее в руках подскочил.
– Лави уедет с вами?
– Без него нам в дороге не справиться. – Я слишком поздно поняла, что ответила не подумав. Сердце Лави принадлежало Памфиле, и она, по всей видимости, отдала ему свое. Если ей станет известно, что письмо приведет к разлуке с Лави, не станет ли она скрывать его от меня? Можно ли ей доверять?
Она налила вина сначала Йолте, затем мне и протянула нам миски с чечевичной похлебкой, приправленной чесноком.
– Если Лави поедет со мной, я позабочусь, чтобы ему хватило денег вернуться в Александрию, – заверила я.
Она сухо кивнула.
Йолта нахмурилась. Я без труда прочла тетины мысли: «Понимаю, ты хочешь заручиться расположением служанки, но будут ли у тебя средства, чтобы сдержать слово?» Кроме того, отложенных на обратную дорогу драхм хватит лишь на то, чтобы заплатить Харану еще за четыре месяца, не больше.
Когда Памфила ушла, ложка Йолты глухо стукнула о миску. У меня тоже пропал аппетит. Я снова легла на землю, закрыла глаза и попыталась отыскать в памяти лицо мужа, но ничего не нашла.
VI
Я вложила пять драхм в руку Лави.
– Ступай на рынок и купи дорожный мешок из шерстяной ткани, куда поместятся свитки. – Я подвела его к каменному сосуду в моей комнате, вытащила оттуда свитки один за другим и разложила их на постели. – Наша старая кожаная сумка уже маловата.
Лави посмотрел на свитки.
– Их двадцать семь, – сказала я.
Из маленького окошка в комнату проникало послеполуденное солнце. Проходя сквозь пальмовые листья, его лучи становились бледно-зелеными. Я смотрела на свитки. Годами я вымаливала право писать. Каждое слово, каждый росчерк пера стоили усилий и потому были бесценны. Меня пронзило неожиданное чувство – не знаю, можно ли назвать его гордостью, скорее это было удовлетворение оттого, что я, так или иначе, добилась своего. Это же надо! Двадцать семь свитков.
За последний год я закончила повести о библейских матриархах, записала историю Хаи, утраченной дочери, и Йолты, матери, которая ищет свое дитя. Я показала ее тете, едва просохли чернила, и та, закончив чтение, сказала: «Хая потеряна, но ее история останется с нами», – и я поняла, что это принесло ей облегчение. Я записала свои причитания по Сусанне, которыми покрывала черепки, оставленные в Назарете. Всё я не вспомнила, но порадовалась и тому, что удалось записать. Я изложила историю своей дружбы с Фазелис и ее побега от Антипы, а также составила описание нашей жизни в Назарете.
Лави оторвал глаза от охапки папирусов:
– Значит ли новая сумка, что мы скоро отправляемся в путь?
– Я все еще жду весточки из Галилеи. И когда она придет, я хочу быть готова.
Мне действительно требовалась сумка побольше, но я отправляла Лави в город не только за этим. Я размышляла над тем, как перейти к щекотливому вопросу, когда он вдруг сказал:
– Я хочу жениться на Памфиле.
Новость меня ошарашила.
– А хочет ли Памфила выйти за тебя?
– Мы заключили бы брак хоть завтра, будь у меня средства к существованию. Мне придется искать работу здесь, в Александрии, ведь она не покинет Египет.
Лави собирается остаться здесь? У меня упало сердце.
– А когда я найду работу, – добавил он, – я пойду к ее отцу. Мы не сможем пожениться без его благословения. Он виноградарь в Дионисии. Не знаю, даст ли он согласие на брак с чужеземцем.
– С чего бы ее отцу тебя отвергать? Если хочешь, я могу написать ему, превознося твои достоинства.
– Спасибо.
– Мне нужно знать: ты еще планируешь проводить нас в Галилею? Мы с Йолтой не можем путешествовать в одиночку, это слишком опасно.
– Ана, я вас не брошу, – ответил Лави.
Я ощутила прилив благодарности, а потом и радость. Прежде он никогда не называл меня Аной, даже после того, как я объявила его свободным. Это был не только знак дружбы, но и скромная декларация независимости.
– Не волнуйся, я найду деньги на твою обратную дорогу в Александрию, – сказала я и, не успев еще договорить, поняла: деньги у меня уже есть. Нам все равно придется уехать, когда будет нечем платить Харану, независимо от того, придет письмо от Иуды или нет, так почему бы не сделать этого раньше? Разница покроет дорожные расходы Лави.
– А теперь отправляйся на рынок, – повторила я. – Иди на тот, что у гавани.
– Но до него далеко, и он не такой уж и большой. Не лучше ли будет…
– Лави, ты должен заглянуть в гавань, это самое важное. Ищи корабль из Кесарии. Поговори с теми, кто на нем приплыл, – с торговцами, моряками, с кем угодно. Мне нужны новости об Антипе. Может быть, его уже нет в живых. Если тетрарх болен или мертв, мы можем вернуться в Галилею со спокойной душой.
Я рассеянно бродила по нашим комнатам, пока Йолта читала, иногда останавливаясь, чтобы отпустить какой-нибудь комментарий насчет Одиссея, который здорово раздражал ее тем, что целых десять лет не мог вернуться к жене по окончании войны. Не меньшую злость вызывала у нее и Пенелопа, которая дожидалась мужа все это время. Я почувствовала некоторое сходство с Пенелопой. Об ожидании я знала не понаслышке.
День катился к вечеру. Лави, наконец-то вернувшийся домой, возвестил свой приход коротким быстрым стуком. Когда я открыла дверь, лицо у него было серьезное. Он выглядел напряженным и усталым.
Я не питала больших надежд на то, что Антипа и в самом деле больше не представляет для нас опасности: разве можно всерьез ожидать, что тетрарх умрет за год? Но я не предполагала, что новости, которые принес нам Лави, окажутся такими тревожными.
Он снял большую сумку серой шерсти с плеча и протянул ее мне:
– Я отдал за нее три драхмы.
Он уселся на полу, скрестив ноги, и я налила ему фиванского вина. Йолта закрыла кодекс, отметив кожаным шнурком место, где остановилась. Внутри лампы, потрескивая, выплясывал огонек.
– Узнал что-нибудь? – спросила я.
– Добравшись до гавани, – начал Лави, отводя взгляд, – я стал прогуливаться по пристани. Там были суда из Антиохии и Рима, но не из Кесарии. Со стороны маяка подходили еще три корабля, у одного из них паруса были багряные, и я решил подождать. Как я и предполагал, это оказалось римское торговое судно из Кесарии. С него сошло несколько паломников-иудеев, которые возвращались с празднования Пасхи в Иерусалиме. Они не стали говорить со мной. Потом появился римский солдат и прогнал меня…
– Лави, – остановила я его, – что ты узнал?
Он опустил глаза и продолжил:
– Один из мужчин на борту выглядел беднее остальных. Я последовал за ним. Когда мы покинули гавань, я дал ему оставшиеся две драхмы в обмен на новости. Он с готовностью взял деньги.
– Он что-нибудь сказал об Антипе? – спросила я.
– Тетрарх жив… и еще более жесток.
Я вздохнула, хотя ожидала чего-то подобного, и налила Лави еще вина.
– Есть и другие новости, – добавил он. – Пророк, за которым последовали Иуда и твой муж… тот, которого Антипа бросил в темницу…
– Иоанн Креститель – что с ним?
– Антипа казнил его. Он отрубил Крестителю голову.
Я слышала его слова, но не могла в них поверить. Целую минуту я просидела неподвижно и молча. Йолта что-то мне говорила, но я была далеко. Я стояла на берегу реки Иордан, руки Иоанна погружали меня в воду. Свет играл на речном дне, усеянном галькой. Безмолвное движение. Приглушенный голос Иоанна напутствует меня: «Иди в обновленную жизнь»[21]21
Рим. 6: 4.
[Закрыть].
Иоанн обезглавлен. Я посмотрела на Лави, чувствуя, как тошнота подступает к горлу.
– Тот слуга, с которым ты говорил… Он в этом уверен?
– Он сказал, что вся страна обсуждает смерть пророка.
Некоторые истины похожи на камни: их невозможно проглотить.
– Говорят, за этим стоит Иродиада, жена Антипы, – добавил Лави. – Танец ее дочери настолько понравился Антипе, что он пообещал исполнить любое желание девушки. По навету матери она попросила голову Иоанна.
Я прикрыла рот рукой. Наградой за прекрасный танец стала отрубленная голова.
Лави мрачно посмотрел на меня:
– Еще слуга говорил о другом пророке, проповедующем по всей Галилее.
У меня перехватило дыхание.
– Он был среди тех, кто слушал Иоанна на горе у Капернаума и вспоминает его проповедь с восхищением, – продолжал Лави. – Пророк осудил фарисеев и сказал, что удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в царство Божие[22]22
Мф. 19: 24.
[Закрыть]. Он благословил бедных, смиренных, отверженных и милосердных. Он проповедовал любовь и сказал, что если солдат заставляет тебя пройти одно поприще с его грузом, то пройди с ним два, а если кто ударит тебя по правой щеке, обрати к нему и другую[23]23
Мф. 5: 41, 39.
[Закрыть]. Слуга сказал, что последователей у пророка еще больше, чем у Крестителя, и что люди зовут его мессией, царем иудейским. – На этом Лави замолчал.
Я не проронила ни слова. За деревянной дверью во дворе расстилалась египетская ночь. Ветер колыхал листву на пальмовых деревьях. Вокруг был темный, опрокинутый мир.
