Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Станислав Понятовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

III

Пора, однако, перейти к вещам более значительным.

С того времени, как Репнин перенёс благоволение и покровительство России с Чарторыйских – на Потоцких и Радзивиллов, он не прекращал усилий, направленных на то, чтобы побудить короля не уступать во всём Чарторыйским. Ничто не свидетельствует об этом лучше, чем беседа, состоявшаяся между ним и королём 3 мая 1767 года.

Прежде чем передать её содержание, следует заметить, что несколько ранее, а именно 28 марта того же года, делегаты двух иноверческих объединений получили у короля публичную аудиенцию, назначенную после того, как Репнин предупредил короля, что отказ дать аудиенцию заставит Польшу испытать все последствия досады императрицы, и что, напротив, дав эту аудиенцию, король изберёт единственно возможный путь к тому, чтобы императрица согласилась смягчить применение злополучного закона Виельгорского, подтвердившего liberum veto.

Вот после этой аудиенции Репнин, встретившись с королём 3 мая на обеде у князя Любомирского, попросил разрешения поговорить с ним наедине, в отдельной комнате – что в доме маршала было сразу же замечено всеми, тем более, что князья Чарторыйские, отец и дядя жены Любомирского, тоже там в это время находились.

Начал Репнин следующим образом:

– Если бы Чарторыйские узнали о содержании нашей сегодняшней беседы, я не смог бы ничего более доверить вашему величеству всё то время, пока будут длиться дела, о которых пойдёт речь: рискуя тайной своего двора, я не мог бы ни о чём с вашим величеством предварительно сговориться – даже во имя блага страны. Поэтому я прошу вас, ваше величество, дать мне честное слово в том, что вы не поставите Чарторыйских в известность о моём сегодняшнем сообщении, и что если вам будет угодно обсудить этот вопрос с кем-нибудь ещё, вы возьмёте с того или с тех, с кем станете советоваться, слово ничего не передавать Чарторыйским. Если ваше величество откажется дать мне такое слово, я не менее настойчиво стану выполнять непреложные предначертания своего двора, с той лишь разницей, что, действуя без какого-либо согласования с вами, многие вещи, весьма существенные и для вашего величества, и для государства, будут рассматриваться и решаться заранее, безо всякого учёта интересов государства и, следовательно, вашего величества тоже, в то время, как если мы согласуем наши действия, вы будете иметь возможность выправить предварительно хотя бы то, что окажется ближе всего вашему сердцу.

Эти последние слова князя Репнина побудили короля дать, наконец, требуемое обещание соблюдать тайну. После чего он спросил посла, правда ли, что создаётся некая католическая конфедерация «недовольных» – словно радомской конфедерации недостаточно?

После нескольких попыток уйти от прямого ответа, Репнин признал справедливость этих сведений и, так как король стал отговаривать его от подобного предприятия, сказал:

– Я обещаю вашему величеству, что эта новая конфедерация не нанесёт никакого ущерба ни авторитету, ни интересам вашего величества, но нам она крайне необходима, чтобы проломить в первый раз лёд – в пользу диссидентов.

Король. – Любая, созданная при жизни короля конфедерация, главой которой он не является (тем более, конфедерация, составленная из «недовольных», как они себя называют), неизбежно становится, благодаря одному этому уже, вредной для короля. Откуда взялись эти так называемые недовольные и на что они жалуются?.. На меня?.. Я не давал им для этого никакого повода... На законы, принятые на четырёх сеймах, имевших место после смерти Августа III?.. Но в таком случае они жалуются на республику – и объявляют себя противниками государства и, тем самым, и моими тоже... Речь идёт только об иноверцах? Скажите мне сперва, как далеко вы собираетесь зайти? Следует условиться об этом ещё до сейма.

Репнин. – Я уверен, что в итоге придётся созывать конфедеративный сейм и поддерживать его военной силой. Таким образом, и сейму, и сеймикам должны предшествовать конфедерации – в этом роде.

Король. – Если конфедерация формируется ещё до сеймиков, каждый сеймик породит столько различных проектов и претензий, сколько существует округов, и возникнет бессвязное их скопление, столь же вредное для Польши, сколько бесполезное для вас – если судьба иноверцев действительно является единственной вашей целью.

Репнин. – Это бесспорно и является моей целью, но я понимаю, чего вы опасаетесь: прекращения деятельности комиссий по делам армии и казначейства, а также того, что я стану навязывать вам при распределении вакантных должностей мнение своего двора. Я не связывал себя пока перед моими сторонниками никакими обещаниями ни по одному из этих пунктов, да и вообще ни по какому поводу. Я вовсе не собираюсь ограничивать ваши права – я хочу договориться с вашим величеством, в том числе, и по всем политическим переменам, которые будут сочтены необходимыми. Но, чтобы я, со своей стороны, обрёл уверенность в моих сторонниках, необходимо, чтобы я разрешил им объединяться – иначе их недоверие, их ревность к Чарторыйским никогда не прекратятся. Они же подозревают меня в том, что я встречаюсь с Чарторыйскими тайно, по ночам, и они дрожат от страха, видя, что Чарторыйские вновь становятся хозяевами королевских милостей и трибуналов.

Король. – Но эти «недовольные» хотят ограничить мою власть, а вы, считающий себя их руководителем и называющий себя моим другом, полагаете, что вам удастся обуздать их и сдерживать их притязания?.. Создав из них единожды представительное собрание, за счёт чего сможете вы поощрять их впредь – если не за мой счёт или за счёт общественного блага?

Тут Репнин пробормотал что-то вроде того, что военных комиссаров и комиссаров, ведающих казной, следовало бы выбирать на сеймиках, а не на сеймах, оставив за королём окончательный выбор одного из четырёх кандидатов.

Король. – Тогда появится столько же комиссаров, сколько соберётся сеймиков, что приведёт, кстати, к огромным дополнительным расходам казны. Тот, кому его щедрость обеспечит на сеймике преимущественное влияние, назовёт там тех, кого он пожелает, и кто, прежде всего, поддержит его и увеличит его популярность. Личные качества избираемого и его познания никого интересовать не будут...

Репнин. – Все эти «недовольные» – у меня в руках, причём так основательно, что они будут вынуждены слепо мне повиноваться.

Король. – Если вы действительно господин положения – вы останетесь им и на сейме. Для чего же пускать в ход перед сеймом эту громоздкую машину, которая, придя в движение, может выйти из повиновения своему создателю?.. Не разумнее ли было бы нам спокойно договориться о том, что будет происходить на самом сейме – и только?

Репнин. – Тогда вы, ваше величество, напишите императрице – пусть она откажется от идеи создания этой новой конфедерации.

Король. – Охотно. Напишу.

Репнин. – Только я должен предостеречь вас. Во-первых, в этом случае вам придётся самому проводить на сейме в жизнь все требования императрицы. Во-вторых, если результаты работы сейма не будут соответствовать желаниям её величества, то, как бы добросовестно вы не действовали, императрица всегда найдёт к чему придраться – и сделается вашим непримиримым врагом. А требует императрица – полного равенства для инакомыслящих, исключения навсегда возможности принятия решений на сеймах большинством голосов и оформления специальным документом будущих форм правления в Польше.

Король. – Где же тогда послабления и преимущества, о которых вы мне столь часто говорили? Где заверения, данные мне вами 21 ноября прошлого года на балу у воеводы Люблина?.. Вспомните свои слова: если решения об увеличении налогов и армии будут приниматься только единогласно, вы не станете настаивать на том, чтобы так же принимались остальные решения, и вы позволите нам самим распоряжаться на всех прочих направлениях оздоровления нации.

Репнин (несколько затруднившись). – Во всех областях – в экономике, военной, юридической, – существует и законодательство, и исполнение законов. Я готов признать принцип большинства в работе исполнительной власти, но полностью отрицаю его в делах законодательных. К тому же и сам закон 1764 года, о котором вы, государь, столь сожалеете, вовсе не подчинял всё решению большинства...

Король. – А если вам докажут, что закон этот как раз и передавал всё на усмотрение большинства?

Репнин. – Тогда тем более важно прояснить особенно точно, что именно в государственных делах может приниматься большинством голосов, а что не может... А пока я не понимаю, почему эта анти-уставная конфедерация так уж сильно вам не нравится?

Король. – А вот почему. Ваши маршалы различных конфедераций, едва только они будут созданы, начнут подавлять всякую активность на сеймиках моих приверженцев, если только они не пойдут на соглашение. А соглашений мои друзья станут всячески избегать – из привязанности ко мне, из патриотизма и потому ещё, что все они отлично понимают: если даже и пойти на соглашение, ваши ставленники, объединившись в конфедерации, поддерживаемые вашими войсками и вашими деньгами, не дадут выбрать депутатами никого из моих сторонников.

Репнин. – Дайте мне ваш список – и я заставлю своих избрать их всех. А чтобы поднять дух ваших приверженцев, я готов отвечать за то, что никого не станут принуждать к соглашению и никому не будет дано право грабить или разорять своих сограждан. Что же касается законов, принятых сеймом 1764 года, изменения коих вы так опасаетесь, могу заметить, что раз уж коронационный сейм и сейм 1766 года внесли некоторые изменения в то, что было принято на предвыборном сейме и сейме избрания, то конфедерация, создаваемая ныне, имеет точно такое же право вновь признать Радзивилла, как конфедерация 1764 года имела право изгнать его.

Король. – Если проектируемая вами конфедерация, как диссидентская, будет просить, а не приказывать, если она будет сформирована только в двух регионах, представители которых посетили меня, а не станет насаждать своих маршалов в каждом округе, если она на предстоящем сейме только вступится за Радзивилла (оставляя виленское воеводство Огинскому и закрепив всю бывшую артиллерию Радзивилла за республикой), и если, наконец, вы представите мне заранее программу вашей конфедерации с тем, чтобы туда не проскользнуло что-нибудь такое, что, не будучи полезным вам, могло бы оказаться чрезвычайно вредным для нас – как, например, плохо обоснованные претензии польских пруссаков, прикрывающихся привилегиями городом, – то в этом случае мы могли бы сблизить наши позиции, и у вас появился бы случай выполнить всё же обещания, столько раз вами мне дававшиеся.

Репнин. – 1. Если члены конфедерации недовольных не смогут ничего решать, а только просить, в конфедерации не будет никакого смысла. 2. Виленское воеводство может оставаться за Огинским и артиллерия Радзивилла – за республикой, согласно с решениями 1764 года, раз уж вы этого так желаете. 3. Я составлю завтра же программу моей конфедерации, чтобы представить её вам. 4. Поскольку императрица Анна гарантировала данцигцам их права, следует, чтобы привилегии прусских городов оставались такими, как они есть, и мы их поддержим. 5. Я повторяю, и даю даю слово посла и моё честное благородное слово, что в вопросах политических, равно, как и в вопросах новых назначений, я сам стану отдавать распоряжения членам моих конфедераций, и что я ничем в отношениях с ними не связан. 6. Хочу добавить, что раз вы не требуете ничего сверх вышеперечисленного, мы согласимся с тем, чтобы республика оставалась пока на правах конфедеративной, иначе говоря, чтобы решения принимались большинством голосов в течение всего вашего правления; необходимо узаконить лишь, чтобы из работы свободных сеймов принцип большинства был бы навсегда изгнан. Хочу прибавить также, что вы не добьётесь существования такого вот конфедеративного государства в течение всего вашего правления, пока не убедите нас своими действиями, .что вы не предпримете никогда увеличения военных сил Польши без нашего согласия.

Король. – Раз уж я дал вам слово не говорить ничего Чарторыйским, я сдержу его, разумеется, но заявляю вам совершенно откровенно, что я рассматриваю ваши проекты относительно иноверцев и разного рода гарантий, как источники величайших несчастий для нас, что я ни в коем случае не могу принять участие в осуществлении этих проектов и что я поручаю вам передать императрице мою самую настоятельную просьбу – смягчить её требования.

Репнин. – Обращаясь с подобной просьбой, вы ничего не достигнете, и более всего повредите себе самому.

Репнин сообщил о нашей беседе старшему брату короля и Браницкому. Король, со своей стороны, поставил в известность о её содержании канцлера Замойского и воеводу Ливонии Борща, подчёркивая каждый раз необходимость ничего не говорить Чарторыйским.

Оба собеседника согласились с тем, что король должен соблюдать тайну – как потому, что он дал слово, так и чтобы не утратить доверия Репнина и возможности узнавать и впредь заранее его планы, а также чтобы не дать и Репнину повода не выполнить свои обещания.

Они высказались также за то, что королю следует написать императрице, но в Польше избегать по возможности сотрудничества с русскими. Все обещания Репнина были, однако, перечёркнуты последовавшими за этим событиями.

Глава пятая

I

Как бы ни старался король затормозить осуществление русских проектов, они реализовывались постепенно с помощью Потоцких в Польше и Радзивиллов в Литве, но особенно успешно – с помощью русских войск, расквартированных там, где проводились сеймики. Почти повсюду Репнин получал депутатов по своему выбору. Именно в это время воевода Киевщины Потоцкий убедил посла отдать приказ об аресте того самого Чацкого, великого кравчего короны, который так верно послужил князю Репнину на сейме 1766 года, выступив против принципа голосования по большинству; неистовый католицизм Чацкого не мог смириться теперь с намерениями Репнина относительно иноверцев, и он провёл шесть лет в тюрьме.

Задача русского поста облегчалась также благодаря содействию казначея Бесселя и гетманов, которым князь пообещал восстановить их былую власть. Люди диву давались, видя, что гетман Ржевуский, проявлявший постоянно самый махровый католицизм и известный, как убеждённый патриот, примкнул к радомской конфедерации, официально потребовавшей от императрицы восстановить инакомыслящих во всех должностях, наравне с католиками, и дать им все необходимые гарантии. Лотом решили, что главной причиной этого поступка Ржевуского была его амбиция.

Однако, подобным образом нельзя было мотивировать присоединение, весьма услужливое, к той же радомской конфедерации воеводы Сандомира Виелопольского. Исключительно благочестивый, заслуживший широко известное прозвище доброго человека, Виелопольский, ставя свою подпись, не мог рассчитывать на получение каких-либо личных преимуществ (по крайней мере, явных). Его шаг объясняли влиянием его супруги, проявлявшимся уже однажды ранее: эта дама вынудила мужа голосовать в пользу двора на сенатском комитете, обсуждавшем вопрос о Курляндии – и Виелопольский отделился тогда от своих друзей, в том числе, от воеводы Руси. Впоследствии они вновь сблизились и были близки в описываемую эпоху – поэтому-то поступок Виелопольского и навёл кое-кого на мысль, что воевода Руси отнюдь не был недоволен, заполучив своего человека в радомской группировке, и что может быть он сам, действуя через третьих лиц, побудил Виелопольского туда вступить.

Вновь включаясь в цепочку событий этого 1767 года, следует сказать, что после своего возвращения из Москвы четвёрка радомских «послов», руководителей этой конфедерации, окончательно убедившись в том, что они не должны более обольщать себя надеждой лишить короля трона, весьма охладела к России. С одной стороны, они видели, что огромное большинство нации – и католики, и патриоты, – выступают против готовящегося ей порабощения. С другой, и гетманы, и казначей Вессель поняли, что их былой авторитет полностью возродиться уже никак не сможет.

Всё это привело к тому, что дух сопротивления намерениям России стал проявляться более или менее явно, в различных местностях по-разному – в зависимости от характеров и личных качеств действовавших там лиц или тех, кто заставлял их произносить те или иные речи.

Некоторые, как например воевода Киевщины Потоцкий, сохраняли видимость приверженцев России и выступали против неё лишь при случае, да и то через своих ставленников. Другие действовали более открыто.

Епископ краковский Солтык был предубеждён против короля ещё с тех пор, как сейм отказал ему в праве соорудить престол в своих покоях – он же считал, что может претендовать на это, как герцог Северский. Солтык приписывал этот отказ королю, в то время, как на самом деле здесь приложил руку примас Любиенский, решивший, что в Польше лишь он один, помимо короля, имеет право установить у себя престол. А так как главным качеством Солтыка была спесь, он возненавидел короля.

Выяснив теперь, что свергнуть короля ему так и не удастся, поскольку этого не желала Россия, Солтык перестал отделять короля от России и решил, что сделавшись противником русских он более, чем как-либо иначе, навредит королю. Кроме того, он выступал уже на сейме 1766 года в роли главного гонителя диссидентов – и теперь, продолжив этот путь, надеялся расчистить себе дорогу к кардинальской мантии и ликвидировать таким способом неравенство с примасом, которое он так болезненно переживал.

Радзивилл отлично помнил, что возвратом своего благополучия он обязан Репнину, но, отдав те проблески света, которыми наделили его Создатель и скверное воспитание, им полученное, на потребу людям беспорядочным, им вертевшим, он в своём политическом поведении то и дело демонстрировал величайшие несообразности.

Северин Ржевуский, младший сын гетмана, был особенно заметен на сейме в Подолии: он не только произнёс речь, в которой критиковал намерения русской императрицы, но дошёл до того, что публично топтал ногами циркуляр, которым все грядущие сеймики призывались, от имени этой государыни, осуществлять её требования.

Таковы были настроения руководителей радомской конфедерации, когда они, сопровождаемые своими подручными, прибыли на сейм 1767 года. Карл Радзивилл, как маршал генеральной конфедерации короны, оказался и маршалом внеочередного сейма, а Бжостовский, староста Быстрицы, был в то время маршалом для Литвы.

Жена этого последнего была из рода Радзивиллов, а он сам, невзирая на весьма кроткую наружность, успел уже прославиться благодаря двум серьёзным инцидентам, и был личностью, способной на что угодно в интересах своей партии. Именно с помощью Бжостовского Репнин почти всегда держал Радзивилла пьяным. Своим колоссальным ростом, чертами лица и всем своим образом жизни Радзивилл более всего напоминал одного из древних ханов Копчаков – из рода Чингиз-Хана. Многим это импонировало, равно, как и его богатство, всё ещё весьма и весьма немалое, главное же, людям импонировало имя Радзивиллов, веками столь уважаемое в Литве.

II

Папским нунцием в Польше был в те времена Дюрини. Итальянец по происхождению, он почти всё своё воспитание получил во Франции, и был человеком, не слишком примерным в личной жизни, скаредным, но хорошим оратором, обладавшим кипучим темпераментом.

Исполняя, по своему положению, роль противоположную роли Репнина, Дюрини утром 5 октября, в день, намеченный для открытия этого внеочередного сейма, нанёс неожиданный визит Радзивиллу, и обратился к нему с пылкой речью, так сильно взволновавшей умы многочисленной аудитории, у Радзивилла находившейся, что конец речи сопровождался единодушным воплем и обращённым к нунцию требованием благословить от имени папы принимаемое всеми присутствующими обязательство помешать, даже и ценой своих жизней, если понадобится, тому, чего добивался от сейма Репнин.

Тот, немедленно обо всём извещённый, в свою очередь прибыл к Радзивиллу вскоре после ухода Дюрини. Тысяча голосов встретила его пожеланием не мешать свободному развитию событий на сейме и осуществлению его прав. Репнин холодно ответил, что он далёк от намерения чинить сейму препятствия и хотел бы, чтобы сейм выделил делегацию, способную обсудить с ним выносимые на сейм вопросы, но что действовать следует спокойно и не воображать, что успеха можно достичь при помощи криков – ибо, если уж начинать кричать, то он берётся перекричать все вопли, которые он только что слышал.

Эти немногие слова, произнесённые достаточно твёрдо послом, имевшим в своём распоряжении русскую армию, части которой находились в Польше и в самой Варшаве, остудили пыл собравшихся – и происходило это в то самое время, как Дюрини вручал примасу и королю грамоты Святого отца, аналогичные тем, что он передал Радзивиллу и соответствовавшие произнесённой нунцием у Радзивилла речи.

Затем сейм открылся, и Радзивилл на первом же заседании зачитал проект акта, ограничивавшего работу сейма, позволявшего отсрочить его заседания и наделить выделяемую сеймом делегацию правами не только обсудить с Репниным все вопросы, связанные с требованиями императрицы относительно диссидентов и гарантий, но и заключить с русским послом соответствующее соглашение.

Епископы Солтык, Турский, Залуский, архиепископ Сираковский, гетман Ржевуский потребовали, чтобы проект акта был сперва отпечатан и роздан для ознакомления, что и было решено; заседания сейма пришлось отложить на несколько дней...

Во время этого перерыва в работе сейма Радзивиллу посоветовали предпринять демарш, выглядевший вроде бы весьма великодушным, хотя в основе его был хитроумный ход, сделанный вот с какой целью.

За некоторое время перед тем канцлер князь Чарторыйский был вызван в суд конфедерации в связи с процессом, затеянным никем иным, как тем же Радзивиллом. Прекрасно понимая, что ждать правосудия от этого трибунала ему не приходится, канцлер решил, что даст осудить себя заочно. Такое решение освобождало его заодно и от необходимости присутствовать на заседаниях этого одиозного сейма, ибо, согласно декрету, неявка в суд лишает в Польше неявившегося права принимать участие в работе сейма; канцлер рассчитывал таким образом избавиться от необходимости компрометировать себя в деле о диссидентах – ему неизбежно пришлось бы принять либо сторону нации, либо сторону России.

И тут неожиданно Радзивилл, в сопровождении целого кортежа, наносит канцлеру визит, в ходе которого заявляет, что стремясь пожертвовать всем личным общественному благу, он хочет навсегда позабыть былые распри и с этой целью предлагает князю Чарторыйскому добиваться аннулирования декрета о неявке в суд, с тем, чтобы князь-канцлер мог принять участие в голосовании на сейме и помочь государству своими мудрыми советами.

Канцлеру ничего не оставалось, как выразить Радзивиллу свою признательность...

На последующих заседаниях сейма епископ Солтык снова выступил чрезвычайно резко против требований Репнина и предложил, помимо прочего, чтобы сейм направил к князю Репнину многих своих членов, способных изложить ему все причины, по которым сейм вынужден ему возражать.

Предупреждённый заранее о том, что епископ краковский внесёт такое предложение, Репнин поручил передать королю, что если подобная депутация действительно к нему явится, он особенно жёстко станет настаивать на полном тексте проекта, зачитанного Радзивиллом в первый день, и в частности на том, чтобы всё, что будет обсуждено и решено между послом и предложенной Радзивиллом представительной делегацией, стало законом – без последующей ратификации сеймом. Если же, напротив, визит членов сейма, предложенный Солтыком, не состоится, он готов считать делом решённым, чтобы в тексте акта, ограничивающего действия сейма, остались бы слова об апробации законов республикой – что хотя бы отчасти спасёт честь сейма и поддержит интересы республики.

Его демарш послужил причиной того, что король отклонил предложение епископа Солтыка, о чём в протоколе сейма сделана соответствующая запись.

Желая за время отсрочки изыскать дополнительные возможности посредничества, король отложил следующее заседание сейма ещё на несколько дней.