Текст книги "Когда уходит земной полубог"

Автор книги: Станислав Десятсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 39 страниц)

ВОЕННЫЙ СОВЕТ В ЖОЛКВЕ

Вскоре по возвращении с Бальной Рады во Львове Пётр созвал новый военный совет; Первый сходился ещё в декабре 1706 года. Но на нём присутствовала только самая верхушка армии: фельдмаршал Шереметев, командующий кавалерией Меншиков и глава артиллерии Яков Брюс. Ныне же Пётр пригласил на совет и всех командиров дивизий, а из Москвы прибыл правитель Монастырского приказа боярин Мусин-Пушкин и главный фортификатор инженер Василий Корчмин.

Первым в рыцарскую залу Жолковского замка, где и собрался совет, вошёл крепкий черноусый тридцатилетний генерал, командующий гвардией князь Михайло Голицын. Прихрамывая на одну ногу (памятка о татарской стреле, полученной ещё в первом Азовском походе), он быстро подошёл к царю и, слегка заикаясь, доложил о своём прибытии.

– Готовься к походу, князь Михайло! – Пётр снял круглые очки (с годами стал дальнозорок) и положил их на большую карту, застилавшую огромный овальный стол.

– Лошади, государь, справны, люди накормлены, провиант и фураж приготовлены... Гвардия – хоть завтра в поход! – Вот за эту быстроту, а также за отменную отвагу и мужество Пётр и продвигал сего гвардионца, хотя вообще-то к фамилии Голицыных (после своих стычек с фаворитом царевны Софьи, Василием Голицыным) относился осторожно.

Меж тем в залу важно, брюхом вперёд, вплыл дородный, полный военный, с Андреевской лентой через плечо. Хотя Борис Петрович Шереметев и был первым фельдмаршалом новой русской армии, но как шествовал в оны годы со старобоярской неспешностью, так и в новом войске оставил за собой эту привычку. Да и поздно ему, родовитому боярину из знатного рода Кобылы-Шеремета, в пятьдесят пять лет привычки менять. Его предки ещё при Дмитрии Донском на Куликовом поле бились, когда о Романовых никто на Москве и не слыхивал. И как ни старался Пётр выбить эту боярскую гордыню, ничего переменить в Борисе Петровиче не мог: даже когда Шереметев кланялся царю, чувствовалась в нём твёрдая основа и независимость, за которой стоял древний род. Но в то же время фельдмаршал был удачлив в воинских делах, не чуждался новшеств. Пётр своего первого фельдмаршала уважал и, даже попрекая, не знакомил его с царской дубинкой. Другое дело друг сердешный Александр Данилович Меншиков. С ним царь мог обращаться по поговорке: я тебя породил, я тебя и наказую! Зато светлейший князь Римской империи немецкой нации, герцог Ижорский, генерал-губернатор Санкт-Петербурга и Ингерманландии и пожизненный комендант пленённой шведской фортеции Шлютельбурга Александр Данилович Меншиков мог как царский фаворит и запоздать на совет, прибыть последним. Он вошёл, опираясь на знаменитую калишскую трость, украшенную алмазами, крупными изумрудами и сочинённым им самим гербом рода Меншиковых. Пётр хорошо знал эту трость, поелику выполнена она была по собственному царскому чертежу и подарена Данилычу за славную викторию под Калишем. Он даже помнил цену сего презента: 3064 рубля, 16 алтын и 4 деньги. Но виктория и впрямь была немалая: Меншиков разбил под Калишем целый шведский корпус генерала Мардефельда и польскую конницу, так что Данилыч трость заслужил. Пётр усмехнулся, подумал, что не случайно захватил светлейший ту трость: хотел напомнить всем собравшимся господам генералам о своей прошлогодней виктории. Но это невинное хвастовство светлейшего он простил, понеже оно могло пробудить боевой задор у прочих российских Тюренней[10]10
  ...пробудить боевой задор у прочих российских Тюренней. — Имеется в виду Тюренн Анри (1611 – 1675) – маршал Франции, один из выдающихся полководцев своего времени. Превосходно владел искусством маневрирования, считал необходимым для достижения успеха в войне – решительное сражение.


[Закрыть]. Видел, как сияние алмазов и изумрудов на калишской трости зажгло взоры и у неудачливого соперника Меншикова по воинской славе князя Аникиты Ивановича Репнина, и у длинноногого пруссака генерала Алларта, и, конечно же, у честолюбивого Михайлы Голицына. Даже в голубых глазах Шереметева зажёгся огонёк: при всём своём богачестве фельдмаршал был куда как неравнодушен к наградам и округлению поместий.

– Прости, мин херц, задержался в полках, принимал рекрут, которых царевич ныне из Москвы доставил!

Пётр кивнул, весть о появлении сына его порадовала. Меншиков свободно уселся за стол супротив Шереметева, и военный совет открылся.

Собственно, ещё на предыдущем совете выявились два мнения. Осторожный Шереметев предлагал при нашествии шведов ни в коем случае не давать генеральной баталии в пределах Речи Посполитой, а отступать к русским рубежам, ведя малую скифскую войну и оголяя перед шведами всю местность от провианта и фуража.

Воинственный Меншиков, вдохновлённый своей калишской викторией, напротив, готов был дать генеральную баталию уже на Висле, где стояли его передовые драгунские полки.

Сам Пётр тогда ещё колебался и потому решил созвать повторный совет. Первое мнение подавал младший по воинскому званию генерал-майор Михайло Голицын (младшим всегда давали на советах первое слово, дабы не оглядывались на старших). Александр Данилович рассчитывал, что князь Михайло по своей природной горячности подаст голос за скорейшее сражение. В армии всем памятен был случай, когда во время штурма Нотебурга Голицын воспротивился приказу самого царя – прекратить штурм. «Скажи государю, что я подвластен ныне токмо Богу!» – заявил князь Михайло царскому адъютанту. И дабы отрезать все пути для ретирады, отогнал лодки от берега (крепость стояла на острове), продолжал штурм и ворвался-таки в фортецию.

Но нынешний расчёт светлейшего на всегдашнюю горячность Голицына не оправдался. Князь Михайло за годы, прошедшие после штурма Нотебурга, много раз сам водил войска и давно усвоил: дабы выиграть большую кампанию, одной отваги мало и, кроме лихих штурмов, бывают и трудные ретирады. У него постепенно выработался свой взгляд на войну со шведом, своё понимание неприятеля, которое и ставило его выше обычного среднего генерала.

– Такого супротивника, яко шведский король, надобно бить пространством и временем! – убеждённо доказывал теперь князь Михайло на совете. – Вспомним, сколько лет Каролус бегал за королём Августом и не мог его поймать. А всё потому, что на просторах Речи Посполитой Август мог переходить из Курляндии в Литву, из Литвы в Белоруссию, из Белоруссии в Мазовшу и Великую Польшу, оттуда в Малую Польшу и Галицию, из Галиции на Волынь и дале по кругу. А стоило королю Карлу изменить направление и ударить в людную, но малую по пространству Саксонию, захватить наследственные земли беглеца, как он тотчас поразил Августа в сердце и вынудил к позорному миру. Так что, мы, имея на руках все просторы Речи Посполитой, используем их хуже короля Августа? Моё мнение – поначалу отступать, оголяя местность перед неприятелем: с Вислы на Буг, с Буга на Березину, с Березины на Днепр! И токмо в российских пределах, изготовившись, контратаковать и дать генеральную баталию.

«А ведь дело говорит молодшенький Голицын!» – подумал Пётр, поймав себя на том, что невольно одобрительно кивал головой.

Тот одобрительный царский кивок тотчас уловил генерал-поручик Алларт и хотя сухо, но поддержал голицынский план. В глубине души наёмный пруссак не любил этого удачливого русского генерала, который опрокидывал ходячие немецкие представления, что все русские в военном деле глупцы и неучи.

Выступил за ретираду и генерал-аншеф князь Репнин, хотя и по иным соображениям, нежели Алларт. Боле, чем на царя, Аникита Иванович оглядывался на старинного друга и знакомца Шереметева. От Бориса Петровича он уже знал о разномыслии на первом совете между ним и Меншиковым и ретираду поддерживал, прежде всего считаясь с мнением своего фельдмаршала.

   – А что его бояться, шведа-то? – как бы в изумлении округлил глаза Меншиков. – В бою, не спорю, швед упорен, но побежит – сразу длинные ноги вырастут! Сам под Калишем шведские спины видел!

   – Мы с главной-то королевской армией только под первой Нарвой ещё и бились, Александр Данилович. И сам ведаешь, чем та баталия завершилась. Вода-то в Нарове ледяная, ух и ледяная! – Борис Петрович зябко поёжился, вспомнив, как, несомый многотысячной ревущей толпой беглецов, он оказался в холодной Нарове. Ну да, Бог простил, а добрый конь вынес, переплыл реку и ушёл от шведского плена. И второй раз ледяную купель он принимать не желает. И Шереметев молвил со всей решимостью: – Негоже нам, господа совет, генеральную баталию в чужой земле давать. Тогда за Наровой хотя бы родимые Палестины лежали, а за Вислой ещё незнамо, как нас примут!

   – Ну ежели фельдмаршал нам вторую Нарву пророчит, о чём и рассуждать! – вспыхнул Меншиков.

   – А ты не горячись, Александр Данилович, не горячись! – Борис Петрович по своему природному обыкновению опять стал рассудителен и спокоен. – Ты, конник, так подумай о фураже. Ведь пока мы через Польшу и Литву ретираду иметь будем, сенцо-то у нас будет, а не у шведа. То же и с провиантом. Вот швед саксонский-то свой жирок на этих тысячевёрстных дорогах и порастрясёт. А у родного рубежа солдатушки стеной супротив ворога встанут. Да и биться здесь куда сподручней: в родном доме и стены в помощь! – Доводы фельдмаршала, казалось, убедили весь совет. И главное – убедили самого царя, за ним всегда было последнее слово.

Царь поднялся во весь свой огромный рост, обозрел своих генералов, словно примеряя к каждому нелёгкую воинскую славу, и веско заключил:

   – Согласен! Генеральную баталию нам ещё рано давать. В оной за час можно потерять всё, что собирали годами. Скакать и шпагой махать – невелика доблесть! – Пётр покосился на Меншикова. – Но и простую ретираду проводить – в войсках боевой дух подрывать! Смотрите на карту, – он постучал пальцем по расстеленной на столе подробной голландской карте, выписанной из Амстердама, – сколь великое множество переправ перед шведом на его пути на Москву встанет: через Вислу, Нарев, Буг, Неман, Березину, Друть, Днепр. А сколько лесных дефиле, где удобно нам засеки делать? Посчитайте-ка. И ежели мы будем удерживать неприятеля на каждом пассе, уверен, что швед не токмо отощает, но и числом помельчает!

   – А сколько ныне сил у неприятеля числится? – осведомился осторожный Репнин.

В ответ Гаврила Иванович Головкин, который после недавней кончины канцлера Головина ведал не только Иноземным приказом, но и всей разведкой, тяжко вздохнул и сказал не без горечи:

   – Только у самого короля Карла в Саксонии войска под пятьдесят тысяч, у Левенгаупта под Ригой тысяч шестнадцать, столько же и у Либекера в Финляндии наберётся. К тому же в своих шведских фортециях в Померании швед держит ещё десять тысяч солдат, да и в самой Швеции двадцать тысяч рекрут обучается. Добавьте к сему, что у шведов самый мощный линейный флот на Балтике...

   – Что там на Балтике! – вздохнул Пётр. – У шведа флот ныне, после того как французские эскадры разгромлены в войне за испанское наследство, почитай, третий в мире, после английского и голландского!

   – Вот и я о том думаю, государь! – поддержал Петра Шереметев. – Ведь сей флот на Балтике любой сикурс королю доставит. Навалится тогда швед всей своей мощью в сто двадцать – сто тридцать тысяч солдат – что делать будем?

   – В полевом войске у него сил куда меньше! – не согласился Меншиков.

   – Пусть так, но и в поле у неприятеля явное преимущество! – Пруссак Алларт почитал арифметику главной наукой в военном искусстве.

   – Да о чём спор! – Аникита Иванович Репнин даже ручками замахал. – Разве забыли, что под командой короля, идут ветераны, а у меня в дивизии половина солдат – зелёные рекруты. Одна надежда – отступим без потерь к Смоленску! А там у старой смоленской фортеции авось и задержим шведа, как в Смутное время воевода Шеин поляков Сигизмунда задержал.

   – Что и говорить, арифметика не в нашу пользу! – попечалился Гаврила Иванович.

Впрочем, Головкин, как человек штатский, понимал, что его слово не много значит на военном совете, и повернул голову к фельдмаршалу и светлейшему.

Оба знаменитых воина сидели, уставившись друг на друга, как сычи.

   – Что арифметика! Кто, как не государь, говаривал нам, что воевать потребно не числом, а умением! – Александр Данилович важно оглядел совет. И добавил: – Я своим драгунам верю! Солдат ныне не тот, что под Нарвой, знает уже, яко бить шведа! А цифирь на войне разводить – дело пустое! Думаю, и Борису Петровичу известно, сколь важен боевой дух в войсках! – Все собравшиеся обернулись на фельдмаршала.

Борис Петрович вздохнул тяжко, вспомнил, как в позапрошлом году пришлось ему отступать от шведов в Курляндию. Крепко побил тогда его шведский генерал Левенгаупт. Потому взглянул на Меншикова строго, сказал напрямик:

   – Ты на своих драгун не очень-то полагайся, Александр Данилович! Бежали они у меня под Мурмызой, от одного Левенгаупта бежали. А ныне у шведов готово к походу восемьдесят тысяч отборного войска, а у нас в главной армии и шестидесяти не наскрести! Да и те разделены на две половины! – Фельдмаршал был решительным противником того, что большая часть кавалерии была под начальством Меншикова, который держал своих драгун подале от пехоты.

   – Где уж нам тут генеральные баталии разыгрывать! – сразу поддержал своего фельдмаршала князь Репнин. – Оно, конечно, конница в случае конфузии первой улепетнёт, а пехотушке каково?

   – Полно скулить, господа генералы! – Пётр грозно оглядел свой совет. – На нашей стороне есть два союзника – вёрсты и время. Согласен – будем вести поначалу скифскую войну. Помните, яко древние скифы заманили персидского царя в степи, опустошая всё при отходе. И одержали викторию! Но отступать надобно с толком, а не бежать сломя голову. Биться на каждой переправе, в каждом дефиле. Чаю, наш солдат уже не тот, что под первой Нарвой, – пообвык на штурмах фортеций. А отступим на русский рубеж, там и дадим генеральную баталию шведу. И не где неприятель захочет, а где мы пожелаем! Но не забывайте: ныне вся война на одних наших плечах осталась! Посему раз-два оконфузитесь – глянь – швед уже на Москву с Поклонной горы взирать будет!

– Граница-то, государь, почитай, ныне совсем голая! – неожиданно вмешался тихий и мирный глава Монастырского приказа боярин Мусин-Пушкин. – Осмотрели мы с Корчминым по пути смоленскую фортецию – тамо башни со времён твоего батюшки покойного не чинены!

Пётр хмыкнул, ответил не без лукавства:

   – Для чего же я тебя, боярин, с инженером Корчминым на совет из Москвы вызвал? Вам и велю Смоленск, Новгород и Псков крепить! А в пограничье от Пскова через Смоленск к Брянску надобно сделать засечную линию, слышь, Василий! – Пётр обращался уже не к боярину, а к Василию Корчмину.

Несмотря на свою молодость и невеликий чин, Корчмин прошёл добрую школу фортификации в Пруссии, и Пётр знал его как умного и толкового инженера.

   – Надобно и Москву крепить, государь! – подал он голос.

   – Не токмо Москву, но и подмосковные города: Можайск, Звенигород! – согласился Пётр. – Как управишься в Новгороде, отправляйся в Москву, я тебе в сотоварищи дам самого государя-наследника!

   – А где же денег и людишек взять? – не выдержал Мусин-Пушкин, и Пётр опять глянул на него с лукавством.

   – Затем тебя, боярин, и звал. Придётся, видно, ещё раз монастырскую казну потрясти!

– Да и так монастыри вконец обнищали! – заикнулся было степенный боярин, но Пётр вдруг весь переменился – зыркнул гневно:

   – Сейчас война, боярин. Дворянство и мужики-рекруты налоги кровью платят, а вы токмо подаяниями! Что касаемо людишек, принудьте всех обывателей московских: свои дома, чать, защищают. И ещё. – Царь снова обратился к Корчмину. – На пограничной засеке все дороги прикрой люнетами с палисадами и рогатками. И поставь заставы из мужиков самых добрых, с ружьями и самопалами, дабы неприятель отдельными конными отрядами лукавым обманством в границы наши не впал!

   – Государь, а вот я, когда ставлю себя на место неприятеля, никак не думаю, что швед на Москву пойдёт! – подал вдруг голос Шереметев. – Король Карл – опытный воин, и двинется, на мой взгляд, опрежь всего в При» балтику, где соединится с Левенгауптом, восстановит морем свои коммуникации со Швецией и, имея на своём левом плече могучий шведский флот, пойдёт на Петербург» где и Либекера к себе подтянет! Возьмёт Петербург – тогда и Москве угроза!

   – А я полагаю, пойдёт швед прямо на Первопрестольную! – заикаясь, загорячился Михайло Голицын. – Саксонский урок король Карл, думаю, крепко усвоил. Сколько лет гонялся за Августом по Польше – и всё без толку, а ударил в сердце его владений – и полная капитуляция нашего союзничка. Посему уверен, после Саксонии король Карл ударит в сердце России – на Москву.

   – Не горячись, князь Михайло, не горячись! – улыбнулся Пётр. – Хотя, – тут царь весело оглядел совет, – шведский Каролус такая же горячая голова, как и наш князюшка. И по известной нам его горячности, тоже полагаю – к Москве швед марш свой воспримет. Да вот и пани Сенявская на днях из Саксонии передала мне, что шведский король в Москву уже и своего коменданта определил – генерала Шпарра. – Собрание возмущённо загудело, а Пётр продолжал не без насмешки: – Всем ведомо, что король Карл мечтает о лаврах Александра Македонского! Но он не найдёт во мне второго Дария! Ну а что касаемо неприятельских оборотов, то тут я согласен с Борис Петровичем. Король может и своих генералов послушать – и тогда точно пойдёт на Москву через Прибалтику, где соединится с Левенгауптом и Любекером. Ему, чаю, ведома аксиома европейской стратегии и тактики – бить неприятеля, собрав силы в один кулак. Но, зная горячность Каролуса, думаю, он может и пренебречь аксиомами и двинуться прямо на Москву. Но для нас же главное – и в том и в другом случае швед пойдёт севернее Припяти. Посему, Борис Петрович, переводи пехоту в Беларусь и Литву, а ты, светлейший, прикрой переправы на Висле. И помни: главное сейчас – томить неприятеля на переправах!

Так был принят знаменитый Жолковский план, приведший со временем к славной Полтавской виктории.

ОТЦОВСКИЕ ПОУЧЕНИЯ

Царевич прибыл в Жолкву к вечеру. Вошёл в маленькую горницу, превращённую Петром в кабинет, подумал, что батюшка опять чудит: в огромном Жолковском замке разместил штаб, а сам поселился в маленьком домишке садовника. Впрочем, всем было известно, что Пётр не любил спать под высокими сводами, а как какой-нибудь скромный столяр и плотник мог спать и в шкафу (так спал, говорят, в Саар даме). Алексею за царское имя было зело обидно – ему-то высокие королевские своды не давили на грудь. Но попробуй переупрямь батюшку! Алексей вспомнил отцовскую дубинку и переступил через порог, не радуясь встрече, жалкий и потерянный. Послушно, как рядовой офицер, отрапортовал, что привёл, из Москвы команду рекрутов для пополнения. Пётр оглядел сына, вспомнил письмо сестрицы Натальи и фыркнул сердито:

   – То, что рекрут доставил, хвалю! Но ты вот скажи, Алексей, зачем в Суздаль ездил, через мой запрет переступил?! – Он подошёл к сыну и дыхнул на него табачным дымком. Алексей склонил голову – по всему видать, хотел отмолчаться. Боле всего это затаённое упрямство в сыне и гневило царя. Оно сквозило во всём: и в упрямо наклонённой голове, и в выступающем вперёд подбородке, и в ускользающем взгляде.

«И откуда сие в нём? – Пётр внимательно оглядел сутулую фигуру сына. – Что даёт ему силу упрямиться отцовской воле? А ведь когда-то он мечтал, что вот подрастёт Алёшка и будет ему прямым помощником во всех делах и начинаниях. Но вот вырос и стал, похоже, не помощником, а супротивником». Петру не раз уже передавали, что нет-нет да и сорвётся у царевича в кругу подгулявших юнцов недоброе слово о деяниях отца. (Доносить было кому: обер-гофмейстер Меншиков всегда держал близ царевича верных людей). Умом Пётр и мог простить сыну недоброе слово, яко идущее от мальчишеского зазнайства и невежества, но отцовское сердце злые наветы царапали больно.

   – Что молчишь, Алексей? – Он возложил на сутулые плечи сына свои тяжёлые мастеровые руки. Царевич в ответ вдруг затрясся, ещё боле ссутулился, казалось, сейчас заплачет.

«Дубинки отцовской, что ль, боится? – мелькнуло у Петра. – А я ведь и не помню, когда его поколачивал. За делами всё было недосуг! Да и не переупрямишь его уже палкой – эвон какой вырос! Правда, до меня не дотянется, но вот Данилыча догнал. А может, и перегнал, ежели бы не сутулился».

И он попытался расправить плечи сына, спросил:

   – Ты чего сутулишься-то, Алёшка? Чаю, всё в молитвах поклоны бьёшь?

Алексей глянул на него как-то жалобно. Пётр заглянул в его карие глаза навыкате и в какой раз поразился их сходству со своими. Но сейчас в этих глазах таился такой животный страх, что Петру стало даже неловко и он отступил от сына. Устало опустился в полураздавленное кресло, указал и Алексею на стул – садись!

И тут Алёшка вдруг рухнул на колени и зарыдал:

   – Прости, батюшка, что твой запрет нарушил! По мамке родной соскучился! – И он пополз на коленях к отцу.

Здесь вдруг Петру и пришла в голову та простая мысль, которую он ране и во внимание не брал: а ведь это он отстранил Алёшку от матери. И с девяти лет лишил его материнской ласки и заботы. А ведь он и сейчас ещё зелёный юноша, в феврале токмо семнадцать годков стукнуло! И Пётр с нежданной для себя лаской погладил тёмно-русые волосы сына, вспомнил, как любил он когда-то подкидывать маленького Алёшку. И мягко молвил:

   – Встань, Алёша, да слёзы утри! Ты ведь теперь взрослый, офицерский чин имеешь!

Пётр когда-то мечтал, чтобы Алёшка прошёл тот же солдатский путь, что и он, – бил в барабан, стрелял из фузеи, наводил пушку. Но Алексей всё делал с ленцой, из-под палки, больше ходил в церковь, чем на солдатский плац.

«Да ведь он совсем другой, чем я, растёт! – Пётр с отстранённым любопытством посмотрел на сына, вытирающего слёзы платком. – Я не помню, когда и плакал. Хотя через страх великий как раз в семнадцать лет и прошёл, когда бежал из Преображенского в Троицкую лавру в одной ночной рубашке. Но там иное, там стрельцы грозились зарезать, а здесь ведь он меня, родного отца, убоялся! Нет, с ним лаской надо! И делом занять, дабы не ленился!»

Пётр сказал коротко:

   – Будет о том, Алёша! Раз съездил в Суздаль, в другой раз не поедешь. Теперь не до того, глянь-ко сюда! – Он показал царевичу на закрывавшую стол военную карту, прочерченную красными стрелами. – Гроза, Алёша, великая гроза над нашей Россией подымается. Швед идёт на наши рубежи яко тёмная туча – и с запада, из Саксонии, и с северо-запада, от Риги, и с севера, из Финляндии! – Карандаш Петра летал по карте, показывая стрелы возможных ударов. – А внутри меж тем неспокойно: на Дону вор Булавин смуту затеял, Запорожье шумит, башкирцы наши городки палят. Может, и правы раскольники: грядёт новая великая смута! Сто лет назад у нас уже было такое – и тоже супротив России швед и поляк вместе пошли[11]11
  Сто лет назад у нас уже было такое – и тоже супротив России швед и поляк вместе пошла! — Речь идёт а Смутном времени, периоде в истории России в конце XVI – начале XVII в., когда польские и шведские интервенты оккупировали северную и западную части России.


[Закрыть]! – Пётр выговаривал сейчас своё, потайное, о чём часто думал в бессонные ночи. Об этом он не говорил своим генералам и министрам, но тут перед ним была его кровь, единственный наследник! И молвил не таясь: – Почём знать, Алёша, может, история российская такова есть – как начало века, так грядёт к нам великая война и новая великая смута?! И может, наступит скорый конец и нашему дому – дому Романовых? – Он взглянул на побледневшего Алёшку, дёрнул бровью, усмехнулся жёстко: – Да ты не боись, Алёша! Ведь я не Бориска Годунов и не Васька Шуйский – я Пётр! И смутьянов, коим бы только кровушки русской попить да перед неприятелем подсуетиться, я вот где зажму! – Он сжал в кулак тяжёлую мозолистую ладонь, хрустнул пальцами.

Царевич вздрогнул и внезапно подумал: «А хорошо, что батюшка столь силён! Такой не даст пасть дому Романовых!»

Пётр, заметив оживление на лице сына, заключил грозно:

   – Попомни, Алексей: ради счастия России я сына родного не пощажу! У меня один бог – Отечество! Посему скажи, как на исповеди: со мной ты аль против?

   – С тобой, батюшка! – Алексей впервые за весь разговор посмотрел отцу прямо в глаза и попросил: – Поручи мне дело какое, дай полк иль роту! Всё исполню, меня Гюйссен на шпагах биться-то обучил!

   – Эх ты, на шпагах биться! – рассмеялся Пётр, хотя по всему было видно, что обрадовался боевому задору наследника. Сказал мягко: – Сядь, Аника-воин, и слушай: на войне скакать со шпагой для царей последнее дело. Отчего, мнишь, я войска редко вожу, генералам своим доверяю, а сам больше по тылам о хлебе да башмаках солдатских пекусь? Да потому, что без сухарей нет ни армии, ни флота. А собрать те сухари и не своровать – не всякий может! Но нам-то, Романовым, не у себя же красть? Вот и поручаю я тебе царскую ношу – поедешь в приграничные крепости, самолично проверишь – заготовлен ли хлеб для войска. А оттуда в Москву поспеши – крепить надобно и Первопрестольную. С Василием Корякиным вместе то дело свершите. Корчмин – фортификатор дельный, учен в Пруссии, живо всю Москву болверками и люнетами прикроет.

   – Батюшка, да неужто швед из Саксонии до Москвы дойдёт? Даль-то какая! – Алексей склонился над картой.

   – Дойдёт иль нет, не ведаю, Алёша, но что Каролус уже генерала Шпарра комендантом в Москву определил, знаю наверное. Только ведь и я в Москву своего нового коменданта назначил! – В глазах Петра сверкнула искорка смеха.

   – Кого же, батюшка? – с видимым неудовольствием спросил Алексей, думая, что батюшка опять заставит его ходить под одним из своих любимцев.

   – Тебя и назначил, Алёша! – сказал Пётр твёрдо. – И помни, я тебе крепко верю, ежели в столь трудный час доверяю тебе столицу.

   – Спасибо, батюшка! – Алексей вскочил, вытянулся по-офицерски. – Когда ехать прикажешь?

   – А когда готов?

   – Да хоть сейчас, отец.

   – Ну, спешить так не надо! Швед ещё в Саксонии сидит. А вот завтра следуй в Смоленск, оттуда загляни в Псков и Новгород, а будешь в Москве – прижми любимцев своих, бояр знатных. Дай каждому по болверку соорудить – глядишь, и деньги найдутся! Помнишь, как я в Санкт-Петербурге Петропавловскую фортецию за несколько недель закончил? Дал каждому генералу по бастиону – вот и захлопотали, заспешили. Словом, действуй, Алёша! А как отобьём шведа, я тебе и невесту приищу!

   – Что ты, батюшка, рано! – покраснел Алексей.

   – Э, дурень! У меня-то в твои годы уже ты был! – рассмеялся Пётр. И, провожая сына, порадовался, что не вспылил, не прибил Алёшку за непослушание. Может, добром с Алексеем поступать-то и лучше?