Текст книги "Когда уходит земной полубог"

Автор книги: Станислав Десятсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 39 страниц)

Вонища на кожевенном заводе стояла при том несносная, но господин Прейсс, стараясь не дышать, подошёл поближе к царю и поразился: царь, казалось, на Страшную вонь не обращал никакого внимания, весь поглощённый выделкой кож в огромных чанах.

– Молодцы! Добрые мастера! – сказал Пётр окружившим его работникам. И приказал Шафирову тут же выдать каждому мастеру по серебряному гульдену.

«А ещё говорят, что он скуп!» – поразился Прейсс и отметил, что «за добрую работу царь всегда готов платить добрые деньги».

В своих донесениях комиссионс-секретарь, конечно, усердно собирал и все слухи об отношении Петра I ксвейскому королю. Так, он поспешил сообщить Мюллерну, что в одном обществе царь заявил, что надобно знать, какое трудное дело – война, и хорошо, что у него такой достойный противник, как Карл XII. «Свейскому королю я обязан тем, что научился вести войну. Теперь же я ищу учителя, дабы заключить мир!» – громогласно, явно в расчёте на чужие уши, высказался Пётр за столом. «Вообще царь очень много говорит о желаемом мире и очень высоко отзывается о короле Швеции», – подчёркивал в своих донесениях комиссионс-секретарь. И здесь господин Прейсс писал то, что желал бы слышать первый шведский министр барон Георг Генрих фон Герц.

Самому Герцу, поскольку шведские каперы топили на Балтике голландские суда, шедшие в Россию, гаагский власти запретили пребывать в пределах республики. Но барон и не подумал вернуться в Стокгольм, а последовал из Гааги далее в Париж, где всегда был желанным гостем. Оттуда Герц и рассылал инструкции своим послам и дипломатическим агентам, требуя выяснить готовность русских к скорому миру. Хитрец Прейсс тотчас уловил желание первого министра отколоть Россию от Северного союза и в своих донесениях старался упомянуть прежде всего то, что было угодно высокому начальству. И был отмечен: получил право прямой переписки с могущественным министром.

В первом же своём донесении Герцу комиссионс-секретарь не преминул сообщить, что когда царь и упоминает о короле, то всегда отзывается о нём как о государе, наиболее им уважаемом, и не дозволяет в своём присутствии дурных отзывов о его королевском величестве. И далее Прейсс приписал: «При всех удобных случаях царь высказывает необыкновенное желание заключить с королём мир. Он только боится, что министры той и другой стороны затянут дело».

Но как раз барон Герц затягивать дело не собирался, и вскоре на помощь маленькому Прейссу прибыли из Парижа новые шведские эмиссары; генералы Ранк и Понятовский. Однако Прейсс встретил их печальным известием: царь на Новый год простудился, заболел и никого сейчас не принимает.

В болезни своей Пётр был повинен самолично. Слишком усердно «славили» Рождество: сперва у прибывшего наконец в Амстердам канцлера Головкина, а затем у посла Куракина. Вино вскружило голову, Петру вспомнилась первая поездка в Голландию и один матросский кабачок в амстердамском порту, где он отведал в те годы необыкновенно вкусных колбас и сосисок. Туда Пётр и взял курс, выйдя из куракинского особняка, прихватив с собой только такого крепкого питуха, как поп Битка. Во втором путешествии царя на Запад поп Битка был не столько походным священником, сколько походным князь-папой Всешутейшего собора. Сильный и велеречивый, Битка умел повеселиться рюмками и всегда был готов к сражению с Бахусом.

В матросском кабачке накануне Нового года стоял дым коромыслом. Петра в его зюйдвестке приняли за обычного матроса, да и чёрная борода попа Битки никого не удивила: мало ли сидело за столами бородатых шкиперов... Старая хозяйка кабачка давно уже умерла, но пиво и сосиски здесь по-прежнему были отменные. Пётр с удовольствием, чувствуя, как проходит водочный хмель, выпил целую кружку ледяного пива, затем чокнулся с Биткой и повторил, да и на посошок выпили по кружке. Ещё тогда Пётр почувствовал, что ледяное пиво словно сдавило горло, но ему было сего знака мало, и, выйдя на причал, он распахнул матросскую куртку.

   – Смотри-ка, в гавани наш российский флаг! – Пётр весело показал своему спутнику на трёхцветный флаг, развевавшийся над тяжело груженным судном.

   – «Святой Павел»! – медленно и торжественно прочёл поп Битка.

   – Постой, постой! Да ведь это нашего хозяина Осипа Соловьёва корабль, пришёл из Архангельска, груженный строевым лесом! – оживился Пётр.

   – Так точно, Пётр Алексеевич, с лесом и из Архангельска, – прогудел с капитанского мостика сам владелец судна, архангелогородский знатный гость Осип Соловьёв.

Через минуту Пётр стоял уже на капитанском мостике и похлопывал по плечу кряжистого купчину.

   – Глянь, государь, здесь есть и другие наши суда: вон «Святой Варфоломей», пришёл вечор из Петербурга, за ним «Рафаил», шёл вместе со мной из Архангельска, а там вдали «Три святителя» и «Морфей» из Риги.

   – Да сколько же сейчас у причала наших купцов? – удивился Пётр.

   – Чаю, с добрый десяток наберётся!

   – А ведь в первый мой приезд ни одного русского флага в гавани не было, да и сам флаг-то наш торговый я ещё к тому времени не сочинил! – весело рассмеялся Пётр. – А ныне судов-то наших не мене, чем гамбургских аль французских, токмо самим голландцам да господам англичанам по числу уступаем! – Пётр весело оглядел просыпающуюся утреннюю гавань.

   – Государь, там в каюте завтрак сообразили на скорую руку, не откажи, отведай!

   – Отведаем, отведаем! – ответил за Петра поп Битка и первым стал спускаться в капитанскую каюту. Отделанная ореховым деревом капитанская каюта на судне Соловьёва не уступала самой флагманской каюте Петра на линейном корабле «Ингермланд». Паркетный пол был навощён до блеска, в одном углу теплилась лампада перед иконой Николы-чудотворца, покровителя моряков, в другом помещалась марина славного голландского живописца Сило, в третьем стояла настоящая новогодняя ёлка, срубленная ещё там, на берегах Северной Двины. На массивном, привинченном к полу столе торжественно высилась серебряная супница. В ней дымилась наваристая жирная уха из свежего палтуса. Блюда с нежно-розовой сёмгой, бледно-жёлтой осетриной, копчёными угрями и миногой окружили супницу, как офицеры штаба своего генерала. На одном углу стола весело переливались в штофах цветные водки, на другом же в золочёном ведёрке поблескивало шампанское. По знаку хозяина матросы стали обносить гостей двумя кадками с икрой – одна с чёрной, другая с красной. Поп Битка черпал икру деревянной расписной ложкой, плотоядно причмокивая:

   – Дары моря!

   – Вижу, Осип, изрядно ты знаешься с Нептуном! – прохрипел Пётр, чувствуя, как после холодного шампанского снова перехватило горло.

Но опять не обратил внимания на сию безделицу. Весело пили за здоровье отечественного флота, за купецкое счастье, за процветание российской коммерции. И снова Пётр разгорячился и, вышагивая с Осипом Соловьёвым по причалу, долго и горячо обсуждал цену русскому строевому лесу на здешней бирже. А наутро проснулся в жару и без голоса.

   – Ангина! – дружно заключили и царский доктор Арескин, и приглашённые на консилиум голландские медики.

Так что на новый, 1717 год Пётр оказался в постели и пил одно горячее молоко. Только через неделю жар спал и снова прорезался голос. Но слабость ещё долго не позволяла выходить из дома. От скуки царь перечитывал «Декларацию» датского короля Фредерика о причинах несостоявшегося в 1716 году союзного десанта в Швецию. Из рассуждений Фредерика выходило, что главным виновником провала в Сконе была Россия, вовремя не приславшая свои войска в Копенгаген.

   – Ай да союзничек! Выходит, не датские адмиралы, до осени тянувшие с высадкой, повинны во всём, а мы с Аникитой Ивановичем Репниным, когда отказались высаживать наш корпус в Сконе глубокой осенью, дабы он не погиб там зимой от голода и холода! – сердито выговаривал царь своему послу в Голландии Куракину, только что прибывшему в Амстердам из Гааги.

Пётр сидел у жарко натопленного камина, зябко кутаясь в тёплый халат на вате (подарок китайского богдыхана), и сердито смотрел, как догорает в пламени злополучная датская «Декларация».

Борис Иванович Куракин стоял перед царём почтительно, но достойно – умение прирождённого дипломата. А ведь начинал он свою карьеру не в Посольском приказе, а в Преображенском полку и только после Полтавской виктории был определён Петром на дипломатическую службу. Впрочем, уверенность Петра, что «гвардеец всё может», в случае с князем Куракиным полностью оправдалась, и Борис Иванович показал себя способнейшим царским послом, одинаково ловко улаживающим дела и у папы римского, и с правительствами Голландии, Франции, Англии.

По своей жене Лопухиной Борис Иванович приходился царю свояком, но хорошо, что карьеру делал безо всякой родственной связи. Ведь после пострижения царицы Евдокии Лопухиной в монастырь родство с Лопухиными не столько сближало его с царём, сколько удаляло. Однако Куракин сумел своей выдержкой и ревностью к общему делу внушить Петру такое уважение, что мог подавать независимый голос по всем иностранным делам. Вот и сейчас он не стал кричать противу датского короля Фредерика, а спокойно заметил:

   – Что Дания? Сие – политика малая! Хуже, когда такие лжи печатают в Лондоне! – И протянул Петру небольшую брошюрку «Кризис Севера».

Царь машинально указал Куракину сесть в кресло и начал быстро читать первые страницы.

   – Ну и ну... – Голова Петра, украшенная тёплым колпаком, нервически затряслась. – Я и не ведал, что у меня за пазухой есть такой адский план: завоевать всю Швецию, захватить остров Готланд, установить протекцию над Данией, Норвегией и всей Северной Германией! Что там ещё врёт автор?

   – Дале он нагло пишет, что Россия со временем захватит всю торговлю на севере Европы, а также торговлю с Персией и Турцией и станет главною соперницей Англии! – рассмеялся Куракин.

   – Что ж, для англичан торговля – главный аргумент. Ведь их купцы готовы поджечь край света, токмо бы выгодно продать кусок коленкора! – задумчиво сказал Пётр.

   – Так, государь. И ещё – все виктории россиян по этой брошюре предвещают скорое и неминуемое светопреставление! – пожал плечами посол.

   – А я, конечно, для этого писаки антихрист и князь тьмы! И сие пишут не в раскольничьем скиту, а в просвещённом Лондоне! – Пётр сердито захлопнул книжицу.

Куракин развёл руками, улыбнулся лукаво:

   – Наше счастье, государь, что сей пасквиль, хотя и издан в Англии, написан-то не англичанином. Как мне сообщает наш посол из Лондона, пасквиль сей сочинён шведским посланником графом Гилленборгом. И ещё одна новина, на сей раз из приятных: граф Гилленборг боле никаких брошюрок на Флит-стрите печатать не будет!

   – Отчего ж так? – Пётр недоверчиво взглянул на своего блестящего дипломата сквозь круглые очки, которыми пользовался для чтения.

Куракин усмехнулся:

   – А оттого, государь, что у оного шведского посланника был на днях в Лондоне обыск и при том сыскали секретную корреспонденцию графа Гилленборга и самого короля свейского с главарями английских якобитов. Похоже, король Карл и его новый первый министр голштинец Герц совсем умом тронулись: не закончив войну с нами, готовят уже высадку шведской армии в Шотландии и хотят с её помощью свергнуть короля Георга и снова возвести на английский трон Якова Стюарта. Парламент, само собой, в бешенстве, отношения Англии со Стокгольмом прерваны, и, по слухам, наш старый знакомец адмирал Джон Норрис весной опять поведёт эскадру на Балтику, супротив шведа! – Куракин довольно потирал руки.

   – Вот это новость так новость! Спасибо, Борис Иванович, удружил. – Пётр поднялся с кресел и стал мерить спальню крупными шагами. – Нет, что ни говори, чудак Каролус – наилучший вспомогатель в нашем великом деле! Не зря я всегда за здоровие сего начинателя пил! Никакою ценою не купишь, что наш чудак сам делает! – И тут же приказал позвать в опочивальню канцлера.

Гаврила Иванович явился сразу, поскольку во время болезни царя все сопровождавшие его министры дневали и ночевали рядом, в приёмных покоях. О британских новинах канцлер уже ведал – из Лондона только что примчался Сонцев. Пётр встретил канцлера и вошедшего с ним Сонцева весело.

   – Вот что, Гаврила Иванович! – приказал он Головкину. – Распорядись тотчас снарядить к брату нашему, королю Георгу, тайное посольство, дабы разузнали всё об английских шатаниях, и главное – объявят они весной войну шведам аль нет? А посольство то пусть возглавит Пётр Андреевич Толстой. Он темницы Семибашенного замка в Стамбуле вынес, чаю, и в лондонском тумане не затеряется. Ты же, тёзка, – Пётр обернулся к Сонцеву, – будешь Толстому первым помощником. И объясни ему разницу меж английским парламентом и турецким султаном.

Вслед за тем к Петру был допущен и сам Толстой, а уже на другой день тайное посольство отплыло в Лондон.

ТАЙНОЕ ПОСОЛЬСТВО

Залив Зюйдер-Зее, соединявший Амстердам с Северным морем, в зиму 1717 года покрылся льдом, и в Англию Пётр Андреевич Толстой со своими спутниками отправился из Гааги. Спасибо послу Куракину – подрядил добрую шняву с сухим трюмом, куда Пётр Андреевич и велел поставить короба с пушниной.

   – Соболий бакшиш – верный путь к успеху! – лукаво подмигнул он Сонцеву, но тот кисло усмехнулся: – В Лондоне правит не гарем, а парламент, Пётр Андреевич. Боюсь, соболей там на всех не хватит! – За той кислой усмешкой Сонцева таилась обида.

Для столь важной миссии царь выбрал этого старого прохиндея Толстого, который полжизни просидел послом в Стамбуле, а не его, Сонцева, опытного знатока английских дел!

   – Э, сударь мой! Что Стамбул, что Лондон – человек всюду одинаково слаб. – Пётр Андреевич добродушно вытирал лысину платком. – И бакшиш умному посланцу в его нелёгких трудах прямая подмога!

Толстой не без удовольствия оглядел свою маленькую, но уютную каютку с округлым окошком. Не то что темница Семибашенного замка, где турки томили его каждый раз, как объявляли войну России. А на памяти Петра Андреевича, пока он был послом в Стамбуле, турки объявляли войну трижды. От пребывания в темнице у Толстого слезились глаза, а лицо имело желтоватый, нездоровый оттенок. Но, к удивлению Сонцева, старец легко перенёс морскую качку, как ни в чём не бывало крепко стоял на палубе и дотошно расспрашивал о нравах и обычаях туманного Альбиона.

   – Нынешние времена сами господа британцы именуют не иначе как эпохой пудинга! – насмешничал, как всегда, Сонцев.

   – Отчего так? – вырвалось у Романа, который как глава охраны был при той беседе.

Стояли под крепким ветром, взирали, как закипают за бортом пенящиеся крутые волны. Корабль выходил в открытое море.

   – Очень просто! – пожал плечами Сонцев. – Пудинг – любимое блюдо англичан. А в нынешней Англии всякий норовит урвать свой кусок пудинга!

   – Что я говорю! – развеселился Толстой. – Всюду людишки одинаковые, только в Стамбуле бакшиш, а в Лондоне – пудинг.

«А про старика недаром говорят, что он хитрый лис!» – отметил про себя Сонцев и решил впредь насмешничать с Толстым осторожней. Сказал уже серьёзно:

   – Оно точно – многие британские министры бакшиш за милую душу возьмут и улыбнутся любезно. Но дела при этом не сделают: сошлются на немалые трудности с парламентом.

   – Ну а разве члены парламента бакшиш не берут? – Толстой воспалёнными глазами буравил своего собеседника.

   – Отчего не берут, иные только тем и живут, что голосуют за тех, кто им больше платит. Джентльмен, живущий продажей своего голоса... Но их же, Пётр Андреевич, сотни, депутатов-то, – всем дать, никакой царской казны не хватит! – спокойно растолковывал Сонцев.

   – А зачем всем давать? – удивился посол. – Я в султанском гареме бакшиш давал только первой жене и главному евнуху. И хватало. Слава Богу – три новые войны с турком удачно избег!

   – Да иные депутаты по честности никаких денег не возьмут, а другие газетных статеек боятся... – снисходительно возразил Сонцев.

   – Эко дело! Газетных писак бояться! – мелко и дробно хихикнул Толстой. – Ты мне другое скажи, сударь. Правда иль нет, что у короля Георга взяты из Ганновера в Лондон две метрески: одна тощая и длинная, по прозвищу «Мачта», другая, напротив, низенькая и толстая, прозвищем «Бочка». И как ты полагаешь: метрески те бакшиш возьмут?

   – Эти возьмут! – равнодушно ответил Сонцев. – Но никакого доброго дела не сделают.

   – Отчего так? Королевы испужаются? – приставал неугомонный посол, и Сонцев ещё раз подумал, что это очень опасный человек – вопьётся яко пиявка, не оторвёшь.

   – Чего же им королевы бояться, ежели король открыто с ними в карете ездит и в театр ходит. Но токмо дела они всё одно не сделают, потому как и сам их король без большой власти.

   – Как так король – и без власти? – искренне удивился Пётр Андреевич, привыкший общаться с султаном-самодержцем.

   – А так, король в Англии царствует, но не управляет. Да и как нынешнему королю Англией управлять, ежели оный Георг даже английскому языку не обучен. Впрочем, тем он и парламенту, и лондонским купцам, и банкирам с Сити удобен, и они его ни на каких Стюартов не поменяют! – закончил свои пояснения Сонцев.

   – Н-да... похоже, Лондон и впрямь не Стамбул! – сердито хмыкнул Толстой и не без задумчивости спустился ужинать в свою каюту.

Сопутников он с собой не пригласил: всем было ведомо, что Пётр Андреевич, хотя через руки его и проходили великие тысячи, был скуповат.

Впрочем, Сонцев был даже рад находиться подале от этой хитрой лисицы и позвал с собой отужинать Романа, которого давно и хорошо знал.

За бокалами золотистого рейнвейна, который заедали ост-индскими устрицами и копчёным угрём, он дружески расспрашивал Романа о прутской и финляндской кампаниях, а заодно передал и добрые вести о брате Никите, который обучался живописи уже не во Флоренции, а в Париже.

   – Хотелось бы повидать братца, соскучился! – вырвалось у Романа.

   – Вот возьмёт государь тебя с собой в Париж, тогда и увидишь! – улыбнулся Сонцев.

   – А я думал, государь ныне за нами в Лондон последует? – удивился Роман.

Но Сонцев только головой покачал:

   – Думаю, вся наша поездка – пустая затея. В Лондоне спят и видят, как бы наш флот на Балтике удушить. Ведь мы им там прямые соперники! И в этом едины: и король, и кабинет, и парламент! – На сем мрачном пророчестве Сонцева дружеский ужин и закончился.

А поутру корабль уже вошёл в Темзу и открылась Англия. Как и Толстой, Роман впервые был в этой стране и, в отличие от скупого на слова царёва посла, открыто всему удивлялся.

В самом деле, Темза точно и не река, а многолюдная першпектива. По обеим её сторонам тянулись бесконечные верфи и доки, парусные мануфактуры и пороховые мельницы. Гремели тяжёлые молоты в кузнях, где ковались якоря, визжали лесопилки, многоголосый гомон оглушал берега.

   – Где табачком пахнет – там склады Вирджинской компании; ромом отдаёт – это катят бочки с кораблей, прибывших с вест-индских островов; порохом дохнуло – сие королевский пушечный арсенал в Вулвиче! – пояснял Сонцев диковины Темзы. – А сей монстр, что тянется на десяток вёрст, – верфи знаменитой Ост-Индской компании, самой великой в мире. Токмо на её верфях работает тридцать тысяч мастеров и грузчиков-докеров. Суда сей компании поболе королевских, и ходят за мыс Доброй Надежды в Индию и на Молуккские острова. У Ост-Индской компании своё войско и флот, который сторожит два океана: Индийский и Тихий!

– Слышал я, с ост-индских верфей не токмо купеческие, но и многие пиратские корабли сошли... – перебил Сонцева посол.

   – Нынешний самый страшный пиратский корабль «Авантюристка» спущен был подале, с верфей королевского военного флота. Да и капитан оной «Авантюристки», Килл, прежде был королевским офицером и послан был со своим фрегатом ловить в Индийском океане морских разбойников. Однако за мысом Доброй Надежды спустил королевский флаг «Юнион Джек» и поднял чёрный пиратский «Весёлый Роджер».

   – Чем же объяснить сие? – поразился Роман.

   – А тем, что каждый хватает здесь свой кусок пудинга! – за Сонцева сердито пробурчал Пётр Андреевич. Как человек умный и сообразительный, он ясно представлял теперь, каким болваном он был вечор в глазах Сонцева, когда сравнивал тишайший, погруженный в восточную сладострастную негу Босфор с сей промышленной выставкой на Темзе.

За три часа, пока шли вверх по реке, прямо на их глазах было спущено с эллингов с добрый Десяток купеческих и военных судов.

«Вот отчего англичане величают свою страну владычицей морей!» – подумал Толстой. И понял: рождение сильного Российского флота вызывает у сих мореплавателей только соперничество и неприязнь...

Вслух же посол сказал своим спутникам:

   – Да, немалые, чаю, тайные препоны будут нам в сём английском Вавилоне!

Впрочем, в Лондоне посольство Толстого встретило даже не тайные препоны, а открытую враждебность. Хотя после разоблачения шведского посла Гилленборга в связях с якобитами Англия и разорвала отношения со Швецией, британский кабинет разрыв тот почитал временным и случайным, вызванным очередным сумасбродством шведского короля. Всерьёз воевать со Швецией в Лондоне не собирались, и тем более не хотели вступать в прямой союз с Петром I. Британские министры гораздо охотнее поддержали бы приходящую в упадок Швецию, чем сильную Россию, но всю их игру смешал этот сумасброд Карл XII, затеявший шашни с якобитами.

Среди министров самым горячим супротивником России был (Сонцев о том узнал через свои старые связи) министр иностранных дел Стэнгоп. Впрочем, и многие другие министры в Лондоне охотно возвратили бы московитов к их прежнему варварству, когда у Москвы был один свет в окошке – торговля через Архангельск! И английские, и голландские купцы сами назначали цены на товары, как где-нибудь на Ямайке.

Балтика же открыла русским прямой путь в Европу, и пришёл конец англо-голландской вековой монополии. Посему не только британские министры, но и многие купцы в Сити мечтали с помощью шведов вернуть Россию в Азию, удушив её балтийскую торговлю.

Ещё большими недоброжелателями России оказались придворные курфюрста Ганновера Георга, который ныне стал королём Англии. Первый ганноверский министр Бернсторф, родом мекленбуржец, прямо зеленел от злобы при мысли о русских полках, стоящих в Мекленбурге. И хотя приглашены те полки были самим герцогом мекленбургским, Бернсторф готов был пойти на всё, чтобы убрать Россию из Германии. Узнав о появлении Толстого в Лондоне, ганноверец не медлил ни минуты, поскольку знал, что в парламенте многие депутаты стали дружелюбно относиться к союзу с Россией, особенно после разоблачения якобитских связей этого дурака Гилленборга.

Наряду с ненавистниками России в Англии всегда были и её друзья. Петровские перемены, которые поворачивали, эту огромную загадочную страну лицом к Европе, приветствовали многие дальновидные англичане, среди них великий физик Ньютон и знаменитый автор «Робинзона Крузо» Дефо. Бернсторф знал, что и в самой правящей партии вигов имелись деятели, которые прямо говорили, что новая балтийская торговля России будет выгодна в англичанам, поскольку русские товары польются уже не узким ручейком через далёкий Архангельск, а пойдут в Лондон широкой полноводной рекой. И в Сити многие полагали, что надо скорее покончить с войной на Севере и помочь России заключить мир со шведом. В стане миролюбцев (и это Бернсторф считал особенно опасным) оказалась и восходящая звезда партии вигов сэр Хорас Уолпол. И надобно было поспешать и предупредить возможную дружбу сэра Уолпола с Толстым. Ведь в Лондоне не было ни для кого тайной, что Уолпол, как никто» успевает ухватить свой кусок пудинга. А Толстой (о том было известно всей дипломатической Европе) ещё в Стамбуле отличился как великий мастер бакшиша того же пудинга.

Вот отчего, получив из Гааги верное известие, что Куракин ищет корабль для российского посольства, Бернсторф решил устроить русским знатную встречу. И личный секретарь ганноверского министра герр Шульц получил некое странное поручение, выполняя которое в тот же день отправился в самые непотребные кварталы Лондона.

В эпоху пудинга в Англии, случалось, не проводили большого различия между настоящим джентльменом и джентльменом с большой дороги. Иные бандиты были столь известны в стране, что на казнь одного из них, Джонатана Хайльда Великого, собралось полмиллиона лондонцев – столько, сколько собралось, только полвека назад, на казнь короля Карла I Стюарта. Вскоре после этой нашумевшей казни разбойника была поставлена в Лондоне и знаменитая «Опера нищих» молодого Грея. В ней открыто утверждалось, что разницы между настоящим джентльменом, нажившимся на спекуляциях на бирже мыльными пузырями, и «джентльменом удачи» попросту никакой не было.

Посему никто особо не удивился посланцу министра в прокуренной зале таверны «Дикий вепрь», где за стойкой над головой трактирщика красовалась надпись: «Здесь вы можете напиться допьяна за четыре пенса и до упаду за восемь!» Да и сам герр Шульц был тёртый малый и, в отличие от своего министра, прекрасно знал лондонский сленг.

Через минуту после разговора с трактирщиком его провели в заднюю комнату, где за бутылью джина восседала мрачная парочка: долговязый белобрысый верзила по кличке Красавчик Пэс и здоровенный матрос со сломанным носом по кличке Виконт, Если Пэт заполучил свою кличку, как и герцог Мальборо, за то, что мог уломать любую богатую старуху, то матрос заработал своё прозвище после честного боксёрского поединка в доках Ост-Индской компании, когда ему сломал нос могучий кулак самого виконта Сант-Джона Болингброка. Поскольку оный виконт, бывший министр королевы Анны, столь неравнодушный к боксу и династическим интересам Стюартов, после воцарения ганноверской династии в 1714 году оказался в бегах во Франции, то побитый им матрос здраво рассудил, что сэр Болингброк своим знатным ударом посвятил его как бы в рыцарское сословие и потому уверенно откликался на кличку «Виконт».

С этими «аристократами» знаменитой тюрьмы Ньюгейта и свёл трактирщик герра Шульца.

   – Чистые херувимы, прямые сподручные Великого Джонатана, работают только по-крупному... – весело рекомендовал он своих молодцов, упрятывая подальше во внутренний карман мешочек с золотыми.

   – Принеси перо и бумагу и оставь нас! – приказал герр Шульц трактирщику и спокойно уселся за один столик с «джентльменами удачи». Если бы хозяин таверны полюбопытствовал и стал подглядывать, то увидел бы прелюбопытную сценку: герр Шульц увлечённо начертал план какого-то уединённого особняка, а затем передал Красавчику и Виконту вместе с планчиком и заветный ключик. Но трактирщик никогда не интересовался планами своих опасных гостей, помня, что совсем рядом протекает Темза с её илистым дном. Он вышел из-за стойки только после того, как герр Шульц потребовал:

   – Подай ещё джину ребятам! Да через меру не усердствуй – их ждёт скоро великое дело!

Уже при разгрузке шнявы Роман ощутил на себе чей-то острый как кинжал взгляд, а затем некто у сходен словно нечаянно задел его плечом и заглянул в лицо. Притом незнакомец приподнял треуголку в знак извинения, хотя не мог скрыть недобрую усмешку.

«Впрочем, может, всё сие – пустой страх!» Роман продолжал следить за погрузкой посольского добра на грузовые фуры и совсем успокоился, когда вся кладезь была погружена и тяжеловозы зацокали по булыжнику улиц лондонского предместья.

Особняк, снятый для посольства Сонцевым, стоял за крепким каменным забором и окружён был садом. Роман сам проверил на прочность калитку и ворота и обошёл высокий забор. Всё было прочным и основательным – по-английски.

И всё-таки смутная тревога не покидала его. Через день после приезда Роман проснулся вдруг в. холодном поту: ему померещился через окно опять острый кинжальный взгляд. Он схватил заряженный пистоль и подскочил к окошку, но увидел только полоску лунного света в саду. Роман хотел было уже снова вернуться в объятия Морфея, как вдруг услышал тихий скрип двери, открываемой в кладовку, что была за прихожей.

«Уж не Пётр ли Андреевич спустился вниз пересчитать свои соболя? – усмехнулся было Роман, но тут же удивился: – Отчего же ночью?» И здесь рука сама привычно потянулась за шпагой и Роман пулей вылетел в прихожую. Двери в кладовую были и впрямь распахнуты, и, похоже, Романа тут не ждали: два молодчика уже взломали большой сундук и быстро набивали мешки драгоценными соболями.

   – Стоять! – приказал Роман.

Грабители обернулись, и в одном из них Роман тотчас узнал того господинчика, что толкнул его у сходен. Но в сей миг второй грабитель дунул на свечку и с такой силой ударил драгуна головой в живот, что выбил его за порог. Падая, Роман успел выстрелить и, судя по крику, зацепил пулей одного из нападающих. Однако когда он поднялся и выскочил на крыльцо, грабителей и след простыл. Только по булыжнику зацокали копыта лошадей.

   – Всё одно – не догнать! – сердито пробасил сержант, выскочивший на выстрел. – Для этих разбойников улицы – всё одно что для нас родной лес!

   – А где же караульные? – сердито спросил Роман.

   – Эвон у ворот и лежат, сердешные! – Сержант нагнулся к солдатам и покачал головой. – Не иначе как били обоих в висок – насмерть!

У стены Роман нашёл ещё одного караульного: того закололи кинжалом в спину.

   – А дверь-то они открыли без взлома, ключиком! – заключил спустившийся со второго этажа посол. – Интересно, кто им сей ключик дал? – Толстой спрашивал почему-то не Романа, а Сонцева.

   – Уж не думаете ли вы, что это я сам разбойникам заветный ключик дал! – возмутился тот.

   – Ключи, окроме нас, были и у повара, и у девки, что дом убирает, да и у самого хозяина дома! – пояснил Роман.

   – Словом, весь Лондон мог пожаловать к нам в гости! – сердито покачал головой Толстой. – Хорошо, что хоть ты, Корнев, не спал.

Только за завтраком посол отошёл сердцем и, к немалому удивлению Романа и Сонцева, даже повеселел.

   – Дивитесь, судари мои, чему я радуюсь? А лучше поразмыслите: коли засланные разбойники наш бакшиш хотели взять, значит, в Лондоне есть знатная особа, которая согласна тот бакшиш принять. И, чаю, в особе той – залог нашего успеха. Вот ты, князюшка, и поищи в Лондоне ту знатную персону. Да на самых верхах ищи, средь здешних правителей. Ну а ты, драгун, собирайся в порт, вдруг встретишь там своего обидчика! – И, раздав поручения, Пётр Андреевич засел за письмо к государю.

   – Твои молодцы с большой дороги, Шульц, полные идиоты! Вместо того чтобы убрать посланца царя, стали грабить кладовку. Ступай и проследи, чтобы, по крайней мере, эти молодчики нигде не проболтались о своих подвигах. Особливо Виконт, он скорее всего, опять шляется в доках. Если его узнают русские – быть беде! – Граф Бернсторф небрежным жестом отпустил своего секретаря. Затем повернулся к сухощавому человечку с лисьей мордочкой, сидевшему в креслах, и простонал: