Текст книги "Когда уходит земной полубог"

Автор книги: Станислав Десятсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 39 страниц)

   – Вот так всегда, Джефрис, вокруг нет нужных людей!

   – Отчего же, граф? Мне кажется, ваш секретарь – малый с головой, да вот подвели его эти «виконты». Чувствую, придётся мне самому взяться за дело. Это ведь нужно Форин оффис не менее, чем вам, граф! Не хватало, чтобы имя первого министра короля, пусть и ганноверца, было замарано в мокрое дело! – Джефрис презрительно оглядел побледневшего графа и процедил: – Прикажите выправить мне бумагу на переводчика-ганноверца, какого-нибудь «фона».

   – Фон Штааль подойдёт? – услужливо пробормотал министр.

   – Вполне! Только подпись ставьте неразборчивей. И ваше счастье, что в плену я выучил русский язык! – снисходительно улыбнулся Джефрис.

   – Ну что же, похоже, наше дело в надёжных руках! Недаром говорят, что этот скользкий как угорь Джефрис – самый опытный агент британской секретной службы. Вот и пусть не только мы, ганноверцы, но и англичане покрутятся вокруг московитов! – И граф Бернсторф оставил свой кабинет, отдавая дело в руки секретной службы его величества.

В гавань Роман отправился с толмачом, любезно присланным из канцелярии графа Бернсторфа. Этот немчик с какими-то рыбьими, ледяными глазками особого доверия Роману не внушал, но деваться было некуда – без толмача ему в доках не обойтись. А он был уверен, что искать давешних разбойников надобно было там, в гавани, и прежде всего искать того незнакомца, который вечор так толкнул его при разгрузке шнявы.

У гаванского причала Роман разыскал своего шкивера, который командовал разгрузкой. Но на вопрос Романа, помнит ли он вчерашнего грубияна, что едва не столкнул его со сходен, огненно-рыжий ирландец-шкивер сердито сплюнул: мало ли какой люд шляется у пристани.

   – На нём была ещё такая странная шляпа? – не сдавался Роман.

   – Испанская, с длинными полями! – встрепенулся шкивер.

   – Вот-вот, испанская! – Роман чувствовал, что напал на след.

Но шкивер хотя и запомнил шляпу, не мог вспомнить её хозяина.

   – Постойте, а не пройти ли нам в пивнушку Мэта. Мэт помнит всех своих посетителей, а тот малый наверняка там часто бывает! – предложил шкивер, показывая на домишко с замызганной вывеской, вокруг которого уже с утра толпились портовые пьянчуги.

   – О нет, это неудобно! – вмешался вдруг толмач-немец. – Я, дворянин фон Штааль, не могу сидеть рядом с этими пьяницами!

   – Что поделаешь, служба есть служба! – рассмеялся Роман щепетильности ганноверца и сказал твёрдо: – Пока служишь, пойдёшь, куда скажу!

Пригласил он составить компанию и шкивера.

Тот вытянул часы из кармана, хмыкнул:

   – Адмиральский час! Самое время промочить глотку!

В пивнушке было полно народу, к стойке не протолкнуться, но рыжего шкивера здесь хорошо знали, и скоро он беседовал уже с самим хозяином заведения, стариной Мэтом. Услышав о чудной испанской шляпе, старый Мэт сердито нахмурился:

   – Да это не иначе как Виконт! Никогда не был в Испании, а носит испанскую шляпу! И гонор испанский! Пиво ему подавай, видишь ли, с утра свежее! Ну я и выставил его из паба!

   – А куда он пошёл? – не отставал Роман.

   – Чёрт его знает, скорее всего в доки. Сегодня там будет хороший бокс. Наш верзила Джон – против одного великана, негра с Ямайки! А Виконт почти ни одного боя не пропускает! – По всему чувствовалось, что хозяин паба имел зуб на Виконта, так охотно он вывел Романа на след.

Вечером Роман и фон Штааль стояли уже в шумной толпе грузчиков и «джентльменов», собравшихся в пустующем складе. Посреди, на брёвнах, была устроена площадка, и два полураздетых мужика принялись усердно лупцевать друг друга. То было новое для тогдашней Европы ристалище – бокс. Правила бокса сочинил сам виконт Болингброк после того, как уложил в честном бою ударом в висок знатного бойца из ост-индских доков. «Первые правила гласили: драться только в перчатках, в висок не бить, ногами не лягаться!» – объяснил Роману переводчик. Но виконт Болингброк был сейчас далеко в Париже, а другой Виконт в своей роскошной испанской шляпе восседал прямо напротив, по другую сторону площадки, и Роман сразу узнал его. Когда толпа повалила к выходу, драгун легко разыскал в ней своего Виконта. Молодчик шёл, раскачиваясь, словно на палубе в крепкий шторм.

   – Штормит Виконта! – Какой-то грузчик ударил малого по спине, и тот упал в лужу.

   – Может, сейчас возьмём? – прошептал толмач.

   – Сперва проследим, к кому он путь держит. Ведь нам не Виконт, а его заводила потребен! – не согласился Роман и отвёл руку немца, уже занесённую над Виконтом. И ахнул: на нежных пальчиках господина фон Штааля красовался стальной кастет.

   – Это так, для обороны! В доках-то страшно, – скривился в усмешке переводчик.

В эту минуту Виконт вдруг захрипел и Роман наклонился, чтобы поднять пьяницу на ноги.

И тут страшный удар обрушился ему на голову. Фон Штааль не признавал правил бокса: ударил по затылку с размаха.

Очнулся Роман, к своему немалому удивлению, в своей постели. Рядом с ним сидел улыбающийся Сонцев:

   – Везёт тебе, драгун, жить будешь! – И на немой вопрос Романа, кто же это с ним учинил, только плечами пожал: – Да тот немчик к тебе ручку и приложил. А в канцелярии фон Бернсторфа говорят, что никакого фон Штааля они к нам не посылали, да и послать не могли, поскольку такого у них нет. Хозяин паба того немчика знает и уверяет, что переводчик тот никакой не фон Штааль, а герр Шульц, доверенный человек Бернсторфа. И не иначе как тот немчик и ключик ворам передал, а когда разыскал ты Виконта, то и тебя шмякнул. А того пьяницу Вионта за ноги – ив Темзу! Твоё счастье, Корнев, что пока он с Виконтом возился, тебя шкивер наш подобрал. А не то и ты бы увидел дно Темзы.

Вслед за Сонцевым явился проведать Романа и Пётр Андреевич, по-стариковски поахал и поохал:

   – Вот какова война, даже в мирном городе людей из-за неё бьют! Ну а посольство наше, сокол ты мой, к концу идёт. Не хотят британские министры с нами в союз вступать. Никакой бакшиш не помогает!

На другой день, когда Роман попытался ходить, его снова навестил Сонцев. Рассказал, что в бумагах шведского посла Гилленборга, в коих найдена была его переписка с якобитами, часто упоминалась и фамилия царского медика Арескина. Это привело в такой гнев короля Георга и его премьер-министра, что даже сэр Уолпол не помог: пришлось не союз с англичанами заключать, а приносить им извинения. В свой черёд сей английский демарш разгневал Петра Алексеевича, и он сразу отозвал тайное посольство из Англии. Корабль с посольством взял обратный курс на Гаагу.

НОВЫМ КУРСОМ

Надеждам Петра на скорую войну Англии со свейским королём не суждено было сбыться. В Лондоне пошумели в парламенте и в газетах по поводу связей шведского посланника Гилленборга с партией якобитов, но тем дело и кончилось. Гилленборга освободили из-под стражи и выслали из страны, а затем стали уже шуметь о царском медике шотландце Арескине как отъявленном якобите. Вскоре привёз известие и Толстой, что в Лондоне верх взяла ганноверская партия, которая почитает истинным неприятелем на Балтике не столько шведов; сколько Петра I. Как бы в подтверждение этого известия англичане в Гааге прервали переговоры с Куракиным, а король Георг, отправлявшийся из Голландии в Ганновер, снова отказался от встречи с царём. Зато Петра посетили послы германского императора и Дании. Имперский посол барон Гейм гордо потребовал, чтобы русские немедля вывели свой корпус из Мекленбурга. Пётр ответствовал, что войско то предназначено для скорого десанта в Швецию совместно с датчанами. Посол усмехнулся криво и заявил, что никакого десанта в 1717 году не будет. Пётр в ответ спросил напрямик: где Вена прячет беглого царевича? Несколько сникший барон сказал не без растерянности, что сие ему неведомо.

Явившийся следом за Геймом датский посол Вестфален и впрямь объявил, что король Фредерик в этом году отказывается от русского сикурса.

   – Значит, высадки в Сконе и впрямь не будет? – спросил Пётр.

Дипломат закрутился и ответил уклончиво:

   – Король Фредерик полагает, что царь может действовать, как сочтёт лучше для себя и своей воинской славы.

Словом, Северный союз разваливался у Петра прямо на глазах.

И добро бы бывшие союзники расходились с миром. Похоже, что иные из них, как Англия и Ганновер, не только чаяли сепаратного мира со шведами, но и мечтали составить новую коалицию – на сей раз против России. С тем, что министры Георга I лелеют столь коварный замысел, были согласны и прискакавший из Гааги Куракин, и приплывший из Лондона Толстой. Выслушав отчёт Петра Андреевича о его лондонских мытарствах и злоключениях, Пётр совсем уверился, что надобно искать в европейской политике новые пути и самому мириться со шведами.

И тут господин Прейсс дождался наконец своего часа: царь стал прощупывать подходы к барону Герцу.

   – Ну что ж, коль господа англичане и ганноверцы не хотят жить с нами в дружбе, и мы в своих поступках ныне вольны! – Пётр отвёл взор от маячившего за окном человечка в чёрном плаще и, обернувшись к стоявшим за его спиной министрам, кивнул:

   – А ведь это меня швед сторожит! Сашка Румянцев всё об этом агенте спроведал!

На другой же день доктор Арескин доставил царю не новые лекарства из аптеки, а привёл посетителя: эмиссара партии якобитов графа де Мара. Пётр принял графа наедине в спальне. При этом заметил своему доктору:

   – Вот что, Арескин. Нам ведомо, что лондонские газеты кличут тебя не иначе яко Эрскин и что ты у якобитов человек не последний. Зови своего графа, но помни, что я болен и много говорить не могу.

В ответ на горячие слова графа де Мара о восстановлении славной династии Стюартов на британском престоле Пётр только уныло покачивал головой. Известием же о том, что якобиты могут быть посредниками и похлопотать о мире между Россией и Швецией, царь заинтересовался куда более и даже спросил: через кого сие сделать можно?

   – Через барона Герца! – сразу признался честный вояка-якобит.

   – И где же сей барон ныне обретается? – не без лукавства спросил Пётр, которому прекрасно было известно нынешнее местонахождение барона.

   – В Париже, где я его видел на днях! – отрубил граф де Мар.

Здесь Пётр устало откинул голову на подушку и объявил, что ему неможется. На сем аудиенция и закончилась. Но не без важных последствий, ибо господин Прейсс немедля сообщил своему послу в Гаагу, что царь принял доверенное лицо Герца, графа де Мара. А ещё через неделю из Парижа пожаловали новые посланцы: два иезуита от главы гишпанского кабинета кардинала Альберони. И сих посланцев Пётр принял у себя в спальне, и хотя чувствовал себя уже вполне здоровым, снова стал мнимым больным. Отцы иезуиты тотчас засуетились и хотели было уже бежать за какими-то укрепительными микстурами, но Пётр сказал, что от лекарств его уже тошнит, голова же у него совершенно ясная и он с удовольствием выслушает прожекты великого кардинала. Надобно сказать, что проекты Альберони превосходили даже великий прожект барона Герца. Если многомудрый барон хотел переменить династию в Англии, то кардинал задумал переменить королей не только в Лондоне, но и в Париже, и вместо малолетнего Людовика XV посадить на престол Франции короля Испании Филиппа Бурбона.

   – А что же будет с регентом Франции, герцогом Орлеанским? – слабым голосом осведомился Пётр.

   – Его кабинет будет уничтожен! – сурово ответили иезуиты.

И снова царь откинул голову на подушку, давая понять, что аудиенция закончена. Но когда посланцы Альберони вышли, Пётр соскочил с кровати, взял письмо кардинала и бросил его в камин. Бумага вспыхнула и обратилась в пепел. А Пётр пророчески подумал, что вот так же легко сгорит и весь великий прожект кардинала Альберони, из-за которого Испания будет втянута в войну чуть ли не супротив всей Западной Европы. Но своего Пётр опять добился: маленький человечек в чёрном, маячивший у его окна, видел, как прошли к Петру посланцы Альберони, и отписал уже барону Герцу, что царь вступил в переговоры с посланцами союзного шведам кардинала.

После приёма Петром якобитов и посланцев испанского Альберони шведский министр уверился, что он отныне на верном пути, поскольку не только он, Герц, переменил всю шведскую политику, но и царь подал ему явный знак, что мечтает о том же. И барон приказал Прейссу добиваться встречи с русскими во что бы то ни стало.

* * *

В начале февраля приехала наконец в Амстердам Екатерина. Когда она вышла из кареты, Пётр поразился бледности и утомлённости её лица – нелегко далась царице кончина новорождённого младенца, что случилось в Везеле. Всего пару дней и пожил сынок Павел, а затем Господь прибрал чистую душу. Впрочем, осмотревший Екатерину доктор Арескин заключил, что ничего страшного нет и государыня скоро поправится – надобно только более гулять, быть на свежем воздухе.

Пётр и сам засиделся дома и потому с удовольствием стал показывать Екатерине полюбившийся ещё с первой поездки город. Теперь он открывал Амстердам для близкого и родного человека, и делал это со всегдашним своим увлечением и радостью. Но, конечно, для Екатерины кожевенный завод или цейхгауз не представляли большого интереса, и потому Пётр старался показать ей места более занимательные для женщины.

Первым делом они посетили модные лавки, где Екатерина приобрела себе обновы из Парижа, кружева из Брабанта, английские лайковые перчатки и костюм амазонки для верховой езды. Царица оживилась, раскраснелась и, не стесняясь, торговалась с хозяином и приказчиками из-за флакона ароматной лаванды. Она и Петра приодела: посмеялась над его берлинскими нарядами, и особенно над нелепой зелёной шляпой с фазаньим пером, сама выбрала для него модный костюм из тёмного испанского бархата, с золотыми галунами и бархатным беретом.

   – Вылитый Рубенс! – восхитилась она, когда Пётр предстал перед ней в этом наряде, и потребовала: – А теперь пойдём, сударь, смотреть настоящего Рубенса!

Пётр знал, что она любила живопись и не случайно привезла в своём обозе ученика-живописца Андрея Матвеева, мать которого служила у неё прачкой. По её настоянию Пётр устроил способного мальчонку в мастерскую к художнику Моору.

   – Вот увидишь, мастер из него выйдет добрый, не хуже твоего любимца Никитки! – вырвалось у царицы.

   – Ну, до Никиты ему далеко! – рассмеялся Пётр, довольный горячностью Катеринушки, которая, похоже, отходила от своего везельского горя. – Сам дюк флорентийский пишет мне, что Никита превзошёл своего учителя, славного академика Реди! Впрочем, и твой малый бойкий, карандаш у него востёр! – Вечером царь внимательно рассмотрел беглые рисунки Андрея, потрепал беленького мальчонку по голове. – Будешь у Моора хорошо учиться, как знать, может, со временем и сравняешься с моим Никитой!

На аукционы и в картинные галереи царя и Екатерину сопровождал швейцарский художник Гзель, представленный царице Куракиным. Гзель писал портреты Екатерины и её фрейлин, писал скоро, но «пусто», как выразился Пётр, так и не заказавший ему свой портрет. Слишком тщательно выписывал художник убор и наряды, лица же были точно у манекенов. Петру же нравилось, чтоб в портрете чувствовалась сильная натура. Это удавалось когда-то Кнеллеру и Купчинскому. Теперь же его персону писал примчавшийся из Парижа славный живописец Натуар. Впрочем, и Гзеля Пётр оставил, по просьбе Екатерины, при своём дворе: мастер хотя и средний, но зато, великий знаток голландской и фламандской школы!

На всех аукционах картин, которые Пётр усердно посещал в Амстердаме, услужливый Гзель всегда был рядом и показал себя отменным знатоком живописи.

По его совету Пётр приобрёл выполненные с блеском щеголеватые портреты ван Дейка, натюрморты маленьких голландцев Воувермана, Остоде и Мирса, пейзажи Рейсдаля, рисунки Рембрандта.

Но у царя уже выработался и свой вкус: более всего ему нравились марины, морские пейзажи Адама Сило и живописные полотна мастера из мастеров, славного фламандца Рубенса.

   – Сей Рубенсов Венус прямо с тебя списан, Катюша. – Пётр показал ей на прославленную аллегорию Рубенса «Союз земли и воды». На бледных щёчках Екатерины вспыхнул её давнишний румянец, тёмные глаза повлажнели, стали бархатными, она незаметно взяла руку Петра и пожала её.

«Венеру» Рубенса Пётр приобрёл, к удивлению следившего за ним господина Прейсса, по-царски, не торгуясь. Так же легко приобрёл царь и анатомический кабинет своего давнего знакомца доктора Рюйша, и минеральный кабинет учёного-рудознатца Готвальда.

   – Сию коллекцию минералов мы в России многократно преумножим, Катюша. Демидов недаром мне говаривал, что на Урале есть такое узорчатое каменье – малахит, какого во всём свете не сыщешь! – Пётр внимательно рассматривал собранные учёным каменья.

Екатерину же более всего интересовала ювелирная лавка, куда они собирались отправиться. А Пётр уже весь загорелся, представив, как Россия будет торговать изделиями из малахита и других полезных минералов.

   – Да мало ли каких диковин кроется в наших недрах! Под нами, почитай, сокровища не менее великие, нежели на поверхности. Вот почему нам потребны добрые учёные-рудознатцы, а для их обучения и нужен минц-кабинет! – И Пётр купил его не торгуясь. Именно тогда, когда он приобретал коллекцию Рюйша и Готвальда, у него и родилась мысль создать в Петербурге Кунсткамеру.

Господин Прейсс взирал на новую причуду царя, позёвывая в уголке. Пётр поднимался на прогулки ни свет ни заря, да ещё мчался на самый край города. Прейсс еле успевал нанять извозчика и поспеть следом. И теперь он почти засыпал на ходу, кляня свою нелёгкую долю, – ведь минц-кабинет Готвальда размещался на самой окраине Амстердама. И когда Прейсс вслед за царём вышел на пустынную улицу, то увидел, что даже нанятый извозчик не стал его дожидаться. Царская карета тоже умчалась, а господин Прейсс заметался у подъезда, когда два здоровенных русских драгуна предупредительно взяли его под локотки. Он понял, что кричать бесполезно, и позволил усадить себя в вынырнувшую из-за угла карету. Сидевший в карете напротив Прейсса офицер вытащил из-за пояса заряженный пистолет и приложил палец к губам: тише, мол! Господин Прейсс понял, что его похитили и надобно молчать. Карета выехала за город и помчалась по укатанной дороге, которая вела, насколько понял господин Прейсс, на юг, в Гаагу или Роттердам. Однако карета скоро свернула на ухабистый просёлок, ведущий к уединённой мызе. Когда Прейсса вежливо ввели в хорошо протопленную гостиную, сопровождающий его офицер наконец объявил: «Вы в загородном доме русского посла в Голландии, господин Прейсс!»

Двери, украшенные победно трубящими в рога тритонами, отворились, и вошёл богато одетый вельможа в длинном завитом парике а-ля Луи Картроз, наклонил голову и учтиво представился:

   – Князь Куракин! – Затем вежливо усадил Прейсса в удобное кресло работы славного Буля и улыбнулся самой чарующей улыбкой: – Извините за меры предосторожности, дорогой господин Прейсс. Но нам показалось, что вы о чём-то обязательно желаете переговорить с нашим государем, поскольку неотступно следите за ним! Так о чём же вы хотели переговорить, господин комиссионс-секретарь?

Прейсс понял, что русские о нём все знают. Между тем Куракин отпустил офицера, вскользь заметив:

   – Мне кажется, господин Прейсс охотнее поговорит со мной без тебя! Так что спасибо, Румянцев, государь зачтёт тебе эту услугу! – И, повернувшись к Прейссу, снова улыбнулся совершенно дружески: – А не пригласить ли нам для нужного разговора вашего мужественного генерала Ранка? Ведь мой государь уже виделся с ним как-то на Минеральных водах в Пирмонте!

Так в загородной резиденции Куракина начались тайные переговоры с эмиссарами барона Герца.

* * *

Февральские вьюги в Голландии были недолгими. Сквозь несущиеся с Атлантики облака глянуло наконец яркое солнце, знаменитые своим удобством голландские дороги, посыпанные песком и толчёным красным камнем, скоро подсохли, и можно было отправиться из Амстердама путешествовать далее по Голландии. Пётр обязательно хотел при этом заглянуть в славное местечко Саардам, где он плотничал во времена Великого посольства, навестить там старых знакомцев, да и Екатерине показать первый дом, в котором он поселился некогда в Голландии.

Увидев эту хибарку Геррита Киста и чулан, в котором когда-то спал Пётр Алексеевич, царица искренне удивилась:

   – Да как же ты тут умещался? Чай, во сне ноги к голове прижимал?

Своим роскошным парижским платьем Екатерина закрыла весь чулан, и Пётр про себя тоже удивился: в самом деле, как же он здесь спал? А потом махнул рукой, рассмеялся:

   – Молод был, Катюша, и сон имел крепкий! Впрочем, тут всё теплее, чем, скажем, под Лесной, когда пришлось спать у костра прямо на мёрзлой земле!

Геррит Кист был ещё жив, и Пётр щедро наградил старика, посетил с ним кузницу и корабельную верфь, где наблюдал спуск корабля. Старый мастер оживился, словно скинул с себя десяток годков, и не столько был рад награде, сколько тому, что явился его великий ученик.

   – Жив был и ещё один корабел – Корнелиус Кальф. Вместе с ним Пётр посетил новинку Саардама – писчебумажную фабрику, где внимательно ознакомился с её устройством.

   – Бумагу мы, государь, делаем из русского леса, что твои купцы поставляют нам из Архангельска, – пояснил Кальф.

«А не проще ли завести такую вот фабрику в самом Архангельске иль, того лучше, в Петербурге – там вокруг тоже леса великие? – задумался Пётр. И тут же порешил: – Быть по сему! Бумага – всегда добрый товар!»

За столом в доме у Кальфа рядом с Петром оказался сын хозяина, молодой и весёлый человек, который то и дело пересыпал голландскую речь французскими словечками.

Оказалось, Корнелиус-младший обучался в парижской Сорбонне юриспруденции – науке важной и необходимой для каждой цивильной нации. Пётр охотно чокнулся с весельчаком-студиозусом за науку законов и признался, что как только завершит войну победным миром, сам засядет за составление свода российских законов и тогда в помощь ему понадобятся добрые юристы.

Студент стал нахваливать родную alma mater, Пётр неожиданно согласился с ним и заявил, что уже ради одной Сорбонны и прославленной Французской Академии наук стоит посетить Париж.

После того замечания, брошенного вскользь, не прошло и нескольких дней, как Петра навестил французский посол в Голландии граф Шатонеф. Примчался из Гааги в карете, запряжённой своей прославленной шестёркой испанских трабантов. Петра француз настиг уже в Утрехте, в городе, знаменитом тем, что именно здесь недавно был подписан мирный договор Англии и Голландии с Францией, завершивший войну за испанское наследство.

   – Виконту Болингброку, отцу Утрехтского договора, Просто повезло, что у него был такой мудрый соперник, как Людовик XIV. Великий король вовремя понял, что Франция истощена долгой войной и жаждет мира! – Пётр видел, как благодарно вспыхнули глаза у. Шатонефа при первом же царском комплименте Людовику. Ведь старый граф был верным слугой покойного Короля-Солнца. – А мне вот не везёт с моим неприятелем! – как ни в чём не бывало продолжал царь. – Этот сумасброд, король Карл, словно и не видит полного разора Швеции и по-прежнему отвергает все мои мирные препозиции.

   – Но, сир, Франция может стать посредником между вами и Карлом XII. Ведь мы, французы, со времён Ришелье – давние союзники Швеции, и наше слово там кое-что значит! – заметил посол.

   – Ещё бы! Ведь Франция до сих пор ссужает деньгами шведского короля! – с горечью ответствовал Пётр.

   – Сир, об этом всегда можно договориться, если вы встретитесь с регентом герцогом Орлеанским. Эти субсидии шведам – тяжкий жёрнов на нашей шее, и, думаю, регент снимет эту ношу с удовольствием.

Так начались переговоры о визите Петра во Францию, а в Париже тем временем из русского посольства в Гааге отправили необычный паспорт. Паспорт, составленный Куракиным, был оформлен на две персоны. Одной персоной был Ранк, для фамилии же другой персоны Куракин оставил свободное место.

   – Чаю, государь, что сия тайная персона – первый министр свейского короля барон Георг Генрих Герц. От оного и зависит, быть или не быть мирной конференции со шведами! – сообщил Куракин царю. И просил его подписать пропуск, но Пётр не спешил.

Он знал, что по пути из Ганновера в Гаагу должен был заехать английский король Георг I. У Петра всё ещё теплилась надежда, что удастся договориться с ганноверцем при личной встрече. Ради возрождения Северного союза царь был готов принять главное требование Ангелин, Ганновера, Дании и Саксонии – вывести русские войска из Мекленбурга. То был последний шанс для спасения Северного союза. Но глас Петра оказался гласом вопиющего в пустыне. Когда Пётр прибыл в Гаагу, оказалось, что король Георг, убегая от встречи с ним, уже отплыл в Англию. Секретарь царя Макаров раздражённо отписал Меншикову: «С английским королём ничего Не сделано, и не виделся с его царским величеством, из Голландии помянутый король уехал в Англию, а датчане також ничего не хотят по своему обыкновенному упрямству».

Петру и его советникам стало ясно, что Северный союз окончательно развалился. И Пётр подписал паспорта на проезд через Ригу для генерала Ранка и ещё одной важной персоны.

В августе 1717 года сия персона объявилась перед Куракиным на лесной дороге и представилась как барон Георг Генрих фон Герц, первый министр короля свейского.

Герц, как и Куракин, имел все полномочия для предварительных переговоров. Во время бесед с Куракиным на лесных прогулках меж ними и было условлено открыть мирную конференцию на Аландах. Вслед за тем барон Герц и генерал Ранк смело отправились в Швецию через Ригу, не опасаясь русских караулов. Ведь в руках у них была подорожная, подписанная самим царём. Из Стокгольма барон Герц сообщил в Петербург, что его король согласен послать своих полномочных представителей на Аландские острова, где и должен был открыться мирный конгресс России со Швецией.