Текст книги "Персонных дел мастер"

Автор книги: Станислав Десятсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 45 страниц)

Он опоздал на совет, располагая гвардию для охраны лагеря, но. вошел в царскую палатку смело, как недавний победитель, только что разорвавший неприятельское кольцо.

Услышав, что Алларт ведет речь о ретираде, он возмутился горячо и шумно:

– Да пока ваша неслыханная карея будет ползти, яко улита, вдоль Прута, не только спаги нагонят нас, но скорым маршем успеют подойти и янычары с пушками. И тогда везир прижмет нас к Пруту и заставит сражаться тылом к реке, как под первой Нарвой. Только под первой Нарвой хотя бы другой берег был свободен от неприятеля, а ныне и на том берегу будет крымский хан с семьюдесятью тысячами татар.

– Что ж предлагает господин генерал-лейтенант? – высокомерно спросил Алларт, подчеркивая вопросом, что этот русский генерал-самоучка ниже его по званию. Однако, ежели Алларт рассчитывал, что у Михайлы Голицына нет иного плана, кроме как: вперед, ура! – он глубоко заблуждался. Голицын знал уже от пленных турок, что у везира вместе с крымской ордой более двухсот тысяч войска, и бросаться на них в прямую атаку с тридцатью восемью тысячами русских он не собирался.

План Михайлы Голицына был гораздо тоньше и состоял в том, чтобы ныне же, следуя колоннами, перейти в долину соседней реки Серет, благо при войске есть пре-иосходные проводники-молдаване, упредить турок на переправе через Серет, а затем опуститься вниз до Дуная и соединиться там с конницей Ренне, наверняка уже захватившей провиантские склады в Браилове.

– Тем мы зайдем в тыл к везиру и заставим его сражаться с перевернутым фронтом и через сей маневр одержим викторию! – Голицын победоносно осмотрел генералов-ретирадников и повернулся к Петру.

Однако немцы тотчас всполошились!

– Вы забыли о турецкой коннице, молодой человек, а ведь она при переходе налетит на нас тучей! – первым нодал голос генерал Янус, глядя на Михайлу Голицына как на некое печальное недоразумение. По мнению Януса, у русских вообще не могло быть генералов.

Но и князь Михайло за словом в карман не лез и выговорил с открытой насмешкой:

– Почитаю, генерал, подвижная крепость из батальонных колонн способна разогнать любую, даже стотысячную, орду татар и спагов! Ведь если бы не гвардия, вы и сейчас бы сидели еще в осаде, спасаясь в каре, которое годится только на защиту генеральских обозов! – Пергаментное лицо Януса от явного намека на генеральский обоз налилось кровью, так что казалось, что генерала сейчас хватит апоплексический удар.

На помощь ему поспешил Алларт. Он был генералом старого выхода, служил в армии русских еще до Полтавы, и хорошо знал, что Михайло Голицын – самый способный русский генерал. Правда, Алларт предпочитал говорить не о способностях, а об удачливости младшего Голицына.

– По карте видно, что по пути армии придется идти через лесистую местность, что может расстроить строгий орднунг, порядок! – заметил Алларт, обращаясь не столько к Голицыну, сколько к Петру, отлично зная, что царь – горячий сторонник строгого порядка. К тому же Алларт, по всем законам европейской тактики, опасался лесов более, нежели неприятеля, потому что нигде в наемных армиях не было такого числа дезертиров, как среди кустов и зарослей.

– Пройти через лес – значит потерять треть всего войска! – упрямо твердил высокомерный пруссак.

– А баталия при Лесной, напротив, показала, что леса – наши прямые союзники...– горячась и оттого начиная заикаться, возражал князь Михайло,– К тому же леса задержат конные орды татар и спагов, да и янычары вряд ли решатся напасть на нас в лесном месте. А нападут, тем хуже для них. Наши солдаты среди лесов не разбегаются, как тараканы, русскому мужику густой лес всегда дом родной!

Алларт пожал плечами: о чем-де спорить с московским невежей, пренебрегающим европейской тактикой.

Прочие генералы-немцы согласно поддерживали своего предводителя и дружно загудели, что перейти с Прута на Серет – значит удариться из одного неверного предприятия в другое, удалиться еще далее от оперативной базы, поставить под удар коммуникации.

И Петр склонил голову. Ведь Алларт выступал на сем скороспешном совете как генерал, план коего был в Сороках с излишней поспешностью отвергнут, а Петр – как генерал, план которого только что рухнул.

Князь Михайло, не слушая разноголосый шум, внимательно смотрел только на царя. Петр сам был при Лесной и знает, как умеет русский солдат постоять за себя в случае лесной баталии. В тогдашних конъюнктурах только смелый голицынский план сохранял еще шанс на викторию. И Петр это понимал.

Но он знал и другое: в войсках и впрямь провианта и фуража всего на пять переходов. Царь сам только что допросил пленных, захваченных гвардейцами, и знал теперь, что лазутчики, подосланные, скорее всего, Бранкованом, лгали, когда говорили, что у везира и семидесяти тысяч в войске не наберется. Пленный турецкий ага показал твердо, что у везира только конных спагов почти сто тысяч, а за ними идут пятьдесят тысяч янычар и великая артиллерия в четыреста пушек. На том же берегу Прута у крымского хана Девлет-Гирея семидесятитысячная татарская орда да небольшие отряды панов-станиславчиков, мазепинцев и щведов. Советниками при везире состоят опытные шведские генералы, а может, и сам шведский король уже объявился. Так что и опыта турецкому штабу не занимать.

Напротив, в русском войске, как утром доносил Шереметев, после ухода в поиск отряда Ренне и оставления гарнизонов в Сороках и Яссах, а также от великого мора среди солдат едва наберется 38 тысяч регулярного войска. И особливо плохо-с кавалерией: ее мало, очень мало! Так что здесь не до широких и рисковых маневров – дай бог унести ноги и удалиться от турок за Днестр.

И Петр, к немалому удивлению и разочарованию Голицына, повернулся к Алларту и сказал устало и глухо:

– Я согласен с вашим планом, генерал. Сегодня же начнем ретираду!

На рассвете 9 июля, пользуясь утренним туманом, в возникшие разрывы каре скользнули разъезды татар и спагов и захватили многие генеральские и офицерские экипажи со всем их добром и метресками. Поднялся великий бабий вой и плач, на который примчались драгуны. Спасая свой обоз, генерал Янус лично повел их в атаку. Драгуны ударили во фланг и легко смяли татар и турок, занятых грабежом. Неприятельская кавалерия была отброшена, дивизия Алларта подтянулась и замкнула каре.

– Выходит, спагов можно бить не только в пешем, но и в конном строю? – задиристо вопрошал Роман Гохмута после атаки. Спрашивал громко, чтобы генерал слышал. Впрочем, Янусу было не до спагов – он скорбел об утере доброй половины своего обоза.

Роман отличился в этом бою: вышиб из седла турецкого агу и взял из-под него чистопородного арабского скакуна.

– Славная лошадка, по всему видать, лучших арабских кровей...– с видом старого знатока отметил де Бразе, по-цыгански заглядывая лошади в зубы.

– Как видите, бригадир, мы еще способны биться с турками в конном строю и даже брать у них трофеи. А у нас, курам на смех, кое-кто держит драгун за пехоту, а не за лихую конницу...– сердито заметил Роман.

– Лошади притомились, у драгун лошади притомились...– завел старую песню де Бразе.– А у турок, гляньте, какие лихие скакуны! – И он потрепал гриву коня-красавца.

– Да ведь прогнали же мы спагов и на притомившихся лошадях! – досадливо отвечал Роман.– Лошади-то у них, может, лихие, да токмо их всадники против правильного кавалерийского строя брызнули в разные стороны...

Но Моро де Бразе ничего, казалось, не слышал, любуясь статями скаку на-араба. Он и впрямь был старый' драгун, этот француз, и страсть к лошадям была, видно, у него в крови.

– Вы не поверите, господа,– издали начал он свой подход, обращаясь сразу к Роману и Гохмуту,– но я удручен сегодня не менее, чем наш генерал. Эти разбойники-татары успели угнать все мои экипажи и сменных лошадей. Все, что я спас: une petite paloube (маленькую повозку). К счастью, в ней уцелел бочонок доброго токая: не хотите ли по глотку сей живительной влаги?

Адъютанты охотно согласились, тем более что генерал Янус после атаки опять отбыл почивать в свою карету, а армейская карея столь медленно тянулась под знойным июльским солнцем, что жить без влаги, казалось, нестерпимо. Однако мутная некипяченая прутская вода была просто опасна для желудка, и офицеры с удовольствием заменили ее на бокал токая.

– Между прочим,– сказал де Бразе, чокаясь с Романом,– кто-то обещал мне презентовать турецкого скакуна взамен моего погибшего Буцефала.

Роман рассмеялся и махнул рукой: ладно, забирайте Араба, я себе еще один трофей достану, вон их сколько вокруг скачет.

И впрямь, по всем флангам летали турецкие спаги, издали палили из ружей, а иногда бросали дротики. Одного-то из таких смельчаков Роман и решил ссадить с седла.

Он достал из своей сумки крепкий татарский аркан, захваченный еще под Белой Церковью, и обратился к де Бразе и Гохмуту:

– На спор, господа, что сейчас у меня будет еще один трофей!

– Ставлю все, что у меня осталось, – этот славный бочонок токая! —Де Бразе похлопал по вместительной бочке.

Спорщики подъехали к линиям дивизии Алларта. Солдаты, усталые после бессонной ночи, тащились в три ряда, едва переставляя ноги на солнцепеке. Время от времени они останавливались и отгоняли турецких наездников ружейными залпами. Роман выждал момент и после очередного залпа выскочил за переднюю линию и за пороховым дымом незаметно приблизился к турецкому разъезду. Толстый турок, важно восседавший на играющей под ним молоденькой кобылице, так ничего и не понял, когда аркан обхватил его за шею и выдернул из седла. Роман примчался к линии, волоча турка на аркане, а кобылица, как он верно и рассчитал, последовала за своим хозяином.

– Браво, ротмистр! Да этак вы сможете раздобыть коней для всей нашей кавалерии! – весело рассмеялся де Бразе, ухватив за уздцы полоненную лошадь.– И право, эта кобылка нравится мне еще больше, чем тот Араб.

– Идет, берите кобылку, а Араба я оставлю себе! – согласился Роман.

– Что за непорядок? Кто посмел нарушить строй? – Перед Романом и де Бразе вырос генерал Алларт со всем ого штабом.

На костлявом лошадином лице пруссака читалось явное неодобрение.

Однако де Бразе недаром был француз, тотчас нашелся.

– Ходили в рекогносцировку, мой генерал! – смело выступил он вперед.– Взят пленный! – И он указал на толстяка турка, освобожденного солдатами из петли.

– Пленный – это хорошо! Отлично, бригадир, я доложу государю! – И Алларт принялся через переводчика расспрашивать турка. Офицеры-спорщики меж тем весело поскакали к коляске де Бразе. Однако они не успели-таки разделаться с бочонком токая. Внезапно протрубили горны, армия остановилась и стала располагаться боевым лагерем. Далее идти было нельзя. Путь на север загораживали уже не конные спаги, а янычары, обогнавшие неуклюжую русскую карею на походе.

Де Бразе спросил пробегающего мимо офицера-молда-ванина (язык их удивительно напоминал французу родную речь), как зовется видневшееся вдали урочище и село. Тот печально взглянул на сожженное село и ответил: Новые Станилешти.

Лагерь, где встала русская армия, был прикрыт с севера заболоченным ручьем, с тыла Прутом, делавшим здесь небольшую излучину. Ручей и излучина защищали армию на северном фасе и с тыла, но они же давали туркам возможность упереть фланги в Прут и припереть русских к реке. А вскоре на другом берегу поднялось пыльное облако: подошедшая орда Девлет-Гирея закрыла все переправы. Так что к четырем часам пополудни случилось то, что еще вечор предсказывал на совете Михайлу Голицын: русская армия была полностью окружена.<

Великий везир Балтаджи Мехмед прочно уселся на высокий турецкий барабан, велел подать подзорную трубу; и через нее с тихим наслаждением рассматривал, как стягивалась петля вокруг шеи русского царя. При этом лицо везира лучилось покоем и святостью, как и полагалось мусульманину, совершившему недавно хадж в Мекку. Только его белые тонкие пальцы слегка вздрагивали, привычно разглаживая шелковистую, аккуратно расчесанную бороду.

Стоявший за спиной везира Понятовский глянул на эти музыкальные пальцы и подумал, что и великое доверие султана Ахмеда везир приобрел во многом благодаря этим пальцам, ловко перебиравшим струны сарбаза, музыка которого утешала уставшее сердце султана.

Но вдруг пальцы обеих рук сплелись друг с другом и хрустнули: на том берегу Прута показалась орда Девлет-Гирея и кольцо вокруг гяуров сомкнулось.

– Теперь твоя очередь, Юсуп ! – Везир повернулся к стоящему по левую сторону, ближе к его сердцу, предводителю янычар – толстому и огромному турку, с лицом, иссеченным боевыми шрамами. С неожиданной для его фигуры ловкостью янычарский ага вскочил в седло и помчался с холма вниз, строить для атаки своих седергестов – неустрашимых янычар.

Понятовский, знающий турецкий язык, заметил стоящему рядом с ним генералу Шпарру, посланному королем Карлом в советники к везиру:

– Кажется, сейчас янычары пойдут в атаку, мой генерал!

– Но ведь это же святая глупость! – побагровел Шпарр.– Армия царя в ловушке, провианта у ней, как говорил перебежчик-немец, едва хватит на три дня, надобно лишь подождать, пока яблоко само упадет в руки везира! Переведите ему, что через четыре дня царь Петр сам приползет к шатру везира с удавкой на шее!

– У меня счастливый день, и он еще не закончился! – Везир надменно отвернулся от советчиков-гяуров, которые хотели лишить его воинской славы. Он жаждал битвы.

– Что вы хотите, у везира своя восточная логика...—

устало пожал плечами Понятовский.– При известии о виктории султан обязательно спросит его, велики ли жертвы победы, а если никаких жертв не было, то какая же это победа? Так скажет султан, и об этом думает сейчас везир.

– Это сумасшедший дом, а не армия! – выругался lllnapp.– Вы только посмотрите, как этот Юсуп строит свое воинство: клином! На острие клина всего три вели-кана-янычара, а за ними раз-два-три – четыреста шеренг, но десять, двадцать, сорок и сто янычар!

– Таким клином-свиньей ходили в атаку, кажется, тевтонские рыцари,—вспомнил Понятовский историю.'

– И Александр Невский разбил их! И, заметьте, у русских тогда не было пушек. А сейчас везиру не мешало бы вспомнить, что царь Петр – опытный бомбардир! – Генерал Шпарр с досады даже рукой махнул, видя, что нее его увещевания напрасны.

А везир, краем глаза наблюдая за разгневанным совет-ником-гяуром, возблагодарил аллаха, что свейский король прислал к нему только этого генерала, а не заявился сам. Ведь король еще более несдержан, чем его генерал, и, по своей спеси венценосца, он, наверное, стал бы давать ему, великому везиру не советы, а приказы. И один аллах знает, чем бы все это кончилось.

В русском лагере тоже привлекли внимание странные  построения янычар.

Петр вскочил на высокую немецкую фуру (телеги были сдвинуты друг к другу и образовывали второе кольцо вокруг лагеря – в первой линии стояли солдатские рогатки) и крикнул Голицыну:

– Глянь-ка, никак свинью строят!

– Да ну! – Голицын подскочил, как мячик, и оказался рядом с царем.– И впрямь, свинья, словно на Чудском озере, только вместо псов-рыцарей – янычары!

– Что ж, не посрамим предков! Встретим их не хуже, чем Александр Невский! – И, положив руку на плечо князя Михайлы, Петр приказал: – Выдвигай полковые пушки, готовь картечь! А я сейчас слетаю к Брюсу и подтяну двадцатифунтовые гаубицы! – Но опытному Брюсу и приказывать было не нужно: он уже выдвигал гаубицы на западный фас, куда метила «свинья» янычар.

Орудия только успели установить, когда на холме раздались пронзительные вопли и с ревом «Алла! алла!» пятьдесят тысяч янычар устремились на русский лагерь. Казалось, этот грозный поток все сомнет на своем пути и кривой ятаган сбреет под корень русский лагерь, опрокинет его в реку, где добьют русских татарские стрелы. Когда до передового русского окопа оставалось триста метров, ударили картечью тяжелые гаубицы Брюса. В плотной толпе янычар каждый залп, каждый выстрел прорубал просеку, но, и шагая через трупы, как огненная лава вулкана льется через камни, толпа янычар, смешав все ряды, докатилась до передового окопа. И здесь из-за рогаток, установленных за окопом, громыхнул тройной залп русской пехоты. Били в упор – и сотни янычар, раненных и убитых, свалились в окоп, точнее, в ров перед рогатками русских. Атака захлебнулась, и толпа янычар отхлынула назад. Однако янычары оставались по-прежнему доступны для русской артиллерии, так как сзади напирали все новые и новые шеренги и толпа колебалась студнеобразно, готовая снова хлынуть на русский лагерь.

– Прикажи перейти на беглый огонь! – наказал Петр Брюсу.– Бить двойным зарядом! – Брюс тотчас передал приказ по батареям, и пушки загрохотали с удвоенной силой. А Петру все казалось, что бомбардиры мешкают, и, соскочив с лошади, он сам встал к орудию, забил двойной заряд картечи, навел. Гаубица рявкнула и откатилась, чадя желтым дымом. Доброе демидовское железо выдержало, ни одно русское орудие не разорвало.

Турки попятились, но от окопа все-таки не уходили. Время от времени какой-нибудь дервиш выбегал вперед, увлекая за собой отряд янычар, и снова в упор били по ним ружейные залпы пехоты.

– Государь, беда! У Алларта янычары прорвали линию! – Гонец из соседней дивизии Артемий Волынский вырос из порохового дыма, точно синюшное привидение. Да и сам Петр был хорош: лицо было покрыто копотью, волосы растрепались, нестерпимо ярко блестели глаза. Не сказал – прохрипел: «Коня мне!» Но помчался не к Алларту, а к северному фасу, где стояла дивизия Репнина.

У Аникиты Ивановича Репнина за ручьем было тихо и спокойно. Лихие спаги попытались было перейти ручей, да завязли на сыром лугу, скрывавшем коварное болото. Стрелки на выбор перебили застрявших конников из ружей, и спаги более не совались к ручью.

Новгородский полк стоял во второй линии, развернувшись по батальонам. Здесь вообще было тихо, и только доносился дальний шум битвы.

– У Голицына, черти, атакуют, теперь у Алларта! – беспокоился Петька Удальцов и как бы невзначай поглядывал на полковника. Но Бартенев невозмутимо курил трубочку.

За новгородцами, ближе к реке, стояло последнее укрепление – вагенбург,– огражденное в два ряда повозками и экипажами, перед которыми был наспех вырыт неглубокий ров. Посреди вагенбурга высились шатры царицы и ее свиты, слышались тревожные женские голоса. Сама Екатерина Алексеевна поднялась на крышу кареты и отважно обозревала поле сражения в подзорную трубу.

– Наши бьют турка нещадно! – пояснила она своей стоявшей внизу женской свите частые пушечные выстрелы.

– Ой, гляньте, у генерала Алларта янычары уже за рогатками! – вдруг завизжала востроглазая молоденькая фрейлина, которая со своей телеги и без подзорной трубы на версту вперед видела.

– Цыц, сорока! – пригрозила Екатерина, но сердце ее и впрямь охватил холодок. Увидела, как белые чалмы захлестнули одну линию траншей, другую и смяли рогатки.

Тоненькая зеленая линия русских солдат попятилась. В трубу увидела, как упал с лошади, нелепо раскинув руки, генерал Алларт. Екатерина покосилась на Алларт-шу – слава богу, близорукая немка ничего не видела, не то стоял бы в ее бабьем воинстве уже великий стон.

– Ой, бабоньки! Турок на последние шанцы штурмом идет! Возьмет шанцы – быть нашим мужикам растасованным по галерам, а нам – по гаремам! – снова завизжала востроглазая. .

Екатерина хотела было приказать рейтару из лейб-эскадрона, охранявшего вагенбург, взять негодную и посадить под арест в палатке, но в сей миг увидела в подзоре Петра. Тот мчался на своей Лизетте, выхватив огромный палаш, и, видно было, кричал страшно.

«Вот дурной! А ну, как его турецкая пулька заденет?» – заныло у нее сердце. Она хотела его было окликнуть, но куда там, промчался уже к новгородцам.

Что-то скомандовал, и весь полк дружно повернулся. Гулко грянули барабаны, и подзорная труба едва не выпала из рук Екатерины,– новгородцы вслед за Петром пошли в атаку.

«И он, конечно, впереди всех, – она опять поймала его в трубу, – а ведь царь! Мог бы сидеть, как султан в своем гареме, кофе пить! Так нет, лезет под пули, словно сам смерть свою ищет, не думает ни обо мне, ни о детях!» В трубу было видно, как Петр обернулся, что-то крикнул, должно быть «ура!», потому как новгородцы тоже гаркнули «ура!» и, выставив штыки по-мужицки, как вилы, бросились в атаку. В десять минут все было кончено, как на театральной сцене: белые тюрбаны повернули и побежали.

Вблизи же эта сцена представляла страшное зрелище: всюду валялись убитые и раненые, ржали и храпели лошади, отбитые окопы были завалены трупами... Но прорванная линия была восстановлена. Петр проехал вдоль линии новгородцев, благодарил за службу. Солдаты, подняв треуголки на штыки, кричали «ура!».

А Брюс подводил уже резервные батареи. Петр обнял его, сказал просто:

– Спасибо, Яков Виллимович! Подоспел вовремя! – и приказал: – Беглый огонь! Бить по варварам картечью!

Моро де Бразе, наблюдавший сражение из третьей линии (драгуны стояли в резерве, возле самого Прута, где им угрожали поначалу только татарские стрелы с другого берега), впоследствии честно записал в своих «Записках»: «Могу засвидетельствовать, что царь не более себя берег, как и храбрейший из его воинов. Он переносился повсюду, говорил с генералами, офицерами и рядовыми нежно и дружелюбно (avec tendresse et amitie), часто их расспрашивал, что происходит на посту».

А на постах вдоль всей линии лагеря наскоки неприятеля были отбиты оружейным и артиллерийским огнем, янычарский ятаган застрял и сломался в русском щите. Петр и Брюс выдвинули к вечеру против янычар всю резервную артиллерию, и десятки полевых и полковых орудий жестоко били по смешавшей ряды и поломавшей строй беспорядочной толпе. Обученные скорострельному огню петровские ■бомбардиры не только сеяли смерть и ужас среди янычар, но и легко сбивали легкие турецкие пушчонки, спешно доставленные на верблюдах с переправы.

Балтаджи Мехмед сейчас и без советников-гяуров понимал, что было чистым безумием посылать янычар в атаку, не дождавшись, пока ночью подвезут тяжелые пушки, застрявшие у мостов. Он слал одного гонца за другим, чтобы поторопить тяжелую артиллерию, а солнце уже садилось в сине-желтую пороховую тучу, затянувшую все поле баталии.

Третий час янычары стояли под жестоким огнем на открытом поле, в то время как русские укрывались в шанцах и за рогатками, заваленными землей. Солдаты в тот час благословляли эти обитые железом рогатины, которые они, лаясь и матерясь, тащили с собой за сотни верст из-под Риги. Вбитые в землю рогатки стали надежным щитом и против легкой конницы турок, и против янычар, чувствовавших себя сейчас голыми в этом пустом поле. Выбитые за рогатки, они толпились в трехстах метрах от русских, не решаясь на атаку. Только отдельные храбрецы время от времени выскакивали из этой завывающей толпы, подбегали к русским окопам на ружейный выстрел и палили бесцельно. Но чаще они даже выстрелить не успевали, сраженные меткой пулей русских стрелков, бивших их, как живые мишени, из своих укрытий. И над всем полем баталии гудела русская, а не турецкая артиллерия. Легкие пушчонки – все, что мог выставить в тот вечер везир для контрбатарейной стрельбы,– были сбиты тяжелыми русскими гаубицами, повернувшими затем свои жерла против янычар. Началось настоящее избиение: басовый гул тяжелых орудий, бивших по янычарам и бомбами и картечью, заглушил поле баталии.

Даже отсюда, с дальнего холма, везир видел, что на одного убитого или раненого русского приходится по пять-шесть павших янычар. И все же Балтаджи Мехмед упрямо не давал приказ отступать, надеясь на чудо. Поэтому, когда подскакавший гонец сообщил, что центр русских прорван, везир вихрем сорвался с места и помчался со своей свитой смотреть, как его янычары ломают эти ненавистные рогатки.

– Ты пойдешь в пролом со своими анатолийцами, как только янычары сделают свое дело! – на ходу приказал он начальнику кавалерийского резерва.– И пусть твои спаги возьмут в плен царя Петра живым! Помни: щедрость великого султана возрастет– в таком случае многократно! – Анатолиец послушно завернул коня и помчался в тыл, дабы подвести резерв.

До кургана, где остановился Балтаджи Мехмед со своей свитой, долетала уже не только артиллерийская канонада, но слышны были страшные крики режущихся людей, стоны раненых, храп обезумевших лошадей. Сквозь пороховую завесу везир все же увидел в подзорную трубу, как янычары, взяв передовые окопы у дивизии Алларта, где сломали, а где просто перелезли через рогатки и хлынули в русский лагерь.

Вот он пришел, звездный час! Везир повернулся назад и даже топнул ногой: анатолийская конница запаздывала.

А меж тем в русском лагере раздалось громкое «ура!», и Балтаджи Мехмед не разумом, а чувством понял: вот он, царь!

– Нет ничего страшнее русской штыковой армии! – поежился генерал Шпарр, обращаясь к Понятовскому. И добавил не без злорадства: – Поверьте моему опыту – эти русские сейчас натворят дел! Ведь они бьют во фланг!

Чертов гяур оказался пророком. Через несколько минут густая толпа янычар и впрямь побежала обратно, преследуемая русскими. И только в этот миг подскакал анатолиец.

– Вперед! – прохрипел Балтаджи Мехмед.– Не жалей этих бегущих скотов, заверни их и на их спинах ворвись в лагерь!

Анатолиец склонил голову, и через несколько минут десять тысяч спагов с ревом и улюлюканьем промчались мимо кургана и скрылись в пороховом дыму. Раздались крики и возмущенные вопли – то анатолийская конница топтала своих же янычар. Однако ворваться в русский лагерь спагам не удалось: сначала навстречу им ударили русские пушки, подвезенные Брюсом, а когда спаги все же прошли сквозь картечь, гренадеры-новгородцы встретили их ружейными залпами и гранатами. Гранаты взрывались прямо под ногами лошадей, те вставали на дыбы и сбрасывали всадников, так что сам предводитель анатолийцев был сброшен наземь. Атака захлебнулась, и конница отхлынула вслед за бегущими янычарами.

Из порохового облака, накрывшего долину, выскочил всадник с чалмой, сбитой на одно ухо, с безумными, налитыми кровью глазами.

– Что делают негодники спаги, великий везир! Они топчут, словно своих врагов, моих янычар! – издали закричал он. С трудом можно было опознать в этом безумце грозного предводителя янычар, несгибаемого Юсуп-пашу, чье лицо было украшено почетными шрамами. Теперь знаменитые шрамы были не видны – все лицо было покрыто грязью и густой пороховой копотью.

– Они топчут не храбрецов, а трусов! – высокомерно процедил везир. Но Юсуп-паша вдруг спрыгнул с лошади, припал щекой к стремени везира и, задрав голову, застонал: – Прикажи отступать из этого ада, о великий везир! Третий час мои янычары стоят под этим жестоким огнем! Они больше не выдержат!

– И это говорит мне несгибаемый Юсуп ? – Везир презрительно пнул пашу носком сапога.– Опомнись! Разве янычары не били лучшие полки германского цесаря, не гнали перед собой войска Венеции и персидского шаха? А здесь перед тобой какие-то московиты! Прикажи развернуть зеленое знамя пророка и сломи русских! Скажи янычарам, что отдаю им весь лагерь на разграбление со всем царским золотом и всеми девками! Мне нужен только один человек – царь Петр!

Юсугт-паша в ответ снова задрал голову и жалобно пролепетал:

– У нас нет больше знамени, везир! Мы оставили его в русских окопах.

– Так получай, собака! – Везир размахнулся и в гневе сбил чалму с головы паши, благо она держалась на одном ухе.

В этот момент грянул такой гром, словно гроза набрала высшую силу, и огненные молнии пронзили сине-жел-тую пороховую тучу. Это Брюс завернул против янычар двадцатифунтовые орудия, предназначенные для того, чтобы вышибать ворота неприятельских крепостей. Тяжелые ядра прошибали все ряды янычар и долетали до холма, где расположился везир. Взвилась и рухнула лошадь под кегая-беем, ближайшим помощником везира. Конвойцы бросились вытаскивать почтенного кегая из-под лошади, и в это время другое тяжелое ядро смело сразу трех янычар.

– А здесь становится жарко! – рассмеялся генерал Шпарр.

– Да, похоже, русские сейчас нам устроят новую Полтаву! – процедил Понятовский. Он смело подъехал к везиру и почтительно напомнил, как в Полтавской баталии ядро сбило королевские носилки и тем послужило для шведов сигналом к общей ретираде.

– Я сижу не на носилках, а в своем седле! – высокомерно ответил везир, но в эту минуту у подножия кургана с треском взорвалась русская бомба и лошадь везира вдруг встала на дыбы, а затем, не спрашивая своего хозяина, понеслась в тыл. Следом за великим везиром с радостным облегчением последовала и его свита.

Лошадь остановилась только у шатра везира, и Бал-таджи Мехмед, подавая пример хладнокровия, снова уселся на барабан и принялся отдавать распоряжения командирам спагов, дабы остановить бегущих в панике янычар.

Впоследствии историки много спорили, мог ли в тот час Петр наголову разбить турок.

Когда толпа янычар не выдержала огня тяжелых русских орудий и, отхлынув от окопов, ударилась в бегство (а бежали янычары с добрую версту, пока не были задержаны спагами на спасительных холмах), в русском лагере грянуло громкое «ура!» и многие гренадеры примкнули штыки, готовые гнать и преследовать турка. Огненный бой был выигран. В тот миг можно было вывести войска из лагеря, догнать и добить янычар, захватив неприятельский обоз, и найти в нем те запасы, коих не хватало русским. И Михайло Голицын начал было по собственному почину выводить полки своей дивизии из лагеря, дабы завершить сражение полной викторией.

Но времена Суворова, который в сих обстоятельствах непременно бы атаковал неприятеля, еще не наступили.

– Первым к царю подскакал генерал Янус и отрапортовал, что его драгуны никак не могут преследовать бегущих янычар, поскольку лошади слабы и измучены, а свежая турецкая кавалерия большей частью еще не была в деле. Следом за Янусом– явились другие генералы-немцы, окружили Петра у кареты раненого Алларта и дружно стали твердить, что ежели пехота оставит лагерь, то женщины и обоз станут легкой добычей разбойников-татар, которые, конечно же, перейдут Прут и навалятся на лагерь семидесятитысячной ордой. Вот когда, наверное, Петр вспомнил старый морской закон – не брать женщин в боевой поход и не допускать их на боевой корабль!

– И потом, государь, через час стемнеет, и неизвестно, что сулит ночной бой с многочисленным неприятелем...—подал свой голос и генерал Алларт, к которому, как к раненому, было особое уважение.

И напрасно подскакавший Голицын сердито выговаривал генералу Бушу, жена которого всю баталию просидела в карете, заложив уши ватой, что разбойников-татар можно отогнать от лагеря пушками и что ночное сражение только выгодно русским по причине их малолюдства перед неприятелем.