Текст книги "Персонных дел мастер"

Автор книги: Станислав Десятсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 45 страниц)

Впрочем, не один лишь Рёншильд возлагал надежды на появление крымцев. Ждали крымского хана и граф Пипер, и Мазепа. Они знали и о воинских приготовлениях против России в Стамбуле, и о замене хана в Бахчисарае Девлет-Гиреем, ярым ненавистником Москвы. Измена запорожцев во главе со старым знакомцем Мазепы, кошевым атаманом Костей Гордиенко, открыла для шведов прямой путь для сношений с Крымом и Османской империей. Уже в конце марта Пипер отправил первое письмо крымскому хану, а в мае прибыли посланцы Девлет-Гирея.

В королевской казне все еще бренчали миллионы золотых, награбленных в Польше и Саксонии, и обычно скупой Пипер денег на этот раз не жалел. Хотя он и не был военным, но слышал, как все реже стреляют шведские пушки, знал, что порох и ядра на исходе, и полагал, что остался один путь к победе – втянуть в войну Крым и стоящую за ним Османскую империю, точно так же преграждавшую русским путь к Черному морю, как Швеция преграждала русским выход к Балтике.

– Мы союзники уже по этим историческим обстоятельствам, так и объясните турку! – напутствовал Пипер полковника – волоха Сандула, посылая его к сераскеру Бендер, под правлением которого находился и Очаков.

Сераскер Бендер известен был как горячий приверженец антирусской партии в Стамбуле и друг того самого Исмаил-паши, которого прочили командующим в походе против московитов. Через Бендеры пробирался к королю и тайный секретарь Клинкострём, посланный из

Львова Станиславом Лещинским и генералом Крассау. Обратный путь из Бендер к Полтаве Сандул и Клинкострём держали вместе, в обозе ханской депутации к Карлу XII. Русские драгуны депутацию ту не задерживали, и 22 июня татарское посольство благополучно прибыло в шведский лагерь. Возглавлял его начальник личной гвардии хана – крутолобый и горячий крымский татарин, не раз удачно ходивший в набеги на Украйну и Россию. Даже сейчас крымец не удержался и сжег по пути несколько встречных сел и хуторов, захватив украинок-полоня-нок. В письме хана, которое начальник ханской гвардии на коленях вручил Карлу VII, Девлет-Гирей извещал, что ради великой любви к шведскому королю он не хочет и слышать никаких русских увещеваний, не принимает русский бакшиш и готов пойти в дальний поход вместе с непобедимыми шведами.

– На словах мой повелитель,– ханский гвардеец выпрямился во весь свой могучий рост,– просил передать тебе, о мой король: орда на подходе!– И добавил от себя:– Я оставил ее на Перекопе. Думаю, сейчас орда уже на Днепре!– И хищно оскалился, словно увидел зарево пожаров над днепровскими селами.

Пипер и Мазепа, стоявшие за креслом короля, довольно переглянулись: удача шла в руки!

Добрые известия на первый взгляд привез и Сандул, передавший сераскеру письма от Пипера и Мазепы. Письма были немедленно пересланы в Стамбул, и ответ оттуда не замедлил последовать. Из ответа было ясно, что Великая Порта соглашалась принять посла короля для дальнейших переговоров о союзе.

– Со своей стороны,– добавил бравый волох,– сам сераскер после хорошего бакшиша,– тут Сандул озорно усмехнулся,– просил поторопиться с отправкой посольства и обещал всяческую помощь в Стамбуле.

– Переговоры? Но это долго!– вырвалось у Карла.

И тогда полковник-волох рубанул по-кавалерийски,

заставив сердито поморщиться графа Пипера:

– Полагаю, турок ждет непременной виктории вашего величества, только тогда он и пойдет в дело.

Следом вынырнул Клинкострём. Тайный секретарь обычно возникал в ставке короля как тень, и ни король, ни даже сам его непосредственный начальник граф Пипер не знали всех передвижений тайного посланца.

– Какого дьявола вы добирались из Львова кружным путем через Бендеры, Клинкострём?– с раздражительностью раненого спросил король. Третья подряд аудиенция утомила его, да к тому же он недолюбливал этого прощелыгу Клинкострёма, наверняка приставленного к нему бабушкой Гедвигой. Но Клинкострём спокойно выдержал королевский взгляд и с мнимым простодушием развел руками:

– Мой король! На войне наши пути часто определены неприятелем. Русский Заднепровский корпус Гольца соединился с войском нашего давнего и упорного противника гетмана Сенявского у Меджибожа, а отряды киевского генерал-губернатора Голицына стоят вдоль Днепра.

– Ох уж этот Голицын!– вырвалось у короля.– Сперва опередил нас в Батурине, затем разорил своими отрядами Сечь, а теперь перерезал все мои прямые коммуникации с королем Станиславом и Крассау. Надеюсь, Лещинский идет к Днепру? Что же вы молчите, Клинкострём?

– Ваше величество!– Клинкострём перешел на трагический шепот. —Русские драгуны и поляки Сенявского разбили под Бродами войска короля Станислава, которыми командовал гетман Сапега. Лещинский и генерал Крассау сейчас оставили Львов и отступают к Варшаве. Вся их надежда на скорую победу вашего величества.

В королевской палатке воцарилась гнетущая тишина.

«Как в трагедиях Шекспира!»– невольно отметил про себя Клинкострём.

Этот дипломат и разведчик все происходящее рассматривал как огромную театральную постановку, где ему приходилось играть разные роли. При таком театральном подходе к жизни всегда существовала как бы некая отстраненность от нее, позволявшая Клинкострёму сохранять полную невозмутимость и спокойствие.

– Ну что же, господа,– прервал затянувшееся молчание король,– вот вам итоги дипломатии графа Пипера: турки ждут нашей виктории в Стамбуле, татары ждут ее у Перекопа, король Станислав ждет ее в Варшаве. Все ждут. Все ждут, как зрители, черт их побери! Мы остались одни, господа! Что вы на это скажете? – Король обвел взглядом лица своих генералов.

Вперед выступил Рёншильд, сказал твердо:

– Сир! Когда мы начинали войну, мы тоже были одни. Однако мы побили всех: и датчан, и поляков, и саксонцев, и русских. У нас та же армия, сир. Дайте нам сойтись с московитами в генеральной баталии, и я, как под Нарвой, приведу в вашу палатку всех русских генералов!

Рёншильд горделиво осмотрел министров и генералитет. Все понимали, что, вследствие ранения короля, ему снова командовать войсками, как и под Нарвой, где он руководил войсками по молодости Карла XII.

– Боюсь, новой Нарвы не выйдет, фельдмаршал...– сердито пробурчал Левенгаупт,– Русские многому научились за девять лет.

– Ну конечно, с вами, генерал, могут выйти только лесные баталии! – съязвил Рёншильд.

Но король на сей раз не поддержал обычных насмешек над незадачливым Левенгауптом, которому после Лесной не доверяли команду ни над одной частью. То ли рана подорвала всегдашнюю самоуверенность короля, то ли известие Клинкострёма сбило его спесь. Ведь если признаться по чести, Карл ждал в первую очередь не столько прихода татар или турок – силы неизвестной и неопределенной,– сколько подхода шляхетской конницы короля Станислава и шведской пехоты корпуса Крассау. Эти войска полностью подчинялись воле Карла. Они должны были доставить тяжелые пушки и порох, хлеб и припасы. По серьезном размышлении король собирался дать генеральную баталию только после этих подкреплений. Теперь же выходило, что придется давать ее в самых невыгодных обстоятельствах.

– Ваше мнение, генерал Левенгаупт?– с необычной любезностью обратился Карл ко второму по званию генералу своей армии.

Тот вытянулся, сказал без придворного лукавства:

– Поскольку, сир, помощи от короля Станислава и генерала Крассау нам теперь не приходится ждать, а турки поджидают нашей виктории, сидя в Стамбуле, остается полагаться только на свою армию. Но в обозе кончаются порох и снаряды, наши пушки бездействуют, а на шпагу Полтаву, как мы убедились после всех штурмов, не возьмешь! К тому же шведы – не татары и не запорожцы: не привыкли питаться одним мясом без хлеба. Восьмая часть солдат мучается кровавым поносом! Люди в жалком состоянии. В упландском полку я сам видел солдат в бабьих одеждах и даже в лаптях. Посему, полагаю, есть лишь один выход: сняться ночью бесшумно с лагеря и отступать за Днепр, бросив пушки и прикрывшись сильным арьергардом.

– Как под Лесной?– снова съехидничал Рёншильд.

– Хотя бы и так! Иначе будет хуже, чем под Лесной!

– Вот что значит битый генерал!– Рёншильд передернулся.– Все мысли о ретираде!

– Русские говорят – за одного битого двух небитых дают!– отмахнулся Левенгаупт и, обратившись к королю, отчеканил: – Лучше ретирада с честью сегодня, чем позорное бегство или капитуляция завтра!

– Позвольте, генерал!– Граф Пипер даже вышел из-за королевского кресла – своей обычной позиции.– Но ордынец нам только что сообщил, что хан на подходе!

Левенгаупт досадливо поморщился.

– Легкая ордынская конница может помочь только в преследовании неприятеля, а не в самой генеральной баталии,– как неразумному ребенку, терпеливо принялся пояснять он министру. – К тому же известно, что и к русским идет орда калмыков. И пока крымский хан ждет у Перекопа рескрипта из Стамбула, калмыки будут уже в полном распоряжении царя!

– Ну а что скажет наш маленький Вобан?– прервал Карл разъяснения Левенгаупта, обратившись к своему начальнику штаба.

Гилленкрок удрученно склонил голову перед королевской насмешкой. Он знал, что король недоволен ведением осады, которой он руководил. Русские саперы дважды раскрывали шведские подкопы к Полтаве и вынимали из них порох.

– Сам Вобан увидел бы себя в немалом затруднении, сир, если бы очутился на моем месте!

Гилленкрок ответил с невольным раздражением. С тех пор как началась планомерная осада Полтавы, дня не проходило без этого язвительного сравнения Гилленкрока со знаменитым французским фортификатором и покорителем крепостей.

– У меня нет главного, сир: пороха, снарядов и тяжелой артиллерии, не хватает шанцевых инструментов. Наконец, русские стрелки выбили у меня почти всех инженеров.– Гилленкрок взглянул на самодовольного Рёншильда и заключил: – К сожалению, Левенгаупт прав, сир! Полтаву на шпагу не возьмешь, потому как сильна она не своими рвами и бастионами, а своими защитниками!

– Значит, ретирада, Гилленкрок.– Впервые за девять лет войны король вымолвил это слово, и в королевской палатке все замерли.

Здесь начальник штаба снова удрученно склонил голову и сказал тихо, но так, что все слышали:

– Ретирада невозможна, сир. Отряды Голицына, посланные из Киева, отбили у запорожцев все лодки и другие средства для переправы через Днепр.

– Что же? Значит, русские сами толкают нас к генеральной баталии?– как бы удивился Карл.

И в этом одном шведский король был прав.

Вечером граф Пипер и Клинкострём снова зашли в королевскую палатку. Там никого не было, кроме придворного историка Адлерфельда. Тот сопровождал короля во всех его походах и передвижениях, дабы описывать королевские виктории и увековечить славу великого полководца для потомков. Король любил наглядную историю. Под пером Адлерфельда даже пустые кавалерийские стычки превращались в великие победы шведского непобедимого воинства. Иногда по вечерам король слушал те или иные главы сочинения Адлерфельда о своих прошлых победах, дабы утвердиться в победах будущих. Перед историком стояла бутылка превосходного бургундского: сам король, как известно, не пил ни капли с тех пор, как вышел в поход, и охотно жаловал сей пользительный напиток из своего погреба только трем лицам: своему историку, сагосказителю и придворному капеллану, так что эта троица заметно поубавила запасы королевского камергера Цедергельма.

Адлерфельд как раз перечитывал королю главу о первой Нарве, когда явились граф Пипер и Клинкострём.

– Ну, что там у вас еще, Пипер?—Король недовольно обернулся к своему первому министру. Рассказ о первой Нарве был настолько приятен и занимателен, что Карл с явной неохотой позволил дипломатам сделать свои представления. В знак недовольства Пипером он даже не удалил Адлерфельда из своей палатки, и тот продолжал сидеть за столом, потягивая доброе бургундское винцо и с насмешкой посматривая на министра и дипломата, которым король не предложил даже сесть.

– Сир...—нерешительно замялся Пипер.– Как вы помните, наши врачи ездили этой весной в Воронеж. Русские, по личному приказу царя, приняли их по-рыцарски. Они гуманно снабдили наших врачей всеми лекарствами для раненых. Еще раз обращаю ваше внимание, сир< русские сделали это по личному распоряжению царя Петра. Словом, это добрый знак для дипломатов, сир! Вот мы и подумали с Клинкострёмом, что в наших обстоятельствах имеется и третий путь – помимо генеральной баталии или ретирады.

– Какой же?– раздраженно спросил Карл. Раздражался же король не столько оттого, что его мучила рана,– физическую боль он переносил с поразительной терпеливостью,– а оттого, что уже наверное знал, что предложит сейчас Пипер.

– Третий путь, сир,– вмешался Клинкострём, сжалившись над смущением первого министра,– это переговоры о мире с царем Петром и счастливый конец этой несчастной войне!

– Несчастной! После столь славных викторий – «несчастной войне»! Нет, вы положительно безумец, Клинкострём! Назвать «несчастной» самую славную войну за всю историю Швеции!– с неожиданной горячностью выпалил вдруг Адлерфельд. После третьего стакана бургундского голос у королевского историографа заметно окреп и набрал силу.

Король взглянул на него с явным одобрением. Потом обернулся к Пиперу и грозно спросил:

– На каких же условиях мой первый министр хочет заключить мир с царем Петром?

– Да на тех же, что нам предлагали в Саксонии... – , вырвалось у Пипера.– Отдадим русским ижорские болота с их Петербургом... В конце концов, исторически это и впрямь их земли. Не так ли, господин историк? – Боясь смотреть в глаза короля, Пипер воззрился теперь на Адлерфельда.

Тот как раз приканчивал четвертый стакан бургундского.

– С точки зрения древней истории это так, граф,– протянул Адлерфельд, поеживаясь под взглядом своего непосредственного начальства,– То земли Господина Великого Новгорода. Однако, по новой истории, все выглядит иначе. То земли нашего короля, Завоеванные для Швеции его славным прадедом королем Густавом Адольфом!– Адлерфельд был доволен своей находчивостью. Ему совсем не улыбалось поссориться ни с королем, ни с его первым министром, в штате которого он числился.

И тут Карл взорвался.

– Не вы ли, граф Пипер,– сказал он таким шипящим голосом, что у дипломата холодок пробежал по коже,– насоветовали мне идти на Москву, когда рядом была Вена? Я еще не знаю, сколько английского золота осело в ваших карманах, но я не такой остолоп, как вы счи-

таете, и кое о чем догадываюсь. А теперь вдруг мир?! Когда Гилленкрок предлагал принять русские предложения в Саксонии, кто, как не вы, посоветовал мне их отклонить? А теперь мир!– Король уже кричал.– Знайте же, впереди у нас не мир, а виктория, виктория! Новая виктория над проклятыми московитами!

В палатку спешно вбежал врач:

– Господа! Вы забыли о ране его величества! Прошу вас, господа!

Пятясь задом, испуганные дипломаты вышли из королевской палатки. Адлерфельд хотел было уйти следом, но король милостиво остановил его.

– Сядьте, господин историк!– приказал он.– И возьмите из моего погребца еще одну бутылку. Я хочу прослушать вашу главу о моей победе при Клиссове!

Четыре года не был Никита в родном Новгородском полку, и за те годы в полку многое изменилось: и люди, и оружие, и порядки. Под Фрауштадтом и Ильменау, в Польше и далекой Саксонии полегли прежние товарищи Никиты, а оставшиеся в живых были рассеяны по разным ротам. Полк стал пехотным, сформирован был из остатков русского вспомогательного корпуса в Польше и прошел многие версты по чужеземным дорогам, пока во главе с Ренцелем не пробился на родину.

Только и Ренцель ныне полком уже не командовал – получил чин генерала и бригаду под свою команду. Правда, новый полковой командир был старый знакомый, тот самый капитан Бартенев, что когда-то своими советами на берегах Рейна помог полку пробиться на родину. Никита сразу узнал в полковнике своего бывшего ротного, а вот Бартенев долго всматривался в него, пока не воскликнул:

– Да никак Никита, старшой братец Романа?! То-то братец будет доволен! Высоко ныне Роман наш вознесся – командует эскадроном в лейб-регименте самого светлейшего! Эвон, вниз по реке палатки их солдат. Сходи, навести братца, а я пока поразмыслю, куда тебя определить!

Увидев Ромку, Никита невольно усмехнулся в пшеничные усы. Трудно было узнать в молодцеватом командире, грозно распекавшем перед строем нерадивого вахмистра, своего вихрастого цыгановатого братца, лазавшего в Новгороде в чужой огород за огурцами.

Краем глаза Роман заметил высокого незнакомого офицера, сердито обернулся к нему (не вылезай, мол, перед строем) и вдруг ахнул от неожиданности и с прежней своей горячностью рванулся к Никите: «Братец, приехал!» Затем остановился, как бы опомнившись, и весело скомандовал эскадрону: «Разойдись!» После чего и заключил Никиту в свои объятия.

– А я и не чаял тебя так скоро увидеть! Заезжал к Александру Даниловичу князь твой, Сонцев. Я к нему: где братец, отчего вести не шлет? Ну, Сонцев и сообщил мне о твоих приключениях. А потом письмо твое из Москвы получил!

Братья уселись возле палатки Романа, стоящей на крутом берегу Ворсклы. Отсюда вдали явственно виднелась, охваченная дымом и пламенем пожаров, осажденная Полтава.

– А у нас, братец, такие дела!– весело рассказывал Ромка,– Все скоро разрешим одним ударом! Александр Данилович давно хочет скрестить со шведом шпагу в поле, да наши немцы все осторожничают. Но сейчас сам Петр Алексеевич возглавил войско, так что жди скорой генеральной баталии!

Ромка рассуждал важно, как и все избалованные офицеры конвоя царского фаворита. Даже царя он именовал по имени-отчеству, что же говорить о разных генералах и полковниках, которым он самолично передавал грозные предписания светлейшего и видел, как они бледнеют, получив очередной разгон от всесильного князя. Никита понял, что не зря Бартенев сказал о Ромке: вознесся! Лейб-регимент Меншикова был предтечей конной гвардии – кавалергардов и конногвардейцев,– и служить в нем означало, как и в Преображенском и Семеновском гвардейских пехотных полках, – быть в какой-то мере причастным к высшей власти.

– Значит, ты причислен к прежнему Новгородскому полку? Что ж, пойдем к Бартеневу, отобедаем, да авось узрим одного старого знакомца! – предложил Роман после первых расспросов.– Сегодня при князе дежурит второй эскадрон, так что я до позднего вечера твой!

Он привычно надел позолоченный шлем со страусовыми перьями, накинул алый плащ, натянул оленьи перчатки с широкими раструбами – сию пышную форму своим гвардейцам выбирал сам светлейший,– и этаким павлином двинулся в гости к пехоте.

Бартенев встретил братьев радушно и тут же объявил Никите, что назначен он вторым офицером при полковом знамени.

– Звание почетное, и времени свободного много. Словом, бери кисть и краски, художник, пиши баталию! Поручениями не обременю!

Никита понял, что царский денщик передал относительно него полковнику самые подробные распоряжения государя.

Офицеры весело уселись за походный стол. И тут перед изумленным Никитой выросла вдруг фигура Кирилыча в белой поварской куртке и колпаке.

– Что значит сей маскарад?– воскликнул Никита, расцеловавшись троекратно с Кирилычем.– Ты же ушел из поваров! Помнится, когда вы спасли нам с Сонцевым жизнь в корчме, ты был уже вахмистром?– принялся расспрашивать Никита своего названого дядьку.

– Был да сплыл! – мрачно ответил Кирилыч.– Не обо мне речь. Ты лучше поведай, Никита, о своих скитаниях. Ох и рад, ребятки, что мы снова вместе!– Кирилыч щедро плеснул в чарки белого вина.

Бартенев ушел по полковым делам, оставив их одних, и они снова сидели втроем, как когда-то на холме у Нередицы. Только впереди лежал теперь не Новгород, а Полтава. В сгущающейся вечерней темноте то в одном, то в другом конце города вспыхивало пламя, черноту неба прорезывали зажигательные снаряды.

– Стреляют теперь шведы редко,– сказал Роман.– Так, для острастки! А месяц назад, почитай, из всех пушек палили! Но и наши из Полтавы не отвечают,– боимся, что и у них порох вышел. Я наособицу страшусь: а ну возьмет швед Полтаву, а там ведь моя Марийка!

Роман раскурил трубку, пустил дымок.

– Куришь?– удивился Никита, ранее не знавший за братом такой привычки.

– В Библии сказано: Товий дымом сим отгонял демона. И демон испугался и бежал в верхние страны Египта, и там связал его ангел! – рассмеялся Роман,– Ты, брательник, лучше Кирилыча расспроси, как он под Лесной отличился и как из вахмистров в повара попал.

– А ну-ка рассказывай! – обернулся к Кирилычу Никита.

– Да о чем говорить-то?– замялся Кирилыч.– Вышло, значит, так. Взял я под Лесной первейшего свейского генерала. А вдругорядь в том обозе свейском прибрал для эскадрона три бочки романеи. Ну и загулял от радости. Сказано же в писании: Навуходоносор, царь ассирийский, после своей победы сто двадцать дней пировал! Столь силен был! Да и наш новгородский Васька Буслаев, чаю, в силушке той царю ассирийскому не уступал. Крепкие питухи были. Ну а я три дня от души всего и погулял! А полковник Кампбель, новый командир невских драгун, и взял меня за это в батоги! Он немчура и по-русски только через секретаря с нами говорил, так где ему понять русское сердце? Тьфу!

Ну, отлежался я, значит, после сей немецкой награды и к прежнему полковнику невцев Аниките Ивановичу Репнину улучил час и обратился. Аникита Иванович ведь через Лесное прежний генеральский чин себе в тот час уже возвернул. Он меня помнил и перевел немедля в прежний Новгородский полк.

Кирилыч сердито засопел и тоже закурил трубочку.

– Не знаю, что -с ним делать. У меня в вахмистрах Афонька-гуляка ходит. Добрый вахмистр мне вот как потребен! Так нет, устроился на кухне, старый драгун! – пожаловался Ромка.

– А что! На кухне я сыт, пьян и нос в табаке! И палки немецкие Петр Иванович, слава богу, в Новгородском полку пока не завел,– ответствовал Кирилыч.– А коли дело дойдет до баталии – я первый в строй воз-вернусь!

– Это ты-то возвернешься?– подзадорил Ромка.

– Возвернусь и еще одного свейского генерала в плен возьму. За мной не убудет!– совсем рассердился Кирилыч. Видно по всему, укоры Романа донимали-таки старого драгуна.

– Ладно! После баталии поговорю с Александром Даниловичем. Он тебя за Лесное, чай, помнит! Переведет в лейб-регимент.

– А кто знает, что с нами после той баталии будет?– вдруг пьяно всхлипнул Кирилыч.– Молодые вы мои соколы! Не за себя, старого, боюсь, за вас опасаюсь!

– Ну-ну, Кирилыч, разнюнился!– Ромка вскочил на ноги, обнял Никиту,– А ведь и правда, брательник, поостерегайся шведской пульки!– Судя по всему, себя Ромка почитал заговоренным от всех пуль и пушечных ядер.

– Нашел о чем говорить!– отмахнулся Никита.– Ты вот лучше расскажи, как это у тебя в Полтаве невеста объявилась?

Ромка тотчас загорелся и подробно поведал и о своей виктории в Смелах, и о пленении девичьего сердца.

– Ох и боевая девка Марийка! Одного боюсь: непременно стоит она на полтавском валу наравне с казаками и палит по шведу из самопала! А долго ли тут до беды? Скорее бы баталия! Чует сердце – разобьем шведа, быть моей свадьбе!

– Боишься, видать, за Марийку! А мне вот и бояться не за кого,– грустно сказал Никита. Он рассказал Ромке о печальной судьбе Оленки, вспомнил о Лизхен, которую спас Ромка под Фрауштадтом и с которой Никита повстречался вдруг в Дрездене. Только о Мари он ничего не сказал, не смог. Зато много говорил об отцовском доме, о том, какие нужны еще там работы и доделки.

– Победим шведа, поедем мы с тобой, братец, в Москву на отцовское подворье. Там даже голубятня наша уцелела, а березки-дуняши так разрослись – родная матушка бы не узнала! – заключил Никита.

– Зачем мне Москва?– искренне удивился Ромка,– Мне Полтава нужна! Там свет мой, коханая, Марийка моя!– Роман обернулся в сторону осажденного города и сказал зло:– Ну, погодь, швед, проучим мы тебя под Полтавой!

Улеглись спать братья поздно, за полночь.

На другой день Бартенев показывал Никите полк. С видимым удовольствием полковник смотрел на подтянутых ловких солдат, в большинстве своем ветеранов знаменитого перехода с берегов Рейна. У всех были новые кремневые ружья-фузеи, да не с багинетами, а с трехгранными штыками.

– Поглядим, как они себя в деле покажут...– озабоченно сказал полковник.

Знаменитый русский трехгранный штык с трубкой в ту пору был новинкой. Ведь прежние багинеты, сколь помнил Никита, вставлялись прямо в дуло, и потребно было время, дабы от стрельбы строем перейти в штыковую атаку. Другая новинка была и в гренадерской роте. У каждого гренадера через плечо висела сумка с фитильными гранатами.

– А у стрелков-егерей вместо фузей винтовальные пищали – бьют, почитай, на добрые полверсты. Так что я у него (Бартенев говорил о противнике безлично – «он») передних офицеров еще до первых залпов выбью! – Бартенев провел Никиту на полковую батарею. Каждому полку были теперь приданы пушки, сделанные из уральского железа.

– Чаю, не хуже, а лучше медных будут!– рассмеялся рослый, плечистый офицер-артиллерист в ответ на вопрос Никиты, а не разорвется ли сия железная пушка.

– Железо доброе, демидовское,– пояснил артиллерист.– Видишь, знак на нем: соболь уральский. Да и стрельба у сих пушек скорая, не в пример прежним.

– При своих пушках и пехота твердой ногой супротив неприятеля станет.– Бартенев довольно потер руки.– Глянь, каковы молодцы! – Он указал на выстроенную во фрунт роту гренадер.

– В том нимало не сомневаюсь...– Никита шагнул вдруг вперед и стал вглядываться в правофлангового сержанта. Тот в ответ широко улыбнулся, и, к удивлению полковника, Никита в нарушение всей субординации заключил сержанта в свои объятия.

– Так вот где нам, чертушка, свидеться довелось! А князь Яков Долгорукий тебя по всей Москве сыскивал – царскую награду хотел вручить, да и от себя прибавить!

Обратись к Бартеневу, Никита пояснил:

– Это и есть тот Степка-гренадер, что на абордаж неприятельскую пушку на галере взял и всех нас от неминуемой погибели спас!

– А что же меня в Москве искать?– рассудительно ответил сержант,– Знамо дело! Куда мне идти, как не в родной полк!

– Вот они у меня все такие! Одним словом, новгородцы!– с гордостью за свой полк заключил Бартенев. И многозначительно добавил: – И наверху знают, что в нашем полку ветераны один к одному. Да ты и сам, батюшка, чай, не случайно к нам в полк возвернулся. Хороший полк – он как родная семья!

«Наверху» и впрямь вспомнили о Новгородском полке, когда в ночь на двадцать пятое июня случилось по армии нечаянное происшествие: переметнулся к шведам сержант-семеновец Яков Немчин. Перебежчик тот имел фамилию выдуманную, одно было точно известно – что он немец, отсюда поверили и его фамилии, коей он сам нарекся: Немчин. Какие только иноземцы не шли в те годы служить в русскую армию! Картежники и дуэлянты, ландскнехты, а иной раз и просто беглые каторжные – все это отребье,. как грязная пена в прибой мотается между валами, моталось между воюющими странами и служило не отечеству, которого у них не было, а своему карману и интересу, с легким сердцем перебегая из одного лагеря в другой. Таким именно искателем фортуны был и волонтер Яков Немчин. И хотя записан он был в гвардейский полк и получил звание сержанта гвардии, равное первому армейскому офицерскому чину, тем не менее Яков почитал, что по службе его обошли. У себя в Швабии он был простым брадобреем, выучен был затем под палкой воинским артикулам в войсках герцога Баденского, откуда, после растраты ротной казны, бежал в далекую Московию. Здесь служило немало его земляков, многие из которых стали генералами и полковниками, а он, Яков Немчин, все еще пребывал в гвардейских сержантах. Поскольку ничем особым он себя не проявил, то не шли Немчину ни чины, ни награды. Он же спешил получить и то и другое. Здраво рассудив, что перебежчика шведы знатно наградят, он ушел в Яковецкий лес, якобы для прогулки, и закончил ту прогулку в шведском лагере.

Недосчитались Немчина при вечерней поверке, и Петр тут же вызвал на совет Шереметева и Меншикова. В царской палатке стоял удрученный командир семеновцев – Михайло Голицын, тяжко переживавший позор, что пал на второй полк гвардии.

– И о многом тот Немчин мог ведать?– насмешливо осведомился у Голицына Меншиков, недолюбливавший удачливого генерала.

Оказалось, что ведать Немчин мог о многом. Он слышал, к примеру, дошедшие до гвардии слухи, что Петр 1 решил дать баталию двадцать девятого июня, в день своего тезоименитства. Ведал Немчин и о скором подходе на подкрепление русским калмыков Аюк-хана, которых ожидали двадцать восьмого июня.

– Наверное, жди теперь, что швед атакует нас коль не сегодня, так завтра. Не будет король калмыцкую орду поджидать!—рассудительно заметил по сему случаю Шереметев.

– И еще...– Голицын заикался боле обыкновенного.– Ведает Немчин, что соседний с гвардией полк со-состоит из одних зеленых рекрут и выряжен тот полк, за нехваткой форменного платья, в мужицкие сермяги!

– Здесь швед и ударит, дабы разорвать линию! – сердито заметил Шереметев.

Тут-то вспомнил о ветеранах-новгородцах сам Петр.

– Немедля поменяться платьем новобраному полку с Новгородским!– распорядился царь,– Нам это будет еще и на руку. Ударят шведы по сермягам да и нарвутся вместо рекрут на ветеранов, прошедших через всю Европу. Чаю, немалая оттого выйдет у шведа конфузия.

– Вздумают поцеловать молодку, а нарвутся на Ваську Буслаева!– рассмеялся Меншиков, – Ну и удружишь ты шведу, мин херц!

Петр усмехнулся шутке Данилыча, но заключил озабоченно:

– А что шведы на нас ране теперь нападут, в том я согласен с тобой, Борис Петрович. И потому поспеши с постройкой редутов меж Яковецким и Будищенским лесом.

Тем малый совет в царской палатке кончился.

А новгородцы перед выходом на главную позицию получили нежданный приказ: поменяться верхним платьем с полком рекрутов и занять его место в общей линии. Многие офицеры и солдаты недоумевали при сих машкерадах.

– Не иначе как этих лапотников на царский смотр готовят, а нас в обоз пошлют! – сердито ворчали ветераны. Но, напяливая сермяги новобранцев, новгородцы чувствовали, что это неспроста, что ждет их полк в предстоящей грозной баталии особый удел.

Принесенное перебежчиком известие о приближении на подмогу русским калмыцкой конницы и казаков Скоропадского словно подстегнуло энергию шведского короля. На новом военном совете генералы увидели прежнего Карла: решительного и непререкаемого.

– Совет мне дает сам господь бог, и только!– еще в Саксонии заявил как-то король своим приближенным. И на этот раз он не слушал уже ничьих мнений – отдавал одни приказы.

Рёншильд был назначен по причине ранения короля командующим армией, Левенгаупт получил в команду пехоту, Крейц – кавалерию. К русскому лагерю было велено подойти скрытно, еще ночью, четырьмя колоннами пехоты и шестью колоннами конницы. Атаковать скоро и беспощадно.