Текст книги "Персонных дел мастер"

Автор книги: Станислав Десятсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 45 страниц)

Старый деревянный дворец пришел к тому времени в совершенный упадок: крыша ветхая, рассохшиеся половицы оглушительно щелкали даже под маленькими ножками прелестной пани, в поварне густо дымила печь, так что самые деликатные блюда обязательно подгорали. Словом, жизнь в замке была нестерпимой мукой по своим неудобствам. К тому же Смоляны оказались в центре театра военных действий, и всякая светская жизнь в Бобруйском околотке совершенно прекратилась. Шляхте было не до гостей – каждый прятал свое добро в лесах от набегов лихих фуражиров, и панские усадьбы точно вымерли. К тому же первый шляхтич околотки, бобруйский староста пан Сапега, был известен как ярый сторонник Лещинского, а потому и не подумал нанести визит вежливости в Смоляны. За ним все соседи покинули пани Елену-Ельжбету. Русские же генералы и офицеры были заняты при частях, так что прекрасной пани, блиставшей еще недавно в самом Версале, приходилось довольстроваться обществом своего управляющего Яцека, рассказывающего старые еврейские анекдоты и занятого поставками овса как в русскую, так и в шведскую армию.

Но однажды длинный и нескончаемый бледный июньский вечер принес пани прекрасного и неожиданного гостя, принца Гессен-Дармштадтского. Пани Елена сразу даже не узнала своего старого венского знакомого в мундире русского генерала.

– Мой бог, – воскликнула пани,– где нам довелось свидеться! В лесной глухомани, в моей бедной хижине (бедная хижина пани Сенявской состояла из сорока комнат) ! И это после Рима, Флоренции, Милана!

Надо сказать, что пани Елена-Ельжбета незадолго до того совершила паломничество к римскому папе и, получив от него отпущение всех грехов, завернула на обратном пути в воинский лагерь принца Евгения Савойского, совершив весь итальянский поход.

– Что делать, пани Елена! Мы с вами люди судьбы, а судьба гоняет нас, как ветер осенние листья, по всей Европе! – с печалью ответствовал гость, унылое длинное лицо которого стало еще более длинным и унылым.

Пани Елене, само собой, не улыбнулось столь жалкое сравнение с осенней листвой, но, как истый дипломат в юбке, она и виду не подала, а только сжала зубки и подумала: «Ну хорошо же, я сведу сегодня с вами, ваше высочество, счеты за картами!» Ведь пани Елена прекрасно ведала (впрочем, как и вся Европа), что принца Гессен-Дармштадтского куда легче было победить за карточным столом, нежели на поле брани. Ежели в битвах принц вел себя как подобает мужчине, с редким расчетом и хладнокровием, то за карточным столом он давал простор своей широкой натуре и зарывался отчаянно, как легкомысленный юноша. Собственно, и сюда, в Смоляны, принц примчался по врожденному легкомыслию. Как только он узнал случайно от Меншикова, что Сенявская находится в соседнем замке, сей час бросил свою дивизию на бригадира и с одним адъютантом помчался вечерком в Смоляны, дабы провести за карточным столом всю ночь. Под звездами Италии он выдержал немало карточных баталий с прекрасной полячкой и знал, что пани Сенявская такой же игрок в душе, как и он сам, принц Гессен-Дармштадтский, давно проигравший в карты свое княжество.

Карточный столик установили в некогда роскошной библиотеке пана гетмана, где кожаные переплеты толстых латинских фолиантов давно съели мыши. Игра затянулась далеко за полночь. Время от времени пани Елена выпивала рюмочку домашней наливки за свой очередной выигрыш, а принц нервно раскуривал трубку, и игра снова возобновлялась. Уже давно спали и служанки пани Елены, и управляющий Яцек со своими домочадцами, и дюжие конвойцы, приданные пани коронным гетманом; прикорнул на диванчике в передней адъютант принца, и во всем огромном дворце только на первом этаже светились выходящие в сад окна библиотеки и продолжалась карточная баталия. Игроки столь увлеклись, что не заметили, как мелькнули за окнами темные тени и кто-то осторожно заглянул из ночного сада в комнату. Только когда окна с грохотом распахнулись и на подоконниках выросли воинственные фигуры в накинутых на головы капюшонах, пани Елена взвизгнула, а принц хотел было схватиться за свою шпагу, забыв, что снял ее перед игрой.

– Ни с места! – рявкнуло одно из привидений,– Пани Елена и вы, принц, мои пленники! Я генерал-адъютант его величества короля Швеции Канифер! – Привидение сбросило с головы капюшон, открыв молодое цыгановатое лицо и весело сверкнув сахарными зубами.

«Какой красавец! А жаль-таки, что мы не кончили партию с принцем! У меня на руках были все козыри!» – подумала пани Елена, поднимаясь с места медленно и величественно, как и подобает хозяйке дома, собирающейся выпроводить непрошеных гостей.

В этот момент двери отворились и на пороге показался молоденький офицерик, адъютант принца, разбуженный, на свое несчастье, визгом пани Елены. Раздался выстрел, офицерик побледнел и упал, так и не успев понять, что же случилось, а Канифер хладнокровно дунул в дуло пистолета, пославшего роковую пулю, и пожал плечами:

– Что поделаешь! На войне, мадам, как на войне!

– Оказывается, адъютанты короля Карла неплохо говорят по-французски! – только и нашлась что сказать пани Елена.

– Для волоха французский язык – второй язык, мадам! – Канифер снова оскалил свои сахарные зубы.– К тому же, до того как я предложил свою шпагу шведскому королю, я служил в армии великого полководца Франции маршала Вобана!

– Которого мы все-таки вышибли вместе с его волохами из Италии,– не удержавшись, сердито пробормотал принц.

Канифер угрожающе повернулся к нему:

– Волохи – лучшая легкая кавалерия в мире, принц. Ведь вы принц Гессен-Дармштадтский? Как видите, моя разведка все знает!

О появлении принца в Смолянах Канифер узнал от управляющего Яцека, подкупленного шведами, уже после того как получил приказ от графа Пипера – пробраться в тыл к русским и захватить в Смолянах пани Елену-Ельжбету – самый ценный залог в переговорах с коронным гетманом Сенявским. С пленением принца добыча, само собой, удваивалась, и Канифер был весьма доволен своим успехом.

Сам страстный игрок, шведский генерал-адъютант с волнением взглянул на раскрытый карточный столик и неожиданно предложил:

– А не продолжить ли нам игру? Все одно за окном ночь, выедем из замка мы поутру, а пока есть чем занять время. Только вот не распорядится ли пани гетман-ша накормить сотню моих молодцов, окруживших дворец?

– С удовольствием, генерал! – Пани Елена наклонила голову и отдала распоряжение Яцеку.

Но когда Яцек вышел во двор, он убедился, что волохам никаких разрешений не нужно. Они уже залезли в поварню, заглядывали в зубы лошадям на гетманской конюшне, а скоро добрались и до винного погреба. Посреди двора волохи разожгли высокий костер, составили рядами винные бочки, согнали в круг всех дворовых девок пани Елены и под звуки неведомо откуда взявшихся цимбал и скрипок с визгом и топаньем понеслись в пляске вокруг костра.

Этот-то костер и дикие крики и привлекли внимание разъезда русских драгун. Разъезд тот был от эскадрона Романа, который после дела под Березой Сапежской отступал к главному лагерю.

– В замке, должно, шведские волохи веселятся! – сказал Роману Кирилыч.– Я на этих молодцов еще в Саксонии насмотрелся! Напьются и пляшут! Такой вот веселый народ!

– А что, ежели свалиться на них как снег на голову! – предложил сержант Афоня. Как бывший драгун-новгородец, перешедший к невцам, Афоня был лицом, приближенным к Кирилычу,– Ей-ей! Ежели сейчас ударим на пьяных, не выдержат, дадут стрекача! – Роман знал, что Афоня враль и ёрник, каких мало, но лихой и бывалый сержант. Он задумался.

– Что скажешь, Кирилыч? – обратился Роман к вахмистру.

Кирилыч молвил неспешно, словно размышляя про себя:

– С одной стороны, раненые с нами, с другой – корм лошадям потребен. А от овса в замке закрома ломятся.

– Конечно, ударим! – вмешался горячий Ивлев,– Смоем позор с эскадрона!

На том и порешили. Раненых оставили в лесу, под командой Козецкого. А остальные на рысях двинулись к замку. Афоня вел по знакомой ему дороге (он в этой округе бывал уже фуражиром), и к замку подошли сторожко, со стороны сада. В темном дворце только на нижнем этаже светились три окна. Роман заглянул и увидел хозяйку с двумя генералами. Один генерал – шведский волох, а другой – Роман даже похолодел, узнав в другом немецкого принца, командира своей дивизии. Как ни в чем не бывало, принц сидел и играл в карты с противником.

«Измена!» – мелькнуло у Романа. Кошкой взлетел он на подоконник и вскинул пистолеты. Второй раз за этот восхитительный вечер пани Елена-Ельжбета взвизгнула от страха и потеряла верный выигрыш. Канифер прыгнул было в сторону, хватаясь за шпагу, но Роман стрелял отменно, и волох отдернул раненую руку. Выскочивших из передней трех волохов из охраны шведского генерала сразили пули Кирилыча и Афони.

– Взять его! – Роман ^показал на Канифера.– Бабу не трожь! – строго сказал он Афоне, обнявшему было

пышные бока пани Елены. Кирилыч уже крутил руки Каниферу. Волох мотал головой, как лошадь, кусался.

Тем временем Роман подошел к принцу:

– Господин генерал, я требую объяснений!

Но принц только развел руками, и Роман вспомнил, как в штабе говорили, что сиятельный принц ни бельмеса не понимает по-русски. Пришлось вспомнить саксонскую службу и обратиться к принцу уже по-немецки. И пришлось генералу давать объяснения своему поручику. Роман и верил и не верил. Убеждало лишь то, что принц был безоружным, а Канифер при шпаге и пистолетах. Да и хозяйка лепечет:

– Вы наш вызволитель из шведского плена! Мой муж гетман Сенявский вас никогда не забудет!

Что ж, фамилия русского союзника в Польше Роману была ведома, и он отвесил пани Елене почтительный поклон.

Меж тем во дворе с волохами все было кончено в десять минут. Драгуны во главе с Ивлевым в конном строю обошли дворец и обрушились на беспечный хоровод. Пока пьяные волохи разыскивали свои ружья, их перерубили здесь же, у костра. Только меньшая часть спаслась бегством, принеся в шведский лагерь известие о пленении русскими знаменитого своими подвигами королевского генерал-адъютанта Канифера.

– Этот драгун заслуживает самой высокой награды! Ведь он взял в плен шведского генерал-адъютанта и освободил притом своего генерала! – докладывал в то же утро принц Гессен-Дармштадтский Меншикову. Вид у принца после ночных приключений был помятый, но бодрый.

– Эх, не будь ты принц и нанятый за столь великие деньги полководец, пошел бы ты, ваше высочество, у меня под воинский полевой суд за то, что без приказа бросил дивизию и отправился играть в карты к бабе. Но ежели по-человечески рассудить, то и баба та хороша и нужна нам, ох, как нужна! И та баба за принца просит! – Меншиков обернулся к Роману,– Ну что же, молодец, поручик! Считай, замолил твой эскадрон Березу Сапежскую! – похлопал он Романа по плечу.

Полагаю, драгун сей заслужил быть приближенным к моей особе! – важно заключил принц.– К тому же...– тут принц замялся,– моего адъютанта, знавшего русский язык, убили в замке!

– Э, да тебе новый толмач нужен! – расхохотался Меншиков,– Так и быть, определим поручика Романа

Корнева в толмачи к вашему высочеству, хотя полагаю, что сей наградой наш герой не очень будет доволен...

– Почему недоволен? – недоумевал принц.– Он будет адъютант своего генерала и особа, приближенная к принцу...– Принц Гессен-Дармштадтский с детства приучен был говорить о себе в третьем лице.

– Хорошо, ваше высочество! Бери молодца! Хотя и жаль! Справный был эскадронный! – согласился Мотни-ков, вспомнив, как радовался государь прибытию принца.

– Всей Европе ведомо, что у шведа служит в войсках принц Виртембергский. Вот и у меня теперь есть свой боевой принц, Гессен-Дармштадтский! – сказал царь по прибытии принца, и Меншиков понял, что Петр, говоря о Квропе, говорит о той титулованной монархической Европе, где все породнены и знают друг друга сызмальства и куда мечтал войти со временем сам царь, оженив сына на какой-нибудь немецкой принцессе.

Вот почему отношение к принцу в армии было особое, и, когда Роман начал было упрямиться, Меншиков оборвал властно:

– Дура! Счастье свое не блюдешь! У принца ты все охватишь: и чины и награды. Ведь принц не токмо генерал, а персона! – И светлейший добавил со значением: – А за Канифера спасибо! Думаю, государь даст тебе дере-неньку и пожалует тебя, голоштанника, дворянством! Чего тебе еще надобно! – Светлейший бодро хохотнул и обратился уже к принцу: – А как поживает прекрасная пани, принц? Чаю, скучает без мужа-то? Немедля скачем к пани Елене – поздравить со счастливым избавлением от шведского плена! Да и цветы захватим! Красивые женщины любят цветы! Не так ли, мой принц?

Так Роман попал на ненавистную ему, как боевому офицеру, штабную службу. Правда, находясь при принце, он невольно практиковался в немецком языке и наслушался рассказов о походах принца против турок и французов. Принц пытался также обучить Романа картам, но скоро махнул рукой на своего адъютанта. Роман совсем не признавал картежной игры. В других же отношениях принц Дармштадтский был вполне доволен своим драгуном, и, хотя скоро к нему приставили второго адъютанта – немца, он не отпустил Романа из штаба. За поимку же шведского генерала и свое спасение принц представил Романа к капитанскому чину и награде за разведку.

– Как только государь явится в армию, я сам попрошу за тебя! – важно сказал принц и, подумав, прибавил: – Слово принца!

                                                                                                  Головчино

Борису Петровичу Шереметеву, первому российскому фельдмаршалу и кавалеру ордена Андрея Первозванного, победителю шведов при Эрестфере, Дерите и Гумельсгофе, в ту туманную и дождливую ночь, со второго на третье июля 1708 года, снился сладкий сон. Словно скинул он десяток годков и стоит на площади Святого Марка в Венеции перед Дворцом дожей. Сон был цветной, и Борис Петрович ясно видел разноцветную радугу, повисшую над Венецианской лагуной. Другой конец радуги упирался в площадь Святого Марка, как раз на балаганы, где давалось улично& представление. Толпа зевак весело смеялась вокруг, и он сам стоял в этой толпе, а из балагана вышла комедиантка, и столь красива была та дева, что у Бориса Петровича перехватило дыхание. Как тогда в Венеции, так и сейчас во сне он щедрой рукой вытащил горсть золотых дукатов, и дукаты те звонко зазвенели на подносе, а Анжелика подставила ему сочные губы для поцелуя, и свежий ветер с Адриатики холодил кожу. Борис Петрович сладко причмокнул губами, сунулся было еще раз поцеловать сладкие губы Анжелики, да наткнулся вдруг на жесткую щетину своего денщика.

– Борис Петрович! Енералы пришли! Швед опять обманул и реку вброд перешел! Беда! – бормотал над ухом денщик, и от этого невразумительного бормотания Борис Петрович тотчас проснулся.

«Что за чертовщина! Вечор была страшная гроза, затем начался ливень, а ночью поднялся такой густой туман, что человека от человека не было видно. Как можно в такую погоду баталии разыгрывать! – сердито пронеслось в голове Бориса Петровича.– Сие противно всем воинским правилам и диспозициям,– убеждал он себя, но знал уже наверное, что все сказанное денщиком правда, знал, потому как вспомнил, что и при первой Нарве Карл XII атаковал тоже вне всяких правил и диспозиций – под прикрытием снежной вьюги. Теперь же он атаковал под прикрытием дождя и туманной ночи, и, прислушавшись, Борис Петрович явственно услышал на левом фланге звуки отдаленной артиллерийской канонады.– Не иначе как у Аникиты Ивановича Репнина и фельдмаршал-лейтенанта Гольца баталия началась...» Шереметев перекрестился, накинул кафтан, потуже затянулся фельдмаршальским золоченым шарфом и вышел из палатки спокойно, брюхом вперед, зная, что спокойствие – норное правило опытного полководца. У палатки фельдмаршала и впрямь собрался уже весь штаб, а из Климовичей прискакал командир второй дивизии генерал Алларт со своим штабом, так что человек сорок генералов и офицеров с явной тревогой обсуждали канонаду, доносившуюся через лес, с левого фланга.

– Господин генерал! – сердито обратился Шереметев к Алларту, давно раздражавшему его своим высокоумничанием.– Как смели вы без приказа бросить свою дивизию?

Высоченный немец заносчиво дернул плечом.

– Ко мне ночью перебежал еще один волох, чином ротмистр, – сказал он,– Говорит, что фельдмаршал Рёншильд готовит главный удар противу моей дивизии у Староселья. Посему мне потребен сикурс, герр фельдмаршал.– С высоты своего роста немец с явной насмешкой впирал на тучного российского фельдмаршала.

– Но атакует-то швед не правый, а левый фланг,– вымолвил Михайло Голицын.

– На левом же фланге шведский король предпринимает только частную демонстрацию, отчего и слышим канонаду у генерала Репнина! – Длинное, как у лошади, лицо Алларта исказила ироническая усмешка. По всему было ясно, что ученый немец явился к Борису Петровичу не столько за сикурсом, сколько для того, дабы распоряжаться и давать советы.

– Однако ваш волох может и соврать! А главный удар шведы все ж направляют против дивизии Аникиты Ивановича! – продолжал, заикаясь от волнения, Голицын, командующий гвардией и конной пехотой.

Борис Петрович с досадой теперь вспомнил, что и на вчерашнем долгом совете один Голицын выступал против усиления правого фланга. Все тогда решили, что князь Михайло по всегдашней своей гордости и своенравию просто не хочет идти в подчинение к немцу. Так порешил и сам Борис Петрович и вчера же приказал Голицыну с гвардией перейти от Головчина на правый фланг в подчинение к Алларту, оставив в центре, в команде генерала Ренне, только один полк конной пехоты. А теперь выходило, что Голицын, пожалуй, был прав, и шведы на правом фланге у Климовичей делали одну ложную переправу.

– Ежели шведы займут Климовичи, они раньше нас выйдут к Шклову и тем отрежут армию от Днепра. Посему сикурс потребен мне, а не Репнину! – жестко возразил Алларт Голицыну.

– Генерал Алларт принадлежит к той породе генералов, у коих самая опасная позиция та, где стоят они сами! – вслух и с явной насмешкой заметил Борис Петрович. И, обращаясь к побледневшему от злости немцу, сухо приказал: – Извольте, сударь, немедля вернуться к вверенным вам войскам! А ты, князь Михайло, возвращай гвардию в центр. Похоже, прав ты был вечор – снова обманул нас швед ложной переправой!

Борис Петрович сердито засопел от многодумья. Долговязый Алларт цаплей зашагал по мокрому лугу к лошадям, раздраженно постукивая тростью по ботфортам. «Скачут тут, советчики! – презрительно фыркнул вслед Шереметев.– Надо же додуматься: бросить вверенную ему часть и при первых выстрелах мчаться за сикурсом к командующему! Ох, грехи наши тяжкие! Набрали, как и под первой Нарвой, иностранцев с бору по сосенке, а они боле в тыл норовят, к интендантству поближе. Да еще советы давать горазды!»

Борис Петрович тяжко опустился на барабан и огляделся. Всю долину реки Бабич затянул такой густой туман, что хоть глаз выколи, ничего не видать. Одно точно – от Головчина, где три дня как стоял главный шведский лагерь, не стреляли. Зато слева, в той стороне, где за лесом стояли дивизия Репнина и драгунские полки фельдмаршал-лейтенанта Гольца, доносилась частая ружейная стрельба и густая артиллерийская канонада.

Борис Петрович хотел было уже обернуться и послать какого-либо генерала из своего многочисленного штаба к Репнину, дабы на месте разобраться в нечаянной оказии, как вдруг из пелены тумана вынырнул всадник, соскочил с лихого коня и по-мальчишески лихо сдернул треуголку. Сей лихой наездник оказался младшим адъютантом Репнина прапорщиком Дурным и, точно оправдывая свою фамилию, ничего толком не мог объяснить, кроме того что шведы в ночном тумане и под сильным дождем коварно перешли речку и захватили мост, так что генералу Репнину срочно потребен сикурс, дабы этот мост отбить!

– Видали?! И этому сикурс подавай! И получаса с начала баталии не прошло, а уже сикурс требует. Словно Аникита Иванович и не был у меня вечор на совете, где твердо порешили, что его дивизию будет секундовать конница фельдмаршал-лейтенанта Гольца! Ан нет! Не к Гольцу, а ко Мне шлет адъютанта за сикурсом! – горько пожаловался Борис Петрович Андрею Ивановичу Головкину.

Сей министр со своим помощником Шафировым постоянно сопровождал армию, и Борис Петрович отлично шил, что все, что он скажет сегодня Головкину, завтра станет известно самому царю. Знал Борис Петрович и другое: хоть и был он первым российским фельдмаршалом, царь никогда не доверял ему так, как Меншикову.

А Меншикова, как назло, и не было при начале баталии, и решать все надобно было самому. Меж тем вслед за младшим прискакал и старший адъютант Репнина Артемий Волынский. Этот объяснил смело и толково, что дивизию Аникиты Ивановича шведы застали врасплох, гак что иные полки пришли в немалую конфузию и уже отступили за ручей, и что без сикурса шведы могут захватить передний и тыльный мосты через оный ручей и выйти но фланг войскам самого Шереметева По всему выходило, что сикурс дивизии Репнина крайне потребен и для скорости лучше послать конный сикурс. Но как раз конницу Шереметев послать и не мог, поскольку с отъездом царя русская армия фактически Пыла разделена и Шереметев только для формы был главнокомандующим, а на деле командовал одной пехотой, а конницей ведал генерал от кавалерии, светлейший князь Сим пленной Римской империи германской нации, преславный герцог Ижорский и плененного шведского града Шлютельбурга генерал-губернатор Александр Данилович Меншиков, который на поле нечаянной баталии отчего-то запаздывал.

Меж тем примчался и третий посланец от Репнина. И потому, что на сей раз Аникита Иванович слал за сикурсом свое родное чадо, сына Ивана, Борис Петрович понял по-своему, по-старомосковски, что дела в третьей дивизии и впрямь плохи и что сикурс им необходим уже не для победы, а для спасения. В ту минуту, когда Шереметов, нарушая Определенную царем субординацию, отдал приказ кавалерийскому генералу Ренне спуститься с двумя полками по идущей вдоль реки дороге и оказать всю потребную помощь третьей дивизии, из редеющего тумана вынеслась блестящая кавалькада всадников во главе с командующим всей кавалерией российской армии Александром Даниловичем Меншиковым.

Аникита Иванович Репнин вернулся в свою дивизию с военного совета у фельдмаршала запоздно и в штабе застал одного бригадного генерал-майора фон Швейдена. Последний впоследствии на военном суде утверждал, что Репнин по возвращении с совета «никакой диспозиции не учредил», но Аниките Ивановичу в этом не было и потребности, поскольку общую диспозицию его дивизии учредили, с одной стороны, сама природа, с другой же – начальник штаба дивизии генерал-поручик Чамберс. Природа отделила позицию дивизии Репнина от центра и тыла русской армии густым лесом шириной в две версты и глубоким ручьем, шедшим по южной опушке того леса, а от крайнего левого фланга отрезала оврагом.

Начальник же штаба определил опоясать стоявшую в центре дивизионной позиции возвышенность длинным и сплошным окопом-ретраншементом. Уже позже, когда началось сражение, выяснилось, что не только пули, но даже пушечная картечь из этого окопа, удаленного на добрые полверсты от реки Бабич, отделявшей шведов от русских, попросту не долетала, и, чтобы остановить шведов на Бабиче, надобно было вывести полки из ретраншемента. Другим слабым пунктом позиции оказались три моста у правого фланга дивизии. То были мост через реку Бабич, на дороге, шедшей от Новоселья, и два моста через южный ручей на местных дорогах, передней и тыльной, шедших от Репнина к позициям Шереметева.

– Здесь мы и возьмем русских за горло! – указал Карл Рёншильду и Гилленкроку с высокой колокольни новоселицкой церкви на эти три сошедшихся близко друг к другу-моста у правого фланга русской позиции,– Поначалу ночью захватим мост через Бабич, затем передний и тыльный мосты через ручей и тем рассекаем коммуникацию русских с главными силами. А вслед за тем ваша кавалерия, Рёншильд, опрокидывает полки этого барана Репнина в овраг, а я выхожу в тыл к Шереметеву!

– Блестящая диспозиция, мой король! К ней нельзя ничего добавить, и у меня только одна просьба! Позвольте мне самому повести рейтар в атаку! – Рёншильд просиял при милостивом кивке короля.

«Эта старая лисица не уступит иным придворным лизоблюдам по части комплиментов!» – насмешливо отметил про себя Гилленкрок.

– Глазомер, быстрота, натиск – вот спутники успеха! – Карл стремительно повернулся к своему начальнику штаба: – Пишите диспозицию, Гилленкрок! —

И здесь же, на колокольне новоселицкой церкви, Карл указал, где стоять батареям, куда подвести понтоны, куда направить первую атаку, где и каким стоять полкам.

И Аксель Гилленкрок еще раз поразился, насколько король точен и разумен в тактике, и еще раз задумался, от чего этого разума и точности так не хватает его королю и политике и стратегии.

Драгунский караульный пост Ивана Зекзюлина был выставлен в кустах у самой реки, в том месте, где в нее впадал ручей, не распоряжением начальника штаба дивизии и Репнина генерал-поручика Чамберса, а по приказу скромного драгунского капитана Маврина, который со своим эскадроном невцев охранял броды через Бабич. Вечером после грозы зарядил мелкий и нудный, совсем мелкий дождь, и солдаты по распоряжению Кирилыча быстренько соорудили шалаш для своего эскадронного командира, совсем недавно сменившего Романа, отозванного ныне к штабу принца Гессен-Дармштадтского.

– Эх, Ромка, Ромка! Как знать, доведется ль снова свидется! – бормотал Кирилыч при расставании со (поим любимцем и, отвернувшись, украдкой смахнул слезу. По служба шла, и Кирилыч столь же исправно заботился о новом своем эскадронном, как и о прежнем, хотя чистенько вспоминал Романа.

Под долгий и нудный дождь капитан Маврин и прапорщик Боярышников, сидя в устроенном солдатами шалаше, пили, дабы не уснуть, матросскую романею, когда прискакал посыльный из караула Зекзюлина. Капрал докладывал, что, услышав на другом берегу реки непонятный шум, он вплавь переправился вместе с солдатом Шахмановым через реку и самолично увидел, как шведы спускали с откоса пушки и устанавливали батарею против моста через Бабич.

А не померещилась ли сия батарея твоему капралу? Может, он тоже хватил добрый стакан романеи от сырости! – рассмеялся молоденький прапорщик, которому выпитый ром явно бросился в голову.

Никак нет! – с полной серьезностью ответил посланец Зекзюлина.– Я ведь и есть тот самый рядовой Шакманов, что ходил с Иваном Петровичем через реку в поиск!

Тут присутствовавший при разговоре Кирилыч поднял фонарь, и офицеры увидели, что рядовой Шахманов промок не только от дождя, но и от невольного купанья в реке.

– Иван Петрович – старый солдат и зря тревогу бить не будет! – Кирилыч сердито посмотрел на смущенного прапорщика.

– Ну -будет, Кирилыч, будет! – прервал излияния вахмистра Маврин и тут же распорядился: – Ты, Боярышников, с солдатом поезжай, пожалуй, к Зекзюлину и проверь, не ложная ли то тревога, а ты, Кирилыч, скачи в штаб к пехоте и доложи о вражеской батарее!

Так стараниями простого капрала Зекзюлина первые точные сведения о неприятельских приготовлениях к ночной атаке и переправе достигли русского лагеря.

Сила шведской армии состояла не только в способности ее солдат сражаться в любую, самую тяжелую непогоду, но и в строжайшей дисциплине и организованности. Вот и сейчас на ночном марше по раскисшей дороге под проливным дождем отборные полки шведов не только не перепутали строй, но вышли к переправе в строжайшем порядке. Гвардия, остготский, делакарлийский, упландский и вестманландский полки подходили один за другим и выстраивались в темноте под дождем на опушке новоселицкой рощи. Здесь же была устроена батарея из двадцати двух тяжелых орудий, направленных на мост через Бабич, охраняемый караулом русских гренадер. Другая батарея из шести полевых пушек, спущенных солдатами на руках с откоса (эти-то пушки и видел Иван Зекзюлин), была установлена прямо на берегу. Лошади-тяжеловозы доставили к берегу и понтонный парк, который так пугал воображение генерала Алларта в Климовичах. Все это совершалось быстро, точно и незаметно для русских, все еще уверенных, что главные силы шведов стоят в лагере у Головчина. Солдаты шли молча, без огоньков, закутав ружья в плащи, дабы не бренчали. Заранее выделенные офицеры-колонновожатые точно вывели полки к Новоселью и выстроили для атаки.

– Все готово к атаке, ваше величество! Осталось только понтоны спустить с откоса! – доложил королю Гилленкрок.

– Оставьте ваши безделки, генерал! Мои гренадеры не барышни и не побоятся промочить ноги! Не медлить ни минуты! Распорядитесь начинать! – приказал Карл.

И вот, нарушая сырую мглистую тишину, взревели шестнадцатифунтовые шведские гаубицы. Вслед за залпом звонко пропели полковые горны, и семь тысяч шведов, уставя штыки, мерно и грозно двинулись на новоселицкий мост, охраняемый отрядом в пятьдесят русских гренадеров.

Какая еще батарея? Какие шведы? Да кто ты таков есть, чтобы мне советы давать?

Генерал-поручик Чамберс, кавалер ордена святого Андрея Первозванного, был, как тогда говорилось, «иноземец старого выезда». Он служил еще при генерале Горшие и за долгие годы русской службы отлично освоил матерный лай. Другой привычкой, которую заимел сей британец в России, было пристрастие к доброй чарке водки, с, которой для него обычно начиналось утро и которой заканчивался вечер. Кирилыч, сочувственно разгля-Iм ним алый нос генерал-поручика, светивший, яко другой Фонарь, еще раз спокойно повторил рассказ о поиске капрала Зекзюлина, обнаружившего шведскую батарею, установленную на вражеском берегу.

Какой еще Зекзюлин! И откуда здесь взялись драгуны? Там же за мостом стоит взвод моих гренадер! Они-то почему молчат, не докладывают? Васька, водки! – Чамберс лихо, с фасоном, опрокинул поднесенную чарку и сразу уставился на Кирилыча твердым блестящим взором: – А кто ты сам таков? Чей вахмистр? Капитана Маврина, говоришь? Почему же капитан сам не явился? Манкирует службой, почитай романею хлещет в такой дождь?

Неизвестно, сколь долго продолжал бы ему Чамберс свой бессвязный допрос, но тут в штабную палатку зашел

сам Аникита Иванович Репнин, вызванный дежурным адьютантом. Кирилычу пришлось в третий раз повторить

свой рассказ, который упрямо оспаривал генерал-поручик.

Тут кто-то врет! – убеждал он.– Или капрал, или капитан Маврин, или сей вахмистр! Заметьте себе, ваше превосходительство...

В обращении с Репниным англичанин был сама любезность, хотя терпеть не мог своего дивизионного командира, полагая, что тот несправедливо обошел его по службе.