Текст книги "Персонных дел мастер"

Автор книги: Станислав Десятсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 45 страниц)

Дипломатическая Европа с удивлением наблюдала за небывалым весельем подгулявшего короля. Между тем прошел май 1707 года, а шведы все еще танцевали в Саксонии, миновал июнь – лучшее время для начала летней кампании,– а шведская армия по-прежнему отдыхала в центре Европы. Кончился и июль, а генералы и офицеры Карла XII как ни в чем не бывало веселились на банкетах саксонского безумца. И вот подходил к концу уже август, а деликатный дипломатический баланс Европы все еще колебался на узком лезвии шведского штыка.

Куда все-таки бросит Карл свою отборную армию: на юг, через Чехию, на императорскую Вену, или на восток, на далекую Москву? По тем малым срокам, что оставались для летней кампании 1707 года, выходило, что до Москвы шведам все равно не дойти, а до Вены им хватило бы и десяти переходов. И снова в Саксонию помчались дипломаты и тайные агенты из всех главных европейских столиц, чтобы просить, требовать, умолять, подкупать. Людовик XIV прислал сразу трех послов, и они не скупились. К тому же в их руках был весьма заманчивый козырь – десять солдатских переходов до Вены.

Великий союз Англии, Австрии и Голландии в свой черед не жалел ни денег, ни трудов, ни талантов. Их главным козырем была неоконченная война Швеции с Россией и далекий Санкт-Петербург, воздвигаемый прямо под носом у шведского льва. Наконец, дипломаты маленьких европейских государств, разоряемых затянувшейся войной за испанское наследство, умоляли Карла XII взять на себя миссию миротворца и выступить могущественным посредником между воюющими сторонами.

Впрочем, последнее, как разъяснил Сонцев Никите тонкую механику европейской дипломатической кухни, есть токмо мечта. Всем было ведомо о недавнем посещении Карлом XII прославленного поля Люценской битвы, где в 1632 году шведы наголову разгромили германскую имперскую армию, но потеряли своего короля, прославленного воителя Густава Адольфа.

– Густав Адольф и нам, новгородцам, ведом! В смутное время сей король застолбил за собой Ижорскую землю и древние новгородские грады: Орешек, Ям и Копорье – и тем закрыл России все выходы к морю! – вырвалось у Никиты.

– Э, да ты еще в Новгороде получил вкус к большой европейской политике!– со всегдашней насмешкой ответствовал Сонцев и заключил не без грусти: – На поле Люценской баталии шведский Каролус так запечалился о своем предке-воителе, что воскликнул: «Как бы я хотел походить на него и воевать тридцать лет!» Словом, мира, я полагаю, с ним не будет. Но мирные и разумные пропозиции нашего государя мы ныне же в замке Штольпен этому Анике-воину вручим! Покажем Европе, кто йа деле хотел мира, а кто войны!

Обычная насмешка сбежала с губ князя, и лицо Сонцева стало волевым и серьезным.

Весь остальной путь от Дрездена до замка Штольпен Сонцев и Никита молчали. Сонцев обдумывал, что и как он скажет Карлу XII при личной встрече фон Витцум твердо обещал вернуть свой должок и устроить наконец нежданную аудиенцию), по сердцу Никиты же пробежал невольный холодок при мысли о скорой разлуке с жаркой Гретхен. Оба вздрогнули при виде мрачного замка Штольпен, воздвигнутого на высокой скале и сложенного из черных базальтовых плит. Никите представилось, что они скачут в логово того самого шведского льва, коим новгородские старухи, почитай, сотню лет пугали мальцов, вспоминая всеконечное разорение Новгорода шведами в 1611 году. А Сонцеву вдруг пришло на ум, что столь удачно подготовленная долгожданная аудиенция снова сорвется. С тем мрачным предчувствием и въехали они в ворота замка. Тревога Сонцева оказалась напрасной. По личному распоряжению фон Витцу-ма, встречавшего у самых ворот замка почетных гостей, саксонская охрана пропустила их без всякого промедления.

Августовские синие сумерки спускались на островерхие черепичные крыши деревушки Штольпен, обещая, казалось, обычный покойный вечер и сон. Однако оживление, царившее в замке, нарушило привычную сельскую тишину. По дороге к замку то и дело проносились кареты, из которых надменно взирали красавицы, выглядевшие застывшими манекенами из модных парижских лавок; гарцевали знатные господа в золоченых кафтанах, сопровождаемые многочисленной челядью. Суровый покой башен Штольпена был нарушен сладкой музыкой королевского оркестра, репетировавшего праздничную пастораль; из пушечных амбразур выглядывали хорошенькие личики молоденьких горничных, которые стреляли глазками куда метче старинных мушкетонов и аркебуз. Вся деревня была переполнена камердинерами и лакеями знатных господ, искавшими ночного пристанища, и напоминала растревоженный улей.

Из толпы деревенских зевак, сгрудившихся у сельского трактира, расположенного возле дороги, ведущей к замку, то и дело раздавались голоса местного лавочника и самого господина пастора: «Карета графа Цвирби!», «Конвой принца Виртембергского!», «Палатин Познани со свитой!», «Графиня Аврора Кенигсмарк!»

– Та самая?– спросил некий невежа при появлении кареты бывшей фаворитки Августа. Лавочник и пастор обменялись понимающими взглядами светских людей и после недолгого молчания ответили:

– Та самая...

– А кто рядом с графиней? – не унимался невежа.

– Да так, какой-то англичанин!– ответствовал лавочник.

Откуда ему было знать, что то был сам герцог Мальборо, который сразу предложил свои услуги несравненной Авроре, как только узнал, что нынешняя фаворитка Августа и хозяйка праздника княгиня Козель не послала приглашения своей отставной сопернице. Обе красавицы встретились на парадной лестнице (освещенной тысячами свечей, с помощью коих слуги пытались придать теплоту и уют мрачному рыцарскому замку) и обменялись взглядами острее французских кинжалов «презентуар», которыми рыцари приканчивали опрокинутых наземь врагов.

– Однако и сыро же здесь, княгиня!– с обезоруживающей простотой сказала Аврора.

Мальборо меж тем вытащил бриллиантовую табакерку и предложил понюхать табачку обеим красавицам.

В простоте действий, полагал Джон Черчилль Мальборо,– главный успех дипломатии. Всей дипломатической Европе памятен был тот случай, когда сей великий деятель Британии, опередив лакея, поднял упавшую со стола салфетку прусского короля Фридриха I, в результате чего Пруссия вошла в состав Великого анти-французского союза.

Вот и сейчас две соперницы нюхнули крепчайшего виргинского табачка, дружно чихнули и обменялись непроизвольными улыбками. Это еще не было примирение, но это было полупризнание.

Меж тем у трактира раздались восторженные вопли:

– Король! Король!

– Чей король? Шведский? Польский?!

– Да нет же, это наш король! – важно разрешил сомнения спорящих толстый трактирщик,– Гляньте, на запятках кареты наш ловкач Гофман! Ну конечно, Гофман, сын нашего мельника...

Эй, здравствуй, Франц! – крикнул какой-то смельчак. И вдруг важный лакей на запятках королевской кареты обернулся к толпе и помахал шляпой. Восторг был неописуем.

– Он самый, Франц Гофман! Эй, Франц, старина, здравствуй! Здравствуй, Франц!– Толпа у трактира приветствовала своего земляка не менее бурно, чем самого короля.

Король Август между тем с утра пребывал в превосходном настроении. Пока княгиня Козель готовила к празднеству Штольпен, он целую неделю провел в объятиях страстной Фатимы, чередуя свою страсть к турчанке со страстью к бутылке. По дороге из Дрездена две бутылки выдержанного токая подняли превосходное настроение его величества еще на несколько градусов, и испортить его не могли уже ни фон Витцум, напомнивший, что сегодня вечером надобно устроить аудиенцию Карла XII с этим наглецом Сонцевым, ни даже княгиня Козель. Последняя завела его в свой будуар, устроенный в сводчатых покоях сторожевой башни, и заявила: в Штольпене сыро, гости недовольны, даже Мальборо чихает, а уж англичане-то привыкли к сырости, и зачем было устраивать праздник в этом разбойничьем рыцарском гнезде?

– Вот именно, в рыцарском гнезде!– оглушительно захохотал Август, но, увидев, что княгиня привычным жестом снимает с ноги туфлю, состроил строгое лицо и назидательно пояснил:– Сие государственная стратагема, Анна,– принять шведов в крепости, в родовом рыцарском замке! Эти толстые стены напомнят им, что главные крепости Саксонии еще в наших руках и что терпение саксонцев истощилось. Пусть убираются куда хотят, но только вон из Саксонии! Иначе с этих стен заговорят пушки! И своего дражайшего кузена я встречу в латах, да-да, в рыцарских латах! А теперь раздень меня, Анна, признаться, я устал с дороги.

Лежа уже в постели фаворитки, Август с удивлением осмотрел мрачную средневековую комнату, которую Анна завесила коврами и дорогими гобеленами, уставила цветами и вазами.

– А у тебя есть вкус, Анна...– сказал он,– Ты даже из сырого погреба способна сделать цветочное кашпо!

Ни он, ни Анна Констанца Козель, разумеется, по могли знать, что настанет час, когда они смертельно поссорятся и он запрет ее в этой самой комнате до ее кончины. .

Карл XII отправился в Штольпен именно потому, что Штольпен был крепостью и его первый министр граф Пипер предполагал, что саксонцы могут устроить ому ловушку.

– Чем больше риска, тем острее чувство жизни! – невозмутимо сказал он своему министру, но, посмотрев в его по-собачьи умоляющие преданные глаза, снисходительно потрепал Пипера по плечу: – Ну, хорошо, хорошо! На сей раз я возьму с собой охрану – целый полк драбантов, тебя, Рёншильда и Акселя Шпарра,– С тем он и вышел из палатки Пипера. Если бы он обернулся, то увидел бы, что в преданных глазах его первого министра горят торжество и явная насмешка. Опытный министр хорошо изучил характер своего юного короля и знал наверное: стоит указать Карлу на явную опасность, и он поскачет хоть в преисподнюю. Вот отчего он и указал на мнимую опасность в Штольпене. Ведь Джефрис и австрийский посол граф Братиславский особо настаивали на этом визите, а Пипер всегда хорошо служил тому, кто давал крупные взятки. Он знал, что в Штольпене будет Мальборо и, само собой, разговор пойдет о походе на Москву. Однако он более не отговаривал своего короля.

В воротах Штольпена растерянный фон Витцум не рискнул задержать огромный конвой шведского короля. Все знали, что обычно Карла XII в разъездах сопровождает десяток конвойцев, а тут явился целый полк головорезов-драбантов.

– Я привел к вам, кузен, самых веселых гостей – лучших солдат моей армии! – Карл стремительно взбежал на высокое крыльцо и заключил Августа в объятия.

– Теперь я в плену в собственной крепости! И к черту летит вся государственная стратагема!– Август зажал Карла в столь же мощных объятиях, в коих зажимал когда-то царя Петра. Но если Петр отвечал на эти объятия объятиями еще более открытыми, то этот мальчишка выскользнул из его рук балтийским угрем и в мгновение ока очутился за спиной своего хозяина. А на крыльцо уже лезла ватага драбантов – белобрысых, загорелых и так же коротко подстриженных, как их король.'

– Мы, шведы, так долго воюем, кузен, что все стали немного сумасшедшие...– прошептал ему на ухо Карл, и Август невольно вздрогнул: «А вдруг и впрям^? В династии Ваза то был бы не первый случай!»

Выход из положения нашла княгиня Козель:

– Лучшие солдаты вашей армии, сир, мои лучшие гости! За стол, господа! В подвалах Штольпена запасено водки, вина и пороха на сто лет!

– Вот это женщина!– восторженно завопили драбанты.

И праздник, задуманный придворным поэтом Бессером как сельская пастораль, превратился в шумную солдатскую пирушку.

Правда, за верхним столом по-прежнему царили благопристойность и чинность. Карл XII, как истый пуританин, почти не пил, шведские генералы и министры невольно подражали своему королю. Один лишь Август не уступал, пожалуй, по силе своей доброй чарки драбантам, столы для которых устроили в исполинском рыцарском зале замка.

Речь шла о недавних битвах, потрясших Европу.

– Расскажите нам о Рамильи, сэр Джон, – попросила Аврора Кенигсмарк, ловко усаженная стараниями Джефриса между шведским королем и прославленным английским полководцем.

– Ну что же, Рамильи так Рамильи, графиня,– со своей обычной невозмутимой любезностью начал Мальборо.

«У него в кармане десяток таких Рамильи,—с невольной завистью подумал Карл,– а у меня, в сущности, ни одной порядочной виктории, кроме побед над этим дураком и пьяницей Августом. Нарва не в счет. Всей армии известно, что там командовал не я, а Рёншильд!»

– Итак, господа,– продолжал меж тем англичанин,– я бросаю гвардию на правое крыло маршала Виллеруа, французы там бегут, и мне ничего не остается, как обойти их центр. Виллеруа теряет пятнадцать тысяч убитыми, весь свой парижский гардероб и артиллерию, и линия реки Шельды, Брюссель, Антверпен и Брюгге в наших руках!

«И красавица Аврора в руках этого щеголя-англичанина. Стоит взглянуть, как темнеют ее глаза, встречаясь взглядом с Мальборо. А она еще хороша! Тогда, в Стокгольме, я был рядом с ней желторотым щенком, а теперь, как знать, все было бы иначе! Но как умеет молоть вздор этот англичанин!»

Впрочем, Мальборо раздражал не одного только короля Карла. Не менее он раздражал и фельдмаршала Рёншильда.

«Они там, на западе, одержат одну победу – и трубят словно Цезари, а здесь выиграешь войну, а о тебе ни слова! Просто ставят в королевскую конюшню до следующей кампании!» – закипал старый вояка, слушая самоуверенного британца. И вот, воспользовавшись паузой в речи Мальборо и обращаясь только к нему (потому как Карл Густав Рёншильд, ученик прославленного фельдмаршала Ашенберга, никого за равных здесь по военным талантам не почитал), он сухо и надменно процедил:

– Что ж Рамильи?! Позволю заметить, дорогой сэр, что ни Рамильи, ни Бленхейм, хотя и славные баталии, войны, однако, не закончили! Меж тем мой Фрау-штадт – классический пример из римской истории: удар но флангам – и маленькие Канны – сломил Саксонию и принес нам счастливый мир в Альтранштадте.– Рёншильд победоносно оглядел стол.

«Смотри-ка, и мой старый осел метит в великие полководцы!– подумал Карл.– Меж тем за одним столом не может быть трех великих полководцев!» Карл буквально наливался бешенством и не мог скрыть своего гнева от проницательного взгляда Авроры.

«О, он уже теребит салфетку, мой жеребеночек!» – цинично усмехнулась Аврора. Она-то помнила те жалкие ночи в Стокгольме, когда ей пришлось залезать в постель этого мальчишки.

Один Август, попивая добрый токай, пунцовел и оставался совершенно равнодушен к славе знаменитых полководцев. И только когда сидевшая рядом княгиня Козель, давно с тревогой наблюдавшая за налившимся кровью лицом своего повелителя, приказала лакею обнести его вином, Август решил, что сейчас самое удобное время под предлогом острой дипломатической необходимости пригласить короля Карла в боковую комнату, подготовленную фон Витцумом. Там Карла XII поджидает этот наглец Сонцев со своими мирными пропозициями, а его ждет заветная бутылочка недурной мадеры! С тем счастливым соображением он поднялся во весь свой могучий рост и пригласил своего кузена удалиться на-несколько минут от общего застолья ввиду неожиданных государственных обстоятельств.

Несколько удивленный, Карл, однако, охотно последовал за своим кузеном, который избавил его от необходимости далее созерцать самодовольные физиономии двух «великих полководцев», не желающих признать, что в мире есть один великий полководец – он, Карл XII!

– Итак, царь Петр не возвращает мне ни Ингрии, ни Петербурга! И это вы именуете мирными пропозициями?!

– Но Ижорская земля, сир, это древняя Водская пятина Господина Великого Новгорода, земля отчич и дедич! Мой спутник, сир,– Сонцев кивнул на Никиту,– новгородец. Он может вам сказать, что в Новгороде о том сызмальства все ведают.

– Ах, новгородец?– Карл с действительным любопытством смерил саженные плечи Никиты.– Шведы уже брали как-то Новгород! Не так ли? Ну что же, я возьму его еще раз, и думаю – навсегда! А коли там водятся такие рослые парни, как этот драгун, кузен, то я буду набирать из них полки солдат-великанов!

Август поперхнулся мадерой от злобной усмешки, звучавшей в голосе шведского короля. О! Он по себе знал, что эта насмешка не сулит ничего доброго. Такая же насмешка звучала в голосе Карла, когда он потребовал выдать ему голову Рейнгольда Иоганна Паткуля. И Август тогда вынужден был уступить и отдать несчастного Паткуля на четвертование. Неужели и сейчас... Конечно, наглеца Сонцева давно следовало проучить, но все же он вестник мира...

– Однако, сир,– невозмутимо продолжал Сонцев,– мой государь возвращает вам Восточную Лифляндию и Эстляндию, Дерпт и Нарву, готов выплатить разумное вознаграждение за ваши потери! Мы оставляем себе только то, что принадлежит нам по международному, государственному и историческому праву...

– Право юридическое, право историческое! Все это бред, пустые выдумки законников! Мой великий предок, король Густав Адольф, взял ваши земли по праву завоевателя! И я верну их обратно но нраву меча! Так и передайте царю Петру, князь! Мир я заключу с ним в Москве!

Король Карл резко щелкнул ботфортами и хотел уже выйти, как вдруг у Никиты, навытяжку стоявшего у дверей, непроизвольно вырвалась та фраза, которая всем новогородцам ведома сызмальства:

– Кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет!

– Что он сказал?– резко повернулся к Никите Карл.

Сонцев бросился было спасать своего драгуна, но Никита, в упор глядя в глаза короля, упрямо повторил уже по-немецки:

– Кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет!– И, простодушно улыбаясь, пояснил:– У нас в Новгороде в былые времена великий князь так говаривал, именем Александр Невский!

– Вот как! – зло прищурился Карл, в голубых глазах которого словно заблистали две льдинки.– Ты смелый солдат! И потому отныне ты мой пленный! Ни к чему оставлять царю Петру храброго воина!– И тоном приказа Карл небрежно бросил Августу: – Кузен, русского князя отпустите! Пусть он отвезет царю Петру мой устный ответ! Этого же драгуна немедленно выдайте мне! Я его сошлю на галеры. Адмирал де Пру жалуется мне в последнем письме, что у него как раз не хватает сильных гребцов.

Бледный и мигом протрезвевший Август только всплеснул руками, и тут же три дюжих драбанта, дежуривших у дверей, по знаку графа Пипера навалились па Никиту и скрутили ему руки.

– Сир, это нарушение международного права!.. – кинулся было Сонцев к шведскому повелителю, но словно налетел на каменную стену.

– По международному праву, сударь,– мягко взял под локоток Сонцева Пипер,– мы и вас должны бы повесить, как шпиона. Так что благодарите бога, что моему государю потребен гонец, дабы отвезти его непреклонный ответ царю Петру.

По знаку Пипера солдаты тотчас вывели Сонцева во двор и подвели лошадь.

– А что я могу?! – в ответ на безмолвный упрек Сонцева пожал плечами стоявший в воротах фон Витцум.– Хорошо еще, что и меня с моим августейшим повелителем не отправили на галеры адмирала де Пру.

И Сонцев поскакал из Штольпена стремя в стремя с двумя мрачными шведскими драбантами, исходившими завистью к своим товарищам, продолжавшим веселиться в исполинском зале замка.

За верхним столом внимательными взглядами встретили вернувшихся с переговоров венценосных кузенов. Карл выглядел довольным и веселым, как человек, окончательно для себя что-то решивший, Август же был угрюмым и мрачным, точно весь хмель окончательно улетучился у него из головы.

– Представьте себе, господа! Царь Петр только что предложил'мне через своего посланца вечный мир! – на весь стол объявил Карл, усаживаясь рядом с очаровательной Авророй.

Лица французских послов озарились радостью. Мир на востоке означал для Франции поход Карла XII на императорскую Вену. Напротив, лица Джефриса и австрийского посла графа Братиславского сразу поскучнели. И только сэр Джон Черчилль Мальборо оставался невозмутимым. Он давно знал, что первые объявления ничего не значат. Все дело в последующих разъяснениях. И они последовали.

– Царь Петр не возвращает нам ни Ингрии, ни Петербурга. Потому поход на Москву – дело решенное...– шепнул на ухо Братиславскому граф Пипер.

Меж тем Аврора Кенигсмарк обратилась к Августу, который сидел набычась, мрачно опершись на эфес тяжелой шпаги.

– Сир!– Прекрасная Аврора говорила с Августом только по-французски, словно воскрешая их прежние поездки в Версаль,– Сир, справедливы ли толки, что шпага, на которую вы с такой печалью ныне опираетесь, подарена вам царем Петром?

– Да, – резко и отрывисто ответил Август. Но от прекрасной Авроры трудно было отстать прежнему воздыхателю. Недаром она стала настоятельницей Кведлинбургского монастыря девственниц, где так искусно умела выпытывать у своих весталок все их маленькие тайны.

– А не покажете ли вы, сир, эту шпагу вашему кузену?– продолжала Аврора.– Как знать, может быть, королю Карлу скоро предстоит скрестить свой меч с царем Петром, и пусть он оценит всю тяжесть эфеса царского оружия. Не так ли, ваше величество?– И прекрасная Аврора обратила свои лучистые глаза на северного героя.

«Эта ночь моя!» – подумал Карл. «Ну конечно, глупыш!»—с затаенной лаской сказали ему глаза Авроры.

– Так как же, кузен?– Карл повелительно протянул руку через стол.

– Я не только охотно покажу эту шпагу своему брату королю Карлу, но и дарю ее!– Август протянул шпагу эфесом вперед и вложил ее в ладонь шведа.– Ведь псе в этом замке принадлежит моему гостю!– И бедный Август осушил-таки огромный бокал токая, подвинутый княгиней Козель.

Но все смотрели только на прославленного викинга. Карл чувствовал, что он сейчас был не в центре застолья, а в центре мировой политики. И по мере того как он стучал царской шпагой по столу, привлекая всеобщее внимание, всем слышалось, как переворачивалась еще одна страница истории.

– Господа, царь Петр предложил мне мир, но мир для купца, а не для воина. Спор между царем Петром и мной решит только меч! – И сильным взмахом шпаги Карл срубил горящие свечи,– Генерал Шпарр,– отдавал он первый боевой приказ в новом походе,– назначаю вас комендантом Москвы!

Пьяный воинственный вопль драбантов огласил исполинский зал старого рыцарского замка.

– Вы обязательный человек,, граф Пипер. Сегодня же мой человек доставит вам тридцать пять тысяч рейхсталеров!– шепнул австрийский посол Братиславский своему соседу по столу графу Пиперу.

– За вашу шутку со шпагой я ваш должник, графиня!– Мальборо во время менуэта на лету поцеловал руку прекрасной Авроры.– Завтра вы получите семьдесят тысяч талеров.

– Восемьдесят тысяч, милорд, восемьдесят! – сквозь журчащий смех сказала графиня.

«Мы и так платим вам вдвое больше, чем старому плуту Пиперу»,– хотел было сказать Мальборо, но промолчал. В конце концов, Англия достаточно богата, чтобы платить красивым женщинам за их заслуги! И престарелый щеголь далее повел менуэт.

Тем же вечером закованного в железо Никиту бросили в телегу и помчали в шведский армейский лагерь, чтобы оттуда переправить в Штральзунд, на галеры.

Праздник в Штольпене был последним праздником, устроенным для шведов в Саксонии. В сентябре 1707 года шведская армия форсированным маршем вышла из Саксонии, перешла Одер и двинулась на восток.

часть вторая В час Полтавы

ПЕРЕД НАШЕСТВИЕМ Царская аудиенция

Всем придворным чинам было ведомо, что когда государь запирался на два-три дня в сумрачных покоях Преображенского дворца, это значило, что он самолично работает над чертежом фрегата, яхты или скампавеи для воронежской, петербургской или ладожской верфи. Петр был корабелом по природному призванию, и вся Россия, должно быть, представлялась ему иногда огромным кораблем, который надобно было удачно спустить со стапелей в открытое море, уловить в паруса попутный ветер и отправиться в грядущее плавание. Когда царь колдовал в своем кабинете над корабельными чертежами, он отдыхал душой, поскольку наверное знал, что корабль, построенный по этим чертежам, будет обязательно спущен на воду.

А вот удастся ли пустить в открытое море такой огромный корабль, как Россия? Это Петру до Полтавы было неведомо. Были пробиты два небольших окна в море: одно в устье Невы, другое у Азова. Но оба окна могли и захлопнуть: первое – шведы, второе – турки. И нсе-таки Петр упрямо строил корабли: и на Ладоге, и в Воронеже. И с каждым построенным кораблем росла и крепла вера, что быть России морской державой.

Сонцев примчался в Преображенское в счастливый момент: Петр только что закончил чертеж сорокапушечного фрегата для воронежской верфи. Он тотчас приказал впустить Сонцева и, показывая на полный чертеж фрегата, с каким-то детским простодушием воскликнул:

– Каков красавец! Нравится?

Сонцев отвесил почтительный поклон и ответствовал, что вся Европа почитает господина главного шкипера первым корабелом среди государей.

– Первым и, почитай, единственным! – добродушно рассмеялся– Петр,– Король Людовик Четырнадцатый вместе с иезуитами замаливает грехи в спальне госпожи Ментенон, австрийский император Иосиф лечит свои хвори в Карлсбаде, турецкий султан не вылазит по неделям из сераля, король Август пьет запоем, английская королева Анна пускает слезу над нравами своих подданных,– Петр шутливо загибал пальцы, перечисляя своих венценосных собратьев, – а шведский Каролус, почитаю, опять ныне в поход собрался? Аль ты мне от него мир привез?– И Петр вопросительно взглянул в глаза Сонцеву.

Тот дипломатично развел руками и отвел взор: знал, что царь может и за дубинку взяться из-за встречного дерзкого взгляда. Прав Петра был крут и переменчив. Вот и сейчас, по мере того как Сонцев рассказывал о своих неудачных переговорах со шведским королем в замке Штольпен, у Петра тяжело заходили желваки на скулах. Но усилием воли царь переборол нервный тик и сказал спокойно и не без насмешки:-

– Брат мой Карл воображает себя Александром Македонским, но он не найдет во мне Дария.

Фраза эта столь понравилась Петру, что он повто рил ее за обедом и будет еще много раз повторять перед разными послами и генералами, пока фраза та не станет исторической и столь известной, что ее передадут, через окольные каналы, даже шведскому королю.

За малым столом у царя были гости: начальник Монастырского приказа боярин Мусин-Пушкин и английский посол Чарлз Витворт. Сонцев поклонился англичанину как старому знакомому (встречались когда-то в Версале и Париже) и отвесил особо почтительный поклон Мусину-Пушкину. Всей родовитой Москве было ведомо, что Мусин-Пушкин – незаконный сын царя Алексея Михайловича Тишайшего и доводится сводным братом Петру. Ведал о том и Петр. Даже по внешнему виду дородный, степенный и неторопливый Мусин-Пушкин куда больше походил на покойного Тишайшего, нежели стремительный и порывистый Петр. Впрочем, вел себя Мусин-Пушкин смиренно, персону свою не выпячивал, помогал царю по мере сил в его нововведениях, за что и был приставлен ведать Монастырским приказом.

За обедом в честь английского посла прислуживали лакеи в ослепительно белых перчатках. Увидев белизну перчаток, Петр довольно хмыкнул: «Катеринушк^ постаралась! Знай наших варваров, сэр Чарлз!»

Англичанин, в первый раз приглашенный за малый царский стол и много наслышанный о простоте нравов при дворе Петра, и впрямь взирал на белоснежные перчатки прислуги с немалым изумлением. Правда, за столом поначалу выставлены были самые простые и любимые блюда Петра: солдатская каша, холодное мясо да моченые яблоки. Но в честь английского посла Екатеринушка опять же постаралась, и четверо солдат-преображенцев внесли на золотом блюде огромного осетра, доставленного накануне в специальном чане из Астрахани. Сэр Чарлз ахнул. Вслед за осетром поставили на стол и другой гостинец с Волги: две кади с черной и красной икрой. Англичанину дали большую деревянную расписную ложку, и царь иронично кивнул:

– Кушай, сэр Чарлз! Сии дары из той самой Астрахани, которая, если верить лондонским газетам, совсем, почитай, отложилась от России!

Впрочем, сэра Чарлза уговаривать долго не пришлось. В благоговейном молчании англичанин принялся хлебать икру ложкой. Петр и Сонцев переглянулись и едва не прыснули от смеха.

За столом тем временем зашла речь о новом алфавите, который Петр разрабатывал взамен церковнославянской азбуки.

– Русские буквицы должны быть удобны в написании и понятны самому простому человеку, если мы хотим видеть наш народ грамотным и просвещенным...– Петр так увлекся разговором, что тут же за столом начертал перед гостями новый алфавит. Почерк у него был размашистый, скорый.

«В почерке выражена душа человека»,– вспомнилось Сонцеву.

– Ваш славный пиита Мильтон,– продолжал между тем Петр, – в своей гиштории Московии нелепо утверждал, что образование, мол, нетерпимо между русскими...– Петр обращался прямо к сэру Чарлзу, тихо поглощавшему бок осетра.– Но кто же мешает нам, русским, воспринять творения и знания славных народов европейских? Да все те же господа просвещенные шведы, будь они неладны! Вот Иван Алексеевич,– Петр кивнул на Мусина-Пушкина,– не даст соврать! Намедни шведский фрегат перехватил голландского купца, на корабле которого везли в Россию славянскую типографию Тессинга, изготовленную в Амстердаме. А где, при сем явном нарушении нейтралитета, был английский флот? Ведь ваш статс-секретарь Гарлей неоднократно обещался мне конвоировать все купеческие суда, идущие в Архангельск!

Сэр Чарлз Витворт со вздохом отодвинул осетра и ответствовал вежливо, но лукаво:

– Флот ее величества не может сопровождать каждое отдельное судно. Мы сопровождаем лишь конвои. Не столь давно английские фрегаты привели в Архангельск шестьдесят два купеческих судна. Это – большая торговля! – Чарлз Витворт с торжеством оглядел стол.– Очень большая торговля, господа!

«Еще бы не торговать, коль флоту ее величества нужен наш строевой лес, пенька и ворвань! – подумал Сонцев.– Недаром говорят, что, дабы продать кусок коленкора, английский купец способен подпалить весь белый свет!»

– За конвой спасибо, а типографии Тессинга жаль, ох как жаль! – сокрушенно покачал меж тем головой Петр.

– Господа шведы зело желали бы видеть наш народ в прежнем невежестве пребывающим,– с неожиданным для его степенства жаром подхватил разговор Мусин-Пушкин.– Но, дай бог, будут, государь, у нас и новая азбука и новые школы! – Мусин-Пушкин перекрестился и взялся было за бороду, да вовремя отдернул руку – обрит.

– Какие ты еще собрался строить школы в столь смутное время, Иван Алексеевич?– спросил Петр.– Вот Сонцев тебе расскажет, как шведский король уже и коменданта в Москву назначил: генерала Щпарра! Не так ли?– Петр обернулся к Сонцеву.

Тот понял, что его ответ должен быть предназначен для английского посла, и коротко сообщил, что шведский король полностью и окончательно отклонил русские мирные пропозиции.