Текст книги "Персонных дел мастер"

Автор книги: Станислав Десятсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 45 страниц)

– Русские ожидают нашей атаки двадцать девятого июня, мы же нападем завтра, двадцать седьмого, прежде чем Аюк-хан и Скоропадский приведут им подкрепления. Приглашаю вас, господа, завтра отобедать в шатрах московского царя!– закончил Карл военный совет.

После вечерней молитвы (утренняя и вечерняя молитвы в шведской армии были более регулярными, нежели завтраки, обеды и ужины) шведская армия была выведена в поле. Поле было дикое, заросшее разной дрянью. Некому было его засеять: все окрестные мужики еще в апреле были согнаны шведами копать шанцы и подкопы у полтавского вала.

Вечер стоял жаркий, душный, дул горячий пыльный ветер-крымчак с черноморских степей. Карлу ветер тот был приятен – он напоминал, что на Муравский шлях, шедший из Крыма, вышла уже бесчисленная, как степной ковыль, татарская конница. Когда будет сломлена армия Петра, он спустит на Москву толпы ордынцев, и запылают русские и украинские города и деревни, потащат на аркане ясырь на невольничьи рынки, вдвойне поплатятся московиты за свое упрямство. Нет, ветер-крымчак был для него ветром удачи!– Карл хищно раздувал ноздри большого носа.

Носилки короля подвесили меж двух лошадей, и, сидя в них, он обращался к солдатам: напоминал им о Нарве, викториях в Польше и Саксонии. Король обещал: еще одно усилие – и русские разбегутся, как бежали они под Нарвой... Придет окончательная победа, и далекой Швеции они принесут на своих штыках почетный мир.

Солдаты слушали своего короля, стоя в строю в обтрепанных кафтанах, в разбитой обуви. Но ряды их были по-прежнему сплоченны – железные ряды непобедимого воинства викингов. Каждый из этих ветеранов стоил десятка рекрутов! Не может быть, чтобы русские новобранцы устояли против его испытанных в боях воинов! Нет, Карл, осмотрев войско, в самом деле был уверен в неминуемой виктории.

– У нас мало хлеба, вина, нет запасов, одежда ваша поистрепалась. Русские обозы ломятся от всего этого. Пойдемте и заберемте все это у них! – обращался Карл к своим гренадерам. Оглушительные приветствия были ему ответом. Шведские солдаты по-прежнему верили в счастливую звезду своего короля.

К полуночи король велел дать войскам краткий отдых. Солдаты ложились прямо в ковыльную траву. Иные забывались кратким тревожным сном, иные собирались кучками у небольших костерков, вспоминали свою далекую родину. В Швеции сейчас долгие белые ночи, прохладой веет от заснувших недвижных озер, тихо колышут свои вершины высокие сосны. Солдаты с тоской смотрели на черное низкое южное небо, вслушивались в безудержный перезвон кузнечиков в сухой ковыльной траве.

Король тоже не спал. Карл велел сделать себе перевязку и кликнул сказителя Гутмана. Пока лекарь накладывал на раненую ногу свежую повязку, Гутман сказывал королю древнюю сагу о Рольфе Гетрегсоне, одолевшем русского волшебника на острове Ретузари и впоследствии покорившем русскую и датскую землю.

– Наш король явно примеряет к себе лавровый венок Рольфа Гетрегсона! – насмешливо шепнул Гилленкрок Левенгаупту. Тот лежал, укрывшись плащом, у костра, разведенного драбантами, и, казалось, не слышал. Гилленкрок уже и сам стал засыпать, когда генерал вдруг с горечью отозвался:

– Вечный фантазер! Боюсь одного: не стала бы Швеция завтра несчастной от больных фантазий своего короля!

– Чего это они там орут, господин капитан? – Молоденький прапорщик Сергей Белозеров, вызвавшийся идти в дальний дозор вместе с Романом, высунулся из канавки, где они укрывались под самым носом у шведа.

– Ложись, дура!– сердито прошипел Роман, и в самое время. Мимо как раз проезжал разъезд рейтар из команды принца Максимилиана Виртембергского.

– Король обещает в русском обозе вино и девок, Иоганн!– рейтар говорил хрипло по-немецки.

– Ну что же, после великого поста всегда праздник!– хохотнул в ответ его товарищ.

«Непременно пойдут! – ожгла Романа догадка.– Сегодня и пойдут. Даже не вертаются с поля в лагерь... Непременно пойдут!»

С тем донесением Роман отправил к Меншикову прапорщика. Тот ящерицей юркнул к Яковецкому лесу, где стояли коноводы с лошадьми. Роман проследил, как прапорщик благополучно достиг леса, затем снова обернулся к шведской позиции. Приветственные крики там стихли, наступила тишина, и тишина та была страшнее шумных виватов – тишина перед кровавой сечей. Хотя Роман бывал уже не в одной баталии, сердце на минуту екнуло, когда подумал, что завтра, может, его настигнет слепая пуля. В расцвете жизни кому умирать хочется, когда впереди ждет Марийка и ее улыбка, и глаза, и счастье? Но он тотчас отогнал от себя эту тревожную и суетную мысль о неприятельских пульках и стал думать о поручении от самого Александра Даниловича – не упустить первого движения шведа.

– Чаю, двинется швед ночью! Для него ночной бой выгоден. У шведа дисциплина, у наших – обычная суматоха. Нагрянет нежданно – побежим в подштанниках, как дивизия Репнина под Головчином. Потому зрите в оба! – строго напутствовал Меншиков отборных офицеров из своего лейб-регимента, рассылая их в офицерские дозоры.

Роман, гоня дрему, вглядывался в огни шведского лагеря, вслушивался в доносящиеся оттуда звуки.

Вот раздался грохот подвозимых из люнетов шведских орудий и зарядных ящиков. Первое, второе, третье, четвертое...– считал Роман орудия, снятые, видимо, с артиллерийских позиций у полтавского вала.

«И все?» – озадаченно подумал Роман, не знавший, что у шведов пороха и снарядов хватило только на четыре орудия и что поэтому три десятка орудий остались в бездействии в шведском лагере. Для прикрытия лагеря и своих укреплений у Полтавы Карл оставил две тысячи шведов, а также запорожцев и мазепинцев (сам Мазепа сказался больным и отлеживался во время баталии в своем шатре). В поле же шведский король вывел двадцать четыре тысячи природных шведов и, кроме того, наемные отряды волохов и немцев.

Роман, как и другие дозорные, не мог, само собой, знать всех расчетов шведского короля, потому столь малое число шведских орудий его смутило и он стал уже сомневаться, не поспешил ли он послать Белозерова со своим донесением. Как вдруг около двух часов над шведской позицией словно пролетел порыв ветра: солдаты стали подыматься и строиться в колонны, кавалеристы вскочили на коней, и вся масса шведской армии пришла в несомненное движение. Уже не таясь от шведских разъездов, Роман бросился к коноводам: потребно было предупредить светлейшего о начале шведской атаки.

В русской армии дни накануне баталии прошли в непрерывном окапывании. Переправившись двадцатого июня у Петровки через Ворсклу, армия по приказу Петра тотчас создала предмостное укрепление. Подвинувшись вслед за тем к Семеновке, русские снова окопались, и, наконец, выйдя к вечеру двадцать четвертого июня к деревне Яковцы, на главную позицию, русская армия за одну ночь соорудила ретраншемент, состоявший из трехметрового вала и глубокого рва.

«Русские окапываются – значит, боятся!»—самонадеянно заключили Карл и Рёншильд, узнав от своих конных разъездов об окопных работах армии Петра. На другой день эти разъезды уже не были допущены к русской позиции драгунами Меншикова, прочно оседлавшими широкую прогалину меж Яковецким и Будищенским лесом. Под прикрытием конницы Петр повелел на этой прогалине соорудить шесть поперечных редутов, а еще четыре редута сделать «в линию к неприятелю», дабы разрезать шведскую армию надвое.

Впоследствии теоретики и историки военного искусства, начиная с маршала Франции Морица Саксонского, долго будут поражаться новой и необычной не только для своего времени, но и для последующей военной мысли инженерной подготовке поля будущего сражения. Но для самого Петра, прирожденного инженера и техника, в сей полевой фортификации не было ничего чудесного, а все было необходимым и обязательным. За годы войны русские хорошо осознали силу первого ошеломляющего удара шведов, когда они бросались вперед с фурией древних викингов. Так они громили и русских, и поляков, и саксонцев. Нужно было смирить этот поток, разбить его на отдельные ручейки, пропустить его сквозь сито редутов.

То была первая мысль Петра, когда он распорядился строить редуты. Другая же мысль была связана с внезапностью шведских атак. При той нехватке пороха, что была у шведов под Полтавой, о чем согласно твердили все перебежчики и пленные, выгоден для шведов был ночной бой, с его внезапностью, неразберихой и суетой. И линия редутов, предупреждая внезапную атаку на главный лагерь, давала время русской армии стать во фронт. С Петром были согласны и опытный, осторожный Шереметев, и горячий и пылкий Меншиков.

– Сразу за редутами станет твоя конница, Данилыч, перед ретраншементом – пехота Бориса Петровича и артиллерия Брюса, а в самом ретраншементе останется добрый резерв! – подвел Петр вечером двадцать пятого июня черту подо всем, что говорилось на военном совете. В тот час он был тверд и уверен в себе и войсках.

– Господин генерал! Идут!– выкрикнул Роман, издали узнавший Меншикова по его громкому горловому голосу. Один только Александр Данилович мог так разговаривать перед молчаливым строем драгунских полков.

– На начинающего бог! – ответил Роману не Меншиков, а долговязый всадник, нескладно, по-пехотному сидевший на лошади. Роман понял, что в темноте не различил царя.

– Ну, Данилыч, с богом! – Петр машинально перекрестил своего любимца и добавил сердито: – Да смотри, особливо не зарывайся! Не угоди в шведский капкан! – Не дослушав ответ Меншикова, царь завернул коня и затрусил рысцой к ретраншементу, где была уже выстроена на валах русская пехота.

– Молодец, новгородец! После боя серебряная чарка за разведку! – весело сказал Данилыч, обратись к Роману. То была старинная, еще старомосковская награда за удачную разведку:

В этот миг все услышали приближающийся гул. Шла тяжелая шведская кавалерия, шла так, как ходила она по полям Европы уже целое столетие, со времен Густава Адольфа. Кровь викингов и фанатичный дух пуритан создали эту непобедимую шведскую конницу. Всему миру ведомо было: в первую атаку она бросалась с такой яростью, что все сметала на своем пути. В атаку шли железные рейтары, чьи лица были покрыты шрамами девятилетней войны. Казалось, этот могучий вал сокрушит на своем пути любое войско.

Но на сей раз слепое бешенство и безрассудная отвага разбились о суровый рационализм инженерной фортификации. Эти столь неожиданно выросшие словно из-под земли редуты разбили монолитную массу шведской конницы на отдельные отряды. С редутов ударили пушки и ружейные залпы пехотных батальонов. Прорвавшихся в промежутках между редутами рейтар в упор встретила картечью конная артиллерия. Десятки рейтар упали под градом картечи. Но такова была фурия первой атаки рейтар, что уцелевшие прошли и сквозь картечный огонь.

В предутреннем тумане, увеличивающем размеры и всадников, и лошадей, мчащиеся в атаку рейтары казались зловещими великанами.

Роман с тревогой обернулся, оглядел строй своего эскадрона. Но нет, никто не попятился, не завернул коня. Афоня, перехватив его взгляд, хищно оскалил зубы: не боись, не подведем!

В этот момент хрипло рявкнул голос светлейшего:

– Драгуны! Так их м..! В палаши!

Коротко протрубили горны, и дрогнула полтавская земля: семнадцать драгунских полков Меншикова устремились навстречу шведам. Рубка была недолгой, но яростной. Роман только и помнил, как застрелил из пистолета в упор высоченного рейтара, а затем сбоку что-то толкнуло его, он потерял стремя и чуть не вылетел из седла. Пока Роман снова прочно уселся в седло и нашел стремя, шведы уже завернули назад и пошла другая, веселая рубка – в преследовании.

Драгуны, увлекшись преследованием, вырвались притом даже за линию редутов. Но здесь русских поджидали колонны шведской пехоты. Кавалерию Меншикова встретил такой мощный залп, что сотни лихих драгун свалились с лошадей. Упал и светлейший. Роман подскакал к нему, когда Меншиков, чертыхаясь, вылезал из-под убитой лошади. Увидев Романа, он заорал: «Коня мне!» Роман соскочил и отдал коня. А через минуту Данилыч снова уже чертом мчался перед фронтом драгун навстречу рейтарам.

И эта атака рейтар, которую Роман, оставшись спешенным, наблюдал с вала одного из редутов, куда вскарабкался, дабы не быть задавленным под копытами лошадей, была отбита.

Солдаты-белгородцы с редута обстреливали скачущих назад рейтар. Подобрав ружье убитого солдата, выстрелил и Роман, да столь удачно, что свалил шведского офицера. Лошадь у шведа, должно быть, была добрая – стала как вкопанная возле упавшего хозяина. Роман кошкой перемахнул через ров, окружавший редут, схватил коня под уздцы. И тут услышал слабый стон шведа. Он нагнулся, при свете луны (шел еще только пятый час ночи) увидел бледное, совсем еще мальчишеское лицо. Швед открыл глаза и с таким страхом уставился на Романа, что тому самому стало неловко. Он поднял обмякшее, бессильное тело стонущего шведа, перекинул его, как куль, через коня и вскочил в седло.

– Доставил пленного шведского офицера! – отрапортовал Роман Меншикову, снова гарцевавшему перед строем выстроенных для новой атаки драгун.

– Молодец, Корнев! – Данилыч был в ударе.– Только извини, братец, коня тебе вернуть не могу. Подо мной уже и твоего убило! – И светлейший расхохотался так задорно, как смеется человек, который наверное знает, что с ним сегодня ничего не случится.– А теперь – марш к государю с поручением: скажи, что мы здесь и на редутах побьем шведа. Пусть только нам господин фельдмаршал Борис Петрович пехоту свою в сикурс приведет. Не то конница второй час в великом огне бьется.– Меншиков весело обернулся к офицерам своего штаба: – А Борис Петрович, почитаю, в шатре еще кофей пьет!

Офицеры штаба светлейшего дружно расхохотались. Во-первых, они смеялись так, как обычно смеялись кавалеристы над пехотой, а во-вторых, они единодушно были убеждены, что их Александр Данилович за свои виктории и немалые воинские подвиги заслужил звание фельдмаршала не менее, чем Шереметев.

– И возьми с собой четырнадцать вражеских знамен, захваченных у неприятеля в жестокой баталии,– добавил Меншиков.– Да прихвати вот этого молодца! – Светлейший указал на сурового вида старого драгуна.– Рекомендую: Авраам Иванович Антонов первым в сей день взял трофей – полковое знамя.

– А что же с раненым пленным? – тихо спросил Роман.

Меншиков мельком взглянул в бледное лицо шведа, поморщился, словно от зубной боли:

– Сами сюда пожаловали, черти! А вообще – жаль мальчишку! Доставь его в лагерь к лекарю. Коль стонет – жив будет!

Странная тишина, установившаяся за первыми конными атаками шведов, так лихо отбитыми драгунами Меншикова, объяснялась полным недоумением, воцарившимся в шведском штабе: что же делать дальше перед этими нежданными редутами? Эти укрепления перед основной линией русских противоречили всем правилам тогдашней военной тактики. К тому же редуты не были выявлены вовремя шведской конной разведкой, и потому Рёншильд на правом фланге шведов сердито распекал офицеров своего штаба, а на левом фланге возле Будищенского леса Гилленкрок выслушивал столь же язвительные замечания от возлежавшего в носилках короля.

Французский военный теоретик XVIII века Реконкур по горячим следам событий отмечал, говоря об этой ситуации: «Следует отметить в этом сражении новую тактическую и фортификационную комбинацию... Этим именно способом, до тех пор не употреблявшимся, хотя одинаково удобным для наступления и обороны, была уничтожена вся армия авантюриста Карла XII».

Фортификационная же комбинация русских состояла в том, что за линией редутов стояла еще одна укрепленная позиция – сильный ретраншемент с мощной артиллерией. Она была главной линией. Таким образом Петр построил оборону в глубину, предвосхищая здесь военную мысль не только своего века, но и последующего времени.

Вот почему, когда разгоряченный Роман примчался в ставку с четырнадцатью захваченными знаменами и передал предложение Меншикова продолжать бой на редутах, Петр строго наказал сделать коннице как раз обратное: отступать к главной позиции.

Однако Меншиков, отразивший к этому времени еще одну атаку шведских рейтар, продолжал бой перед редутами. Тогда разъяренный Петр самолично примчался к Данилычу. Тот только что дернулся из схватки: одна щека его была рассечена шведским палашом, треуголка сбита вместе с париком. Но он торжествовал – его драгуны снова отбросили рейтар за линию редутов... Однако же, увидев перекошенное в бешенстве лицо царя, Меншиков побелел: судорога на лице Петра Алексеевича была пострашнее шведского палаша. Но к счастью для светлейшего, шведская армия стала делать в этот миг нежданный и непонятный маневр: правая ее часть устремилась сдвоенными колоннами в обход редутов вдоль опушки Будищенского леса, меж тем как левые две колонны, одна пешая, другая конная, упорно продолжали штурмовать перпендикулярные редуты, отделявшие их от основных сил шведской армии.

Горячий разговор между Петром и Данилычем на сей раз не состоялся. Было недосуг.

– Возьми пять полков драгун и гони эти две колонны в шею к Яковецкому лесу, а я в сикурс вышлю тебе из лагеря бригаду Ренцеля! Боуру же с остальными драгунами прикажи отступать! – Завернув коня, Петр галопом помчался к пехоте.

Как это ни странно, но в шведском штабе тоже не могли понять – почему отделились две крайние колонны королевской армии? Карл приказал своему начальнику штаба немедля послать адъютантов и разыскать эти колонны Рооса и Шлиппенбаха: ведь еще только светало и и пороховом дыму и предутреннем тумане колонны могли просто заблудиться.

Однако со шведской армией в начавшемся сражении случилось наихудшее несчастье, которое вообще может быть в армии: у нее оказалось сразу два командующих. Хотя Карл и объявил, что командующим в баталии будет Рёншильд, генералы и высшие офицеры шведской армии по-прежнему обращались к королю, как к своему единственному командующему. Тот отдавал приказы и распоряжения, как будто не было Рёншильда. Но ведь и Рёншильд отдавал приказы и распоряжения. Ничего, кроме беспорядка и сумятицы, это создать не могло.

Чтобы быть подальше от королевской качалки, фельдмаршал сам поскакал на правый фланг, где гренадеры Рооса штурмовали редуты. Для Рооса это был реванш за разгром его дивизии под Добрым. Пока вся шведская армия стояла перед стеной редутов, он брал их один за другим. В пылу баталии Роос не разобрался, что первые два редута его гренадеры успешно взяли лишь потому, что они были недостроены русскими. Теперь он упрямо штурмовал третий редут.

– Дайте мне в сикурс кавалерию, и я возьму этот чертов редут! – крикнул он подъехавшему фельдмаршалу.

И Рёншильд своей властью послал на помощь Роосу конницу Шлиппенбаха.

Вот так и случилось, что в то время как вся шведская армия уклонялась влево, обходя редуты вдоль опушки Будищенского леса, эти две колонны уклонялись направо, все еще штурмуя редуты. Шлиппенбах, хорошо помнивший, сколько раз он был бит русскими в Прибалтике, и получивший столь недавно жестокий урок под Лесной, пытался убедить немедля прекратить атаки и идти к главным силам, но старик был упрям и сам повел своих гренадер на штурм непокорного редута, который обороняла одна рота солдат-белгородцев.

Тогда и Шлиппенбах поступил так, как он никогда не посмел бы поступить, скажем, под первой Нарвой: вспылил, бросил своих рейтар и с одним адъютантом поскакал к королю жаловаться на упрямство Рооса.

Афоня давно искал «своего генерала». Лавры Кирилыча, взявшего под Лесной в плен графа Кнорринга, не давали ему спокойно спать. И вдруг – такая удача! Отправленный Романом за линию редутов в передовой дозор, вахмистр увидел, как из-за поперечных редутов, занятых шведами, вынеслись два всадника в богатых плащах и помчались по пустому полю в направлении Будищенского леса.

– Врешь, не уйдешь! – вырвалось у Афони, и, хищно оскалив зубы, он бросился наперерез шведам. За ним устремился десяток драгунов. Увидев русских, шведы стали было заворачивать коней, но Афоня схватил с плеча фузею и с одного выстрела уложил лошадь под старшим шведом. Спутник его остановился, соскочил с коня, бросился на помощь. Когда оба шведа стали на ноги, драгуны уже окружили их кольцом. Старший из шведов выдернул шпагу и с поклоном протянул ее эфесом вперед: гроза Прибалтики генерал-майор Шлиппенбах сдался русскому вахмистру! Афоня был сам не свой от радости. Меншиков дал ему десять червонцев и приказал отконвоировать первого пленного шведского генерала к самому царю. Но доволен Афоня был даже не этим, доволен был тем, что «достиг»-таки Кирилыча.

В то самое время, как пять драгунских полков Меншикова и бригада Ренцеля громили колонны Рооса и Шлиппенбаха, Боур стал по приказу Петра отрываться от шведов и отводить остальную кавалерию на правое крыло русского укрепленного лагеря. Драгуны отходили на полном аллюре, и пыль, поднятая тысячами лошадей, широким шлейфом поднялась к утреннему солнцу.

Шведская кавалерия приняла отход драгун Боура за их паническое бегство, и второе пыльное облако стало догонять первое, так что валы русского ретраншемента скрылись как бы за дымовой завесой. Шедшая тесной колонной шведская пехота двинулась вслед своей коннице и вошла в эту завесу. В результате правое крыло шведов буквально напоролось на пушки укрытого за валами русского лагеря, подойдя к нему на сто метров.

Надобно помнить, что превосходство русской артиллерии под Полтавой было подавляющим. Если шведский король пренебрегал артиллерией и взял на поле баталии всего четыре пушки, то русская армия помимо пятидесяти пяти полковых пушек имела на валах лагеря еще тридцать два тяжелых орудия из специального артиллерийского полка Брюса. Восемьдесят семь орудий по взмаху шпаги молчаливого шотландца разом ударили картечью по плотной колонне шведской пехоты. Правое крыло шведов сразу ударилось в бегство, потеснив свой центр и левое крыло в лощину к Будищенскому лесу. Артиллеристы Брюса послали им вслед еще несколько зал но».

– Молодец, Вилим Яковлевич, добрая работа! – Петр на английский манер дружески пожал руку Брюса – рас целовать не решился: все-таки Брюс – потомок шотландских королей, и черт его знает, как он отнесется к русским троекратным поцелуям, еще обидится невзначай. Длинное лошадиное лицо Брюса стало еще длиннее, что должно было означать улыбку.

– Теперь самое время выводить войска в поле, господин бомбардир. Их кавалерия тоже отходит... – сказал Брюс, как всегда скупо, но рассудительно.

В самом деле, не чувствуя за своей спиной поддержки пехоты, шведская кавалерия также отступала к Будищенскому лесу. В сражении наступило затишье: шведские генералы и офицеры приводили свои войска в порядок у опушки Будищенского леса, русские полки по приказу Петра в шесть утра стали выходить из укрепленного лагеря и выстраиваться перед его валами. Только слева, в Яковецком лесу, не стихала ружейная стрельба.

То был звездный час Меншикова. Он сам повел в атаку своих драгун, которые опрокинули остатки кавалерии Шлиппенбаха и врубились в пехоту Рооса. Под Меншиковым убили третью лошадь, прострелили рубаху, но он гнал и гнал шведов до Яковецкого леса. Роос не уступал ему в упорстве и ярости. Старый генерал сделал, казалось бы, невозможное: остановил бегущих на опушке леса и встретил драгун Меншикова таким дружным залпом, что трети эскадрона Романа как не бывало. Меншиков в ярости подскакал к подошедшей бригаде Ренцеля, прохрипел:

– Ну, Фриц, я загнал их в ловушку! Ату, бери их!

Старый ландскнехт привычно поднял и опустил шпагу, и пять батальонов русских гренадер бросились в шты ки. Началась резня – молчаливая, страшная резня в Яковецком лесу. Ренцель сам бился в первых рядах: он мстил за Фрауштадт, за Ильменау, за убитых пленных. И шведы не выдержали русского натиска – бросились бежать к своему лагерю. Роос собрал кучку солдат и шведском редуте, построенном между лесом и лагерем, и на какой-то миг задержал русских. Именно эта задержка позволила шведским артиллеристам вывести двадцать восемь орудий из лагеря и спешно отправить их в Переволочну.

Эта задержка спасла и Мазепу. Увидев русских гренадер, выбегающих из Яковецкого леса, и выходящий навстречу им из Полтавы русский гарнизон, старый гетман не раздумывал ни минуты. Куда девались его хвори и болезни! Как молодой, он вскочил на коня и со своим конвоем, опережая всех беглецов, помчался к Переволочне, не забыв, правда, захватить припасенные заранее переметные сумы с немалой казной.

В отличие от Мазепы граф Пипер до последней минуты не хотел верить в сдачу шведского лагеря. Ведь в лагере помимо двух батальонов шведов было восемь тысяч запорожцев и мазепинцев, хвастливо заверявших короля, что они-де знают, как бить москалей. И вот вся эта толпа вслед за старым гетманом без выстрела бросилась бежать в степи, где им ведомы были все тропы и потаенные родники. Запорожцы и не подумали умирать за интересы шведского короля. Впереди всех бежал полупьяный с утра кошевой атаман Костя Гордиенко, мчавшийся теперь продавать свою саблю и казацкую честь турецкому султану. Шведский лагерь полностью опустел за те полчаса, пока Роос сдерживал у редута русских гренадер. Вслед за казаками бежали королевские повара, конюхи и лакеи.

Пипер и его секретари Цедергельм и Клинкострём бежать не могли, пока не уничтожили секретную королевскую документацию. С трудом разожгли костер. И вот запылала дипломатическая почта, тайная переписка, списки шпионов и доносчиков, документы королевской бухгалтерии.

Меж тем стрельба у редута стихла: окруженный со всех сторон русскими, раненый Роос сдался с тремя сотнями солдат – всем, что осталось от его колонны. Цедергельм испуганно оглянулся в сторону редута и взмахнул руками:

– Граф, они нас всех перебьют!

В эту минуту гренадеры Ренцеля, разъяренные потерями, понесенными в Яковецком лесу и у редута, ворвались в лагерь.

– Лучше сдаться гарнизону Полтавы, там по крайней мере солдаты еще слушают своих офицеров! – решил Пипер и спросил: – А где Клинкострём?

Оказалось, что его давно уже никто не видел,– Клинкострём любил смотреть на сцены капитуляций, но не участвовать в оных.

Через десять минут перед изумленным главным полтавским комендантом Келиным выросло несколько штатских фигур. Одна из них отрекомендовалась, через переводчика, первым министром короля Швеции графом Пипером. И первое, что услышал Келин от Пипера, было чистосердечное признание:

– В одной из фур в нашем лагере, герр комендант, лежит королевская казна – миллионы ефимков. Как бы не разграбили! – Даже в плену граф Пипер оставался прилежным бухгалтером.

Хотя левое крыло шведов и было разгромлено и лагерь их находился уже в русских руках, главная баталия ожидалась впереди. Петр теперь более всего опасался, что шведы, завидев многочисленность русских войск, не примут боя и, как знать, смогут пробиться за Днепр. А там соединятся с войсками короля Станислава и корпусом Крассау, и снова начнется польская чехарда, в то самое время как на юге назревала война с Османской империей.

Вот отчего, увидев, что русская линия намного длиннее шведской, Петр приказал Боуру отослать шесть драгунских полков Волконского к Решетиловке на соединение со Скоропадским.

Борис Петрович, важный, дородный, с фельдмаршальской лентой через плечо, сердито засопел при сем распоряжении. В тот день конечно же не он, Шереметев, а царь был главнокомандующим, но тем не менее в приказе командующим именовался Шереметев, и случись что – ому, Борису Петровичу, первый стыд и позор. Вот отчего он, обычно не решающийся оспаривать царские указы, на сой раз возразил, и возразил твердо.

– Государь, девять батальонов пехоты мы оставили в кагере, пять батальонов отослали к Полтаве, казаков Скоропадского держим у Решетиловки, а здесь еще шесть драгунских полков удаляем с поля перед решающей схваткой. Негоже то, государь, негоже! – бубнил фельдмаршал с тем завидным упорством, которым издавна славился шереметевский род. Говорили, что один из Шереметевых при Иване Грозном двадцать пять лет просидел в ханской темнице в Чифут-Кале, но не уронил свое посольское звание, не стал просить хана о выкупе. Едино, о чем попросил, – переменить комнату, чтобы была с окнами на север, на далекую Родину. Так что ежели Борис

Петрович говорил: «Негоже»! – слово его было весомо. Однако у Петра было .сегодня счастливое настроение человека, которому все с утра удавалось и который знает, что и дале все будет удаваться.

– Борис Петрович! – с укором воскликнул он,– Да неужто не побьем шведа равным числом?

Здесь Шереметева неожиданно поддержал Репнин, затянув известную генеральскую песню о том, что-де превосходство в силах всегда надежнее!

– Эх, Аникита Иванович, Аникита Иванович! – покачал головой Петр.– Триста спартанцев под Фермопилами все персидские толпы задержали. Надобно и нам в баталии надеяться не на число, а на разум и мужество! – Петра в этот день переполняло ощущение той крепкой и радостной мужской силы и отваги, которые в тридцать семь лет не похожи ни на мальчишеское «море по колено», ни на старческие уловки и хитрости, ибо в эти годы с силой уже соседствует глазомер, с отвагой – мудрость.

Очевидец впоследствии скажет про Полтавскую баталию: Шереметев и Репнин были в центре, Боур на правом крыле, Меншиков на левом. Петр был всюду. Он всюду поспевал, и все ему задавалось в этот день. Задалась и речь, которую он произнес перед выстроенными в строй полками. Петр знал, что тысячи выстроенных перед ним в это погожее летнее утро солдат пойдут сейчас на смерть, и понимал, что, если они дрогнут, заглянув в глаза смерти, и побегут,– их всех скосит железная рука беспощадного косаря, а шведы выйдут на широкий Муравский шлях, по которому впереди них помчится стотысячная ордынская конница, и запылают русские города и села, и потянется русский ясак – женщины и дети – на невольничьи рынки Стамбула. И потому он призвал солдат, как равных себе, ибо от их стойкости сейчас зависит не только исход войны, но – судьба России.

– Воины! – громко обращался к солдатам Петр.– Вот пришел час, который решит судьбу Отечества! Итак, не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за Отечество!

Никита слушал Петра, стоя в строю у знамени Новгородского полка. Вспомнились ему почему-то и дедушка-книгочей с его сказками и былинами, и омытый летними грозами далекий, но такой близкий Новгород, и его новая мирная московская жизнь. И пришла великая злость к неприятелю, иноземному захватчику, посягнувшему на эту жизнь.

– А о Петре ведайте,– голос у царя поднялся и дрогнул,– что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе для блага вашего!