Текст книги "Врангель. Последний главком"

Автор книги: Сергей Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 40 страниц)

11 (24) сентября. Петропавловская

Её Превосходительству баронессе Ольге Михайловне Врангель

Дорогая Олесинька,

Всё время ведём бои – части совсем измотались. Со стороны штаба помощи никакой, бездарные указания и интриги. Если бы не такое время, то плюнул бы на всё и отчислился бы в резерв, – до окончания операции не имею нравственного права это сделать. Постарайся повидать Апрелева и узнай, что у них творится. Пришли мне ножи для бритвы «Жиллетт» и бумаги с конвертами. Обнимаю нежно, да хранит Тебя Бог. Люблю нежно.

Петруша

14 (27) сентября. Петропавловская

На фронте дивизии установилось нудное затишье.

А настроение Врангеля под вечер скакнуло вверх: штаб армии сподобился-таки прислать ему автомобиль – «Руссо-Балт» 1911 года.

Неизвестно у кого реквизированный, маленький и серо-коричневый, как майский жук, разбитый весь, но колёса крутятся и фонари светят. Вот только шины – рижского завода «Проводник» – старые: истёрлись и потеряли первозданный красный цвет. Запасных же всего две. И бензина кот наплакал: не больше трёх пудов в поржавевшей бочке. Одна надежда, казаки на какой-нибудь станции цистерну прихватят.

По всему, добро, как и худо с бедою, в одиночку не ходит: с шофёром передали посылку от Олеси, а в ней наконец-то – ножи для бритвы «Жиллетт». А то все щёки уже изрезал какой-то допотопной бритвой с клеймом «Эд. Брабец» на выщербленной костяной ручке: Гаркуша купил на станичном базаре аж за 15 рублей... А ещё почтовая бумага, конверты, трикотажное и батистовое бельё. А главное – письмо, а в нём много-много нежных слов...

Станичный атаман охотно уступил свой кабинет, простотой обстановки больше похожий на полковую канцелярию. Керосину снабженцы раздобыли, и «Космос» теперь вовсю сиял посреди однотумбового письменного стола. Так что письмо жены мог читать и перечитывать, не напрягая воспалённых от постоянного недосыпа глаз.

Среди почты – вот уж чего не ожидал – нашлось и письмо от Эрдели... Оказывается, тот уже в Екатеринодаре.

Читал, затаив дыхание. Взгляд торопливо перескакивал через строчки.

Очень любезное письмо. Даже слишком... 16-го или 17-го приедет в дивизию... Подменит и даст отдохнуть... Но не надолго, ибо скоро получит другое назначение... А тебя, друг мой Пипер, утверждают в должности, с чем и спешу от всей души поздравить...

Ладони вмиг повлажнели. По телу разлился жар, и застучало в висках. Перечёл внимательнее.

А как это «скоро»? И почему он узнает о своём утверждении от Эрдели?! Из частного письма! Почему не Романовский сообщил официально? Или Сальников, на худой конец... Недостойный намёк сделать или в шею подтолкнуть – за ними не задержится. Полагают, верно, он в ножки им упадёт... Ещё чего не хватало! Раз утверждают – значит, оценили. Значит, поняли, что без него не обойдутся. А раз так – он поставит свои условия. Перво-наперво, чтоб дивизию снабжали как положено. Сообразно с масштабом и активностью боевых действий...

Радость и злость нахлынули одновременно. Под их напором схватился за ручку. Перо стремительно прыгало с конца фиолетовой строки в стеклянную чернильницу и обратно... Опрокинул бы давно, не будь она прикреплена к тяжёлой металлической подставке. Не терпелось выговориться...

Дорогая моя Киська,

Спасибо за бритвы, бумагу и бельё. Вот 2 недели, как я здесь, всё это время дерёмся ежедневно, имея перед собой противника в 10раз многочисленнее и крайне упорного. Задачи Штабом Армии ставятся всё время непосильные, во всём недостаток, и всё же части дерутся отлично. Моё направление особенно неблагодарно, потери дивизии весьма высоки, и бои последних дней выбили всех командиров полков и б. часть сотенных командиров (в Корниловском полку двойной комплект – 12 командиров сотен). Дивизия работает на огромном фронте – жаль, я лишь имею общее руководство и лично от боя далёк. Тяжело морально, огромная ответственность, неблагодарная задача и в то же время самое недостойное, обидное для частей отношение Штаба Армии, ни слова благодарности, постоянное недоверие. Кто задаёт этот тон, не знает, что на духе войск он не может не отразиться. Несмотря на все трудности, думаю, с помощью Божьей, скоро операция закончится, и я буду иметь возможность слетать к Тебе. От Эрдели получил Любезное письмо, сообщает, что 16—17 приедет и освободит меня, но не надолго, ибо получает другое назначение, а я утверждаюсь в должности. Однако последнее – вопрос, я поставлю свои условия, требования отношений иных, нежели существующие ныне, и думаю, что отчислюсь в результате снова в резерв и в твоё, Киська, распоряжение.

Здесь есть летучка, очень симпатичные 2 сестры – какая-то Звегинцова и бар. Пильц, попасть в летучку тебе крайне легко, но до решения вопроса о том, останусь ли я здесь, не стоит, тем более что 80%, что наплюю на всё и уйду.

Пока кончаю...

В который уже раз отдав чернила бумаге, перо сухо царапнуло и замерло... Спал жар, утихомирились виски. В нос ударил едкий запах пота от нательной рубахи. Вчера ведь ещё собирался отдать постирать... А с чего, собственно, ты так расчувствовался, Петруша? С чего воспрянул духом?.. Вряд ли что изменится к лучшему в отношениях с «моментами». Так, может, пока не поздно, действительно послать всё к чёрту?

Или всё-таки устроить Олесю в летучку? Нет, пока не решён вопрос, останется ли он здесь, не стоит... Не 80, пожалуй, процентов, а все 99 за то, что плюнет на это безобразие и отчислится в резерв, в распоряжение командующего. Вернётся к любимой и единственной... Что она там сейчас поделывает? Готовится ко сну? Или спит уже? Время к полуночи... Когда были вместе – в Петербурге ли, на фронте – никогда не ложилась без него. Ждала...

Стук в дверь вернул Врангеля в кабинет станичного атамана.

Похоже на Гаркушу: вкрадчивый стук, но настойчивый. Поторопился, возможно, но вчера подписал приказ о назначении его ординарцем. Это на бумаге. На деле же – для выполнения обязанностей личного адъютанта. В штатном расписании дивизии таковой должности нет, а хлопотать о её введении – перед «моментами» не нашаркаешься...

Позволил войти.

– Сводки, ваше превосходительство. Не дуже и припозднились.

Глянув в оживлённые смешинкой зелёные глаза, одобрил свой выбор. Выбирать, впрочем, особенно было не из кого... Но хватит пока и того, что кубанец одинаково скор на ноги, на руки и на язык. И горбатый свои нос сует только туда, куда положено. Одно плохо: больно уж любитель на кухне повертеться. Ну, не самый большой грех... Главное, весь он – улыбчивым лицом, задорностью и сметливостью – настроение поднимает. Опрятен и надлежащий вид принял без подсказок: волосы, отросшие и выгоревшие до соломы, остриг, видавшую виды серую полевую черкеску сменил на чёрную парадную, застиранный чёрный бешмет – на ещё не ношеный алый, серебристые погоны и головки никелированных газырей блестят как новенькие... Вот, кстати, кто поможет переобмундироваться для казаков.

   – Не в службу, а в дружбу, Василий... Генеральского погона Кубанского войска не найдёшь одного? Мягкий нужен, для черкески...

   – Як же не найти... – В голосе новоиспечённого адъютанта удивление смешалось с обидой. – Дык отчего ж одного-то?

   – Для образца. Жене пошлю, чтоб заказала. А сукно в станицах можно купить?

   – Черкеску вам построить? – Загорелое до меди лицо Гаркуши озарилось радостной догадкой. – А як же! Дачку[56]56
  Дачка – сукно для черкесок, производившееся станичными мастерскими.


[Закрыть] добрую и сыщу.

   – Подешевле только.

   – Пошукаю подешевше, ваше превосходительство. И портные в станицах на все руки: утром мерку сымут, а вечером – пожалте примерять. – Воодушевление и жажда услужить так и попёрли из хорунжего.

   – Дорого берут?

   – Та сторгуюсь, будьте покойны.

   – А где купить козлиную кожу для чувек?

   – Чувяк, ваше превосходительство, – поправил, потупившись, Гаркуша. – Виноват... Найду и козла, и кто чувяки с ноговицами быстро построит. Кожаные ноговицы желаете чи суконные?

   – Какие удобнее и дешевле.

   – Слушаюсь. И курпеев на папаху бачил у скорняка тутешнего. И белых, и серых, и чёрных... Тильки сбегать.

   – Цену прежде спроси.

   – Та будьте покойны, ваше превосходительство. И шапошник добрый есть в обозе...

   – Осади пока. Дай сначала жалованье получить.

   – Слушаюсь.

Задержка в таком важном деле озадачила и расстроила Гаркушу, но только на миг.

   – А как насчёт повечерить?

   – Ужин отставить. После обеда ещё в себя не приду...

   – Прикажете хочь кавун взрезать?

   – Отставить, сказал.

   – Виноват.

   – Начальник штаба как себя чувствует?

   – Совсем худо ему... – Воодушевление Гаркуши мгновенно сменилось озабоченностью. – Доктор зараз на его половине.

   – Расспроси подробно. Может, лекарства какие нужны. Попрошу жену найти в Екатеринодаре и прислать.

   – Слушаюсь. – Хорунжий поправил и без того аккуратный чуб. – А на завтрак чего? Як вы прикажете?

   – Молока парного.

   – И всё? Плотнее, чай, завтракать нужно, ваше превосходительство. На целый день ведь... Может, ещё чего? На кухне дуже интересуются.

   – Ты давай-ка пореже наведывайся на эту самую кухню. А то обратно в строй переведу. Мне Санчо Пансо не нужен.

   – А шо воно такэ?

   – Кругом марш!

   – Слушаюсь, ваше превосходительство... – Живо прикрытая дверь обрезала грустный вздох Гаркуши.

Оставшись один, Врангель углубился в сводки. Лучше бы они «припозднились»...

Два дня противник – предположительно, части Таманской группы – при поддержке сильного артиллерийского огня вёл упорные атаки Армавира, постепенно охватывая позиции 3-й дивизии. И позавчерашней ночью Дроздовский отошёл в Прочноокопскую, отдав левый берег Кубани. Переброшенный по железной дороге из Екатеринодара отряд полковника Тимановского попытался вчера атаковать Армавир, но неудачно... Покровский, напротив, добился позиционного успеха: тесня Майкопскую группу, на всём 40-вёрстном фронте своей дивизии вышел к Лабе и местами даже переправился на правый берег.

В дальнейшее его продвижение не верилось: Майкопская группа «товарищей» теперь, после взятия Армавира, наверняка будет усилена за счёт переброски частей из Таманской.

А он-то ждал их быстрого продвижения в обход Михайловской группы. Рассчитывал, что угроза полного окружения вынудит её, ослабленную беспрерывными атаками его конницы, оставить укреплённые позиции. Не тут-то было. Ну, Петруша, жди, когда рак на кургане свистнет...

   – Позвольте войти, ваше превосходительство? Постучать Гаркуша постучал, но вошёл, кажется, раньше, чем получил разрешение. Обычную озорную весёлость как корова языком слизнула, взгляд и голос потухли.

   – Козлом для чувяк с понедилока станут дёшево торговать в войсковой потребительской лавке в Катеринодаре. Вот, значит... А у полковника Баумгартена сыпняк оказался. Так что доктор говорит, треба в госпиталь везти. И не тянуть резину...

Леденящее осознание беды пришло не сразу. Опередила не в меру прыткая досада: ни версты ещё не проехал, ни шин новых с бензином снабженцы не раздобыли, а уж гони автомобиль обратно...

15 (28) сентября. Петропавловская

Её Превосходительству баронессе Ольге Михайловне Врангель

Дорогая Киська,

Вчера писал длинно и подробно, а потому сегодня пишу лишь несколько слов. Это письмо везёт сестра из летучки Звегинцова, жена офицера-артиллериста дивизии: она сопровождает начальника Штаба дивизии полковника Баумгартена, тяжело заболевшего тифом. Помоги его устроить. От неё узнаешь подробности про летучку. Пока ни в коем случае не устраивайся в летучку, ибо я, повторяю, едва ли останусь. Надеюсь, повторяю, быть у Тебя. Пока нежно обнимаю, да хранит Тебя Бог.

Петруша

16 (29) сентября. Петропавловская

Её Превосходительству баронессе Ольге Михайловне Врангель

Дорогая Киська!

Эрдели сообщил, что будет подмена, и я, следовательно, скоро буду иметь возможность Тебя, вероятно, навестить. Посылаю это письмо с моим ординарцем князем Голицыным. Очень прошу Тебя по размеру посылаемого погона заказать мне и прислать первой же оказией две пары генеральских погон Кубанского войска (серебро с красным ), мягких, для черкески. Купи также на две пары чувек козла, как я слышал, с понедельника будут продавать дёшево в потребительской лавке Екатеринодара. Надо переобмундироваться для казаков, но теперь ничего не достать. Матерью для черкески надеюсь разыскать здесь.

Нового ничего, сидим на месте. Мой начальник Штаба заболел тифом, просит о назначении на его место полк. Нелидова из штаба Армии или Апрелева.

Понемногу прибывают офицеры регулярной кавалерии, чему я очень рад. Пока кончаю, обнимаю и люблю. Да хранит Тебя Бог.

Петруша

17 (30) сентября. Петропавловская

– Итак, за ночь рокируемся, к семи зажмём в клещи и к вечеру расколем Михайловский орешек. Авось, не объявит Деникин второго выговора...

Нависнув над столом, полковник Дроздовский замер, пристально всматриваясь в синие и красные линии – позиции 1-й конной дивизии и Михайловской группы большевиков. Согнутое колено прочно упёрлось в жёсткое сиденье венского стула, кулаки тяжело придавили края расстеленной двухвёрстки.

В комнате потемнело, будто весь свет от лампы собрался на его лице: на чистом открытом лбу и жёстко сведённых бровях, на овальных стёклышках пенсне и носу с высокой горбинкой, на плотно сжатых губах и слегка раздвоенном подбородке. Могучая тень от коротко остриженной головы и плеч, покрытых накинутым френчем, наползла на белёный потолок.

Гость его, почудилось Врангелю, обратился в хищную птицу, что с грозным изяществом высматривает жертву с вершины скалы. Вот только пенсне с болтающимся шнурком смазывает впечатление...

Пенсне и помогло вспомнить: мелькало оно, оседлавшее этот горделивый нос, в коридорах академии. Но познакомиться не довелось: офицер в форме волынца – значит, из Киева – всегда был замкнут и держался особняком, сторонясь компаний как провинциальной пехтуры, так и столичных гвардейцев. Тем и обращал на себя внимание. А в Кишинёве, Яссах или ещё где на Румынском фронте встретиться не довелось.

Да и нынешняя встреча – верх нелепости и прихотливости случая...

...Только выехал утром на позицию, как наперерез несётся полным галопом казак с донесением. Конь в мыле, сам никак не отдышится, а в глазах – форменная паника. Оказалось, левофланговые разъезды заметили большую – до 2-х тысяч – колонну пехоты с артиллерией: движется по дороге из Армавира прямиком в тыл дивизии. По направлению это вряд ли могли быть «товарищи». Но ведь и о приходе на его участок каких-либо новых частей штаб армии не уведомлял... Ничего не оставалось, как верхом поспешить туда самому: разобраться в обстановке, предотвратить замешательство и, если потребуется, произвести перегруппировку для парирования удара.

Полчаса спустя на грунтовой дороге, спускающейся к Петропавловской, столкнулся с пылящей на рысях группой всадников. И без бинокля разглядел: казаки и при погонах. В папахах, но вместо бешметов и черкесок – защитные гимнастёрки... Оказалось – разъезд 2-го Офицерского конного полка. А подходящая колонна, как чётко отрапортовал подхорунжий, – 3-я дивизия полковника Дроздовского.

Проскакав галопом ещё пару вёрст, встретил расположившийся на привале, прямо на краю скошенного кукурузного поля, авангард дивизии – 2-й Офицерский конный полк. Офицеры – все регулярной кавалерии, в фуражках и мундирах, а нижние чины – кубанские казаки. Там же обнаружился и сам Дроздовский, взвинченный до крайности. А с ним – начальник его штаба полковник Чайковский, сослуживец по 1-й гвардейской.

Нервно обгладывая початок, Дроздовский внёс полную ясность: вчера к нему в Прочноокопскую нагрянул Деникин и, ознакомившись с обстановкой, оставил на армавирском направлении Тимановского заслоном, а ему приказал глубоко обойти Михайловскую группу с востока и атаковать её в тыл со стороны станицы Курганная. Двинувшись ночным маршем, колонна сбилась с пути, взяла много севернее и в конце концов вышла в тыл не противнику, а своим...

Чем дольше слушал, переводя взгляд с одного на другого, тем всё более удивлённое выражение придавал лицу. Конечно, мол, на войне всякое случается, но могли ведь, не разобравшись, и обстрелять друг друга... Понурый вид Чайковского подтверждал: начальник только что устроил ему разнос. И поделом: сколько помнит его – типичный «момент», дальше бумажек ничего не видит... Неясным, однако, осталось вот что: его-то, Врангеля, штаб армии почему не предупредил о задаче, поставленной 3-й дивизии?

Дроздовский по этому поводу ни малейшего удивления не выказал. И охотно принял предложение проехать в Петропавловскую: отдохнуть, отобедать и, раз уж так вышло, скоординировать свои действия.

Обсудив положение – обошлись, по желанию Дроздовского, без его проштрафившегося начальника штаба, – решили план командующего переиначить.

Во-первых, 3-й дивизии после тяжёлых встречных боёв на армавирском направлении и ночного перехода не имеет смысла топать больше 35 вёрст в район Курганной: никаких сил для атаки Михайловской не останется. Во-вторых, подобные глубокие рейды в тыл – дело конницы, а не пехоты. В-третьих, бригады 1-й конной уже имеют опыт обхода.

Итогом их трёхчасовой работы стал детальный план полного окружения Михайловской группы. Пехотные части 3-й дивизии сменяют полки 1-й конной на правом берегу Лабы и завтра в 7 утра атакуют противника с фронта. А 1-я конная, без остающейся на своих позициях на левом берегу Лабы 3-й бригады, но с приданным ей 2-м Офицерским конным полком, за ночь сосредотачивается на крайнем левом фланге и до наступления рассвета начинает движение в охват правого фланга позиции противника. С таким расчётом, чтобы к семи утра пересечь железнодорожную ветку Армавир – Туапсе и выйти передовыми полками в район станицы Курганной, где перехватить грунтовую дорогу Михайловская – Константиновская, самый вероятный путь отхода большевиков. Задача головных сотен – овладеть узловой станцией Курганная, выдвинуться к мосту у аула Каше-Хабль, по возможности занять переправу и войти в связь с 3-й бригадой.

После обеда расстались. Дроздовский собрал своих полковых и батальонных командиров в станичном училище, а он предпочёл лично объехать полки, построенные для встречи.

Выступить перед казаками, подбодрить их времени не осталось, а потому лишь здоровался и вручал командиру пакет с приказом об общем наступлении дивизии. Повезло, вернулся автомобиль, отвозивший больного Баумгартена в Екатеринодар. И не только в исправности, да вдобавок с пятью канистрами бензина и ещё двумя запасными шинами – французскими «Мишлен». Хотя и залатанными, но вполне годными. Всё это богатство шофёру удалось купить в частном гараже за хозяйственные деньги штаба дивизии.

Встретились, как и наметили, за ужином.

Дроздовский говорил больше, чем ел. И ужин незаметно перетёк в очень серьёзный разговор. И хотя на Петропавловскую уже опустились сумерки и настало время разъезжаться по дивизиям, начальник 3-й дивизии не торопился, а Врангель не подгонял его. Мелькавшую после обеда мысль поспать хоть пару часиков перед ночной операцией оставил: гневные излияния и крайняя нервозность гостя, которую он ощущал всем телом, гнали сон прочь.

С первых чисел сентября, если верить Дроздовскому, упорство большевиков на участке 3-й дивизии неожиданно возросло. И он, ввиду усталости людей и тяжёлых потерь, стал просить у штаба армии подкреплений. Романовский, хотя резервы у него были – два свежих полка, – отказал категорически, не преминув от имени Деникина упрекнуть в медлительности.

Убеждённый в преждевременности взятия Армавира, пока 1-я конная не овладела Михайловской, 5 сентября Дроздовский дважды просил либо дать подкрепления, либо перво-наперво распутать Михайловский узел. И никакого ответа. В итоге, предвидя, что удержать Армавир не сможет, был вынужден взять город хотя бы ради того, чтобы сорвать переход большевиков в наступление.

Посылая в штаб армии одну телеграмму за другой, с 6 по 11 сентября он ждал или пополнений, или обеспечения со стороны Михайловской. Но ничего не получил, кроме... директивы продолжить наступление «между Урупом и Кубанью».

Когда же 12-го большевики атаковали с трёх сторон и к вечеру почти обложили Армавир, счёл наименьшим злом, дабы не погубить дивизию в оборонительном бою на столь растянутом – 12 вёрст – фронте, отвести основные силы в Прочноокопскую. Но ведущий к городу мост через Кубань и предмостные укрепления удержал.

Спешно переброшенный Деникиным по железной дороге из Екатеринодара полуторатысячный отряд Тимановского, о чём Дроздовский даже не был предупреждён, 13-го с ходу атаковал Армавир с севера. Но без поддержки 3-й дивизии успеха не имел. Несмотря на это Деникин приказал Дроздовскому атаковать Армавир 14-го. Теперь Дроздовский без поддержки отряда Тимановского атаковал город с северо-запада, понёс серьёзные потери и также потерпел неудачу...

...Отвалившись на спинку стула и закинув ногу на ногу, Врангель жадно ловил каждое слово. К пышным гроздьям янтарного винограда, выложенным на фарфоровом блюде и уже изрядно ощипанным со стороны гостя, даже не притронулся. Отсеивать чрезмерные эмоции Дроздовского от существа дела было отнюдь не просто: как закипело раздражение в начальнике 3-й дивизии, так и кипит с самого утра. Будто вода в забытом чайнике – срывая крышку и обдавая раскалённую плиту шипящими брызгами. Следовало бы остудить перед операцией, но когда и от кого ещё услышишь такое?!

Удивительно, но взвинченность Дроздовского не передавалась ему совершенно – ведь у самого подобных претензий к штабу армии накопилось предостаточно. Напротив – погружала в ледяное спокойствие. Что редко случается, отдал собеседнику инициативу разговора. Понятно, почему не торопится Дроздовский к дивизии: не выговорился ещё, не отвёл душу. Непонятна только эта горячая откровенность... Куда же подевалась его пресловутая замкнутость?

О «втором выговоре» Дроздовский заговорил неожиданно тихо и вроде бы машинально, будто сам с собой. Тем более нарочитой показалась Врангелю многозначительность его тона.

   – Выговор? За что же?

   – За самовольную рокировку, Пётр Николаевич.

На имя-отчество перешли ещё за обедом. И теперь, избавленный от необходимости обращаться к Врангелю «ваше превосходительство», Дроздовский держался так, будто они в одном чине.

   – Бросьте. Любой юнкер поймёт её необходимость. Достаточно посмотреть на карту...

   – Не знаю, на что уж там смотрит Романовский... Только десятикратного численного превосходства Михайловской группы и исключительной выгодности её позиций он явно не видит.

   – Мой штаб разведсводки в Екатеринодар отправляет регулярно.

   – А мой, представьте, не получил никаких ориентировок о вашем участке. Очень симптоматично! Хотя я с первых чисел сентября убеждал Романовского, что нет у меня сил одновременно вести операцию против Армавира и обеспечивать дивизию со стороны Михайловской. В ответ – одни заверения: вот-вот Первая конная разобьёт Михайловскую группу и выдвинется к Курганной... И только теперь я вижу, какой зарез для вас – эта группа...

Продевая руки в рукава френча, Дроздовский опустился на скрипнувший стул. Взяв карандаш, стал что-то набрасывать в полевой книжке. И Врангель в который уже раз приметил: как-то не очень ловко тот действует правой рукой...

   – А карты, которые рассылает штаб армии, подозреваю, при Царе-горохе составлялись. Четыре станицы совсем не нанесены, много новых хуторов и дорог... Впору самому садиться и рисовать!

Врангель отмолчался. Да и что тут скажешь? Сам-то он и не заметил, как устарели карты, составленные Военно-топографическим отделом штаба Кавказского военного округа ещё в конце прошлого века. Где же, чёрт возьми, было заметить, когда третью неделю на месте топчется...

Сколько ни всматривался исподволь в худощавое лицо Дроздовского, обтянутое сухой кожей, тёмное и от загара, и от гнева, сколько ни вслушивался в глуховатый вибрирующий голос, ничего «героического» не находил. И всё явственнее ощущал совсем некстати возникшую неприязнь к этому человеку...

Ещё утром задела атмосфера немого обожания и подобострастия, которой окружили Дроздовского его штабные, командиры частей, ординарцы, конвойцы... Так и смотрели ему в рот. И неуместное это раболепие – сам-то на дух не переносит его в подчинённых – Дроздовский воспринимает как должное. По всему чувствует себя «вождём»: в каждом движении, в каждой фразе видно стремление покрасоваться и произвести впечатление на «толпу».

И ещё одно стало питать эту неприязнь: вспыхнувшее подозрение, не видит ли Дроздовский именно в нём главного виновника того, что «Михайловский узел» затянулся так туго. Напряжённо старался уловить хотя бы намёк. И догадаться, какие оценки его действиям тот мог давать в телеграммах Деникину и Романовскому... Но, кажется, нет: никакого намёка, ничего, что умаляло бы усилия и жертвы его конницы, его способности военачальника. Напротив, полковник то и дело даёт понять, что оба они штабом армии поставлены в одинаково тяжёлое положение: задачи ставятся непосильные, пополнений и боеприпасов как не было, так и нет, управление на широком фронте – никуда не годное. Особенно показателен эпизод с Тимановским. Вот к нему бы надо вернуться, уяснить кое-что...

   – Бог с ними, с картами, Михаил Гордеевич... Хотя бы ставили в известность о задачах соседей.

   – До таких мелочей руки у Романовского и его присных не доходят. – Дроздовский резко захлопнул полевую книжку.

   – Вам и Тимановскому эта мелочь обошлась недёшево.

   – Чудовищно дорого! Говорю же, мне ни слова не сообщили ни о его подходе, ни о данном ему приказе немедленно атаковать Армавир. Четырнадцатого числа около одиннадцати дня как снег на голову свалился его ординарец. Тут только я узнал: отряд его подходит уже к Кубанской, он поступает в моё распоряжение и по окончании сосредоточения предполагает атаку города... Но я-то рассчитывал дать своей дивизии два дня отдыха – влить пополнение, заменить выбывший командный состав. Поэтому и ответил ему немедленно: в бой не ввязываться, дабы перегруппироваться и атаковать совместно, а не порознь...

   – Тимановский в донесении хотя бы сослался на директиву командующего?

   – Да не было у него никакой директивы! – Правая рука Дроздовского, не без труда справившись с ремешком полевой сумки, снова потянулась к винограду. – Мой офицер для связи, конечно, опоздал... Зато не опоздала оскорбительная телеграмма от Деникина! Прямое обвинение в том, что я оставил Армавир «преждевременно», да ещё «отменил» его приказание Тимановскому атаковать тринадцатого. Я как встретился с Тимановским в Прочноокопской, первым делом показал ему телеграмму. А он отвечает, что такого приказа – во что бы то ни стало атаковать Армавир именно тринадцатого – ему и не давалось. Вот так!

   – Они что, не понимают таких простых вещей, как взаимодействие?

   – Да ничего эти гуси не понимают! – Дроздовский глотал виноградины одну за другой, сплёвывая в кулак косточки. Острый кадык нервно ходил вверх-вниз по худой шее. – Сколько воюю, штаб армии систематически переоценивает наши силы и недооценивает противника. Что ни директива – требуют побед «во что бы то ни стало» и «минуя все препятствия». Зарылись в бумажки и совершенно не знают реальной обстановки. Где уж Романовскому понять, что лучше на два дня позже победить, чем дать бой на два дня раньше и потерпеть неудачу... Развёл бумажное море и тонет в нём. И нас утопить хочет... И утопит! Только не в бумагах, а в нашей же крови! С первого числа я потерял тысячу восемьсот человек. Три четверти первоначального состава!

   – Моя дивизия – не меньше.

   – Вот видите! И это при том, что большевикам гораздо легче потерять тысячу человек, чем нам сто. Если всякая неудача везде тяжела как таковая, то в нашей армии каждая неудача – шаг к краю могилы. Ведь это – потеря веры в победу и моральное торжество красных негодяев. Потеря не только людей, но и оружия. А откуда его получить? Ведь освобождение Кубани – это только начало. А впереди – вся Россия. С какими силами освобождать её?!

   – Вы сказали это Деникину вчера?

   – Пытался. Всё без толку!

   – То есть?

   – Они всё мерят на старый «добровольческий» аршин: в первом походе, при Корнилове, офицерские роты опрокидывали тысячные отряды большевиков и брали станицы атаками во фронт без поддержки артиллерии...

   – Наслышан уже.

   – Так ведь у Корнилова были одни добровольцы, а противник – разложившиеся толпы солдатни. А теперь он уже другой: с каждым днём эти мерзавцы всё больше походят на регулярную армию. И мы изменились, но только к худшему: в частях много мобилизованных, а самые стойкие офицеры-добровольцы безвозвратно потеряны. И в первую очередь именно благодаря таким вот атакам! По-новому уже надо воевать... А у них один герой – Казанович, начальник Первой дивизии: бьёт в лоб, всеми силами. Ни тактики, ни сбережения людей, будто их, что травы. «Первопоходник», одним словом... Как это по-русски! Суворова поминают на каждом шагу, а сами мерят способности начальника числом уложенных солдат!

   – Так что же Деникин?

   – А ничего. Только выговор мне объявил за медлительность действий и отмену его приказаний. Публично, при всём штабе...

   – Почему же вы не подали рапорт? Изложили бы все трудности вашего положения, указали на ошибки и предвзятость Романовского...

   – Я не привык жаловаться на трудности. Вполне достаточно того, что указывалось в моих докладах и сводках моего штаба. Но Деникин мои доклады назвал жалобами. Разве правильная оценка соотношения сил есть жалоба?!

   – Меня это удивляет.

   – А меня уже нет. Я слишком хорошо изучил людскую природу. Весь ужас в том, что Деникин становится глухим, когда говоришь ему правду о работе штаба и лично Романовского... – Пенсне колко отразило желтоватый свет лампы, надёжно спрятав глаза Дроздовского, но Врангель чутко уловил брошенный на него испытующий взгляд. – А что касается предвзятости, источник её мне прекрасно известен: я не «первопоходник».

   – Так что ж с того? – пожал плечами Врангель.

Мгновенный прищур погасил искру в глазах. Низко прикрытые веками, они засмотрелись на первое попавшееся – чистый лист, заправленный в «Фейшолес-Империал». Не должен этот полковник догадаться, на какую мозоль наступил.

   – А то, что Романовский выдвигает на должности только участников первого похода на Кубань. Это уже стало традицией. Нечто вроде местничества, но не по родовитости, а по «добровольческому» стажу. Интриг вокруг этого столько! Я дивизией командую лишь потому, что сам сформировал свой отряд и привёл в армию. Потому и снять меня не могут... И им остаётся только интриговать. Если бумаг в нашей армии – не меньше, чем в старой, то интриг штабных – много больше...