Текст книги "Врангель. Последний главком"

Автор книги: Сергей Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 40 страниц)

20—21 октября (2—3 ноября).
Бесскорбная – Урупская

Прочно удерживая Урупскую, 2-я бригада Топоркова ценой тяжёлых потерь не позволила красным расширить занятый на левом берегу плацдарм. Но не более того...

До полуночи ломал Врангель разболевшуюся голову, как отбросить противника за Уруп и при этом самому не оказаться отброшенным обратно за Чамлык... Как никогда горько пожалел, что остался без знающего начальника штаба. От негодования на Ставку черкал по двухвёрстке так резко, что грифеля крошились, будто песочные. Гаркуша замучился чинить карандаши затупившимся лезвием от бритвы «Жиллетт»: шашку и кинжал наждаком точить – куда сподручнее.

Настроение не подняла даже доставленная обозным казаком из Михайловской черкеска.

От карты оторвался всего на минуту: ощупал, оглядел, подняв на вытянутых руках, сзади и спереди, приложил к груди... Из местного серого сукна, рыхловатого, но плотного и, по видимости, тёплого. И скроена недурно, вроде как по фигуре... Так, чёрт возьми, не терпится обновить её! Да ещё папаху с алым, кубанского войскового цвета, верхом... Жаль, но пусть подождут на пару в чемодане: ещё не пошиты бешмет и чувяки с ноговицами... Переобмундируется не иначе как полностью. Чтоб не предстать перед казаками посмешищем. Только нафталином не забыть пересыпать...

Отвлекаясь на стук в дверь, успел подумать: пока не потеплеет, обойдётся своей старой фуфайкой-кожанкой и буркой. Весьма предусмотрительно было прихватить их с собой в августовскую жару.

Из доставленного донесения явствовало: красные, не дожидаясь рассвета, начали спешно отходить обратно на правый берег. Что за чёрт?! Обнаружила разведка екатеринодарцев. Не может быть!

При слабом свете самодельного масляного светильника разборчивое и толковое донесение Муравьёва перечитал трижды... Нет, не похоже на ошибку. Но с чего вдруг? С чего это «товарищам» пятки намазывать?! Безо всяких видимых причин. Что у них стряслось? Ежели только Деникин в помощь любимчику Казановичу оттянул под Армавир все части со ставропольского направления... Чёрт его знает! Как бы там ни было, обстановка складывается исключительно благоприятная. И не воспользоваться ею – глупо...

Обстановка сама, и без начальника штаба, подсказала решение: сколотить ударную группу, широко сманеврировать, переправив её южнее Бесскорбной, нанести удар противнику глубоко в тыл и вынудить его к отходу. Тем более с Кавказской подошёл долгожданный обоз с огнеприпасами.

К Топоркову ординарец поскакал с приказом растянуть запорожцев и уманцев по фронту от хутора Абдурахманова до аула Урупского, имея в центре позиции станицу Урупскую. Науменко получил задачу, объединив под своим командованием все четыре полка 1-й и 3-й бригад и две батареи, с рассветом переправиться через Уруп в 3-4-х верстах выше Бесскорбной, в районе села Ливонского. Затем захватить на правом берегу командующий гребень, выдвинуться в направлении станции Овечка и, развернувшись круто на северо-запад, с ходу нанести удар в тыл группе красных, закрепившейся на гребне против Урупской.

Сам же Врангель решил переехать на автомобиле в Урупскую: оттуда начать преследование отходящих «товарищей»...

...Уруп обмелел настолько, что превратился в сплошную переправу: лошади нигде не теряли дно. И полки перешли на правый берег, к селу Ливонскому, быстро и все сразу.

Когда идущие авангардом корниловцы оседлали высокий, с крутыми склонами, скалистый гребень, чуть приплюснутый багровый шар солнца уже оторвался от восточного края чёрной равнины.

Преодолевая сопротивление пока одного только ветра, двойные колонны полков, и между ними батареи, дошли вдоль гребня на северо-запад до уровня Бесскорбной, к месту вчерашнего неудачного боя корниловцев и екатеринодарцев. Никаких признаков присутствия противника... Первым делом послав от Корниловского конного разведывательную сотню на север, в направлении села Успенского, Науменко остановил и спешил полки, приказал укрыться за буграми и в ложбинах, прилегающих к гребню. Потом написал краткое донесение Врангелю.

Хотя приказ начальника дивизии требовал действовать «стремительно» и «неожиданно», он предпочёл дать казакам и лошадям передохнуть, артиллеристам спокойно установить пушки в наблюдательное положение, а разведке точно выяснить расположение, силы и намерения противника. А пока суть да дело – собрать и послушать полковых и сотенных командиров: бестолковое хождение вдоль и поперёк Урупа всем им, чувствовал, вымотало душу... Пусть выговорятся – выпустят пар. Кстати, и гребень скрыл ударную группу от всё замечающих глаз барона.

Со своим умением нравиться и прочной репутацией начальника, позволяющего подчинённым свободно высказывать собственное мнение, Науменко вызвал бы на откровенность и самых скрытных.

Но тянуть за язык никого не понадобилось. Услышав от командира бригады предложение высказаться об обстановке, инициативой прочно овладел Муравьёв. Его маленький рост с лихвой компенсировала энергичность. Привалившись спиной к камню, заговорил горячо: по милости начальника дивизии полки толкутся на месте, как хохлы на толкучем рынке, воюют по расходящимся направлениям и потому теряют связь друг с другом... А следует собрать все шесть полков в кулак, ударить в один пункт – самый слабый у противника, – прорвать фронт и затем уж бить его по частям в хвост и в гриву, истинно по-казачьи...

Говорил Муравьёв на чистом русском языке, и отсутствие шутливых черноморских словечек делало его речь крайне серьёзной и даже жёсткой. И чем дальше, тем говорил вспыльчивее и резче. Пока, правда, без солдатских грубостей.

Остальные три десятка строевых офицеров, от подъесаулов до полковников, лежали на сухом подножии невысокого бугра, укрывшись от ветра и подставив бока солнцу. И рта открывать не спешили: с языка Муравьёва срывалось именно то, что набродило у них у всех на уме. Одобрительными взглядами и кивками ясно показывали: сочувствуют каждому слову.

И Науменко слушал не перебивая и уйдя в себя... Пока Мурзаев, сидя по-турецки и машинально поглаживая отсыхающую руку здоровой, тихо не выругался в усы:

   – Гибнет казачество... его мать!

Оказавшись среди немногих расслышавших, Науменко будто очнулся: пара, однако, накопилось больше, чем полагал... А Муравьёв как был в дивизии самым языкастым, так и остался. Меры в критике начальства никогда не знал, и по его милости разговор по душам вот-вот перерастёт в митинг. А то ещё хлеще – в общее поношение Врангеля. Так что лавочку пора сворачивать.

Поднял руку, требуя внимания.

   – Ну, будет тебе, Всеволод... Хотя, по правде говоря, трудно с тобой не согласиться. Ну, а теперь давайте посмотрим на всё это шире. Дело в том, что...

Его увещевания и разъяснения обстановки на всём фронте, подкреплённые мягкой улыбкой, не сразу остудили Мурьвьёва. Но именно по тому, как говорил и как улыбался командир бригады, все скоро поняли: и он разделяет мысли пусть не всегда сдержанного, но всегда искреннего, справедливого и лихого командира екатеринодарцев, отличившегося и в Великую войну, и в корниловском походе...

Точку в разговоре поставил казак, прискакавший с донесением от командира разведывательной сотни: обнаружены две цепи красной пехоты – наступают от станции Овечка.

   – К бою!..

...Ординарец с донесением Науменко об удачной переправе и занятии гребня нагнал «Руссо-Балт» уже при въезде в Урупскую, около полудня.

А спустя час служебное рвение выказали и связисты: доставили из Михайловской почтово-телеграфной конторы сразу несколько телеграмм, среди которых оказалась и последняя оперативная сводка штаба армии, весьма пространная.

Врангель читал расшифровку, хмыкая и кривя усмешливо губы.

Помощь ему пришла, откуда и не ждал: ещё третьего дня Покровский, сосед справа, безнадёжно увязший, судя по прежним сводкам, во встречных боях выше по течению Урупа, в районе станиц Попутная и Отрадная, совершил прыжок – чёрт знает как ему это удалось! – аж в 40 с лишним вёрст и занял станицу и станцию Невиномысскую. И уже преследует противника на северо-запад, вдоль реки Кубань, заходя глубоко в тыл Армавирской группе красных... Понятно теперь, почему «товарищи» без боя очистили Урупский плацдарм. Понятно и то, что Покровский не балует своевременными донесениями не только соседей, но и Ставку. Деникин и с этим справиться не может?

Приказав Топоркову стягивать запорожцев и уманцев к урупской переправе, выехал на наблюдательный пункт.

Обжигающий ледяной ветер с севера налетал порывами с прежним ожесточением. Терзал беспощадно прибрежные ивы и тополя, обдирая и расшвыривая последние пожухшие листья. Высокую рябь гнал против течения с таким неистовством, будто вознамерился повернуть быстрый Уруп обратно в горы. Даже солнце, уже склонившееся к западу, будто бы похолодело, хотя лучи его ещё грели подставленную спину. Запахивая полы мохнатой бурки, Врангель в который уже раз рассматривал с наблюдательного пункта противоположный берег.

Речная долина, заросшая во многих местах камышом, упирается в высокий, до двух десятков саженей, скалистый гребень – дотянувшийся сюда отрог одного из кавказских хребтов. Его крутые, поросшие приземистым кустарником склоны перемежаются каменистыми, отвесно обрывающимися выступами, кое-где оплетаются тропинками, а в одном месте прорезаются крутым извилистым просёлком, ведущим на станцию Коноково.

Рельеф и солнце помогали и без гёрцевской оптики ясно различать цепи противника, залёгшие по крутому склону гребня: вьются дымки от костров, время от времени кто-то карабкается вверх или скатывается вниз, бликуют бинокли командиров... Хорошо обучены и дисциплинированы, сволочи: хотя патронов масса, не стреляют – терпеливо ждут атаки его казаков. Осталось недолго, «товарищи»... Уж потерпите. Но где же, чёрт возьми, Науменко?! Никаких пока признаков его наступления...

...Длинные и густые цепи противника под развёрнутыми ветром красными знамёнами уверенно шли вперёд. Перед ними, сохраняя расстояние с версту, шагом отходила жалкая лава разведывательной сотни. Никто не стрелял.

Водя биноклем по цепям, Науменко удивился: уж очень много чёрных казачьих папах. И почему-то не открывают огня, хотя дистанция прицельного выстрела давно пройдена...

Как и задумал, едва цепи красных поравнялись с полками, скрытыми в ложбине, взмахом перчатки подал знак.

Головным в атаку сорвался, сразу переходя в намёт, Корниловский конный: разомкнутым строем, тремя одношереножными эшелонами, по две сотни в каждом. Бабиев шёл во втором.

Следом, как поддержка, – 1-й Екатеринодарский, в линии колонн, готовый сразу же, как потребуется, развернуться в лаву.

Направляющая корниловская сотня вела полки точно в левый фланг красных. Завидев так близко – всего в полутора верстах – невесть откуда взявшихся казаков, те опешили: перестраивать длинные цепи или заходить плечом уже не осталось времени. Раздались будоражащие крики команд, и крайние открыли ружейный огонь – беспорядочный и неприцельный.

Корниловцы тут же перешли в широкий намёт, вздели ярко блеснувшие клинки, загикали, засвистели...

Расстояние сократилось до двухсот шагов, как вдруг красные прекратили стрельбу, побросали винтовки и кинулись навстречу. Размахивали руками, сбивались в толпы и вопили что есть мочи:

– Станишники-и-и-и!..

Казаки, не потерявшие ни одного человека, живо окружили сдавшихся... И пришёл теперь их черёд опешить: красные лезли обниматься, радостно сыпали приветствиями и остротами, кто послабее духом – всхлипывал и утирал слёзы, а кто покрепче – решительно и зло требовал прямо сейчас же вести его в бой против «комиссаров и большевистской сволочи». И никто не считал себя пленным.

Из быстрых расспросов выяснилось: все они – сплошь казаки и иногородние уже освобождённых от большевиков лабинских станиц, все были насильно мобилизованы отходившей через эти станицы Таманской красной армией. Пёстрая одежда, большей частью рабочая, наглядно подтверждала их слова: кто в ватном бешмете, кто в овчинном полушубке, кто в шинели, на ногах – опорки, чирики, солдатские ботинки и реже сапоги. Зато на головах у всех почти – потёртые от старости чёрные папахи.

Тут же нашлись и знакомцы, и даже дальняя родня...

У многих корниловцев и екатеринодарцев потеплело на душе: более полутора тысяч своих перешли, влились в родное войско! Целых два полка!

Лишь самые злые рубаки досадовали: почитай, вовсе и не было никакого боя, раз клинкам работы не нашлось, зря только обнажали их... Но сердца их быстро смягчились: сдавшиеся, богато снабжённые винтовочными патронами и пачками табака, щедро раздавали их победителям. Об одном осталось жалеть: обозов при них не оказалось...

...Ждал Врангель, ждал, уже устал ждать, и потому ожидаемое случилось как-то вдруг.

Гребень, побагровевший в лучах заходящего солнца, ожил: засуетились, забегали чёрные точки и вскоре покрыли весь склон, дружно устремившись к вершине. Будто пришёл в движение разворошённый муравейник.

   – Беглый огонь! – выкрикнул торопливо.

Офицер-телефонист резко крутанул рукоятку полевого аппарата и дважды прокричал его приказ в слуховую трубку.

Над гребнем засверкали огненно-розоватые разрывы шрапнели. Дымные комки быстро относило к югу.

   – В атаку!

Верхом, поднимая фонтаны брызг, кинулись казаки в мутную воду. Ветер погнал по долине крики, плеск, фырканье, ржание... Щебнистое дно лошадей с конниками держало прочно. Красные уже скрывались за гребнем, не сделав ни единого выстрела.

На одном дыхании достигая правого берега, сотни живо разворачивались в лаву и намётом устремлялись к гребню. Батареи прекратили огонь. Спустя несколько минут казаки, ведя коней в поводу, поднимались по просёлку на опустевший гребень. Многие проворно карабкались по самым пологим из тропинок.

Откуда-то с востока донёсся слабый орудийный гул: все силы отдал на борьбу с ветром и едва перелетел через Уруп. Врангель напряг слух... Вот ещё. Никаких сомнений: наступает Науменко.

Всё острее терзало желание и самому переправиться... Плеть нетерпеливо похлёстывала по мягкому чувяку. Сапоги со шпорами отныне – и Бог весть как надолго – уложены в чемодан. Как и бриджи с мундиром. И фуражка... Жалость какая, холод этот чёртов всё испортил: налетел из Совдепии и заставил поверх новой черкески надеть бурку. А то бы в самый раз покрасоваться перед казаками в обнове. Хороша чертовски! Сидит на удивление ладно. И тёплая, как шинель. А присланные Олесей газыри с головками из белой эмали, точно под Георгиевский крест, и мягкие погоны – просто отличные...

22 октября (4 ноября). Урупская – Успенское

Одновременно со шкворчащей глазуньей в столовой появилось донесение Науменко: на подступах к селу Успенскому красные сбиты, захвачены сотни пленных, десятки пулемётов и обозы, головной полк перерезал Владикавказскую железную дорогу.

Заторопившись в 1-ю бригаду, Врангель приказал подавать автомобиль. Глотал почти не жуя, остужая обожжённый язык молоком из погреба.

Но шофёр с помощником ни с того ни с сего заявили в один голос: мотор чихает и вообще требует серьёзного ремонта. Для убедительности открыли капот, какие-то железки отвинтили и разложили на замасленном куске брезента... Наплели все, заподозрил сразу, лишь бы опять не попасть на передовой в переплёт... Бездельники и трусы! Но время не терпит.

– Скажи там, чтоб седлали моего коня! – выкрикнул ожидающему у крыльца Гаркуше.

Едва начальник дивизии отошёл от «Руссо-Балта», шофёр и помощник облегчённо переглянулись за его спиной. Во-первых, переправа авто на плоту – дело рискованное, и генеральское понукание этого риска не убавит, а скорее наоборот. А во-вторых, сколько раз уже казаки переходили вброд речку, вели бой где-то там наверху, за гребнем, а к вечеру опять возвращались в Урупскую и Бесскорбную, везя на телегах убитых и раненых...

Лютый северный ветер не унимался, выстужая до смертного окоченения всё живое, что двигалось по высушенной им ровной грунтовой дороге между Урупской и Успенским. Яркое солнце, уже высоко поднявшееся в безоблачное и по-зимнему бледное небо, особых надежд на тепло не внушало.

Сопровождали Врангеля новый начальник штаба полковник Соколовский, прибывший среди ночи, Гаркуша, конвой и взвод ординарцев. Не проехали рысью и четверти двадцативёрстного пути, как повстречали несущегося намётом ординарца от Науменко: Успенское взято и по захваченному в целости деревянному мосту Корниловский конный полк уже переправляется на правый берег Кубани...

Характер равнины за Урупом изменился: поднимаясь и переходя в Ставропольскую возвышенность, она начала волноваться. Всё чаще её перерезали балки, заросшие на дне камышом, коробили перевалы и курганы. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались нивы: серые – заброшенные и заглушённые бурьяном, жёлто-бурые – припорошённые пылью после августовской уборки хлеба, чёрные – недавно вспаханные под озимые...

К Урупской тянулись одна за другой телеги с крестьянскими семьями. Убоясь казачьей мести, покинули свои станицы и хутора, отступили с красными, а теперь, опамятовавшись, возвращались домой: дальше Кубани всё одно бежать некуда. На группу конных казачьих офицеров смотрели кто с робостью, кто с усталым равнодушием...

Чем ближе к Успенскому, тем чаще попадались пленные. С головы до ног белые: раздеты до исподнего и разуты до портянок. По виду, долгое время не выходили из боев: грязные, щёки и подбородки заросли щетиной, сосульками свисают свалявшиеся волосы.

Одни понуро брели босиком по окаменевшим от мороза обочинам, застывшие до посинения и понукаемые, как скот, конными казаками. Другие, обхватив себя руками, сидели плотными группами на краю черноземных полей, напоминая стаи отдыхающих чаек. Кому-то посчастливилось найти початок или голову подсолнуха...

Острый интерес подавил брезгливость, и Врангель пытливо вглядывался в их лица, тёмно-серые от измождения, голода и пыли, часто разукрашенные кровоподтёками. Не заметил ничего, кроме тупой покорности безжалостной судьбе... Но к этим судьба ещё оказалась милостива. А вон, у обочины, лежат в беспорядке зарубленные красноармейцы, тоже раздетые и разутые. Где-то с дюжину. Сторожевая застава, по видимости...

Навстречу спешили лазаретные линейки с ранеными. Немало, чёрт возьми... Линеек и сестёр милосердия прибавилось, с грехом пополам развернули летучку в дивизионный лазарет. А вот медикаментов и перевязочных средств – кот наплакал. Щиплют, ежели удаётся раздобыть, корпию. Нет – режут на бинты заношенное до дыр бельё. Спасибо, Олеся сумела на деньги, причитающиеся дивизии, хоть что-то купить в аптечных магазинах и передать с офицерами, возвратившимися из госпиталя. И ему на днях переслала, Кискиска любимая, градусник. Упрятал, бережно обернув в чистую портянку, в чемодан. Пусть ждёт следующей заразы. Избави Бог, конечно...

Какая-то из сестёр замахала рукой, задорно поздоровалась. Вглядевшись, узнал: та бедовая, что спасла его... Вот ведь, тогда даже секунды не нашёл имя её спросить. Успел ли хоть поблагодарить?

Картинно вздёрнув подбородок, по-юнкерски отчётливо произвёл «равнение налево» и приставил прямую ладонь к виску. Расхохотались оба и тут же разминулись...

За пару вёрст до Успенского попался захваченный обоз. На взгляд – бесконечный... Заморённые лошади тянут груженные верхом телеги, тщательно укрытые брезентом или рядном.

Хорунжий с перевязанной щекой, начальник конвоя, доложил браво: всего повозочных средств две сотни без трёх и на всех почти – винтовки и всевозможные огневые припасы.

Поскорее, приказал себе Врангель, надо всё это разобрать, привести в известность и передать в дивизионное интендантство, пока казаки не растащили по своему «обнаковению».

С хвостом обоза поравнялся на железнодорожном переезде...

Величиной и богатством иногороднее село Успенское, вытянувшееся по низкому левому берегу Кубани, ничуть не уступало казачьим станицам: дворов где-то до полутора тысяч, те же мельницы, те же крытые черепицей и железом большие дома. Правда, церковь победнее, деревянная и низкая. И садов почти нет...

На западной околице уже собирались полки ударной группы. Без двух сотен Корниловского конного, переправившихся на другой берег Кубани. Полковые трубачи, перебивая друг друга, трубили «сбор». От людей и лошадей валил пар, растворяясь в прозрачном полуденном воздухе.

Настроение казаками овладело праздничное: шутили, вспоминая эпизоды недавнего боя, поддевали друг друга, хохотали взахлёб... И победа стала в радость, и трофеи богатые: не только патронташи с подсумками набили полные, но ещё в торбы и сумы патронов без счёта насыпали. Пулемётчики, так те даже опоясались пулемётными лентами. Главное же – ненавистный враг изгнан со всего левобережья Кубани, уже рукой подать до границы со Ставропольской губернией и скоро весь родимый край будет освобождён от большевиков-христопродавцев и сдуревшей от крови иногородней голоты. Полностью и навеки. И вернётся наконец жизнь казачья в мирную колею: к плугу, жене, детям...

Едва завидев значок начальника дивизии, каким-то чудом не сорванный ветром с конца пики, закричали «Ура!». Недружно и сипло.

Неподдельное ликование Врангель расслышал сразу. Усталость как рукой сняло. И полкам отдых не понадобится: для казака победа – лучший отдых перед новым боем. Скинул бурку на проворные руки Гаркуши: пускай все видят черкеску.

Полки строились резервными колоннами, посотенно, шеренги подравнивались, и сиплое «Ура!» волна за волной катилось над рядами голов, становясь всё громче и слаженнее. Кое-где полетели вверх папахи – чёрные, серые, белые...

Впервые увидели строевые казаки начальника дивизии в родной кубанской форме. Перемигивались и кивали одобрительно. Справный стал кавказец: всё, на погляд, на месте. А острог дурных нема. От кабардинец пидвел: невысокый для долговязого-то...

   – Ну, прямо Николай Николаевич... – достигли ушей Муравьёва негромкие слова вставшего позади слева помощника, есаула Лебедева.

   – Чего-о? – переспросил, не оборачиваясь.

   – В черкеске-то, говорю, Врангель на великого князя стал похожий.

   – Окстись...

Науменко, рапортуя, едва приметно и скромно улыбался.

Приняв победный рапорт, Врангель поскакал размашистой рысью вдоль строя – отдавал честь обнажённой шашкой. Круто развернул кабардинца и выехал на середину. Надрывая голос, прокричал:

   – Ор-рлы-ы! Благодар-рю-у за службу Рос-с-си-и!

Троекратное «Ура!» загрохотало в его ушах громче грома небесного.

Восторг ударил в голову пенной струёй шампанского, устремившейся вслед за хлопнувшей пробкой. Разом наполнил всего и полил через край. Как же давно не испытывал подобного... Спасибо тебе, Господи, за этот миг! Самый счастливый! Миг общего упоения победой, миг полного доверия подчинённых начальнику, миг их духовного единения... На том и стоит мощь армии. И слава её подлинных вождей!