Текст книги "Врангель. Последний главком"

Автор книги: Сергей Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 40 страниц)

1—2 (14—15) ноября. Ставрополь

Шум боя в городе не стихал уже третий час.

В полдень ординарец доставил в Иоанно-Мариинский женский монастырь, где обосновался Врангель со штабом, донесение Бабиева: ворвался в самый город и захватил вокзал со стоящим там бронепоездом. Победно начав «во здравие», временно командующий 1-й бригадой безнадеясно закончил «за упокой»: без подкреплений не удержит, ибо патронов почти не осталось, а красные, засев в окрестных домах, дерутся отчаянно.

Врангель отправил ему в подмогу две сотни екатеринодарцев и 1-ю конно-горную батарею. На большее не решился: разведка обнаружила подтягивание крупных сил противника к монастырю, и неизвестно ещё, как всё обернётся, – не оказался бы Бабиев в мешке. Кто обязан помочь в сложившейся ситуации, так это Ставка.

Со станции Пелагиада по телеграфу ушло на Рыздвяную донесение Деникину: бригада генерала Бабиева ворвалась в Ставрополь и заняла вокзал. Донесение завершила сдержанная просьба прислать какие-нибудь части для закрепления достигнутого успеха.

Около 6 часов вечера, когда обстрел монастыря участился, пришла телеграмма, подписанная Романовским: в распоряжение Врангеля переданы 1-й Кубанский стрелковый полк из 1-й пехотной дивизии, а также инородческий дивизион и бронеавтомобиль «Верный» из 2-й дивизии, и все они уже спешат к монастырю.

Красные помощь получили раньше и, перейдя в атаку, после жестокого боя отбили у Бабиева вокзал. Городская электрическая станция из-за отсутствия угля бездействовала, но поднимавшаяся снизу темнота не помогла корниловцам и екатеринодарцам: к 7 часам пришлось спуститься в предместье. Одно утешило Врангеля: отступили почти к самому монастырю.

Нежданно-негаданно обрадовал Топорков: атаковав по собственной инициативе, продвинулся вплотную к Старому форштадту и овладел городским питомником.

Сведя воедино данные бригадных разведок, Соколовский цифрами показал: большевистское командование произвело перегруппировку и сосредоточило основные силы против левого фланга дивизии, ослабив те, что стоят против правого. Винтовочный, пулемётный и артиллерийский огонь, обрушившийся на монастырскую стену и купола храмов из черноты ближайших садов и улочек, был убедительнее всяких цифр.

Раз так, заключил Врангель, удачу следует искать на участке Топоркова. И всё, что можно, включая обещанные подкрепления – ежели они, конечно, подойдут, – кинуть туда. Не сколотить к рассвету ударную группу, не двинуть кулаком – столь удачно начатое дело обернётся задницей.

Чекотовскому, очень кстати донёсшему, что атаки противника на 3-ю дивизию прекратились, послал приказ: спешно и скрытно, прикрываясь лесом, перебросить 2-й Офицерский конный полк на левый фланг, где поступить в распоряжение Топоркова. После недолгих раздумий туда же и тем же маршрутом отправил от монастыря и 1-й Черноморский полк: казаки оборонялись стойко и, по всему, монастырь, и площадь удастся удержать силами двух полков, даже заметно поредевших.

Стойкость прибавляли казакам и три подводы с патронами, брошенные красными во дворе монастыря, и спокойствие за лошадей, укрытых за толстыми стенами, и несуетливая работа артиллеристов 2-й конно-горной батареи, установивших четыре трёхдюймовки на площади...

В 9 часов, когда перестрелка несколько утихла и игуменья Серафима, утром у самых ворот благословившая его иконой, пригласила Врангеля к ужину, подъехал бронеавтомобиль «Верный». Керосиново-калильный фонарь высветил на его бронированном боку, испещрённом пулевыми отметинами и перечерченном рядами заклёпок, большой круг национальных цветов. Ещё не выслушав рапорт командира – невысокого крепыша с орлиным носом, в фуражке с малиновой тульёй и кожаной куртке без погон, – он решил: не медля ехать к Топоркову. Чёрт с ними, с ужином и сном! Куда важнее лично разобраться в обстановке и поставить задачи ударной группе.

Сняв папаху и согнувшись в три погибели, еле втиснулся, придавив пулемётчика. В дороге припомнилось, с какой теплотой отзывался о бронеавтомобиле Дроздовский: весь поход прошёл от Ясс, не раз выручал, хотя и ломался часто...

Красные постреливали на шум мотора и свет фонарей, но доехать удалось без приключений.

Наружу выбрался с совершенно отбитыми плечами, локтями и коленками. От тряски и бензиновой вони подкатывала тошнота. Ветер стих, но заметно похолодало. Ставрополь поглотила темнота – ни зги не видать. Но в тишине, царящей на западной, возвышенной, окраине, он сразу расслышал гул боя, идущего где-то в степи на северо-востоке от города...

В своей палатке – походной, из непромокаемого равентуха[70]70
  Равентух – толстая льняная ткань, род парусины.


[Закрыть], – рассевшись за складным столиком и заставив карту тарелками с немецкой снедью, Топорков успевал и закусывать, и командовать. На цуки[71]71
  Слова «цук» и «цукать» (от нем. zuck – понукание к движению), широко применявшиеся в военной среде, означали: замечание, делать замечание, поторапливать, подгонять.


[Закрыть] не скупился, своему адъютанту и ординарцам от полков находил дело так же легко, как трактирщик половым.

Врангель нашёл его, как всегда, твёрдо уверенным в успехе. Хотя и не в меру задумчивым.

Задумчивость нагоняли бригадные разведчики, доносившие о движении войск в городе в сторону восточной, низкой, окраины. Обещанный Ставкой подход стрелков и инородцев никаких эмоций на его мрачном лице не вызвал. Но приказ начальника дивизии атаковать с рассветом и не раньше, чем соберётся вся ударная группа, – четыре конных и один стрелковый полк, дивизион инородцев, а также бронеавтомобиль, которому ещё предстоит пробежать добрый десяток вёрст до монастыря и вернуться, – принял к исполнению без вопросов и возражений...

Обратная дорога стала для Врангеля сущей пыткой: пошла вторая ночь без сна и голова уже не держалась на шее... Зевал так широко, что рот разрывался и скулы трещали... Прикорнул бы, но нещадно трясло и било непокрытым теменем, плечами и коленками о броню. Тело одеревенело и потеряло чувствительность...

До монастыря «Верный» докатил к полуночи.

Красные давно прекратили обстрел. Однако орудия 2-й и занявшей позицию тут же, на площади, 1-й конногорной батареи по очереди каждые четверть часа стреляли по городу. Шрапнель комбинировали с гранатами: хотя они дают и значительно меньшую поражаемость, зато куда сильнее действуют на нервы. Разбрасывали без всякой системы, чтобы красные не знали, над каким местом разорвётся следующая шрапнель и куда упадёт очередная граната: и это хорошо бьёт по нервам...

Из небесной черноты медленно и безмолвно сыпались снежинки, редкие и крупные.

В приоткрытые часовым ворота Врангель проходил, будто контуженный. Язык еле повернулся, чтобы скомандовать «Вольно!». Первого в этом году снега не заметил. Тепла и сухости помещения не ощутил. Отмахнувшись от гаркушиной «вечеры», велел вести в приготовленную комнату.

Вооружившись толстой длинной свечой, адъютант повёл его в игуменский флигель, соединённый с Покровской церковью.

Скрипнула маленькая дверь. Жёлто-оранжевый язычок осветил тесную каморку с низким потолком. Пригнувшись на пороге, Врангель еле распрямился. Замутнённым взглядом скользнул по голым стенам и оконцу, забранному кованой решёткой: не то келья, не то чёрт-те что...

Черкеска упала на холодный цементный пол. Последние силы ушли на то, чтобы стянуть заляпанные грязью галоши и чувяки. На узкую металлическую кровать рухнул как подкошенный, в бешмете и шароварах. И провалился в бездонный сон...

Мгновение спустя ощутил: трясут за плечо. До сознания едва пробился чей-то голос:

   – Подымайтесь, ваше превосходительство!

   – Что?!. Красные?!

   – Ставрополь – наш!

С трудом разодрал пудовые веки. Та же толстая длинная свеча подпрыгивает в руке адъютанта. А голос – торжествующий.

   – Полковник Топорков забрал город!

   – Час... который?

   – Дык пятый.

2 (15) ноября. Ставрополь

Слабый ночной морозец отступил, и на город только что пролился холодный утренний дождь. Кровь с серых каменных мостовых и асфальтовых тротуаров он смыл, но лежащие тут и там трупы красноармейцев и лошадей предстояло убирать победителям.

Картину разгрома и бегства довершали опрокинутые и разбитые повозки, завалившаяся трёхдюймовка с поломанной осью – постромки перерублены, замок снят – и белая россыпь печатных листовок, частью затоптанных в грязь и затонувших в лужах. Выкинутые за ненадобностью, они извещали «товарищей трудящихся Ставрополя», что «непобедимая Советская Таманская армия» никогда не отдаст город «на расправу бандам белогвардейской контрреволюции».

Где-то ещё постреливали...

   – Василий Иоанникиевич, сформируйте из пленных рабочие команды и займитесь очисткой города. Людей зарыть, лошадей сжечь.

   – Слушаю, ваше превосходительство. Но как, вы полагаете, быть с отпеванием? Мужики ведь крещёные...

   – Ну, ежели найдёте живого священника и он согласится...

Кабардинец, косясь на трупы, нервно вздрагивал и громко всхрапывал. Не раз уже порывался отскочить в сторону, но Врангель, умело действуя поводьями и коленями, удерживал его. Рядом ехал Соколовский, позади – Гаркуша, ординарцы, конвойцы и трубачи куцей колонной по три. Без трубачей, решил, въезд его в освобождённый город будет похож не более чем на экскурсию. Размеренное цоканье подков о булыжники мостовой то и дело перебивалось нервным перестуком – лошади обходили трупы...

...Топорков не стал дожидаться ни рассвета, ни подкреплений. Как только разведка доложила об оставлении красными занимаемых позиций, кинул в атаку всё, что было под рукой, – четыре конных полка. Построив уступами, приказал за головными сотнями пустить пулемёты на линейках и по дворам не рассыпаться... Отходящие арьергарды защищали каждый дом, но казаки напором и пулемётным огнём выбивали их.

Из опросов взятых в плен младших командиров всё разъяснилось. Накануне утром, пока 1-я конная дивизия прорывала фланг Таманской армии на северо-западе, с северо-востока, от Петровского, подошли на выручку осаждённым конные и пехотные колонны красных, сформированные из ставропольских крестьян. Они ударили в тыл Улагаю и Покровскому, отбросили их от города и расширили прорыв до двух десятков вёрст. После чего Смирнов, командующий Таманской армией, отдал приказ об оставлении Ставрополя и отходе на Петровское. За вечер и начало ночи основные силы ушли...

...Многие красноармейцы лежали не раздетые. Удивившись поначалу, Врангель присмотрелся внимательнее и понял причину: сапоги и ботинки каши просят, шинели изодраны донельзя – не иначе всю Великую войну их протаскали. Конечно, казаки на рванье не позарились.

   – А что это за красные угольники на рукавах у некоторых убитых?

   – Это знак Таманской армии. Нашили с месяц назад по приказу Матвеева. Того самого, которого расстрелял Сорокин.

Усмешка сняла суровость с обескровленного лица Врангеля.

Не раз уже пожалел, что и Сорокина самого пристрелили. Ещё две недели назад, как показал схваченный разведчиками комендант тюрьмы. Командир одного из Таманских полков отомстил «изменнику революции»: запросто вошёл в комнату, где как раз допрашивали бывшего «главковерха», и выстрелил в упор... Что ж, ничего странного: раздоры в верхушке – закономерный итог поражений и верный признак близкого конца. Рыба гниёт с головы...

Странно другое: чего же это красноармейцы так плохо одеты? Ведь у «товарищей» – столько награбленного добра... Соколовский уже доложил: отступивший противник оставил огромные запасы военного имущества и несколько тысяч раненых и больных в госпиталях и лазаретах. В Ставрополе их больше десятка: и бывшего военно-санитарного ведомства, и Красного Креста, и Земгора[72]72
  С началом Первой мировой войны Всероссийский земский союз и Всероссийский союз городов, объединявшие органы земского и городского самоуправлений, взялись за санитарное и медицинское обслуживание армии, её снабжение продовольствием и предметами снаряжения, размещением беженцев и т.д. Поскольку функции двух союзов совпадали, в июле 1915 г. для координации их работы был создан центральный объединённый орган – Главный комитет по снабжению армии, получивший название «Земгор». На местах были созданы подчинённые ему губернские, уездные и городские комитеты.


[Закрыть]. А на складах Военно-промышленного комитета[73]73
  Центральный и местные Военно-промышленные комитеты были созданы в мае – июне 1915 г. по инициативе торгово-промышленных кругов. Они занимались распределением военных заказов, снабжением предприятий, «работающих на оборону», топливом и сырьём, поставками в армию предметов снаряжения и довольствия.


[Закрыть] – горы мануфактуры, сукна, обуви, подков и прочего. Даже заряженные аккумуляторы, пригодные для дивизионной радиостанции, нашлись. Главного только нет – винтовочных и артиллерийских патронов. А это ещё более странно... Неужто израсходовали все? Или предпочли вывезти вместо раненых и больных?..

Ещё в монастыре отдал самые необходимые приказания. Штаб перевести в здание железнодорожного вокзала. Взятых в плен большевиков, матросов и всех начальников вплоть до отделённых командиров – расстрелять, рядовых красноармейцев – всех в тюрьму. Для её охраны, а также складов от каждого полка отрядить по сотне. Интендантам взять на учёт всё трофейное имущество.

Сложнее всего – водворить порядок в огромном и незнакомом городе. Сам не бывал здесь ни разу и совершенно не ориентируется. А полковник Глазенап, которого Деникин ещё при первом занятии Ставрополя назначил военным губернатором, как удрал, так до сих пор его где-то черти носят.

Заехав первым делом на станцию – убедиться, что все составы под охраной, – нашёл решение. Насколько умное – будет видно: недавно прибывшего ротмистра Маньковского, сослуживца по Уссурийской дивизии, назначил комендантом города и предоставил в его распоряжение дивизион инородцев. Вопрос, справится ли... Работы по горло. Войск набьётся до 5—6-ти тысяч, а богатый город – немалый соблазн для разорённых большевиками и опьянённых победой казаков, так что мародёрства не избежать. И местные грабительские шайки наверняка не станут сидеть сложа руки. Благонамеренная часть населения озлоблена против большевиков, а простонародье, населяющее предместья, со злобой встретит их, освободителей...

Впереди поднималась светло-серая, слегка размытая туманной дымкой громада Казанского кафедрального собора – шестиглавого, с отдельно стоящей высокой и удивительно красивой колокольней. К нему от вокзала вёл в гору широкий Николаевский проспект, застроенный одноэтажными и – ближе к центру – двухэтажными домами из известнякового камня-ракушечника.

От желтовато-серых, а иногда белых и даже розоватых стен веяло, почудилось Врангелю, строгим благородством и безмолвной радостью очищения от скверны. Особенно безмолвной теперь, когда город совершенно обезлюдел. Многостворчатые двери кафе, кондитерских и чайных, всевозможных магазинов и лавок – булочных, бакалейных, молочных, мясных и колониальных, – плотно прижатые запорами и засовами, увешаны массивными замками. Ни одно из заведений не подавало признаков жизни. Но наглухо задёрнутые шторы и затворенные ставни, напротив, вызвали острое ощущение общего взгляда сотен глаз, со страхом и надеждой впившихся в него и его людей...

И страх, и надежда понятны: почти три недели владычества «товарищей» город стонал от террора и анархии. Спасибо, Баумгартен успел хорошо поставить разведку – дело своё она знает: помещения, занимавшиеся большевистскими властями и красными штабами, уже обыскиваются, документы и газеты изучаются, пленные опрашиваются. Первые – пока устные – доклады нарисовали жуткие картины. Разбитые, большевики вымещали злобу на «буржуях»: день и ночь шли самочинные обыски, грабежи и расстрелы, арестованных перед смертью жестоко пытали. Во дворе губернаторского дома нашли десятки трупов с обрубленными пальцами и выколотыми глазами: там помещался то ли «революционный трибунал», то ли что-то вроде большевистской инквизиции. Похоже, Вакулы, страдающие припадками театрального великодушия, среди «товарищей» вывелись...

Обыватели оставались невидимыми, но сами они, проезжающие посреди мостовой, были на виду у всех. Два десятка конвойцев, держа казачьи трёхлинейки наперевес, внимательно обшаривали глазами окна и покатые, крашеного железа, крыши.

– И вот ещё что, Василий Иоанникиевич... Найдите типографию. Самую крупную. Напечатать и до вечера развесить повсюду мой приказ. Впредь до прибытия губернатора принимаю на себя всю полноту военной и гражданской власти. Где он только, любопытно знать... В двадцать четыре часа населению сдать оружие. И выдать всех укрывающихся в городе большевиков.

   – И предметы военного снаряжения сдать. Полагаю, босяки успели поживиться в суматохе.

   – Это умно. Кстати, проверьте-ка сами охрану у складов, – и, обернувшись, приказал трубить.

Бравурные звуки «Встречного марша» пронзили тишину. Ещё полминуты – и вывели улицу из оцепенения. Захлопали ставни и двери. Десятки людей, одеваясь на ходу, выбегали наружу. Многие крестились. Одни плакали – кто тихо и просветлённо, кто горько и навзрыд... Другие торопливо совали казакам пачки папирос, буханки хлеба, деньги... Зазвенели, посыпавшись на мостовую, медные и серебряные монеты... Пожилая дама, в меховой ротонде и сбитой шляпке с перьями, спотыкаясь, кинулась к Врангелю – с неожиданной силой ухватив за стремя, истово припала пылающим мокрым лицом к руке...

Толпа росла, теснила с боков, из окон кричали, размахивали радостно руками и чуть не вываливались. Восторженные выкрики переходили в общее «Ура!», по-женски визгливое и истеричное.

Спазм перехватил горло, жаркая пелена застелила глаза, и очертания близкого уже собора размылись. Душа ликовала вместе с толпой. Ужасно хотелось спрыгнуть с лошади и обнять всех этих незнакомых людей, вырванных им из лап безжалостного зверя и ставших вмиг такими родными и близкими. И целоваться, как в Светлый праздник... Сцепив зубы, Врангель неимоверным усилием сохранял начальственное достоинство...

Двухэтажное здание по правой стороне улицы занимал госпиталь Российского общества Красного Креста: над парадным крыльцом понуро свисало со склонённого древка мокрое белое полотнище с большим красным крестом посередине. Только врачи и сёстры, не отворяя окон, смотрели на проходящую колонну всадников и окружившую их возбуждённую толпу. Раненые и больные красноармейцы – числом около пятисот, – оставленные своими товарищами, подняться с коек не могли. Многие лежали в забытьи... На широкой коричневой двери, под вывеской лазарета, чья-то рука коряво и жирно нацарапала мелом: Доверяются чести Добровольческой армии.

3 (16) ноября. Ставрополь

   – Ай да Пётр Николаевич... Ай да молодчина! – Деникин, бодрый и подвижный, весь светился торжеством и признательностью. – И Ставрополь спасли, и наше дело на Кубани! Не каждый военачальник способен в один день одержать две победы на двух фронтах кряду...

Главком всего на несколько часов прибыл в Ставрополь – глянуть на город и поблагодарить начальника 1-й конной дивизии. Даже от смотра войскам отказался. Встретив Врангеля уже в салоне, приобнял, крепко и горячо тряс руку. И, взяв под локоть, потянул в кабинет. На приставном столике ждали бутылки и закуски.

   – Вы только представьте... Произношу в Раде речь, убеждаю этих шкурников оставить интриги и местничество. Доказываю, что невозможна мирная жизнь на Кубани, когда красные полчища стоят у Ставрополя... Что для освобождения России нужна единая Русская армия, а не должно быть отдельных армий Добровольческой, Донской и Кубанской... Что одна только единая власть спасёт Россию, а суверенная Кубань станет лёгкой добычей большевиков... Слушают внимательно, но – каждой клеточкой чую – многие настроены ох как недружелюбно... И тут адъютант подаёт вашу телеграмму: части дивизии ворвались в Ставрополь! Как зачитал – такое началось! Кричат «Ура!», поют «Вечную память», рукоплещут, свистят, ногами топают... Я, признаться, даже испугался, что здание театра рассыпится на кирпичи, так оно дрожало...

Чувства переполняли Деникина, будто он ещё находился в зале Зимнего театра. Даже поперхнулся – покраснели глаза и выступили слёзы. Прокашливаясь, достал платок из нагрудного кармана кителя.

   – ...В общем, речь можно было на этом заканчивать... Самостийники вашими доблестными кубанцами обезоружены. Во всяком случае, любезными стали до тошноты. Посмотрим теперь, как поведут себя Быч с Рябоволом[74]74
  Рябовол Николай Степанович (1881?—1919) – казак станицы Динской, учился в Киевском политехническом институте, затем служил в акционерном обществе Кубано-Черноморской железной дороги, в 1913 г. или в начале 1914 г. был избран председателем правления дороги. Участвовал в Первой мировой войне: был мобилизован и служил в инженерных войсках. С октября 1917 г. – председатель Кубанской законодательной рады, являлся одним из лидеров «черноморцев». Во время работы Южно-Русской конференции 14 (27) июня г. в 2 часа 30 минут ночи был убит неустановленными лицами в военной форме в вестибюле гостиницы «Палас-отель» в Ростове-на-Дону.


[Закрыть]...

Как ни приятна была похвала, Врангеля слегка покоробило: вот что значит не просто взять город, а вовремя доложить о том начальству. Даже ежели спустя несколько часов пришлось его оставить... Зачитывал ли главком Раде вторую часть телеграммы – с просьбой о подкреплениях – вопрос, разумеется, глупый.

   – Виноват, ваше превосходительство, бочка мёда не без ложки дёгтя... – Покаянный тон Врангеля совершенно не вязался с его едкой усмешкой. – Сорокина, как ни спешил, спасти не успел.

   – А на что его было спасать? Посадить в клетку и стращать им господ «самостийников»?.. – Деникина разобрал мелкий добродушный смешок. Опять пришлось промокать слёзы.

Не успел Врангель подумать, неужто главком хоть на день смог обойтись без Романовского, как тот появился из противоположной двери. Тугие щёки распирала та же благодарная улыбка. Но руку пожал куда холоднее и тут же взялся откупоривать бутылку шампанского «Абрау-Дюрсо».

   – «Пайпера» нет, дорогой Пётр Николаевич. Не обессудьте...

Сев в «Руссо-Балт» начальника дивизии, главком в сопровождении казачьего конвоя проехал по Николаевскому проспекту к собору и обратно. Успевал и слушать его доклад, и разглядывать посеревшие от измороси здания. Кое о чём переспросил. Особенно впечатлил его факт оставления большевиками почти 3-х тысяч непогребённых трупов и 4-х тысяч раненых и больных.

Медикаментов, предупредил Врангель, на всех не хватит: их запасы в госпиталях и лазаретах на исходе. Но многим тифозным они и не понадобятся: надежды на их выздоровление нет. Ещё хуже – с огнеприпасами: сколько ни искали на складах и в вагонах, ничего не обнаружили. По опросам пленных, последние две недели у них было всего по 30—40 винтовочных патронов, а артиллерийских – не более 10-15 на орудие. И отступившие части ничего не вывезли: якобы всё было расстреляно за две недели оборонительных боев.

   – ...Моя разведка, ваше превосходительство, полагает, что мы не можем более рассчитывать на местные склады...

   – Обращайтесь ко мне по имени-отчеству, Пётр Николаевич, – по-свойски предложил Деникин.

   – Благодарю вас. Все склады большевики исчерпали до дна. И последнее время активно налаживали доставку огнеприпасов из Царицына через Астрахань и Святой Крест.

   – Даже если так – не страшно... – Деникин всё благодушествовал. – Союзный флот вошёл в Чёрное море. Со дня на день ждём первые суда в Новороссийске. Скоро всего у нас будет вдоволь...

Едва поезд Деникина отошёл от перрона, Гаркуша доложил о происшествии на Воронцовской улице: в лазарет ворвались несколько черкесов, среди которых был офицер, и, несмотря на протесты и мольбу врачей и сестёр, вырезали до полусотни красноармейцев.

Врангель не медля выслал туда офицера-ординарца с конвойцами для задержания черкесов. Но те успели скрыться. Поиски результатов не дали. Взбешённый, вызвал Маньковского. И, невзирая на его запаренный вид – набегался горе-комендант и наскакался по городу, – отчитал прилюдно. Но зло не перекипело... Конечно, ни времени, ни людей искать преступников нет. Остаётся наплевать и забыть. Но ведь теперь молва и недоброжелатели всех мастей именно на него повесят ответственность за этот возмутительный случай... Хотя, ежели подумать, разве «товарищи» к пленённым добровольцам милосердны? Офицеры – те уж точно обречены на мучения и верную смерть...

Спустя час он забыл обо всём на свете: позвонил комендант железнодорожной станции и доложил о приезде санитарным поездом из Екатеринодара её превосходительства баронессы Врангель.