Текст книги "Врангель. Последний главком"

Автор книги: Сергей Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 40 страниц)

Корниловцы совсем затерялись среди повозок, беженцев и красноармейцев. Кто-то всё никак не мог оторваться от распотрошённых беженских узлов... Кто-то всё же нашёл обозные подводы с добром, награбленным в Ставрополе... Кто-то по-хозяйски добросовестно подбирал винтовки, варежками смахивал с них снег и грязь, укладывал на телеги... А кто-то поторопился погнать пленных к Спицевке, решив, что село уже, верно, взято другими полками.

К Бабиеву подскакал Елисеев. Белокожее лицо пылало, но недоброе предчувствие смахнуло с него задор.

   – Мурат! – обратился по-дружески. – Надо собрать полк.

   – Ну, чего там... Пускай казаки позабавятся.

Беспечность командира всполошила полкового адъютанта:

   – Но красные могут похватать винтовки!

Его тревога и жёсткий прищур не слишком отрезвили Бабиева.

   – Ну, если хочешь, то скачи и дай команду сотенным...

По пятнистому плато – полю незавязавшегося боя – заметалась низкая белая папаха Елисеева, пронзительно зазвенел над головами его чистый голос:

   – Корниловцы, к своим значкам! Корниловцы, к своим значкам!

И в этот момент от крайних дворов и плетней Спицевки отделились одна за другой две густые цепи пехоты. И сразу же в первой глуховато застучали ручные пулемёты.

Часто и зло зажужжали рои пуль.

Такой неожиданный и близкий пулемётный огонь вмиг отрезвил казаков. Забыв про узлы, бросились к значкам... Закричали, заругались сотенные командиры... Беженцы с воплями ужаса полезли под телеги... Красноармейцы, сдавшиеся, но ещё не пленённые, кинулись на землю – истоптанную, перемешанную со снегом. Злоба и страх исказили их бледные лица, распахнутые глаза лихорадочно заметались – искали и находили ещё не подобранные казаками винтовки.

Пулемётный огонь ожесточился, его поддержал ружейный. Стреляли, не щадя своих... Пули стелились над плато всё гуще.

И ускорившие шаг цепи, и жужжащие, глухо ударяющие в подводы пули, и пылающие ненавистью взгляды пленных, и винтовки, валяющиеся тут и там, – всё страшило и подхлёстывало корниловцев нещаднее их собственных плетей. Всех обуял порыв скорее скатиться в низину, скорее выйти из-под обстрела. Но разум и без команд подсказывал: прежде нужно отогнать красноармейцев подальше от их винтовок.

Резко стегая плетьми и уже замахиваясь шашками, отрывали пленных от земли, пинками сбивали в группы по сотне и больше человек и гнали, как скот, в речную долину. Гнали и многие десятки подвод с имуществом и собранным оружием. Избавление от этой обузы спасения не сулило: бросить винтовки с полными обоймами, не снять с пленных подсумки и патронташи – и дальше гибнуть без патронов, а отпустить пленных – получить пулю в спину прямо сейчас...

Не на всех красноармейцев хватило корниловцев.

Самые бедовые и обозлённые, воспользовавшись суматохой и отсутствием поблизости казаков, кинулись к винтовкам. Не поднимаясь с колен и остервенело дёргая затворами, открыли стрельбу... По удаляющимся рысью кубанцам, по их штабу, сгрудившемуся под красным флагом с чёрной диагональной полосой, по одиноко стоящему на высоком бугре офицеру в светло-сером пальто, чей контур чётко оттеняла даже блёклая синева холодного утреннего неба...

...Шума артиллерийской пальбы со стороны Спицевского Врангель так и не услышал, хотя сразу после завтрака приехал на станцию Кугуты. Нашёл странным. Разве что поднявшийся восточный ветер относит... Серебряные часы-браслет «Лонжин» показали четверть второго. Пора уж быть и ординарцу от Топоркова.

Не усидев в пустом и прокуренном вокзале, поспешил на просёлок, уходящий по мосту через Грачёвку на юг. Деревянный настил, убедился сам, константиновские мужики подремонтировали.

Из ноздрей дончака валил густой пар, под копытами похрустывал сковавший лужи ледок. Пустил его шагом. Никак не мог нарадоваться: подаренный Мурзаевым жеребец оказался отлично выученным. И совсем смирным, как и все пленные теперь.

Показались первые повозки – лазаретные линейки с тяжелоранеными. Торопливо тряслись по смёрзшимся кочкам... Отделавшиеся лёгкими ранениями рысили верхом, в одиночку и по двое-трое. На приветствие отвечали бодро, смотрели прямо и даже улыбались в усы.

Отлегло от сердца: сразу видно, дело удачное. Но всё же многовато раненых... После Ставрополя Топорков стал воевать решительнее, а порой и безоглядно. Пересолил, похоже, и теперь: приказ его выполнял, не считаясь ни с какими препятствиями. Оттого и потерь у него больше, чем у осторожного Улагая. Зато побеждает чаще...

Вот и первая группа пленных. Сразу отметил: отобраны только шинели и сапоги. Или сдались сразу, не отстреливаясь, или казаки сжалились по случаю холода...

За третьей уже группой пленных – сотни две с половиной, привычно определил Врангель на глаз, – медленно ехала, тоскливо скрипя необитыми колёсами, кургузая повозка, накрытая брезентом. На низком облучке примостились два казака. Понуро опустив головы, молча курили самокрутки. На его приветствие ответили угрюмо и тихо.

   – Как дела?

   – Плохо. Командира полка убило...

Дончак замер, повинуясь вмиг натянувшимся поводьям.

Встала и повозка. Сзади из-под серой холстины безжизненно свешивались ноги: запачканные в грязи чёрные шаровары с генеральским лампасом, ноговицы и чувяки в галошах.

Снял папаху и перекрестился.

   – Кого именно?

   – Их высокоблагородия полковника Мурзаева...

Часть 4
ТЕРСКИЙ РАЗЛОМ

2 (15) декабря. Екатеринодар

олглый ветерок с Чёрного моря натянул над Екатеринодаром полог из беспросветной свинцовой пелены. Время от времени из неё уныло сыпала изморось. Голые фруктовые сады, опоясывающие город, каменные и деревянные стены домов, заборы и заводские трубы почернели от сырости. На ещё зелёных лужайках и газонах белели редкие заплатки из ноздреватого снежка.

Вагонов на запасных путях станции, сразу заметил Врангель, прибавилось изрядно: красно-кирпичного цвета теплушки и товарные, серые цистерны и ледники. Прибавилось и раненых: кто сам ковыляет от вагона, кого кладут на носилки... Перевязки несвежие... Многие лежат на перроне под открытым небом. По-видимому, не успевают развозить по госпиталям... А беспорядок и грязь кругом всё те же.

На площади, у самого выхода из вокзала, санитары в несвежих халатах загружали раненых на единственную карету скорой помощи и две подводы.

Пожилой извозчик, задержав сумрачный взгляд на его генерал-лейтенантских погонах, потребовал за свой парный фаэтон с верхом 10 рублей. Так и осталось неясным, сбавил тот цену при виде трёх звёздочек на серебристых зигзагах или заломил.

Зимний Екатеринодар стал больше походить на город: листва с акаций пооблетела и сквозь корявые ветви без труда просматривались крыши и верхние этажи высоких зданий в центре, купола и колокольни соборов и церквей. Однако под ногами и колёсами, точно в какой-нибудь станице, густо хлюпала жирная черноземная жижа, проступившая сквозь неплотную кирпичную мостовую.

Обнажив неприглядного вида скошенные деревянные рамы, владельцы магазинов сняли тенты, прикрывающие витрины. Кое-где в них уже были выставлены сделанные из папье-маше румяный Дед Мороз в красной шубе с мешком и белоснежная Снегурочка, усыпанная блестками.

Уличная толпа стала плотнее. Преобладали офицеры. А ещё, что неожиданно сильно задело Врангеля, – господа, одетые в дорогие пальто с меховыми воротниками и толстые, как Дед Мороз. Судя по нагловатой суетливости – крупные спекулянты.

Войсковая гостиница, занимающая второй этаж в доме войскового собрания на Екатерининской, оказалась забитой до отказа. И хотя штаб Кубанского войска о его приезде был предупреждён загодя и отдал приказание отвести номер, комендант её безнадёжно развёл руками: не только все приличные, но даже самые скромные комнаты заняты прибывшими из полков и станиц членами Рады. Беспрестанно и очень уважительно вставлял в свою речь «ваше превосходительство», клялся честью отвести первый же освободившийся номер, но дальше слов его услужливость никак пойти не могла.

В другой гостинице снять номер, пусть и недешёвый, надежды не было: и без членов Рады приезжие из Центральной России переполнили город под завязку. Вот когда пожалел, что пришлось отдать, из-за переезда жены к нему, казённую квартиру.

Ничего не оставалось, как пожить пока в вагоне на станции, вместе с ординарцами и конвойцами. Благо Управление начальника военных сообщений не настаивает на его возвращении. И, уже не сомневался, не будет: вагон I класса, с исправным отоплением, пригнали из Ставрополя в Петровское по первому же его требованию. Безо всяких отговорок и возражений, обычных, когда дело касается перевозки раненых и предметов снабжения. Попробуй-ка теперь возрази ему – командиру корпуса, с неделю как произведённому Деникиным в генерал-лейтенанты за боевые отличия. За то, что второй месяц тащит за собой весь фронт Добровольческой армии, вырывается на десятки вёрст вперёд и ещё успевает помочь отставшим соседям – наносит сокрушительные удары направо и налево во фланги и тыл «товарищей»...

...Воспользовавшись установившемся на его участке фронта затишьем, попросил у Деникина разрешения передать корпус Улагаю, только что произведённому в генералы, и прибыть в Екатеринодар.

Личной встречи потребовали отнюдь не хозяйственные вопросы. Эти во многом решились и без помощи штаба армии: огромные трофеи, отбитые у таманцев, позволили снабдить части необходимым снаряжением, худо-бедно одеть людей в зимнее, обеспечить связь, сформировать артиллерийские, интендантские и санитарные транспорты и даже создать дивизионные и корпусные запасы.

Первостепенное значение, понимал всё отчётливее, приобрело формирование кавалерии.

У казаков обнаружилась тяга в родные станицы: чем дальше от Кубани откатывается фронт, тем чаще раненые и больные требуют отправки в тыл, из отпусков опаздывают, а кто-то и самовольно покинул части. Выходит, когда Добровольческая армия двинется на Москву, они не будут драться столь же самоотверженно, а то и начнётся дезертирство. Тем более, раз уже теперь их так беспокоит урожай следующего года.

В тылу же совершенно распоясались самостийники. Ведут себя наглее Керенского. Но атаман Филимонов, произведённый Радой через чин в генерал-лейтенанты, по-прежнему не находит в себе твёрдости поставить их на место. Быч этим пользуется и гнёт свою линию: Кубань – независима от России, а потому должна иметь собственную армию[80]80
  10 ноября Л.Л. Быч выступил в Краевой раде с докладом о политике кубанского правительства. Он убеждал депутатов, что в условиях начавшейся большевистской анархии распад России был неизбежен, а создание на её территории самостоятельных государственных образований – Кубани, Дона, Украины, Грузии и других – стало актом самосохранения, единственно верным шагом. И предложил пойти дальше: заключить между ними союз для борьбы с большевиками. Для начала – между Кубанью и Украиной. В качестве высшего органа власти избрать коллективный Верховный совет, создать единое верховное командование и образовать общий фронт. При этом каждый член союза формирует собственную армию, выделяя часть её в подчинение верховному командованию, а именно А.И. Деникину. После победы над большевиками воссоздание России, по его убеждению, возможно будет только в форме Всероссийской федерации, куда Кубанский край войдёт как её полноправный член. А форму правления – республика или монархия – народ изберёт сам: на Учредительном собрании нового созыва, без большевиков.


[Закрыть]. И «черноморская» часть Рады, судя по газетам, его поддерживает. Все эти безобразия неминуемо подорвут боевой дух казаков.

Между тем каждый новый день убеждает: нынешнюю войну, раз манёвр, быстрота и внезапность стали играть первенствующую роль, без сильной конницы не выиграть. А потому, заключил, ставку следует делать не на казачью, а на регулярную кавалерию. Которой в Добровольческой армии нет.

Зато много офицеров-кавалеристов. Сотнями болтаются без дела в тылу или служат в пехотных полках рядовыми. И ежедневно гибнут. Ценнейшие кадры русской регулярной кавалерии – лучшей в мире! – теряются самым бездарным образом. И Ставка взирает на это безобразие с олимпийским спокойствием.

Важно, решил, как можно скорее подвигнуть Деникина к воссозданию старых кавалерийских полков. И первые же без промедления ввести в штат его корпуса. Иначе не с кем будет освобождать Москву...

...Всюду – в вестибюле и залах войскового собрания, где они с женой завтракали, и на улицах, необычайно оживлённых по случаю воскресного дня, – офицеры и обыватели горячо обсуждали газетные новости и базарные слухи. Всё вертелось вокруг политики: кого Рада выберет атаманом – Быча или Филимонова, брал взятки кубанский генерал Букретов[81]81
  Букретов Николай Адрианович (1876—после 1922) – из горских грузинских евреев-кантонистов, окончил военно-училищные курсы Московского пехотного юнкерского училища в 1895 г. и Академию Генштаба в 1903 г. Был приписан к Кубанскому казачьему войску. С апреля 1912 г. – старший адъютант штаба Кавказского военного округа. Участвовал в Первой мировой войне: с октября 1915 г. – командир 90-го пехотного Онежского полка, в декабре был произведён в генерал-майоры, с июля 1916 г. – начальник 2-й Кубанской пластунской бригады. В январе 1918 г. командовал войсками Кубанского края, в марте – июле руководил подпольной антибольшевистской организацией в Екатеринодаре. Входил в «черноморскую» группу. В Добровольческой армии и ВСЮР командной должности не получил. В декабре 1919 г. был избран Кубанской радой войсковым атаманом Кубанского казачьего войска, был произведён в генерал-лейтенанты. В апреле 1920 г. вступил в командование Кубанской армией, отступившей в район Сочи. После её капитуляции сложил с себя полномочия и уехал в Грузию.


[Закрыть], арестованный на днях, или не брал, успеют союзные войска высадиться в Новороссийске до Рождества или нет.

Потемневшая каменная глыба Зимнего театра, где заседала Законодательная рада, возвышалась над всей Красной улицей с какой-то особой многозначительностью и торжественностью. У парадных дверей важно тянулся казачий караул с шашками наголо. А вдоль тротуара, мешая движению, выстроились в два ряда крытые экипажи и автомобили.

И в штабе армии, ставшем на удивление многолюдным, царили толчея и возбуждение. Офицеров особенно волновало, поедет ли глава британской военной миссии генерал Пуль к Краснову. Всех изумила та быстрота, с какой Донской атаман, «проститутка» такая-растакая, сменил ориентацию: не успели немцы уйти, как стал клясться в верности Антанте... Неделю назад уже ухитрился заманить представителей союзников в Новочеркасск, но то была мелочь – капитаны и лейтенанты. А теперь наводит мосты, чтобы заполучить к себе самого Пуля. А заодно уламывает «бычеволов» – Быча с Рябоволом – заключить с Доном союзный договор, будто между двумя независимыми государствами. И Быч, похоже, склоняется к этому, ибо никак не желает признавать верховенства Добровольческой армии. Если же «эта сволочь» Рада выберет Быча Кубанским атаманом – жди удара в спину от всех этих «туземных вождей», мать их... В адрес Краснова, Быча и Рябовола в выражениях никто не стеснялся. И «бабу» Филимонова валили в ту же кучу.

Апрелев с глазу на глаз поделился самым свежими новостями: главком почти ежедневно совещается с Лукомским[82]82
  Генерал-лейтенант Лукомский Александр Сергеевич (1968—1939) вступил в Добровольческую армию в ноябре 1917 г., с августа 1918 г. – 3-й заместитель председателя Особого совещания и помощник командующего Добровольческой армией, с октября 1918 г.– начальник Военного управления при главнокомандующем Добровольческой армией (ВСЮР), с октября по декабрь – председатель Особого совещания при главкоме ВСЮР, с декабря 1919 по феврале 1920 г. – председатель Правительства при главкоме ВСЮР, с апреля по ноябрь 1920 г. – военный представитель главкома ВСЮР при союзном командовании в Константинополе.


[Закрыть] и Драгомировым – ищет способы приструнить самостийников и не допустить избрания Быча, а Покровский и Шкуро прямо предложили ему разогнать Раду и правительство. У них всё готово: в станицу Пашковскую, что рядом с городом, Покровский привёл, якобы для отдыха, Кубанский гвардейский дивизион и Кубанский сводный полк, там же стоит конвойная Волчья сотня Шкуро, неся караул у его дома. Но Деникин отказался дать им карт-бланш.

От Апрелева же Врангель впервые узнал, что прямое телеграфное сообщение с Киевом прервалось ещё три недели назад, новости идут кружными путями и здорово запаздывают. Но, в общем, ясно: немцы вот-вот уберутся, Скоропадский висит на волоске, и дай Бог, чтобы войска союзников подошли к Киеву прежде банд Петлюры и большевиков...

Соборная улица, словно её и не мостили, была залита жирной и чёрной, как дёготь, грязью. Перед дверью в кабинет Деникина томилось несколько незнакомых Врангелю военных и штатских. Однако его главком принял вне очереди.

Встретил сердечно, благодарил за блестящие дела корпуса, как и прежде, просто и искренне. С производством в генерал-лейтенанты поздравил так горячо, будто не он сам подписал приказ в прошлый четверг.

Врангель усаживался за приставной столик основательно. Открывая полевую сумку, отвлёкся на миг и едва не свалил, задев грязным носком сапога, плетёную корзину для бумаг. Начать приготовился с воссоздания регулярной кавалерии...

Но разговора не получилось: услышав о его намерении разрешить целый ряд вопросов, Деникин поспешно велел обо всех нуждах корпуса сообщить Ивану Павловичу. Правда, тут же пообещал во всём, что от него зависит, помочь. Главкому явно было некогда. Поинтересовавшись настроением казаков, он удовлетворился самым общим ответом и, похоже, ни о чём более расспрашивать не намеревался.

Врангель не дал установиться паузе.

   – Антон Иванович, прошу отвести корпус в ваш резерв. Трёхмесячные непрерывные бои измотали части до последней степени. Погода в районе действия установилась морозная и ветреная. Люди и кони отказываются работать. Противника преследуют шагом, а атакуют рысью. Нужна хотя бы неделя для отдыха, а главное – для перековки лошадей. Ведь уже лёд кругом...

   – Не знаю, Пётр Николаевич, право... А как же без ваших кубанцев взять Святой Крест? Там ведь неисчислимые запасы... И Терек ждёт помощи... – Деникин с сомнением покачал головой. – Нужно посоветоваться с Иваном Павловичем.

   – И ещё, если позволите... Та ожесточённая борьба, которая развернулась теперь здесь, в Екатеринодаре, когда на фронте идут кровопролитные бои, наносит непоправимый ущерб нашему делу. И послабление местным демагогам чревато последствиями: всякую попытку найти с ними компромисс они принимают за проявление слабости главного командования...

Деникин, откровенно нахмурившись, повернул голову к зеркалу. На консоли стояли французские часы «Шарль Лерой» – красного дерева, с резьбой, увенчанные бронзовым трубачом. Врангель успел проследить за его озабоченным взглядом: ещё немного – и стрелки сомкнутся на 12-ти.

   – .. .Я считаю, одного вашего окрика будет достаточно, чтобы в корне пресечь выступления самостийников. Поверьте, Антон Иванович, я хорошо знаю казаков: жёсткие дисциплинарные меры сразу отрезвляют их и приводят к покорности...

   – Лучше, Пётр Николаевич, поверьте вы мне... В сложившейся ситуации насильственные меры не годятся. К положительному результату они не приведут.

Приподнявшись как-то неуклюже, Деникин через стол протянул руку на прощание. На лицо его снова возвратилась улыбка, такая же добродушная.

Разочарования Врангеля она не смягчила. Закрывая за собой тяжёлую дубовую дверь, чересчур резко дёрнул ручку. Хотя и успел в последний миг придержать, чтобы не хлопнуть. Вдогонку ему часы принялись звонко и, показалось, насмешливо отбивать полдень...

Беседа с Романовским, перед самым обедом, вызвала одну только досаду.

Начальник штаба говорил с ним, как никогда, любезно, никуда не торопился, внимательно слушал, уточнял, даже помечал что-то карандашом в блокноте, но глаз от бумаг и телеграмм, наваленных ворохами на столе, почти не отрывал. И от решительных ответов уклонялся: и обещаний не давал, и отказывать не отказывал. Хотя предложением приступить к формированию регулярной кавалерии заинтересовался. Во всяком случае, сразу включил его в уже созданную, как выяснилось, при штабе комиссию по изучению организации конницы.

   – Задержитесь на недельку, Пётр Николаевич, и дайте свои предложения комиссии. Заодно и отдохнёте.

   – Как прикажете. И последнее, Иван Павлович... Представления офицеров и казаков корпуса к награждению залёживаются в штабе по два-три месяца. И это несмотря на неоднократные мои напоминания. В результате многие достойные люди выбывают из строя, так и не дождавшись заслуженной награды. В том числе и убитыми.

На этот раз, не без удовлетворения отметил Врангель, невозмутимость изменила начальнику штаба: надменные губы недовольно поджались, рука тупым концом карандаша отбила по столу нервную дробь.

   – Я разберусь. Но заметьте, что ваше представление к производству Науменко, Улагая и Топоркова в генерал-майоры было удовлетворено без промедления.

   – Благодарю...

И уже ничего, кроме раздражения, не вызвала беседа с новым генерал-квартирмейстером полковником Плющевским-Плющиком. Спасибо, Апрелев загодя предупредил о его особой близости к Романовскому: несколько лет перед Великой войной оба служили в Главном управлении Генштаба, с Петербурга ещё дружат семьями, генкварт смотрит начальнику штаба в рот и каждое утро к половине девятого бегает к нему на Гимназическую с докладом.

То поправляя никелированное пенсне, посаженное на мясистый, с красными прожилками, нос, то подкручивая кончики тёмных кошлатых усов, будто проверяя, на месте ли они, Плющевский-Плющик добросовестно вникал во все беды и нужды корпуса. И хотя держался он не без напыщенности, обычной для «моментов», Врангель всё же разглядел за ней отзывчивость и искреннее желание оказать возможную помощь. Тем сильнее поразило полное отсутствие в нём самостоятельности... Похоже, генкварт – третье лицо в штабе главкома! – даже боится её. Иначе к чему поминутно оговариваться: «как решит Иван Павлович», «что скажет Иван Павлович», «как посмотрит Иван Павлович»...

Выйдя от Плющика, сразу устремился в отделение связи. Раздражение дошло до кипения... При таком наплевательском отношении Ставки остаётся одно: полкам приступить к перековке прямо на передовой. И немедленно, пока затишье.

Приказ диктовал телеграфисту напористо и громче, чем следовало бы. Поймав на себе озадаченный взгляд дежурного офицера, сбавил тон...

Уже смеркалось, когда он шагнул, даже не застегнув шинели, за порог штаба. Ещё немного, чувствовал, и слетит с нарезки. Целый день – псу под хвост... Ни одного вопроса «моменты» не решили! А на фронте люди его корпуса платят кровью за все эти штабные безобразия.

По-мальчишески сбежав по ступеням каменного крыльца, приостановился и несколько раз вдохнул полной грудью.

Ничуть не остудили ни холодный влажный воздух, ни даже роскошный вид поданного по приказанию генерал-квартирмейстера, чтобы отвезти его на вокзал, автомобиля. И откуда это у Плющика взялось столько инициативы-и смелости?! Или успел испросить соизволения Ивана Павловича? Чёрт знает что!

Гаркуша, открывший уже дверцу, не понял, чему чертыхается начальник. И настроения не уловил: худющее лицо как неживое, длиннополая шинель нараспашку, садиться медлит и смотрит не пойми куда.

– А до Рождества, ваше превосходительство, в Катеринодаре завсегда такая мокреть.

Мотор приглушённо рокотал, из выхлопной трубы вырывался сизый удушливый дым. В ярко-белом свете передних фонарей поблескивала, падая в чёрную жижу, редкая изморось.