Текст книги "Врангель. Последний главком"

Автор книги: Сергей Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 40 страниц)

31 августа (13 сентября). Темиргоевская

Петли, видно, смазывали совсем недавно, и закрашенную охрою дверь – не разбудить бы злющих атаманских собак – Врангелю удалось открыть и закрыть бесшумно.

В ноздри ударил знакомый с детства терпкий аромат степных трав с едва уловимой горькой примесью дыма, а в уши – звенящий стрекот кузнечиков... Они сразу напомнили их имение на речке Кагальник, вечерний чай на веранде с печеньем, кексами и пирожными из кондитерской Амбатьело, привезёнными отцом из Ростова. И ещё с бесконечными разговорами взрослых, родителей и их гостей, то серьёзными, то весёлыми, не всегда понятными, но всегда ужасно интересными... С тех самых пор и полюбил сладкое, особенно шоколадные кексы и изюм.

Осторожно присев на перила заднего крыльца, вдохнул полной грудью уже остывший воздух. Только теперь ощутил, какая духота в комнате Баумгартена. Зато там не было этой сволочи комарья. Тут же они атаковали его с таким задором, будто давно заждались в засаде. Памятуя о собаках, старался не шлёпать их – отмахивался, стряхивал... Даже пожалел на миг, что не пристрастился к курению...

Глаза быстро освоились с темнотой, и от неё отделились летняя кухня и просторный стол под навесом. К самому дому подступили развесистые фруктовые деревья и какие-то кусты. Они, однако, уже не занимали его. Как и торчащие где-то на окраине хозяйственного двора пирамидальные тополя, острыми верхушками подпирающие затянутый в чёрный бархат небесный свод. Как и густо рассыпанные по нему голубоватые мерцающие звёзды.

Лишь отметил машинально отсутствие луны. Повертев задранной головой, удивился, куда же она запропастилась. Не чёрт же её умыкнул...

Вот странность: сна ни в одном глазу... Ровно сутки назад, за полночь, вымотанный поездом, он укладывался спать в Кавказской, в общественном доме для офицеров, устроенном подле старой крепости. А уже в седьмом часу утра тряс станичного атамана, требуя возчика до Темиргоевской. День выдался суматошный, много новых лиц и впечатлений, навалились заботы... И не однажды дрёма начинала туманить и тяжелить голову... Но всегда что-то встряхивало его, будто лошадь спотыкалась на ровном месте.

На этот раз – слова его нового начальника штаба. Именно они погнали сон прочь. А последние, сказанные с четверть часа назад, как закончили сочинять донесение Деникину о взятии Петропавловской, прямо-таки хлестнули. Наотмашь, будто плетью...

Однако достаточно ли долго служит Баумгартен у кубанцев, чтобы делать такие категоричные выводы? Верно ли он понимает настроение казаков? Да и так ли уж откровенны с ним командиры бригад и полков, как ему думается? Ведь для них он чужак...

А ежели его выводы справедливы? Вдруг Алексеев и Деникин, делая ставку на Кубань как на базу, действительно ошибаются? Базу, которая должна обеспечить Добровольческую армию всем необходимым – людьми и лошадьми, хлебом и фуражом – для освобождения всей России от немцев и большевиков... Тогда прав этот выскочка Краснов: следует, не теряя времени и сил, идти на Царицын. И оттуда начать отвоёвывать у большевиков ближайшую неказачью губернию – Саратовскую, – поднимать коренное русское население и соединяться с сибирскими формированиями...

Баумгартен уверен твёрдо: кубанцы за пределы своей области не пойдут. Пока не вся Кубань освобождена от большевиков – дерутся плечом к плечу с добровольцами, а самостийники-черноморцы» ограничиваются недовольным бурчанием. Хотя и сейчас, говорят, этот Быч, глава войскового правительства – надо же, премьер-министр выискался! – гадит, как может. И заявляет направо и налево, сволочь самостийная, что помогать Добровольческой армии – значит «готовить поглощение независимой Кубани Россией». А что же будет, когда на Кубани не останется ни одного большевика? Ведь в руках самостийников Рада и правительство, у них свои газеты. Оплот их – Ейский, Екатеринодарский и Темрюкский отделы войска: самые богатые, где живут потомки запорожцев, переселённых сюда Екатериной Великой. Именно об их присоединении к «Украинской державе» грезит в Киеве глупец Скоропадский... И что тогда? Вденут шашки в ножны и откажутся идти в поход на Москву и Петербург?

А ведь его дивизия, считай, на две трети состоит из казаков именно этих отделов. Именно они выбирали в Раду – какая всё-таки задница все эти выборы! – господ самостийников, этих скоропадских кубанского розлива. И с чем он сам тогда пойдёт на Москву?

А Деникин не принимает никаких мер. Не хочет или не способен? Баумгартен убеждён, что командующий армией связан по рукам и ногам малочисленностью офицеров-добровольцев и пустой казной. Что верно, то верно: в одном Киеве офицеров побольше будет, чем во всей Добровольческой армии... И денег нет. Союзникам явно недосуг вспоминать о той части России, что сохранила им верность. А помощью Краснова и Скоропадского, сделавшими ставку на немцев, командование брезгует. Единственный источник продовольствия, фуража и лошадей – Кубань. Как там Баумгартен выразился... «Мы на Кубани – как офицеры-иноземцы, которых принимал на службу царь Пётр». Нечто в этом же роде говорил и Драгомиров. Можно и проще: Добровольческая армия оказалась на содержании у Кубанского войска, как гулящая девка – у какого-нибудь приказчика. Вот позорище-то...

Так что же Деникин? Что это за командующий новой русской армией, который не в состоянии обуздать самостийников?! Ведь в прежнее время эти господа наложили бы в штаны от одного вида уличного городового.

И почему же Романовский не посвятил его во все тонкости отношений с кубанской властью? Почему освещал обстановку так однобоко, будто заурядному строевому начальнику? Тут ведь политики больше, чем войны. Мог бы и снизойти...

Спасибо, Александр открыл глаза, разложил всё по полочкам... Повезло с начальником штаба. Работает, судя по докладу и бумагам, как лошадь. И штабное хозяйство прекрасно знает, и части. Раз так – другого ему и желать не надо. Считай, полдела уже.

Только вот раскис непозволительно. Поскорее нужно выбить из него тяжёлое настроение. Или отпуск дать? Пусть развеется в Екатеринодаре. Нельзя драться, потеряв сердце. Как бы враждебно ни складывались обстоятельства, покоряться им – последнее дело. Особенно ежели обстоятельства – рукотворные. Тогда, полковник Генштаба Баумгартен, нельзя мириться с людьми, руками которых они сотворены. Поучитесь-ка у баронов Врангелей, чей девиз – «Ломаюсь, но не гнусь»...

Собаки, загремев цепями, всё-таки сорвались со своих мест, зашлись в лае. Им дружно отозвались сородичи с разных краёв станицы.

Не сразу понял, что разбудила их смена часовых у переднего крыльца.

Луны как не было, так и нет. Бледно-жёлтый свет исходит, оседая на густой листве ближайшего куста, лишь из окна комнаты, где ему уже давно постелили. Мысль о чистых простынях, топкой перине и по-деревенски выстроенной пирамиде из разнокалиберных пуховых подушек разом повергла в сон. И ощутил вдруг, как ночная прохлада пробралась под накинутый на плечи мундир и коснулась лопаток. Расставаясь с негреющими звёздами и вконец остервеневшими комарами, уже без всякой осторожности потянул на себя холодную ручку двери. Нет, чёрт возьми, скрипит... Наплевать на всё и спать. Утро вечера мудренее. Да не забыть проверить, нет ли клопов...

2 (15) сентября. Петропавловская

– Ещё р-раз, полковник, повтор-рится такое позорище – повешу р-рядом с вашими мар-родёрами!

Врангель не говорил, а рычал. Хрипло и зло, как кавказская овчарка, почуявшая волка. Вскипевшая кровь частыми жаркими толчками билась в черепную коробку и грозила разнести её вдребезги. Уши заложило, и в них перекатывался гул, подобный далёкой артиллерийской пальбе. Выброшенная в гневе рука указывала на развесистый дуб, растущий особняком от рощи, высаженной петропавловцами много лет назад вдоль берега Чамлыка.

Нижние ветки его прогнулись под тяжестью двух повешенных казаков 1-го Уманского полка. Со связанными за спиной руками, они только-только перестали биться в судорогах. Лица быстро синели, из глубины широко разинутых ртов вывалились лиловые языки, и вокруг них уже кружили, норовя присесть, злые осенние мухи.

Облитый беспощадным полуденным солнцем, пеший строй сотни уманцев ошеломлённо затаил дыхание: ясно, начальство, хоть оно и в фуражке да с острогами[48]48
  Острога (укр.) – шпора.


[Закрыть] дурными, оно и есть на то, чтоб порядок заводить, и права ему все дадены, да уж дуже поганой смерти предали станичников.

Над крепкими заборами и плетнями немо торчали головы в чёрных косматых папахах и белых косынках. И самые набожные устали уж креститься. Прекратили ржать и фыркать лошади, отведённые на водопой. Даже ветерок притих, будто не решаясь тревожить повешенных.

Лишь птицы беззаботно пели высоко в ярко-синем небе, слегка разрисованном перистыми облаками, да зудели деловито мухи.

Перед Врангелем окаменел полковник Жарков. Его серая фигура, сухощавая и ладная, точно вросла в землю, голова склонилась покаянно. Но достоинство офицерское сохранил: глаз не спрятал. Из-под надвинутой на самые брови папахи старолинейного образца стекали по пунцовым щекам, цепляясь за подкрученные кверху усы, струйки пота.

У его истоптанных чувяк сиротливо лежали папахи, ремни, кинжалы, шашки и винтовки повешенных.

Тут же валялись три тугих узла из залатанных простыней. Из четвёртого, вспоротого шашкой, высыпались на пожухшую траву тарелки дешёвого фаянса, две перетянутых солдатским тренчиком[49]49
  Тренчик – ремень для закрепления концов скатанной шинели.


[Закрыть] пары новых сапог, аккуратно сложенные полотняные рубахи и штаны, связка алюминиевых вилок и ложек.

В доме, брошенном иногородними – ушли с большевиками, – казаки похозяйничали со знанием дела. И узлы пеньковыми фуражными арканами связали крепко, и грузили уже бережно на телегу, когда случайно, проезжая с позиции в штаб, наткнулся на них новый командующий дивизией.

Хорунжий Гаркуша и полдюжины конвойцев страшный приказ выполнили, слегка растерявшись и замешкавшись, но не без сноровки. Отведённые теперь в сторону, в жидкую тень развесистых яблонь, остывали. Просыпая сквозь дрожащие пальцы табак-самосад, скручивали и раскуривали цигарки. Глаз друг друга избегали. И тоже молчали.

Сам Гаркуша от предложенного курева отмахнулся. Оттянув большим пальцем ремень закинутого за плечо карабина, исподлобья поглядывал на Жаркова: не шелохнётся полковник, кисти рук смирно прижаты к ляжкам. Но в душе его, почуял, закипает злоба. Верно, на судьбу-изменщицу, на неудалых любителей пограбить чужого добра и, гляди, ещё на новое начальство...

6 (19) сентября.
Петропавловская – Михайловская

   – Убитых и раненых много?

   – Считают, ваше превосходительство.

   – Подобрали всех?

   – Подчистую.

   – Значит, противник не контратаковал?

   – И не думал.

   – Почему тогда сами не атаковали вторично? Не поискали слабое место?

   – Чего ж дуром под пули переть... Станичники и так недовольны.

   – То есть?

   – Ворчать стали много. Пускай, мол, начальство сперва патроны даст и пушки поработают, тогда и возьмём Михайловку...

Выматерившись, полковник Топорков осторожно опустился на расстеленную бурку. Чтобы не потревожить ногу, задетую шрапнелью, опёрся, как на костыль, на шашку. Не помогло: гримаса боли исказила на миг тёмно-жёлтое, монгольского типа лицо. Ни стоять, ни доложить по всей форме сил не осталось – только поднести к обветренным, чуть вывернутым губам помятую фляжку... Глотнув пару раз, снял папаху и вылил остатки воды на обритую голову. Мрачная задумчивость сковала распаренное лицо, обескровленные губы плотно сжались, с опущенных кончиков седоватых усов стекали капли.

В ином случае Врангель не стерпел бы такой мужицкой простоты. Но слишком многое зависело от этого человека – приземистого и широкогрудого, почти квадратного, в потрёпанной серой черкеске. Грубые, словно вырубленные, черты, непреходящая мрачность и замедленные движения старили его: в неполные сорок выглядел на все пятьдесят.

Из госпиталя Топорков вернулся позавчера. Раньше положенного: рана едва затянулась. Но Врангель поспешил назначить его командиром 2-й бригады вместо Афросимова. И сразу – в дело...

...Как лбом в стену, упёрлась ,1-я конная дивизия в Михайловскую. Группу противника, что укрепилась в станице, разведка исчисляла в 10—15 тысяч. Командовал ею будто бы сам «главковерх» Сорокин.

Позиция большевикам досталась выгодная.

Левый фланг, юго-восточнее Михайловской, прикрыла Лаба: широко, чуть не на версту, раздробилась в этом равнинном месте на многочисленные рукава. Островки, между которыми они протекали, сплошь заросли камышом и тощими группками деревьев. Вдобавок на левом берегу, у черкесского аула Каше-Хабль, они заняли небольшой плацдарм и тем обеспечили за собой железнодорожный мост ветки Армавир – Туапсе. Центр позиции, выгнутый на северо-запад, к Петропавловской, пересёк несколько пологих холмов: на них установили батареи. А камыш, непроходимо густой и до полутора саженей высотою, перегородил низины надёжнее колючей проволоки. В одной из них брала начало болотистая балка Глубокая. Изгибаясь на восток узким и длинным, почти на 12 вёрст, языком, она прикрыла и центр, и правый фланг.

Раз отсутствие удобных подступов исключало удар во фланг, Врангель бросил полки во фронтальную атаку укреплённых высот – тремя разомкнутыми эшелонами, с переходом на полевой галоп за четыре версты. Азартно, как под Каушеном.

Азарта хватило на две атаки, на два дня.

Численное и огневое превосходство большевиков было полным. И они, ограничившись пассивной обороной, без суеты, даже с каким-то унижающим спокойствием оба раза отбрасывали атакующих...

Батареи дивизии лишь изредка нарушали нагоняющее тоску молчание. Подсумки и патронташи как были, так и оставались почти пустыми. А потому казаки головы класть не спешили: при первых разрывах шрапнели, едва начинали ржать раненые лошади и вываливаться из седел убитые станичники, натягивали поводья и поворачивали назад. Командиры же сотен – молодые и неопытные, военных выпусков, хорунжии, сотники и подъесаулы – терялись совершенно: казачий поток накрывал их с головой.

Понесённые потери не окупились даже мелочью: хотя бы нащупать уязвимый участок – и то не удалось.

Успех, убедился быстро, дадут только огнеприпасы. А их обязан дать штаб армии. Отделение связи, получив хорошую выволочку, наладило наконец через Тенгинскую бесперебойное телеграфное сообщение с Екатеринодаром. Одна за другой пошли Деникину, Романовскому и генерал-квартирмейстеру полковнику Сальникову телеграммы с указанием на большие потери, исключительную сложность поставленной задачи и невозможность её решения без присылки такого-то количества артиллерийских и винтовочных патронов.

Как мог, старался умерять требовательный тон, даже позволял Баумгартену смягчать кое-что.

Вместо огнеприпасов, однако, штаб слал в ответ лишь те же телеграммы: голубовато-серые листочки старых, ещё с царским гербом, бланков с наклеенными обрывками белой ленты. Отбитые на них аппаратом «Бодо» числа, а чаще – незашифрованные слова, плохо пропечатанные и вдобавок с пропусками, разжёвывали, будто неучу, смысл отданных директив, настаивали на «решительных действиях» и требовали наступать «минуя все препятствия».

Это Врангель ещё понимал. Слева от него Дроздовский – 3-я дивизия – безуспешно штурмует Армавир. Дальше на юго-восток Боровский[50]50
  Генерал-лейтенант Боровский Александр Александрович (1875—1938) вступил в Добровольческую армию в ноябре 1917 г., участвовал в 1-м Кубанском («Ледяном») походе, с июня 1918 г. – начальник 2-й дивизии, с ноября – командир Крымско-Азовского корпуса, с января по май 1919 г. – командующий Крымско-Азовской Добровольческой армией.


[Закрыть] – 2-я дивизия – имеет задачу перерезать Владикавказскую железную дорогу. А справа Покровский – 1-я Кубанская дивизия – вчера потерял с неделю назад взятый Майкоп и теперь пытается вернуть... Но даже если они добьются успеха, Михайловская группа, острым клином входящая глубоко в их фронт, способна нанести удар в тыл любому из них и свести на нет достигнутый успех. Так что будь он на месте Деникина и Романовского, признался себе, и сам настаивал бы на разгроме в первую очередь именно её.

Но вот чего никак не мог понять – отношения штаба армии к нему лично. И чем яснее становилась стратегическая идея командования, тем сильнее овладевало им горькое недоумение... Если его направление – самое важное и тяжёлое, а враг перед ним – самый многочисленный, раз в пять-семь превосходит его дивизию, и дерётся упорнее других, почему же не снабжают нужным количеством огнеприпасов? Почему вместо недостающих патронов только и шлют, что указания озаботиться их захватом у противника? А все его просьбы прислать телефонные аппараты и положенный начальнику дивизии автомобиль даже отказом не удостоили.

Никогда ещё Врангель не чувствовал себя столь беспомощным и униженным: ни противник, ни начальство, ни подчинённые – никто не принимает его всерьёз!

Злое раздражение, как ни странно, остудило голову и умерило азарт. Поразмыслив, решил сделать ставку на плохую выучку противника и, отказавшись от академических атак, попытаться прорвать его фронт внезапным конным налётом.

Предварительно требовалось найти самый уязвимый участок.

Рекогносцировку произвёл лично: весь вчерашний день, поднимая тучи комаров и черпая сапогами гнилую воду, лазил по топким руслам полувысохших за лето ручьёв, что текут между маловодным Чамлыком и Лабой. Комары остервенились и кусали, будто осы жалили. Гаркуше обошлось легче: папиросами от них откуривался... Лицо и шея пылали от комариных укусов, руки все перерезал о камыш, чуть не задохнулся от зловонных испарений, но нашёл-таки гнилой ручей, наблюдаемый большевистскими разъездами лишь от случая к случаю.

Особо надеялся на свежеиспечённого бригадира – Топоркова. Впечатление тот произвёл самое благоприятное: понятлив, немногословен, твёрд.

Бой нынешний подтвердил это впечатление наглядно.

Обогнув балку Глубокую, за тёмное время лично провёл вброд через Синюху 1-й Запорожский и 1-й Уманский полки. Едва занялся рассвет, бросил их в атаку Михайловской.

Эшелон за эшелоном сотни пролетели на карьере два ряда окопов, порубив сонное охранение. И лихо устремились к станице, окраину которой обозначили сторожевая вышка и три ветряных мельницы.

Из окон мельниц и ударили по ним пулемёты...

...Теперь, в низине, казаки сбредались к сотенным значкам. Вахмистры сотен и взводные урядники пересчитывали людей и коней. Сотенные командиры и младшие офицеры принимали от них доклады.

Врангель своего наблюдательного пункта – холмик в трёх десятках саженей от камышовой стенки берега – не покинул. Забыв про бинокль, тянул шею: пытался на взгляд определить потери... Немалые, чёрт возьми! Суетятся санитары с носилками, грузят убитых и укладывают раненых... Десятка три телег уже подогнали... Да гонят вон ещё две лазаретные линейки... Надо бы поторопить: скоро уж полдень, пора трубить сбор начальников отдельных частей. Так установил после первой неудачной атаки: дело разбирать до мелочей, выслушивать полковых и сотенных командиров, указывать на их ошибки.

Пристально глянул сверху на Топоркова.

Простой-то он простой, но язык прикусил вовремя. Впрочем, и без Топоркова прекрасно известно: недовольны казаки его назначением. Ропщут: своих, что ли, командиров мало?.. А Эрдели, любопытно знать, приняли за своего? Чисто кавказский тип, один горбатый нос чего стоит. Хотя гвардией за версту несёт. Так что вряд ли... Вот Топорков – определённо свой, хотя и забайкалец. Тем более не кадровый офицер, кончивший курс в училище, а за боевые заслуги произведённый из подхорунжих на Японской войне. Так что мужицкие манеры и речь вполне извинительны. Впрочем, они весьма часто встречаются у офицеров казачьих войск... Ишь, надулся и молчит. Сыч-сычом... Недоволен, по всему, не меньше станичников. Собой или им, командующим дивизией?

А что он может поделать, когда штаб армии не снабжает в должной мере огнеприпасами? Да ещё без телефонной связи и автомобиля... Как же на таком широком фронте – все 40 вёрст! – объезжать полки днём и ночью? На лошади не наскачешься... А как быть, когда из штаба какого-нибудь полка кровь из носа нужно связаться с начальниками других боевых участков? Вогнать в мыло летучую почту – не котильон[51]51
  Котильон – французский танец, в конце XIX – начале XX в. состоявший из кадрили, между фигурами которой вставлялись другие танцы (мазурка, вальс, полька) и игры. По ходу его между танцующими и играющими передавались записки – «амурная почта».


[Закрыть] как-никак – много ума не надо...

Они что, Деникин с Романовским, издеваются?! Сами-то раскатывают по Красной улице в автомобилях! Ведь не просит же он невозможного: аэропланов и броневиков. Не просит и пополнений. Слава Богу, казаки ежедневно десятками являются из освобождённых станиц, с конями и оружием. Особенно много добровольцев дала Петропавловская. Но времена, когда можно было воевать без патронов, давно канули в Лету. Так что указания озаботиться захватом огнеприпасов противника «моменты», умники эти, пусть дают самим себе. Ведь это значит одно – жертвовать людьми без счёта. Всю Великую войну только этим и занимались. Известно, чем кончилось... Упадёт боевой дух у казаков – ни побед не добудет, ни дивизию за собой не сохранит.

Отвинтив крышечку фляжки, сделал несколько глотков: вода солоноватая – здешняя вся такая – и слишком тёплая, чтобы утолить жажду. Арбуза бы сейчас... По приказу станичного атамана натаскали полный дом арбузов, и теперь их блестящие чёрно-зелёные бока выглядывают откуда ни попадя, соблазняя скрытой внутри сладостной влагой... Нет, определённо раскормят его в этой Петропавловской – ни одна лошадь не выдержит. Копчёные гуси особенно хороши: нежные, сочные, душистые.

А сегодня, насипел Гаркуша – весьма сметлив и проворен оказался хорунжий, – ждут его в правлении старики: станичный сбор Петропавловской постановил подарить ему коня с седлом. Шашку кавказскую – кривую, вдеваемую в ножны вместе с эфесом по самую головку, как вот у Топоркова, только серебра побольше в отделке – уже поднесли в первый же день после освобождения. И крестным ходом встречали, и почётным стариком станицы выбрали. Побеждай он – почести были бы слаще арбузов, а так – позорище одно... Кстати, не забыть старую драгунку отправить с оказией Олесиньке на сохранение. Так оно вернее.

   – Даю двое суток, чтобы оправиться. Хватит, Сергей Михайлович?

Глаз Топорков не поднял. Чего тут скажешь? Оправиться – в смысле расправить черкеску, подтянуть ремень и сбегать по малой нужде – и пары минут хватит... А вот в смысле привести в порядок – вычистить и подремонтировать коней, а казакам отмыться от въевшейся грязи, вшей передавить да выспаться – так и недели, по нынешнему состоянию, мало будет. Да разве ж начальство – хоть Эрдели, хоть Врангель, хоть кто – даст? Ну а сволочь красная не даст тем паче.

   – Слушаюсь, ваше превосходительство.