Текст книги "Врангель. Последний главком"

Автор книги: Сергей Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 40 страниц)

   – Как-то Врангеля примут в дивизии, Иван Павлович... Всё-таки не первопоходник, – спохватился вдруг Деникин, не дописав резолюции. – Верно, следовало предупредить его, а?

   – Не стоит вам беспокоиться на этот счёт, Антон Иванович. Я с ним поговорю. Казакам Врангель придётся не по нраву, скорее, баронским титулом... Но командовал он казаками предостоточно и, насколько мне известно, умеет брать части в руки и завоёвывать популярность. Сами видели, каков...

   – М-да... Крутость нрава так и прёт. А какая у него репутация?

   – Сослуживцы утверждают, что в Маньчжурскую кампанию он слыл за храброго офицера. Но ничем особенным не выделялся. Разве только тем, что добивался получения отличий чинами вместо орденов...

   – Вот как...

   – Ну, это понятно: раз в свои двадцать шесть, имея образование инженера и будучи всего лишь хорунжим, он решил остаться в армии, у него просто не было иного способа угнаться за сверстниками. И ему это удалось...

Романовский сохранял беспристрастный тон, а сам не мог отделаться от неприятного ощущения, оставленного у него новым подчинённым... Внешне барон совсем не располагает: для столь высокого роста чрезмерно худ, шея несуразно вытянутая и переходит в затылок без всякого утолщения, удлинённое лицо рано состарили морщины, пролёгшие от крыльев носа до уголков губ, серые с желтизной глаза – прямо-таки волчьи... А главное, сдержанность и покладистость его – явно напускные, на наивных людей рассчитанные. А что там скрывается за ними помимо решительности и, очевидно, сильной воли? Разумеется, честолюбие. Ещё ум. И ум острый: выдают проникающий взгляд с затаённой насмешкой и тщательно взвешенные слова. Но если ум целиком во власти честолюбия – жди конфликтов между ним и другими начальниками, а то и штабом армии. Лишняя головная боль...

   – ...Курсы в академии он кончил хорошо. Для выпускника Горного института было бы странным кончить плохо... Но по штабной линии не пошёл. И после прохождения курса в Офицерской кавалерийской школе вернулся в свой полк – лейб-гвардии Конный...

   – И это понятно, – благодушно заметил Деникин. – Рассчитывал получить полковника раньше, чем в Генштабе[34]34
  С петровских времён до 1917 г. чинопроизводство (система повышения офицеров по служебной лестнице) в гвардии как элите вооружённых сил России отличалось от остальных частей и военных учреждений, включая Генеральный штаб. Среди прочего эта система отличалась ускоренным производством в следующий чин, в том числе и за счёт того, что в гвардии отсутствовал чин подполковника и капитан (в кавалерии – ротмистр) производился сразу в чин полковника.


[Закрыть].

   – Именно. В результате он был произведён в генералы на тринадцатом году службы.

Деникин неопределённо хмыкнул и, избавившись от не нужной уже ручки, провёл ладонью по взопревшей шее.

   – А я только на двадцать первом, знаете ли.

   – Естественно, Антон Иванович... Если бы вы были сыном барона, а не бывшего крепостного крестьянина, выбившегося в офицеры... И служили бы в гвардии, а не в матушке-пехоте, да имели связи при дворе... – Романовский невозмутимо пожал плечами.

   – Да если бы меня, скажите уж, не турнули из академии за неуспеваемость, и не пришлось бы поступать вторично...

Рассмеялись одновременно и легко. Промокнув платком слезу, Деникин покачал головой.

   – Стало быть, слона-то я и не приметил. Гвардейского честолюбия то бишь... Ну, это не беда. Посмотрим, как воевать будет в наших условиях. Если хорошо, так для Эрдели и другое назначение найдётся.

И, помолчав, добавил со вздохом:

   – Эх, нет Маркова... И никого, подобного ему, уже не найти...

Тяжесть вздоха и приглушённость голоса выдали нахлынувшую вдруг горечь. И трёх месяцев не прошло, как в первом же после выступления в новый поход на Кубань бою, за станцию Шаблиевка, случайным снарядом ранило смертельно их общего и самого близкого друга – генерала Маркова. От Бога был военачальник, и человеческих качеств исключительных.

Романовский, забирая со стола предназначенные для него бумаги, легко коснулся руки Деникина, но от банальных слов удержался. Не нужны им никакие слова: ни для осознания тяжести потери, ни для утешения.

27 августа (9 сентября). Екатеринодар

Ещё не пробило восьми, и старая кухарка только-только внесла горячий завтрак, как посыльный из штаба армии доставил записку: Романовский вызывает к себе.

Квартировал тот в доме фабриканта подсолнечного масла армянина Аведова, на Гимназической улице. Вымостить её руки у властей не дошли, и ветер гонял по ней завихрения густой пыли.

У кованой калитки стоял со скучающим видом одиночный часовой – мордатый вихрастый казак в чёрной черкеске при алом бешмете – и украдкой лузгал семечки. Черкеска, на взгляд Врангеля, нуждалась в щётке, бешмет – в утюге, а казак – в хорошей зуботычине, дабы освежить в его затуманенных революцией мозгах правила караульной службы. Беспечность неприятно удивила: ведь фронт совсем близко, а в городе, верно, полным-полно большевиков и всякой пролетарской шпаны.

Начальнику штаба отвели весь первый этаж массивного особняка. Танцевальный зал превратили в кабинет: вдоль стены с высокими полуовальными окнами выстроились роскошные пальмы в больших кадках резного дерева, в угол задвинут зачехлённый белой материей рояль, паркет кое-где сохранил зеркальный блеск. У глухой стены – большой несгораемый шкаф, совсем недавно выкрашенный в казённый тёмно-зелёный цвет, и дубовый письменный стол с простым письменным прибором: стеклянным на подставке голубоватого мрамора. В центре зала – прямоугольный обеденный стол, устеленный картами. Самые большие кое-где свешиваются вроде скатерти. Вокруг стола ровно расставлены гостиные кресла, обитые чёрной кожей.

Теперь Врангель разглядел и покрасневшие белки, и синие круги под глазами Романовского – верное свидетельство долгой ночной работы.

Даже не пригласив присесть, хозяин кабинета сразу передал предложение Деникина вступить во временное командование 1-й конной дивизией.

– Согласны, Пётр Николаевич? Её начальник генерал Эрдели получил специальную командировку в Грузию и может задержаться там надолго. А его заместитель генерал Афросимов, командир Второй бригады, оказался не на должной высоте.

Врангель ощутил, как зачастило сердце и легко ударила в виски кровь. Выходит, за одну ночь акции его поднялись – уже до дивизии. А ежели не соглашаться и вторую ночь обождать? Ещё выше поднимутся? Но выше-то некуда: корпусов в Добровольческой армии ещё нет. Выше – только Деникин.

Медный крымский загар скрыл выступившую на щеках красноту и не выдал волнения.

Романовский истолковал его молчание по-своему.

   – Весьма вероятно, что по возвращении генерал Эрдели получит другое назначение... И тогда явится возможность окончательно оставить дивизию за вами.

   – Для этого требуется ещё одно, Иван Павлович... – Врангель сообразил, сколь глупо было затягивать с ответом, и поспешил исправить оплошность. – Доказать в бою соответствие занимаемой должности. Именно это я и намерен сделать. И, разумеется, предложение командующего считаю для себя честью и принимаю с благодарностью.

   – Прекрасно. Сегодня же приказ будет подписан и отправлен в штаб дивизии. Сколько дней вам требуется на сборы?

   – Один.

   – Что ж, вечером получите все документы. – Скупая улыбка Романовского показалась Врангелю искренней и ободряющей. – Кстати, семью лучше оставьте здесь, она будет под охраной. А теперь к делу...

Подведя его к картам, Романовский лаконично и чётко обрисовал общее стратегическое положение и состав армии, осветил силы противника и сформулировал задачи 1-й конной. Врангель задал несколько обычных в таких случаях вопросов: о составе дивизии, её вооружении, командирах бригад и полков, снабжении. Ответы получил ясные и исчерпывающие.

Штаб, выяснилось, возглавляет полковник Баумгартен – бывший лейб-драгун и старый сослуживец по гвардейской кавалерии. И отозвался о нём Романовский хвалебно. Добрый знак...

Врангель быстро убедился: начальник штаба командующего хорошо осведомлён обо всём, что имеет отношение, даже косвенное, к кругу его деятельности. И весьма неглуп... Явно благодаря своим способностям дослужился за Великую войну до генерал-квартирмейстера штаба главковерха... И ежели верить Апрелеву, Корнилов целиком посвящал его в свои планы и в отношения с Керенским. И в Добровольческой армии именно его взял к себе в начальники штаба. Впрочем, покойный не слишком хорошо разбирался в людях...

Держал себя Романовский без тени недоброжелательства, разговор шёл легко, и внутреннее напряжение у Врангеля незаметно рассосалось. Даже какое-то расположение затеплилось в душе. Одно только охлаждало: красноватые глаза начальника штаба упорно уходили в сторону...

   – Кофе не хотите, Пётр Николаевич? – неожиданно предложил Романовский. – В Екатеринодаре ещё можно найти настоящий «Мокко».

Вышел за дверь и скоро вернулся, держа в одной руке серебряный кофейник, в другой – поднос, накрытый белоснежной салфеткой. Расположились на краю письменного стола, отодвинув стопки бумаг и газет. На верхней Врангель приметил крупное название: «Россiя». Кофе, на его вкус, африканский «Мокко» напоминал слабо: явно эти пройдохи торгаши молотых желудей намешали.

Романовский, медленно отпивая из чашки, поинтересовался, где он жил после того, как оставил ряды армии. Получив ответ, принялся расспрашивать о Крыме, Украине, Белоруссии.

   – Разведке бы опросить вас поподробней, Пётр Николаевич. Но вы ведь не перебежчик и не пленный... – мягко поиронизировал Романовский, когда с кофе было покончено. – Да и дивизия ждать не может...

И, откинувшись в кресле, заговорил медленнее прежнего. Усталость в его чуть хрипловатом голосе послышалась явственнее.

   – Нынешняя наша война такая, что думать приходится больше о тыле, нежели о фронте. И я бы хотел вас предупредить вот о чём... Полагаю, нам не стоит начинать политическую дискуссию в духе Керенского, чтобы выяснить и так очевидное... Вы наверняка убеждены, что армия и все государственно мыслящие силы должны восстановить в России монархию. Пусть даже без Романовых... Мы же с Антоном Ивановичем убеждены в ином: после ликвидации большевиков народу должна быть дана возможность самому высказаться относительно формы правления. И именно на Учредительном собрании... Конечно, нового созыва, то есть без большевиков и прочих левых. И если он выскажется за республику – так тому и быть...

Самоуверенность, с какой Романовский взялся излагать его политические взгляды, покоробила Врангеля сильнее, чем не слишком тактичное замечание насчёт перебежчика. Тем более они – себе-то он может в этом признаться – за последнее время утратили былую незыблемость. Поймав паузу, прервал начальника штаба:

   – Я убеждён прежде всего в том, что о форме правления можно будет говорить только после избавления России от немцев и их агентов большевиков.

   – Тогда мы поймём друг друга, – удовлетворённо кивнул Романовский. – Так сложилось, что процентов восемьдесят офицеров нашей армии – монархисты. И монархисты не по убеждениям даже, а, скорее, по вере. И среди них бродит глухое недовольство нашим отказом открыто провозгласить, что цель армии – восстановление монархии.

Врангель отреагировал понимающим прищуром.

   – Произойди такое, Пётр Николаевич, случится катастрофа. Во-первых, от нас немедленно уйдут все казаки. Ибо настроены они резко против монархии. Да-да, они – республиканцы... А их в армии на сегодня – почти двадцать пять тысяч. Шестнадцать конных полков из восемнадцати. Это – больше шестидесяти процентов боевого элемента. За ними дезертируют и мобилизованные иногородние. Сами посудите...

   – Значит, армия уменьшится в три раза?

   – Именно. А во-вторых, мы лишимся лошадей, продовольствия и фуража... Ведь тогда нам никто и ничего на Кубани даром не даст. А казна наша пуста. У интендантства ни складов, ни мастерских нет. И нам ничего не останется, как проводить бесплатные реквизиции. То есть всё необходимое брать у населения силой. А это неминуемо кончится массовым выступлением против нас...

   – Чего же вы хотите, ведь это казаки. За своё добро кому угодно башку снимут.

   – Что вы знаете казаков – это хорошо. Но следует знать и другое: таким оборотом дела не преминут воспользоваться «черноморды»[35]35
  Кубанское казачье войско, образованное в 1860 г., исторически сложилось из двух частей: «линейных» и «черноморских» казаков. «Линейцы» – великороссы, потомки донских казаков, переселённых в последней четверти XVIII в. в районы верхнего и среднего течения Кубани по Кавказской линии. Они населяли менее зажиточные восточные отделы области (отдел – административно-территориальная единица Кубанской и Терской казачьих областей) – Кавказский, Лабинский и Баталпашинский. «Черноморцы» – малороссы, потомки запорожцев, переселённых в 90-е гг. XVIII в. в районы нижнего течения Кубани и Черноморского побережья по Черноморской кордонной линии. Они населяли более зажиточные западные отделы области – Ейский, Екатеринодарский и Темрюкский. В соответствии с социальным и национальным составом казачьего населения области Кубанская краевая рада делилась на две политические группы: «линейцев» – сторонников союза с Добровольческой армией и восстановления «единой и неделимой» России и «черноморцев» – сторонников «самостийной» (автономной) Кубани, считавших, что Кубанский край должен быть либо частью самостоятельного казачьего государственного образования на юго-востоке России, либо войти в будущую, «освобождённую от большевиков», Россию на федеративных началах.


[Закрыть]... Это самая влиятельная политическая группа в Законодательной раде. Своего вожака Быча[36]36
  Быч Лука Лаврентьевич (1870—1945) – казак станицы Павловской, окончил Юридический факультет Московского университета, с 1900 г. служил в Восточном обществе транспорта по Волге и Каспийскому морю, занимал пост директора Бакинского отделения, в 1912 г. был избран бакинским городским головой. После Февральской революции был назначен Временным правительством начальником снабжения Кавказской армии. После Октябрьского переворота вернулся на Кубань и в ноябре 1917 г. был избран первым председателем кубанского краевого правительства. Участвовал в 1-м Кубанском («Ледяном») походе. Возглавлял «черноморскую» политическую группу. В ноябре 1918 г. оставил свой пост из-за разногласий с командованием Добровольческой армии. В начале 1919 г., избранный Кубанской краевой радой главой кубанской делегации на мирной конференции, выехал в Париж. В Россию не вернулся. С 1922 г. жил в Чехословакии, преподавал в эмигрантской Украинской сельскохозяйственной академии, занимал пост её ректора.


[Закрыть] они избрали главой войскового правительства. «Черноморцы» – ярые самостийники: хотят оторвать Кубань от России. И для достижения своей цели намерены сформировать отдельную Кубанскую армию. Им противостоят «линейцы», но они малочисленны и не столь активны...

Не докончив фразы, Романовский потянулся к стопке газет.

   – Вот, полюбуйтесь... – в его руке Врангель увидел «Россiю». – Небезызвестный Шульгин уже начал выпускать здесь свою газету. Что ни номер, то проповедь монархии и поношение «черни». Многим нашим офицерам такое по душе, а Рада возмущается и требует закрыть «Россию»... Один конфликт за другим. А все конфликты с кубанской властью пагубно влияют на боевой дух казачьих частей. Поэтому, Пётр Николаевич... – сделав паузу, Романовский заговорил медленнее, чуть не по слогам, – настоятельно прошу вас проявлять максимум уважения к казачьим традициям вольности и демократизма. В особенности к кубанской власти, её представителям и её атрибутам. Даже если это идёт вразрез с вашими личными убеждениями. Вы меня понимаете?

   – Вполне.

Распрощались по-доброму...

Шагая по пыльной Гимназической улице в штаб армии – подписать в отделе генерал-квартирмейстера, как установлено в Добровольческой армии, четырёхмесячный контракт, сдать послужной список и получить предписание, – Врангель перебирал в памяти детали разговора с Романовским. Всё-таки штабист он толковый и знающий. Хочешь не хочешь, приходится признать... Сам-то после академии не пошёл в «моменты»[37]37
  «Момент» – полупрезрительное прозвище, данное армейскими офицерами в адрес офицеров Генштаба с намёком на то, что они лишь ловят удобный момент для собственного чинопроизводства или награждения.


[Закрыть], по проторённой дорожке Генштаба. И умно сделал. Ну какое геройство в том, чтобы ночи напролёт перечитывать горы донесений, сочинять бесчисленные распоряжения и разрабатывать операции, которые осуществляют другие? И при этом ещё нужно уметь делать довольный вид, когда начальник плюёт на твои разработки. А в разгар дела полезешь под руку с советами – так отблагодарит, что потом ни валерьянкой, ни коньяком себя не отпоишь...

Слава Богу, напрасно опасался недоброжелательства Романовского... Спасибо, Олесинька сумела правильно настроить. Весь вчерашний вечер уговаривала не переживать, не жалеть о срыве планов поехать на Волгу: неизвестно ещё, как там сложилось бы... И согласиться на любую должность. И не обращать внимания на предвзятое отношение хоть командования, хоть старых добровольцев-«первопоходников». «Отчего ты так переживаешь, Петруша? Ты, конечно, быстро выдвинешься благодаря своим способностям...»

Какая же она у него всё-таки умница, Кискиска его любимая! И как хорошо научилась понимать его мысли и чувствовать, что творится у него в душе. Самый настоящий, верный и единственный его друг... Ну как её тут оставишь? Да ещё при такой безобразной охране! Да в доме у евреев... Глупо. А взять с собой – и того глупее: чёрт его знает, что это за дивизия и какова обстановка на фронте...

Часть 2
МИХАЙЛОВСКИЙ УЗЕЛ

30 августа (12 сентября). Зеленчукский

охлы, гольтепа клятая, це воны забунтили. Землицы, вишь, подай им... А як повалилы дезертиры з турецкого хронту, саранча ненасытная, дык грабительство пошло до кобылы. И старыков постреляли почём зря... Ну а ваши-то подпёрли – усе кынули и подались до хвелшера Сорокина. Та нехай бис забере их усих, гуртом з босякамы-болшэвыкамы...

Возчик, убелённый сединами высокий однорукий казак – другую потерял под Плевной – чесал языком без умолку. Мешая, как многие жители Кубанской области, где великороссы и малороссы издавна селились рядом, русские слова с украинскими. Его лицо и шея, торчащая из ворота вылинявшего и ободранного чекменя, загорели дочерна и сморщились, вроде сушёной сливы. Коляску с опущенным верхом, такую же старую, пара почтово-обывательских лошадей легко катила по набитому чернозёму сухой дороги.

Прохладный северо-западный ветерок, предвестник осени, как лемех, отваливал на сторону поднимаемый копытами и колёсами жидкий шлейф чёрной пыли.

И обдувал обнажённую голову Врангеля, не позволяя ещё жаркому солнцу напечь её. Вольно рассевшись, он вполуха слушал негромкую стариковскую болтовню. Глухой перестук копыт, лёгкое поскрипывание колёс и мягкое покачивание на пружинных рессорах обостряли тревожно-сладкое предвкушение встречи с дивизией.

В обе стороны от дороги уходили под горизонт заросли кукурузы и подсолнечника выше человеческого роста. В этом золотисто-зелёном половодье иногда попадались серо-жёлтые прямоугольные островки скошенных полей: заставив их высокими скирдами соломы, хозяева вывезли снопы на гумна. Ещё реже – чёрные: кто-то уже успел и вспахать под озимую пшеницу. На тёмной зелени садов, обступивших большие и маленькие хутора, густо высыпали покрасневшие яблоки.

Сколько ни вертел толовой, не заметил ни окопов, ни пожарищ... Не похоже, что по этому богатому краю только что прошлась война.

Часа два уже минуло, как, оставив за спиной обмелевшую Кубань, выехали со станции Кавказская в станицу Темиргоевскую, где должен стоять штаб 1-й конной дивизии. Здесь, в Закубанье, ровная, как стол, степь начала волноваться пологими возвышенностями. А впереди уже выглянула из-за горизонта подернутая маревом синеватая зубчатая полоска Кавказских гор, увенчанная белым конусом Эльбруса.

По низким берегам речки, пересекающей дорогу, расположились хутора: белёные домики под камышовыми крышами и хозяйственные постройки, обнесённые высокими плетнями. Деревянный мостик весь затрясся под коляской. Пахнуло гнилью: вода в мелких местах зацвела...

С правой руки хутора пошли побогаче, вытягиваясь в почти сплошную линию крыш и садов. За ними, в низине, бежала другая речка, полноводнее. Её всю запрудили плотинами: тут и там торчат низкие серые башенки водяных мельниц. Их ровный шум едва слышался...

– Зеленчукский хутор, – процедил возчик. – Хохлы тута господарють.

Но Врангель не услышал: всё внимание приковали фигурки казаков с винтовками. На хозяйственном дворе большого деревянного дома, крытого тёсом, одни задавали корм лошадям, другие загружали в телегу мешки и короба. Приказал свернуть.

Подъехали ближе, и на алых погонах Кубанского войска ясно различил белые нашивки конников... Десятка три, не больше. Некоторые без черкесок, в одних бешметах, но все, помимо винтовок и шашек, ещё и при кинжалах. Лошади под сёдлами, привязаны к плетню. Значок воткнут в землю посреди двора: набирающий силу ветерок обернул алый флаг вокруг пики, и что на нём изображено – не разглядеть...

Надел, чуть надвинув на глаза, фуражку. Легко, придерживая шашку, спрыгнул и направился в распахнутую калитку.

   – Смирно! – вяло скомандовал кто-то.

Громко поздоровался и даже назвал себя. Положение «смирно» казаки приняли с ленцой. И весьма небрежно: руки не прижаты к ляжкам, а свисают вольно, головы, покрытые папахами длинного курпея, чуть опущены.

Молодой, лет 25-ти, и невысокий хорунжий, сипя простуженным горлом, представился начальником конвоя командующего 1-й конной дивизией Гаркушей. Выбившийся из-под серой папахи отросший соломенный чуб навис над высокой горбинкой носа, защитная черкеска туго обтянула широкие плечи, поверх газырей блеснул солдатский серебряный Георгий. Убрав присогнутые пальцы от виска, не то доложил, не то сообщил:

   – Их превосходительство генерал Афросимов в хате. Ще чаювают...

На ловца, порадовался, и зверь. Только не бежит, а сидит и чай попивает.

   – Я назначен командующим дивизией. Проводите меня к генералу.

Простодушное удивление, вмиг разлившееся по смуглому лицу хорунжего, было слишком явным. Но, шмыгнув носом и сбив чуб на левый бок, живо направился к низкому крыльцу. Безо всяких, однако, «слушаюсь»...

По манерам, заключил Врангель, не кадровый офицер: курса в военном училище не кончал. Значит, или в школе прапорщиков получил офицерский чин, или, судя по крестику, произведён из урядников за боевые отличия.

Ощущая спиной любопытствующие взгляды конвойцев, шагнул, пригнувшись, следом за хорунжим в сени. В полумраке, не разглядев с яркого света, задел плечом висящую на стене упряжь. Из стряпной тянуло печным чадом и ароматом выпекаемых не то оладий, не то блинов. С лёгким скрипом распахнулась дверь в горницу – просторную, в два окна, чисто побелённую и опрятную.

За длинным некрашеным столом восседали трое.

Пожилой и тучный, в расстёгнутом чёрном бешмете, втиснулся в «святой угол», заставленный яркого письма иконами под вышитыми полотенцами. Отрешённо уставившись на полный стакан чая, размешивал сахар. Черкеска, скрыв погоны, комом валялась рядом на лавке, и только двойные красные лампасы удостоверяли его генеральский чин.

Двое других – помоложе, в защитных гимнастёрках и тёмно-синих офицерских бриджах с алым кантом Кубанского войска, – уткнулись в тарелки и энергично жевали. Подняв стриженые «под ноль» головы и увидев две золотистые звёздочки на серебряном шитье зигзагами, разом встали, торопливо глотая непрожёванное и вытирая платками губы. Ножки табуретов проскрежетали по деревянному полу, покачнулась от толчка столешница. В откупоренной четверти, красующейся подле медного самовара с вмятиной на тусклом боку, заколыхалась мутноватая жидкость.

Хорунжий подвёл: как ни старался, исполненный сознанием важности момента, но фамилию его, чин и новую должность, докладывая пожилому, просипел безобразней некуда.

Взгляд Афросимова, зацепив его аксельбант и погоны, упёрся, наполняясь крайним недоумением, прямо ему в лицо. Кустистые брови поползли вверх по морщинистому лбу. Рот, показавшись из-под длинных сивых усов, открылся, да так и замер. Будто хотел приказать начальнику конвоя доложить ещё раз, внятнее и толковее, да воздуха в лёгких не нашлось...

Ложка машинально стукнула ещё раз-другой о стенки гранёного стакана и замерла. В повисшей тишине лишь зудела громко, кружа у оконного стекла, жирная муха.

Нечего сказать, съязвил про себя, удачное начало – точно конец в «Ревизоре». А Афросимов – не генерал и даже не городничий, а тряпка какая-то.

   – Так а мы вот... ни сном ни духом... – проговорил наконец бывший командующий дивизией и, выпустив ложку, широко развёл руками. – Ни телеграммы какой, ни нарочного с пакетом...

Выслушивал представление новых подчинённых, а самого терзали недоумение и досада... Ну и дела! В штабе дивизии телеграмма о его назначении и выезде до сих пор не получена... Третьи сутки пошли! Что, не налажена работа полевых телеграфных отделений? Повреждены линии?.. Или штаб Добровольческой армии работает хуже самого Романовского? По видимости, так и есть... Тогда чего стоит его всезнайство?

Усмешку, уже тронувшую губы, подавил: ещё не хватало, чтобы новые подчинённые приняли её на собственный счёт. И умнее всего поступит, ежели по-товарищески присоединится к чаепитию, благо один табурет свободен.

Отпустив хорунжего и разрешив офицерам сесть, принял из сноровистых рук незаметно вошедшей хозяйки – ещё молодой, в туго затянутой белой косынке – чистый стакан без подстаканника и простое блюдце. Радушия на её худом неулыбчивом лице не заметил, а лишь тревогу и вымученное желание услужить.

Душистый и терпкий, на травах, чай был чересчур горячим. Но блюдцем, на мужицкий манер, не воспользовался. Осторожно отпивая, распорядился отправить свои вещи с ординарцем в Темиргоевскую, казака-возчика и его лошадь накормить хорошенько и отпустить, а для него оседлать коня порезвее.

   – Где дивизия, Михаил Александрович?

   – Да неподалёку тут... – Насупившись, Афросимов снова застучал ложкой в стакане, хотя сахар давно растворился.

Из его слов, так и не выстроившихся в чёткий доклад, Врангель уяснил: дивизия, пока старый генерал изволит чаёвничать, ведёт наступление на Петропавловскую. Вчера станица занималась 1-й бригадой, но её выбили большевики неизвестной численности.

Командир её, полковник Науменко[38]38
  Науменко Вячеслав Григорьевич (1883—1979) – казак станицы Петровской, окончил Николаевское кавалерийское училище в 1903 г. и Николаевскую военную академию в 1914 г. Участвовал в Первой мировой войне, в 1917 г. – начальник штаба 4-й Кубанской казачьей дивизии. С ноября г. – начальник полевого штаба войск Кубанской области, участвовал в 1-м Кубанском («Ледяном») походе, в марте г. был произведён в полковники, с июня по ноябрь – командир Корниловского конного полка, в ноябре был произведён в генерал-майоры. С февраля 1919 г. – походный атаман Кубанского казачьего войска, с ноября 1919 г. по февраль г. – командир 2-го Кубанского конного корпуса, в апреле 1920 г. с остатками Кубанской армии был перевезён из района Сочи в Крым. В Русской армии генерала П.Н. Врангеля командовал 1-й конной дивизией, с октября – конной группой. В ноябре в составе Русской армии эвакуировался из Крыма в Турцию, где был избран Кубанским атаманом. Участвовал во Второй мировой войне на стороне Германии; занимал должность начальника Главного управления казачьих войск. После войны переехал из Германии в США, занимал пост Кубанского атамана до 1958 г. Умер в Нью-Йорке.


[Закрыть], сидел тут же.

Выходит, как и Афросимов, атаке предпочёл завтрак. Какого чёрта?! И отчего это, причисленный, судя по чёрно-серебристым погонам, к Генштабу, ни серебряного знака выпускника академии не носит, ни аксельбанта? Ну, отсутствию знака ещё есть оправдание: слишком приметен императорский вензель... И самому пришлось его снять в конце весны вместе со свитским аксельбантом, как того потребовало Временное правительство. Но академический аксельбант?! На нём-то вензеля не разглядеть...

Возмущение вспыхнуло, но скоро погасло: тонкая высокая фигура, правильные черты и чистая кожа лица, открытая улыбка и внимательный взгляд живых карих глаз легко расположили к кубанцу. Особенно понравились ясные и основательные, несмотря на молодость, ответы... Но приглядевшись, заметил седину на висках и в коротких усиках. И поправил себя: годами Науменко, по видимости, почти ровесник.

Второй сотрапезник Афросимова – старший адъютант штаба дивизии капитан Рогов – произвёл впечатление куда хуже: ни рыба ни мясо. Маленький и щуплый, нос длинный и хрящеватый, с острым кончиком, рыжеватая голова вся в шишках, глаза блёклые какие-то... И голос такой же блёклый, и даже слова...

Наскоро напившись чаю, Врангель поднялся.

На дворе Гаркуша уже держал в поводу осёдланную для него лошадь – немолодую кобылу каурой масти, хорошо вычищенную.

Забрав у хорунжего трензельные поводья – вторые, мундштучные, как принято у казаков, отсутствуют, – привычным ласкающим движением огладил почки. Грубая кожа задрожала под ладонью, но уши не прижались... По всему, почки не больны и от шпор, которых она не знает, «козла» не даст. Но на всякий случай, легко сев в казачье седло с высокой передней лукой, мягко тронул её шпорой. Нет, стоит смирно и ждёт повода.

В сопровождении Афросимова, офицеров и малочисленного конвоя, теперь уже его, рысью[39]39
  В русской регулярной кавалерии и казачьей коннице в соответствии со Строевым кавалерийским уставом 1912 г. употреблялись следующие аллюры (разные виды движения верховой лошади с различной скоростью): шаг (верста за 10 – 12 минут), рысь (верста за 5 минут), галоп (верста за 3,75 минуты), полевой галоп (верста за 2,5 минуты) и карьер – ускоренный до сильной степени галоп, когда лошадь движется в полный мах (до версты за первую минуту движения). Переменным аллюром называлось комбинированное движение: 5 минут шагом, 10 минут рысью. В казачьих войсках юга России галоп назывался намётом (волчьим намётом), полевой галоп – широким намётом.


[Закрыть] поехал прямо по жёлтой ломкой стерне на юг, к речке Чамлык. Трензельных поводьев и шенкелей кобыла слушалась хорошо, и в шпорах нужды не возникало. Старое казачье седло было вполне удобно, как и удлинённые стремена, хотя и они не позволили вытянуть ноги на казачий манер...

Вскоре на пологом склоне вытянутого к востоку бугра заметил жидкую лаву. Маячит с непонятной целью...

Подскакавший оттуда ординарец сбивчиво доложил: 1-й Уманский полк обходит противника с фланга, тот отступает по-над Чамлыком на Петропавловку, а с фронта его атакует 1-я бригада.

С хребта склона открылась неширокая речная долина, протянувшаяся с востока на запад.

Аккуратно вынул из уже сильно потёртого кожаного футляра 8-кратный призменный бинокль «Гёрц»... Речка обозначена густой и высокой полосой камыша. Большевики – на том берегу. Нестройные пехотные колонны кое-где рассыпались в толпы, есть и группки конников... Боя не принимают и медленно отходят по долине в восточном направлении. Изредка постреливают из винтовок... Казаки – строй разомкнутый, жидкий и неровный – шагом выдавливают их к Петропавловской. Числом – меньше тысячи. Это что – двухполковая бригада? И какая же это к чёрту атака?

Петропавловскую закрывала макушка бугра.

Сверившись с двухвёрсткой, услужливо поданной Роговым, засомневался, что именно давление бригады Науменко подвигнуло противника к отходу на Петропавловскую. Скорее – демонстрация, хотя и вялая, лавы 1-го Уманского полка на фланге.

Перевёл бинокль на юго-запад, в сторону Темиргоевской. Станица – до неё не более двух вёрст – раскинулась в низкой долине Лабы, у места впадения в неё Чамлыка. У окраины сбился в кучу обоз.

– Что за обоз?

   – Первого У майского полка, ваше превосходительство.

Венных повозок – раз-два и обчёлся, сплошь – простые крестьянские телеги. Где-то под четыре десятка... Патронных и хозяйственных двуколок, кажется, три вместо девяти, лазаретных линеек и походных кухонь вообще не видно, а одноконных офицерских двуколок – с полдюжины вместо одной... Что-то не похоже на обоз 1-го разряда... И не слишком ли многолюдна охрана? Не считая ездовых – больше сотни...

Бережно уложил бинокль обратно в футляр. Тяжеловат всё-таки, отметил в тысячный уже раз. Вот 8-кратный призменный «Цейсс» – легче и изящнее, но и стоил дороже...

Дав кобыле шенкелей, галопом поскакал к уманцам.

Полк уже подравнивался. Навстречу поспешил широкой рысью, держа шашку подвысь, командир. В ситуации разобрался быстро: незнакомый генерал-кавалерист – старший начальник, коль Афросимов плетётся за хвостом его лошади. Представившись полковником Жарковым[40]40
  Жарков Евгений Павлович (?—1919) – кубанский казак, окончил Николаевское кавалерийское училище, участвовал в Первой мировой войне, в 1917 г. – войсковой старшина 2-го Уманского полка. В Добровольческой армии командовал 1-м Уманским полком, был произведён в полковники. Умер в марте 1919 г.


[Закрыть], отсалютовал и отрапортовал чётко. Но особо не тянулся. Не затруднился и тем, чтобы заставить своего на зависть красивого каракового жеребца стоять посмирнее.

Да и сам, с лёгким неудовольствием отметил Врангель, тот ещё щёголь: чёрная папаха – высокая и косматая, на её сильно выпуклый алый верх нашиты восемь, а не четыре, штаб-офицерских галуна, газыри на парадной черкеске крупные, а их кармашки посажены выше обычного, чуть не под самые ключицы, и отделаны серебристой тесьмой...

Казаки, взяв шашки «на караул», повернули головы в его сторону и замерли. Подъехал ближе.

   – Здор-ро-ово, мол-лод-цы уманцы! – прокричал с расстановкой.

   – Здравия желаем, вашс-сь!

Ответили не слишком дружно, но задорно. Хотя и заглотав «превосходительство»...

Сразу бросилось в глаза: в полку, как заведено в Кубанском войске, шесть сотен, но до полагающихся по штату 120-ти всадников ни одна не дотягивает. Весь полк – менее полутысячи. Возрастов самых разных, но преобладают совсем молодые – в войне, конечно, не участвовали – и пожилые, за сорок уже, отслужившие действительную ещё до её начала... На вид здоровые и бодрые. Чем дольше шла Великая война, тем чаще встречались в строю исхудавшие болезненные лица и равнодушные глаза... Тут, слава Богу, таких не заметно.

По форме одеты не все: есть в одних бешметах, а то и выцветших гимнастёрках, среди чёрных и серых папах попадаются какие-то странные, широкополые и войлочные, шляпы тёмно-бурого цвета... Черкески, у кого есть, сильно потрёпаны... Мягкие кавказские сапоги – кажется, чувеки[41]41
  Правильно: чувяки (казаки-черноморцы произносили «чувяки», казаки-линейцы – «чевяки»). Чувяки – мягкие выворотные полуботинки из козлиной кожи, которые носили на Северном Кавказе горцы и горские казаки. Чувяки надевали поверх ноговиц, которые прикрывали голень наподобие гетр, охватывая ступню перемычкой-петлёй. Ноговицы шились из сукна или кожи, часто украшались тонкими полосками шитья (золотистого и т.д.). В дождь и грязь на чувяки надевались галоши.


[Закрыть] по-местному – истоптаны... Свёрнутых бурок и сум в тороках что-то не видать... Не иначе, в обозе держат. Лошади хорошие, но подморены и не в теле, хотя и впалых у паха боков с выпирающими рёбрами не заметно. И не сказать, что ухожены. По всему, регулярной уборки нет и в помине... Из-за беспрерывных боёв или плохой дисциплины? Странно, лошади ведь казачьи, собственные... И уздечки истрепались... Винтовки – казачьи трёхлинейки, короткоствольные и облегчённые – вопреки уставу висят на плече или передней луке дулом вниз. Есть и трофейные карабины «маузер»... По одному-два подсумка вместо четырёх... Патронташи полупустые... На вьюках, вместо полагающейся дюжины, три пулемёта всего... Значит, со снабжением и верно беда. Тогда с чего это вдруг такое обилие повозок в полковом обозе?

Не ускользнула от внимания и небрежность, с какой сидели в сёдлах казаки в положении «смирно». Поводья распущены... Двухцветные сотенные значки заметно покосились... Позабыв, что «строй есть священное место», даже позволяют себе переглядываться. И взгляды их из-под надвинутых на брови папах – какие-то озадаченные и неодобрительные... Как бы даже с затаённой насмешкой.