Текст книги "Врангель. Последний главком"

Автор книги: Сергей Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 40 страниц)

19 октября (1 ноября). Бесскорбная

Утро выдалось ясным и безветренным. И пока не прервало ночного затишья на фронте.

   – ...За четыре дня, с понедельника, полки трижды пытались переправиться через Уруп и закрепиться на правом берегу. И здесь, у Бесскорбной, и под Урупской. Всё тщетно... Ежели верить разведке, позиции против нашего фронта занимают какие-то «колонны». Одной командует «товарищ» Федько, другой – «товарищ» то ли Лисоног, то ли Лисобрюх...

Уголки тонких губ Врангеля слегка дёрнулись, но усмешки не вышло. Говорил не торопясь, невольно сбиваясь на доклад: ведь Науменко только час как прибыл из отпуска, и его нужно ввести в курс дела. Плавно водил туда-сюда карандашом по разрисованной карте, вдоль вьющегося мелкими петлями Урупа, мягко тыкал тупым концом в нужные пункты.

   – ...Общая численность – до десяти тысяч. То есть превосходят нас раза в три. И дерутся недурно. Артиллерия пристреляла и станицы, и переправы напротив них, и всю долину. Пехота умело использует свойства местности... А казакам лаву развернуть негде: ширина долины менее двух вёрст, гребень – высокий и крутой, а наверху – не убранные до сих пор поля кукурузы. Так что атаковать приходится в пешем строю. Лихости у них, конечно, сразу поубавилось... Тем более в полках осталось всего по несколько штук патронов на винтовку. А Ставка, по своему обыкновению, высылку огнеприпасов задерживает. Зато в шею подгоняет с завидной регулярностью. Как видишь, Вячеслав, ничего у нас не изменилось... – Врангель метнул испытующий взгляд на лицо Науменко.

Командир 1-й бригады, не присаживаясь, как и начальник дивизии, застыл у противоположного края обеденного стола. Руки сведены за прямой спиной, голова чуть склонена, тонкие брови, немного выгоревшие, сосредоточенно сошлись на переносице, нижняя губа прикушена. Кивнул еле приметно, но прищуренных глаз от карты не оторвал.

– ...Я решил завтра ударить глубоко в тыл Армавирской группе...

...Минувшие дни окончательно прояснили план командования Красной армии Северного Кавказа: прочно обеспечивая левый фланг у Армавира и по левобережью Урупа, перебросить тылы на Святой Крест и двинуться на север с целью взять Ставрополь и через него открыть связь с Царицыном, с обороняющей его красной 10-й армией.

Не иначе как в соответствии с этим планом Таманская армия Матвеева была скрытно снята с позиций у Армавира, по железной дороге переброшена к Невиномысской и 10 октября всей массой – до 30-ти тысяч при 100 орудиях – нанесла удар во фронт 3-й пехотной дивизии. Несмотря на десятикратное превосходство противника, Дроздовский четыре дня удерживался на подступах к Ставрополю и даже переходил в контратаки... И только пополудни 14-го, понеся тяжёлые потери, очистил город и отступил к северу. Вместе с добровольцами ушли тысячи жителей.

Вчитываясь в оперативные сводки штаба армии, телеграфом передаваемые из Екатеринодара в Михайловскую почтово-телеграфную контору и оттуда доставляемые летучей почтой, Врангелю оставалось только недоумевать. Почему же стратеги из Ставки, предполагая возможность наступления противника на Ставрополь, не подкрепили Дроздовского? Почему заблаговременно не оттянули с северо-востока к городу 2-ю пехотную дивизию Боровского и 2-ю Кубанскую дивизию Улагая? Почему дали им увязнуть на второстепенном петровском направлении? Как же допустили такой разброс дивизий?

Теперь же Деникин, как понятно из директив, видит только один способ отбить Ставрополь: активными действиями его дивизии и Казановича, 1-й пехотной, на фронте Армавир – Урупская – Невиномысская отбросить за Кубань 20-тысячную Армавирскую группу большевиков, арьергардом закрепившуюся в междуречье Урупа и Кубани, и затем нанести удар во фланг Таманской армии.

Казановичу главком поставил задачу овладеть Армавиром и далее наступать вдоль линии Владикавказской железной дороги, между Урупом и Кубанью, на Невиномысскую. А ему – переправиться через Уруп, ударить во фланг и тыл действующих против 1-й пехотной дивизии частей противника и отбросить их за Кубань.

Казановичу главком отдал последний армейский резерв – пластунский батальон – и даже сам прибыл на участок своего любимчика. Ему же не дал ни пополнений, ни огнеприпасов.

Казанович, воспользовавшись тем, что Таманскую армию в районе Армавира сменила какая-то 1-я «колонна», куда менее боеспособная, 13-го Армавир взял и двинулся вдоль Владикавказской магистрали на Невиномысскую. Он же 14-го отбил Урупскую и Бесскорбную с большими потерями, а теперь из последних сил удерживает: подсумки у казаков почти пустые.

Уверенность, но при том и осмотрительность, с какими большевики атаковали последние двое суток Урупскую, как и пассивность их перед Бесскорбной, стали понятны Врангелю только к исходу минувшей ночи: Армавирская группа большевиков 17-го перешла в контрнаступление против 1-й пехотной дивизии, когда той осталось топать до Невиномысской меньше 40 вёрст, – и отбросила её назад почти к окраинам Армавира. Казанович едва-едва удержался в самом углу междуречья Кубани и Урупа.

Вместе с опоздавшей оперативной сводкой телеграф принёс из Екатеринодара приказ главкома: 1-я конная дивизия передаётся в оперативное подчинение генералу Казановичу.

Голова ещё осмысливала, а рукам уже не терпелось разорвать беззащитный сиреневый бланк на мелкие клочки. Его мнением Ставка, как всегда, не поинтересовалась...

Отвлекло нежданное появление в атаманском доме полковника Науменко. Мягкий приятный голос, прямой добрый взгляд, открытая и даже какая-то застенчивая улыбка кубанца – всё это прибило нахлынувшую волну раздражения. И мысль, что наконец-то можно будет действовать всеми тремя бригадами, возвратила спокойствие...

...Науменко снял с плеча плотно набитую бумагами полевую сумку. Расстегнул не глядя и не без усилия извлёк из её тесноты полевую книжку с вложенным между страницами карандашом.

   – Вот сюда, – переждав, продолжил Врангель, – между станциями Овечка и Богословская. Направление удара – село Козьминское. Взять его – задача Мурзаева. Все силы «товарищей» стянуты на фронт Урупская – Армавир, и в этом районе должны быть одни заслоны... Твоя задача, Вячеслав: ещё до рассвета переправиться через Уруп напротив станицы... Батарею, извини, придать не могу: в артиллерийском парке хоть шаром покати... Прочно занять гребень. И обеспечить левый фланг Третьей бригады...

План свой Врангель растолковывал детально и раздумчиво, будто не одному Науменко, но и самому себе. А в голове, путая мысли, назойливо вертелось: дай Бог, чтобы «товарищи» решили нынче перевести дух, не сорвали бы сосредоточение бригад.

Твёрдо держа на весу полевую книжку, Науменко записывал чуть не каждое слово. Незакрытая полевая сумка осталась лежать рядом на столе.

   – ...Условия местности для нас исключительно неблагоприятные: речная долина здесь шире, чем севернее Урупской. Около двух вёрст. Её восточный край переходит в гористый гребень. Высота его – двадцать саженей, а где и больше. Он господствует над всей долиной и низким левым берегом... Романовский, похоже, не видит на карте этого гребня, раз день и ночь требует «во что бы то ни стало» отбросить Армавирскую группу за Кубань...

Странным показалось Врангелю: за месячный, считай, отпуск Науменко стал худее прежнего. А вот сумка полевая растолстела так, что кожа вот-вот лопнет. Чем же он, любопытно знать, занимался в Екатеринодаре? В штабе Кубанского войска дневал и ночевал? Бумаг привёз много, и от Олесиньки письмо передал, но на вопросы – что там и как в штабе армии – отвечал односложно и как-то, показалось, уклончиво.

   – ...Всё внимание приковать к линии станция Коноково – село Козьминское. Выслать разъезды к железной дороге... Ежели повезёт перехватить обоз с огнеприпасами – вывезти всё до последнего патрона...

Дожидаясь, пока Гаркуша очистит стол от карты и бумаг, а жена станичного атамана накроет завтрак, вышли на воздух. В отличие от вчерашнего, день обещал быть солнечным. Но с севера подул холодный ветерок.

   – А кстати, Вячеслав... Нового командира Корниловского конного знаешь?

   – По службе не встречались, Пётр Николаевич. Но видел не раз и наслышан.

   – Что можешь сказать?

   – Полковник Бабиев – один из лучших командиров. Кубанского казачьего войска... – без колебаний ответил Науменко.

   – А полковника Соколовского? Начальником штаба ко мне назначен.

   – Кажется, на младшем курсе учился такой в академии...

   – Неужто Романовский ни словом не обмолвился?

   – Нет. Да мы и виделись-то мельком...

Ели быстро и молча. Горка блинов, толстых и пористых, почти уже сравнялась с краями мелкого блюда, когда ординарец доставил из Урупской донесение Топоркова: пехота противника на рассвете перешла Уруп вброд в 10-ти верстах севернее станицы и развивает наступление в разрез между его бригадой и 1-й пехотной дивизией генерала Казановича.

20 октября (2 ноября).
Бесскорбная – Козьминское

За минувшие день и ночь Казанович прислал три телеграммы с требованием помощи.

Врангелю их категоричный тон не понравился. Особенно скверное впечатление произвело упрямство, с каким «первопоходник» настаивал: 1-я конная дивизия должна держаться вплотную к его правофланговым частям. И никакие доводы, что конница, занимая уступное положение, может манёвром обеспечить 1-ю пехотную дивизию несравненно лучше, на того не подействовали. По видимости, нервничает изрядно... Хороши в Ставке стратеги, нечего сказать! Разве можно подчинять конную дивизию начальнику пехотной? Да ещё «моменту», который половину службы протирал штаны в кабинетах, а кавалерией не командовал ни дня. Только что «первопоходник»... Глупость чистой воды!

Скрывать от офицеров своего штаба недовольство главным командованием нужным не посчитал. Но, оставаясь один на один с чистым листом писчей бумаги, взвешивал, не в пример прежнему, каждое слово: и в телеграммах Казановичу, и в донесениях Деникину. Не жалея ни пальца Рогова, ни клавиш пишущей машины, черкал и правил уже готовые к шифрованию и отправке в Екатеринодар оперативные сводки.

И правильно делал. Не он – пришлось-таки признаться самому себе – оказался прав в расчётах, а Казанович – в худших предчувствиях: не ограничившись утренним наступлением севернее Урупской, красные уже в сумерках переправились через Уруп в 7-ми верстах южнее станицы и быстро продвинулись почти на 2 версты к западу.

Такого сюрприза не ждал. По всему, цель «товарищей» – захватить плацдарм на левом берегу и заставить его забыть о правом да вдобавок расколоть его дивизию.

Первым порывом было прикрыть Бесскорбную заслоном – 3-й бригадой Мурзаева, – а 1-ю бригаду Науменко перебросить к Урупской и на рассвете атаковать красных, которые, скорее всего, попытаются плацдарм расширить. Но осадив себя и поразмыслив, решил не отказываться от своего плана: успешное продвижение Науменко и Мурзаева к железной дороге скорее заставит командование Армавирской группы отвести все силы обратно на правый берег, нежели контратаки на левом. А уж Топорков сумеет и двумя полками отбить возможное наступление «товарищей» на Урупскую.

Оперативный приказ на завтра подписал, едва раздирая слипающиеся веки. Мозги, чувствовал, распухли от лошадиной работы и недосыпа. Ничего так не желалось, как растянуться пластом на кровати, но нужда погнала во двор.

Выскочив как был, в накинутом поверх исподней рубахи мундире, даже замер от удивления: лицо обожгли колючая пыль и холод, в уши ударил гулкий шум деревьев. Не сразу дошло: северный ветер изрядно усилился... И несёт, чёрт его побери, форменную стужу. А у казаков ни тёплого белья, ни кожухов – строевых овчинных полушубков. Ставка, разумеется, присылкой не озаботилась. Теперь подскочит число простудившихся. Этого только не хватало! Полки и так растаяли: шашек по 450 – 500 всего... Одно хорошо: эта сволочь комарье попередохнет наконец.

В жарко натопленный дом – спасибо, Гаркуша порадел – возвратился насквозь продрогшим. Оледеневшие пальцы не сразу справились с костяными пуговицами бриджей. Оставленный за дверью ветер зло подвывал в печной трубе и свистел в оконных щелях...

...Разошёлся ветер не на шутку. Раскачивал деревья, сгибая верхушки к югу... Гнал песок, сорванные листья и обломанные ветки... Мотал флюгера, скрипел закреплёнными крыльями мельниц, стучал незапертыми ставнями... Расшвыривал необмолоченные снопы на гумнах, срывал с прищепок развешенное во дворах бельё... Загнал собак в конуры, разбудил и встревожил в конюшнях лошадей.

С очистившегося чёрного неба на его разгул взирали, помигивая, голубоватые звёзды.

К рассвету, так и не угомонившись, ветер надышал зимой: зелёная осенняя травка покрылась инеем.

Хотя быстрая вода Урупа до ледяной остыть не успела, корниловцы и екатеринодарцы, переправляясь вброд в сёдлах, поджимали ноги. За пять минут, рысью, колонны полков достигли скалистого гребня. Не спешиваясь, поднялись по крутому просёлку наверх.

Науменко, закрывшись ладонью от слепящего солнца, сверился с картой: между неровными прямоугольниками полей просёлок уходит по равнине на северо-восток и через 23 версты, между станциями Коноково и Овечка, пересекает железную дорогу на Владикавказ. За ней – Кубань-река...

Красные не попытались помешать занятию высот и даже не обстреляли, но на горизонте маячили их конные разъезды, хорошо различимые в бинокль. Надёжно укрыв в ложбинках и за бугорками лошадей, казаки рассыпались в цепь фронтом к железной дороге: екатеринодарцы на левом флаге, корниловцы – на правом.

Науменко, поднимаясь в сопровождении ординарцев на самый высокий бугор, решил остаться с корниловцами: поднять им настроение. Уж очень минорное. Особенно у офицеров. Все как один снятие Безладнова посчитали несправедливым. Хотя тот уже отбыл в родной Екатеринодар, в отпуск, обсуждение этой истории не прекратилось. Даже наоборот: становится всё более нелицеприятным для Врангеля. Встречи и разговоры «Тараса» с бароном, кто что уловил краем уха и приметил краем глаза, перебирают по косточкам... Так всегда и случается, когда подчинённым открываются вдруг мстительность начальника и ими овладевает сочувствие к безвинно наказанному.

Поговорив по душам с самыми близкими, с кем выпало хлебнуть крови и грязи корниловского похода, Науменко утвердился в первом впечатлении: конечно, казаков как воинов барон ценит и даже любит, но, по правде, понимать их не понимает. Ибо ни казачьего быта не знает, ни устоев станичной жизни, ни психологии казачьей...

Даже пожалел, что отсутствовал почти месяц: можно было бы, вероятно, как-то влиять на решения начальника дивизии, поправлять их, смягчать... Да наверняка смог бы: всё-таки Врангель, похоже, способен внять разумным доводам подчинённых. Даже когда те идут вразрез с его собственными представлениями.

А поправить следовало бы многое.

Хотя бы стремление Врангеля оставить при штабе всех до единого офицеров регулярной кавалерии. И присылаемых Ставкой, и бывших своих сослуживцев, приезжающих к нему по собственному почину. И положение в итоге сложилось возмутительное: штаб дивизии, в которую входит пять кубанских казачьих полков, сплошь состоит из офицеров-кавалеристов. Единственный офицер Кубанского войска – его личный адъютант. Да и того низвёл до денщика: хорунжий больше занят обслуживанием личных нужд, чем исполнением уставных адъютантских обязанностей.

А поскольку должностей штабных всем прибывающим офицерам-кавалеристам не хватает, оставляет их при себе ординарцами. И ординарческий взвод скоро уже до сотни разбухнет... Все они, конечно, прибывают без лошадей и седел. И строевых лошадей забирают для них из полков. Больше неоткуда... Забирают из строя и казаков: служить вестовыми при штабных офицерах. Да разве можно это делать при таком некомплекте в полках! Сотни – раза в полтора меньше положенного...

Невесёлые мысли отлетели прочь, едва глаза нашли Бабиева: новый командир корниловцев, сопровождаемый полковым адъютантом, идёт вдоль цепи, улыбается и что-то говорит укрывшимся за камнями казакам. Верно, что-то по-черноморски весёлое и ободряющее: те посмеиваются, кивают, отпускают ответные остроты... Вот кто знает казачью душу, все её закоулки и болячки, умеет взбодрить и воодушевить одним своим молодецким видом и задорной командой... Но по правде, уж очень много форсу и картинности. Даже искалеченную правую руку будто бы нарочно напоказ выставляет... Хотя сейчас вот, без лошади, форсу поубавилось.

И на расстоянии шести-семи десятков шагов Науменко вдруг почуял в фигуре и жестах Бабиева какую-то нервозность. Странно. Не привык ещё воевать без патронов? Или не любит пешего боя? Похоже, так и есть: оглянулся на укрытых за бугром лошадей, ещё раз... А кто его любит? Не без доли правды казаки пошучивают: «Без коня меня всякая баба повалит».

Врангель – тот, говорят, чаще на автомобиль оглядывается, чем на лошадь. И тем, конечно, немало теряет в глазах казачьих офицеров.

Именно этот вопрос – авторитет Врангеля среди кубанцев, – как он понял в Екатеринодаре, на удивление сильно беспокоит Ставку. Генерал-квартирмейстер полковник Сальников за время часовой беседы несколько раз как бы невзначай поинтересовался: как сложились отношения между Врангелем и офицерами дивизии, как восприняли его назначение рядовые казаки, как ему удаётся ладить со станичными властями и местным населением? Сразу почуял какой-то подвох в этих расспросах исподволь...

Романовский – случайно столкнулись в штабном особняке на Соборной площади – тот спросил безо всякой маскировки: не наблюдается ли со стороны генерала Врангеля пренебрежительного отношения к казакам и казачьим традициям демократизма, не возникло ли на этой почве неприятие его офицерами и нижними чинами? Хотя, конечно, спешил, но ответы – в общем отрицательные – выслушал внимательно. Сохранив при этом всегдашнюю свою непроницаемость, так что в мысли его задние проникнуть не удалось.

Потому и не стал докладывать об этих расспросах Врангелю. И офицерам бригады не скажет. Тыл, как водится, живёт интригами и самыми вздорными слухами. И незачем подрывать ими дух фронтовиков, пачкать тыловой грязью святое дело борьбы за освобождение Кубани... К тому же близится созыв Рады, «черноморская» группа Быча и «самостийные» газеты горячатся всё сильнее, претензии к Деникину и его Особому совещанию предъявляются всё решительнее. И всё громче раздаётся требование вывести казачьи части из состава Добровольческой армии и начать формирование Кубанской.

Увы, после смерти Алексеева нелады между добровольческим командованием и кубанскими властями стали острее...

– Разъезд возвращается, господин полковник.

Науменко плавно поднял к глазам бинокль: не просто возвращается, а широким намётом идёт по стерне – пыль развевается хвостом над степью. Тут же разглядел и причину: из грязной желтизны полей выступила длинная цепь солдатских серых шапок и шинелей...

...2-я бригада Мурзаева – 1-й Линейный и 2-й Черкесский полки – переправилась через Уруп в четырёх верстах южнее Бесскорбной, напротив села Ливонского. По крутому просёлку, ведя коней в поводу, казаки взобрались на плато. Построив полки в резервные колонны, Мурзаев переменным аллюром двинул их скошенными полями на восток – на Козьминское.

Через час из-за горизонта выглянула золотая маковка и белая пирамидка колокольни, за ней – серо-жёлтые верхушки тополей и вытянувшиеся короткой полосой бурые крыши.

Нисколько не сомневаясь, что Козьминское возьмёт, Мурзаев уже поднял шашку – подать знак развернуться в лаву... Как вдруг село закрыла густая масса конницы – несётся навстречу... Сохраняя сомкнутость в шеренгах, уже перешла на галоп. Заблестели вздетые клинки.

Линейцы и черкесы, обескураженные, стали натягивать поводья. Затоптались, взбивая чёрную пыль... Самые слабые духом поворачивали коней и сразу переводили в намёт. За ними, изредка озираясь на догоняющих красных, кинулись остальные...

Офицеры кричали «Стой!», угрожали надсадной руганью и шашками, палили в небо из револьверов... Но никто не остановился. Иные, нещадно охаживая лошадиные бока плёткой, перешли в широкий намёт и вырвались вперёд... Полки рассыпались на группки и массу одиночных всадников.

С высоченного гребня, по каменистому просёлку, кто в седле слетел, кто на мягком месте скатился.

Спускаться в долину и преследовать их красные не стали.

Мурзаев остановил линейцев и черкесов только на левом берегу Урупа. Трубачи надорвались трубить «сбор»...

...Всё вокруг нагоняло на Врангеля раздражение. И прямо-таки зимняя стужа, навалившаяся месяца на два раньше обычного... И запущенный вид церковной площади, ещё более грязной и замусоренной при свете ясного дня... И корявые, почти оголённые за ночь ветром, ветви хилых акаций...

Колючая пыль запорошила глаза. Рука уже устала похлёстывать плёткой по сапогу. Ноги гудели от вышагивания туда-сюда вдоль фасада атаманского дома. Но иначе длинное худое тело и в шинели промёрзло бы до костей. В такой холод всю жизнь, сколько помнит, только и мечтал о том, чтобы не выходить во двор.

Вдоль акаций, держа коней в поводу, стояли в две шеренги ординарцы и конвойцы – едва за полусотню. Переминались с ноги на ногу, но ледяной ветер одолевал. Понурились и лошади...

Прочтя донесение Мурзаева, ни одного вопроса ординарцу не задал. Только плеть, зажатая в кулаке, стала жёстче хлестать по голенищу.

Спустя несколько минут влетел на площадь и подъесаул-корниловец. Изящно соскользнул с коня, поправил низкую белую папаху и, уняв бурное дыхание, скупыми словами передал от Науменко: полки лежат в цепи, патроны на исходе, красная пехота атакует беспрерывно.

И его Врангель выслушал не перебивая. Посеревшее лицо передёрнула досада.

Услышав просьбу о помощи, безнадёжно ткнул плетью в сторону жидкого строя:

– Это весь мой резерв...

...На другой площади, что в восточной части станицы – потеснее церковной, – полковник Мурзаев устроил своим линейцам прохождение церемониальным маршем. Ещё на Великой войне завёл такой порядок: побежавшую от противника часть «пропускать через мат». Чтобы выбить трусость и поднять дух.

   – Пер-рвая сотня, р-равнение на-право!

Смуглой кожей и чертами лица похожий на горца – сын крещёного черкеса, – немного выше среднего роста и крепкого телосложения, он грозно восседал на крупном, под стать ему, тёмно-гнедом жеребце. Ветер зло трепал разошедшиеся полы его незастёгнутого светло-серого офицерского пальто мирного времени.

Правая рука недвижимо покоилась на широкой чёрной перевязи. Легко раненная ниже плеча при взятии екатеринодарской фермы – три дня спустя на ней убило снарядом Корнилова, – теперь вот начала отсыхать. Левая старалась за обе: высоко вздетая над серой папахой, гневно потрясала увесистым кулаком.

   – Трусы... вашу мать! Двадцать вёрст удирать намётом! Я вам покажу... вашу...

Мощный баритон, точно шрапнелью, засыпал отборной бранью всю площадь и ветром заносился на прилегающие дворы и улочки.

Посмурневшие и потерявшие прямую посадку линейцы нестройно шли взводными колоннами. Не отворачивая голов от обожаемого командира, стыдливо прятали глаза в лошадиных гривах.

Мурзаеву поделалось совсем тошно. Подумать только... Как зайцы, удирали его казаки широким намётом. Два десятка вёрст! А красной конницы было столько же, сколько и их: не более тысячи. И линейцы, и черкесы это видели. Орали друг другу «Стой!», но всё равно удирали, мерзавцы. Ни команды, ни угрозы – ничего не помогло... И ему пришлось бежать вместе с ними... Ни на Кавказе в Великую войну, ни в корниловском походе – ни разу не видел такого позорного бегства. Господи, что же это стряслось с казаками?! Откуда этот животный страх за свою шкуру?! Похоже, гибнет казачество... И Врангель хорош. Какого... ему понадобилось это Козьминское?! Стоит в стороне, только бессмысленная разброска сил...

...Торопливо внеся в столовую раскалённый латунный чайник с длинным носиком – поскорее отогреть начальнику душу – и убедившись лишний раз, что стол накрыт как полагается, Гаркуша вышел на переднее крыльцо перекурить. Холодина собачья, да ничего не попишешь, коли Пётр Николаевич не велит кадить табачищем в хате.

Короткими мозолистыми пальцами бережно извлёк из красно-синей пачки папиросу ростовской фабрики Хахладжева. От станичного атамана гостинец. Третьего дня только получил, а уж наполовину порожняя... Упрятал пачку поглубже в тесный карман шаровар. Тщательно переломил мундштук... Едва затянулся, блаженно жмурясь по-котиному, сладко-терпким ароматом, как сквозь шум ветра пробился быстрый стук колёс.

У крыльца замер небольшой потрёпанный экипаж в две лошади, и из него прытко выскочил молодой и стройный офицер в полевой фуражке и лёгком дорожном плаще. Рука, затянутая в коричневую лайковую перчатку, небрежно метнулась к козырьку.

   – Я князь Оболенский, ротмистр... Не знаете ли вы, где генерал Врангель? – И в тонких чертах его по-девичьи красивого лица, и в мягком голосе царило нетерпение.

Хотя и задетый обращением не по чину, тоже как-никак офицерскому, Гаркуша готов уже был ответить, но ему не дали и рта раскрыть.

   – Я командирован в его штаб! Из самого Армавира еду...

   – Их превосходительство генерал Врангель чаювают в хате...

   – Отлично! Благодарю, друг мой! – радостно выпалил ротмистр и легко взлетел по деревянным ступеням. Зазвенели шпоры.

Через миг из столовой донеслись приветственные восклицания...

Хахладжевская папироса на этот раз показалась Гаркуше отсыревшей и горьковатой.