Текст книги "Пастырь Добрый"

Автор книги: Сергей Фомин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 57 страниц)

   – Вы как ребенок. Вас нужно вести за руку. Вот, знаете, маленький идет, только что учится ходить: шатается. А мать его со всех сторон охраняет, поддерживает, чтобы не упал. Точно так же и вы. Взять вас нужно за руку и вести. Поняли?

   И делалось так хорошо от сознания, что батюшка, родной держит тебя. Последние разы, что я была у него, он все мне говорил, как он любит Ваню моего. Что Ваня не мой, а его.

   – Вы, очевидно, мне передали вашу любовь к нему. Отчего я так люблю его?

   – Батюшка, а мне бы хотелось, чтобы он причащался на Маросейке, у вас, исповедуя при всех свою веру, – сказала я с просьбой в голосе.

   – Причащаться на Маросейке?.. Нет… этого не будет, – сказал он грустно, с жалостью глядя мне в глаза.

   – Почему, батюшка?

   Он отвернулся и промолчал. Не хватило у него духа, у родного, сказать мне о смерти своей и Ваниной.

   – Ну, а у о. Константина? – приставала я.

   – Это да, – обрадовавшись, сказал он. – У о. Константина будет.

   – А я вместе с Ваней могу?

   Батюшка как–то особенно посмотрел на меня и глухо дрогнувшим голосом сказал:

   – Можно.

   Дорогой мой старец провидел все мое горе и весь тот ужас и борьбу, которую мне пришлось пережить во время болезни и смерти моего Вани.

   Вдруг лицо о. Алексея просветлело, и мгновенно, как в первый раз, молнии сверкнули в глазах его, искры посыпались и лучи света полились из них. Приподнявшись, он сказал торжественно:

   – Когда Иоанн совсем придет к Христу, тогда он так придет, что нам с тобой, даже с твоей верой, как ты теперь, далеко будет до него. Никогда ты не сможешь быть как он.

   И, помолчав, воскликнул радостно:

   – А мы с ним увидимся. Это несомненно. – И отец Алексей посмотрел наверх, точно он видел уже небо и встречу Ваниной и своей души.

   У батюшки все потухло, а я стояла и все еще смотрела на него. Я слов его не поняла и мне было страшно. Он ласково благословил и отпустил меня.

   Мне нужно было ехать в деревню отдыхать. Пришла к батюшке. Он долго говорил мне, как нужно беречь мужа, как бережно нужно обращаться с душой его, как постепенно, без насилия, с любовью и кротостью вести его. Он говорил все это как–то особенно тихо и задумчиво.

   – Я сделал все, что мог, – сказал он, – и теперь Ваня ваш на поводу. Нужно его еще привязать на веревочку, чтобы он шел, куда вы захотите. И вы должны это сделать. Вы теперь все знаете, что нужно делать, и должны это делать. Ваня готов. От вас зависит не потерять его.

   – Батюшка, тогда, когда нужно было воспитывать сына, мне пришлось выбирать между обоими. Нельзя было иначе. И его я забросила.

   – Знаю, это была большая ошибка. Нужно ее исправить хоть теперь, пока не поздно… пока не поздно. Займитесь этим сейчас. Начинайте ему говорить все, все рассказывайте про себя, про внутреннюю жизнь свою. Говорите ему о Боге, о вере, о Церкви… говорите с нынешнего дня ему все. А то будет поздно. Он вас теперь поймет. Не бойтесь. Отец Алексей его крепко привязал. От вас, от вашего поведения зависит, чтобы он не отвязался.

   О. Алексей снова преобразился, лучи света полились из глаз его, он казался кругом как бы в сиянии и, скрестив на груди руки, сказал:

   – Помни завет о. Алексея. Никогда, слышишь? Никогда в жизни своей не оскорбляй духовного твоего отца и твоего мужа, даже в самом малейшем. Если ты это сделаешь: кого–нибудь из них обидишь, то это будет смертный грех, которого я не смогу замолить тебе ни в сем, ни в будущем веке. Помни это. То мой завет – завет о. Алексея.

   Потом, опустив голову и скрестив руки на груди, низко поклонился, насколько позволяла ему постель, и дрогнувшим голосом добавил:

   – Прошу тебя. Не забудешь заветов твоего старца?

   – Не я буду, если когда–нибудь не исполню заветов ваших, батюшка, родной! – с жаром воскликнула я и повалилась ему в ноги.

   Он поднял меня, благословил и отпустил.

   На другой день прихожу спрашивать его, ехать ли мне в деревню и на сколько. Мне очень хотелось на две недели, а о. Константин отпускал на одну.

   – Батюшка, – сказала я, – а как же, на две недели уже теперь ехать нельзя.

   – Пока поезжайте на неделю, а там видно будет, – подумавши, сказал он. – Но поезжайте сейчас. Вот скажите ему все и поезжайте. Сейчас сделайте то, что я велел вам, как только придете.

   Потом батюшка говорил о настроении души человеческой, идущей по пути Христову. Он стал доказывать, что теперь не может быть первохристианского душевного устроения у людей, что этого от них требовать нельзя.

   – Жизнь иная и той горячности веры и любви нет, – сказал он.

   Я стала спорить, что этого можно достичь, только захотеть, но люди не хотят, оттого и не получают.

   – Да знаете ли вы, как надо хотеть, чтобы получить его (первохристианское устроение)? – наконец вскипел батюшка.

   – Да, знаю, батюшка родной. А у меня когда–нибудь это будет?

   Он засмеялся, отвернулся. Я приставала.

   – Ну отстань, будет, – смеясь, говорил он, низко опустив голову.

   – У меня… у меня–то будет? – не унималась я, целуя его одежду и заглядывая ему в глаза.

   – Ну да… у тебя… будет, – сквозь зубы проговорил он. – Убирайся. Надоела, – отмахивался он, когда я бросилась обнимать его ноги и целовать его одежду.

   Стали прощаться. Он прощался так, как будто мы с ним надолго расставались. Проводил меня до дверей, крепко–крепко пожал обе руки, отворил мне сам дверь и, стоя на пороге, сказал:

   – Итак, сейчас же исполните то, что я сказал вам. Пока не поздно (все говорить Ване).

   – Прощай. Может больше не увидимся. – И быстро запахнул дверь.

   Я стояла и смотрела с удивлением на дверь, за которой скрылся мой старец. Странно, почему он так сказал, подумала я и тихо пошла домой.

   – Так исполните сейчас, что я сказал вам. Пока не поздно, – звучали в душе моей слова моего старца. Трудную, дорогой батюшка, ты задал мне задачу.

   Я еще Ване никогда не говорила, хотя сама ясно чувствовала, что он повернулся уже к Спасителю; что он живет своей внутренней жизнью и только стесняется еще говорить со мной о ней.

   О. Алексей не говорил с ним никогда о вере, одними своими молитвами он привел его ко Христу, как к Сыну Божьему. Ване оставалось исповедывать Его – и этого–то он еще не мог. Я боялась, что он не поймет меня, осмеет мое самое дорогое. Но о. Алексей говорил так, что нельзя было ослушаться его.

   – А то будет поздно, – звучали в ушах моих слова старца.

   Долго боролась я и собиралась с силами, и только боязнь, что будет поздно, заставила меня как–то поздно вечером говорить с Ваней.

   Я ему рассказала, почему я забросила его тогда, чем со смерти сына живу, как живу, все сны свои, все пережитое поведала ему. Сказала ему, как я его люблю, по–другому теперь, сильнее прежнего, что цель всей моей жизни и желание единственное моей души – чтобы он поверил Спасителю и жил бы Его жизнью.

   И душа Ванина раскрылась. Он слушал меня и сам говорил. В эту ночь я снова получила его, но иного, того Иоанна, с которого великий старец о. Алексей совлек ветхую одежду и одел в новую. Краем Своей ризы Христос покрыл его. Я была вне себя от радости.

   Идти к батюшке не смела: я его ослушалась. Не сейчас же с Ваней стала говорить и потому запоздала с отъездом в деревню. Все же пошла в его церковь и молилась Казанской [иконе] Божьей Матери о новой душе моего Вани. Бывало, так батюшка говорил всегда: молиться Ей о нем. Молитва моя была еще сильнее, чем в мои лучшие минуты.

   Мне нужно было передать батюшке мое торжество и потому, когда все кончилось, я подошла к о. Сергию и попросила его передать батюшке, что я его очень благодарю.

   – Вышло все так, как он сказал.

   Отец Сергий раза два с удивлением посмотрел на меня, точно он меня видел в первый раз, и ничего не сказал.

   Мне нужен был ответ и я тихо дернула его за рукав рясы.

   – Слышите, что я вам говорю. Передадите? – Он молча кивнул головой. Я успокоилась и пошла домой.

   Вскоре был праздник св. Николая. Я сиротой бродила по чужим церквам, не смея показаться на Маросейку, так как давно мне нужно было быть в деревне. Наконец вырвалась из дома и уехала. Пробыла там больше недели. Когда вернулась, то батюшка только что уехал на лето из Москвы. Прошло две недели с нашей последней беседы. Если бы я послушалась моего старца, я бы его еще застала и, быть может, он еще что–нибудь сказал бы мне. Я только заплакала, узнавши о его отъезде и решила при первой возможности ехать к нему.

***

   Вторую половину последней зимы батюшка, бывало, когда говорил о Ване, говорил с тревогой, как будто боялся, что не успеет что–то докончить с ним. Уж после смерти Вани мне стало ясно, почему это было так.

   Отец Алексей боялся не успеть привести Ванину душу к Богу, а при последней беседе, когда он воскликнул, что «я теперь знаю, несомненно знаю, что мы с ним увидимся», и его слова, что «он все сделал» означали, что он удостоверился в окончании своего дела и потому говорил покойно, уверенно и радостно о нем.

   Последнюю зиму батюшка был как–то особенно духовен. Он начал отделяться от земли и ее жизни. Уже часть его была несомненно на небе: и это его состояние выражалось в его глазах: они всегда были большие и темные–темные.

   Если я в первую зиму знала о. Алексея с ясными, детски чистыми голубыми глазами, то во вторую зиму у о. Алексея голубых глаз не видала, и в этих темных глазах все чаще и чаще вспыхивал огонь, как зарница того небесного света, который был в душе его.

   И как часто, бывало, придешь, молча встанешь на колени у ног его и так стоишь, пока не благословит, а, получивши благословение, уйдешь. Ни слова он не скажет. В эти минуты о. Алексей созерцал что–то очень близкое уже ему и еще очень далекое от нас. И часто, если в это время кто–нибудь входил к нему, он делал большое усилие, чтобы придти в себя.

   Может быть, я и глубоко ошибаюсь, но думается, что если бы батюшка не умер, он бы ушел в затвор для того, чтобы только иногда выходить к народу. Несомненно, что дух старца о. Алексея, несмотря на всю любовь его к людям, уже начал тяготиться жизнью с ними.

***

   То была суббота, которую никто из нас не забудет. Прихожу ко всенощной. Плач в церкви. Каноник стоит посреди храма. Должно быть важный умер, подумала я. Кто–то в народе сказал:

   – Настоятель ихний умер. Хороший батюшка какой был!

   Не знаю, что сделалось со мной.

   Вихрем пронеслась мысль: мы все погибли.

   Ужас еще был в том, что никто с ним не простился, никто не услыхал последнего его слова. Он нам говорил, но мы его не понимали. Не помню, как достояла я службу. Полетела к своему «отцу». Он старался меня утешить, как мог.

   – За Ваню не бойтесь. Батюшка ведь вам обещал не оставлять его, – сказал он уверенно.

   Прихожу к Ване. Он и верить–то не хотел. Потом заплакал и долго не мог утешиться.

   – Все кончено, – сказал он, – зачем он умер?

   У Николы Песковского (церковь, где я часто молилась) заказала обедню и уж как там молились за батюшку!

   Встретила с о. Константином и еще некоторыми другими батюшкино тело и проводила до Маросейской церкви.

   Я требовала от о. Сергия, чтобы он открыл лицо батюшкино, когда Ваня будет с ним прощаться. Он всячески старался успокоить и утешить меня, но сказал, что мою просьбу он исполнить никак не может.

   Привела Ваню прощаться, но он весь задрожал и не мог проститься со своим батюшкой. Он переживал потерю его, как смерть горячо любимой матери. Он почувствовал себя сиротой и не раз говорил мне об этом.

   Немного людей, я думаю, знавших близко батюшку, так трудно переносили разлуку с ним, как Ваня. Побывши немного в церкви, Ваня ушел. Я хотела остаться в церкви на ночь, но меня увел о. Константин.

   В ночь перед похоронами я просила батюшку снять с меня скорбь, так как боялась, что не выдержу ее в этот день. И вот вижу как будто во сне, что в комнате делается светло, и чувствую запах как бы очень хорошего ладана. У моего изголовья вижу особенный свет и из него слышу голос родного моего старца: во имя Отца и Сына и Святого Духа, – и чувствую как бы его благословение. Открываю глаза – скорби как не бывало. И эта радость держалась у всех почти до сорокового дня.

   Смерть батюшки была его успением. Его погребение было гимном торжествующего христианства.

   Казалось, что тело его отдыхает в гробу, а душа в неизреченной радости находится у престола Вседержителя. И часть этой своей радости он дал испытать нам.

   Он сбросил с себя одежду тленную, чтобы облечься в одежду нетления. Он оставил на земле свою оболочку, давно мешавшую ему, чтобы великая душа его могла во всей своей светлости предстать Пресвятой Троице.

   Помню, как трудно было пройти в церковь, пока там стоял батюшка. И всякий раз призывание его имени помогало и трудности исчезали.

   На Лазаревском кладбище провожали его с пасхальными песнопениями, так как народ духом понял, что для родного их батюшки кончилась его Голгофа и наступило Воскресение.

   На кладбище тело батюшки встретил Святейший, Патриарх Тихон, и видно было, как дух его беседовал в молитве с духом великого нашего старца о. Алексея.

   Вернувшись с похорон, я должна была все в подробности рассказать Ване. Он мне вдруг говорит с грустью:

   – А знаешь, что батюшка мне подарил?

   Я удивилась.

   – Пчел. Сегодня вышел рой и такой хороший и сел низко, на березке. Ваня очень любил пчел. Роя ждал уже давно, и не надеялся получить

   его. Чудно, что рой вышел в самое время похорон батюшки.

   Батюшка дал своему Ване то, что в то время больше всего могло утешить его.

***

   Долго не ходила я в церковь Маросейскую, несмотря на обещание, данное мною о. Сергию.

   Я не могла себе представить, как войду я в церковь, где батюшка некогда служил. Как войду в его комнату, где так много с ним пережила.

   Но в Успенский пост, когда за какое–то непослушание о. Константин поставил меня каяться, я пришла на Маросейку и стала на колени перед крестом.

   Все же здесь мне было легче, чем в какой–нибудь другой церкви.

   Ужасно было то, что после смерти своего старца я так скоро провинилась в самом главном – в непослушании.

   Вдруг во время Херувимский вижу: выходит батюшка со своего места (где исповедывал), а за ним идет Спаситель. Батюшка в чудных светлых ризах.

   К каждому молящемуся подходил он, брал его прошение и передавал Спасителю, Который молча принимал все, что батюшка давал Ему.

   Батюшка сначала обошел народ, потом сестер. Он был очень радостный, а Спаситель строгий.

   Мне стало страшно.

   Проходя мимо меня, батюшка сказал:

   – Опять, Александра?

   – Опять, батюшка, – со скорбью ответила я.

   – Ну, ничего, – утешил он меня и, обратясь к Спасителю, сказал:

   – Ничего, она исправится.

   – Исправишься? – спросил он меня.

   – Исправлюсь, батюшка! – всей душой воскликнула я и поклонилась ему.

   – Исправляйся и приходи к нам, – услыхала я его голос и все исчезло в арке около креста.

   Очнувшись, увидала, что пол и одежда моя мокрая от слез. Как радостно мне было, что старец мой родимый снова поручился за меня. Мне стало ясно, что здесь, в его церкви, он больше всего слышит нас, и что на Маросейку не ходить нельзя.

   Как–то очень провинилась в непослушании. Но о. Константин скоро простил меня, и я успокоилась, недостаточно осознавши свой грех и не покаявшись в нем.

   Пришла в церковь в одну из пятниц и во время молебна вдруг вижу в алтаре о. Алексея, но не его, а как бы только дух его, пламенеющий молитвой, и чувствую, как он требует от меня искупления греха.

   Он требовал долгого и тяжелого покаяния и, что особенно было грустно, не снимал его даже на св. Николая. Я просила его уступить, но он был неумолим.

   – Прощение будет только тогда, когда все исполнишь. И дух великого старца скрылся в левом алтаре.

   Я выстояла на коленях все службы, которые он мне приказал. Откуда явилось у меня покаяние и ясное сознание соделанного мною?

   И уж было же душе моей прощение, когда я все исполнила.

   Как–то днем лежала с закрытыми глазами и читала молитву Иисусову. Это было постом. Вижу светлый путь и в конце его стоит мой старец о. Алексей.

   Он говорит мне:

   – Читай ее в любви.

   – Батюшка, – ответила я, – о. Константин велит читать ее в покаянии, – теперь ведь пост.

   – Ничего. Я говорю тебе, читай ее в любви. – И показал как (я как бы видела, что у него в душе творилось в это время). – Пробуй, – приказал он.

   Я попробовала. Вышло хорошо. И стала я читать ее, как велел мне старец о. Алексей.

   Он скрылся, а молитва осталась навсегда.

   Чаще видела я моего старца и во сне, и наяву. Всегда помогал он мне, когда в чем я имела нужду. Особенно помог он мне в отношениях с моим «отцом».

   Мне, глупой, влезло в голову, что он не сумеет вести меня, и что Ване он тоже не сможет помочь (молиться за него).

   По молитвам старца моего, я стала подходить все ближе и ближе к «отцу» своему. Через год я уже ему исповедывалась во всем том, что при батюшке не говорила ему. И года через два о. Константин заменил мне все, как и говорил когда–то батюшка. Продолжая быть моим отцом духовным и руководителем, он стал и моим старцем. И когда это совершилось, батюшка перестал приходить и учить меня…

   Когда батюшка наставлял меня в духовной жизни и утешал меня, то он приходил часто ко мне и я очень этому была рада. Бывало, как долго его не вижу, особенно наяву, то, начиная скучать, прошу его придти скорее. Несколько раз жаловалась я об этом о. Константину. Сначала он потихоньку, а потом, наконец, строго сказал мне, что это нужно оставить совсем. Что это грех и грех большой видеть его наяву.

   Мне было очень трудно и грустно представить себя без батюшки, но, помня его завет, стала его просить, чтобы он больше не приходил ко мне, так как о. Константин этого не позволяет. И батюшка родной перестал появляться мне, а только, бывало, во сне объяснит мне что–нибудь нужное или утешит. А потом и это перестал делать, так как его молитвами я подошла к своему «отцу» духовному совсем–совсем близко.

   Прошло много времени. О. Константин был для меня уже всем. Мне с ним было легко и хорошо. И вот как–то опять стала видеть и чувствовать батюшку и поняла, что он хочет меня поставить перед лицом Божиим.

   Я всеми силами боролась против этого. О. Константин убеждал меня подчиниться. Я все отказывалась, так как чего–то очень боялась.

   И вот, раз во время всенощной у моего «отца» я вижу батюшку в том же свете, в котором он неизменно являлся мне, и Спасителя, выходящего из местной иконы.

   Батюшка стал перед Ним, склонив голову, а я стояла сзади батюшки. И вот старец мой родной дал мне знак подойти к Спасителю, но я отступила еще дальше. Тогда он силой поставил меня перед Господом, а сам отошел в сторону.

   И Спаситель перстом Своим коснулся сердца моего, и необычайная любовь наполнила все существо мое. Любовь к Нему, любовь ко всем людям – ко всему миру.

   Такого гимна торжествующей любви я никогда больше не испытала.

   Видение скрылось, а состояние мое продолжалось до следующего дня. Потом оно прошло, но молитва моя приняла иной характер. Я поняла, что что–то особенное должно случиться со мной. И действительно, то была смерть Вани.

   Ваня ездил лечиться на Кавказ. Но приехавши оттуда совершенно здоровым, начал готовиться к смерти. Об этом он никому не говорил. По ночам плакал, молился, прощался со мной. Было очень тяжело все это с ним переживать. Что–то с ним случилось там на Кавказе, о чем он не говорил мне. Кто–то ему дал знать о его близкой кончине.

   О. Константин стал меня готовить к этому горю. И так хорошо утешал и наставлял меня, что бывали дни, когда я не боялась ни смерти, ни разлуки с мужем, ни самого ада.

   Муж очень тяжело болел месяц и скончался.

   До последней минуты я все еще надеялась, что он выздоровеет и исповедает Христа.

   Старец мой родимый мне очень помогал. И одну ночь, когда мне было особенно страшно и тяжело, я чувствовал, как он сидит у постели больного. И мне стало так покойно, что я даже легла и заснула.

   Чувствовала я ясно, как одну ночь смерть приходила за Ваней, но я все еще не хотела верить, что он умрет.

   Борьба с адом за его душу была ужасна как у меня, так и у него. И опять всегда помогал нам батюшка.

   О. Константин приходил и молился у постели умирающего, и эти его молитвы всегда очень успокаивали больного.

   Трогательно бывало, когда Ваня в бреду отпихнет лекарство, а ему скажешь тихонько:

   – О. Алексей велел.

   И он, бывало, сейчас же очнется и спросит:

   – Велел? – и принимал, что давали.

   Когда ему стало очень плохо, я предложила ему причаститься. Он так удивительно отнесся к этому. И когда я его спросила: верит ли он в Него, ответил строго:

   – Разве можно не верить?

   Пришел о. Константин. Удивительно Ваня исповедывался хорошо. Я просила о. Константина и меня причастить, а Ваня спросил:

   – Зачем и ты?

   И я ему ответила:

   – В новую жизнь мы с тобой причащаемся.

   Весь вечер он был покоен. Всех принимал, со всеми разговаривал. Ночью страдал ужасно, но все говорил, что это ничего, что ему очень хорошо.

   Удивительно было, что за день до Причастия он был очень плох и без памяти совсем, но не успел о. Константин раздеться, как он пришел в себя и встретил его совершенно в памяти и как будто здоровый.

   На другой день он опять был без памяти, но днем, очнувшись, посмотрел на крест, перед которым накануне исповедывался. Я ему его поднесла.

   Нельзя описать то выражение покаяния и любви, которое было на лице его, когда он к нему прикладывался.

   В комнате сделалось, как в церкви во время Достойной. Чувствовалось, что Спаситель Сам принимает его душу. Вдруг Ваня тихо сказал:

   – В раю? – и потом уверенно: – Да, в раю. В раю, Сашечка? – спросил он меня.

   – Да, конечно, да еще в каком! – горячо ответила я.

   По всему этому мне стало ясно, что он приложился к ногам Спасителя (когда целовал крест) со словами разбойника, и получил от Господа Евангельский ответ, которому не сразу мог поверить.

   Помолчав, он сказал, радостно улыбаясь:

   – Сашечка, в раю. – Потом: – Прости, родная, за все. Спасибо тебе за все, за все. Прощай.

   Мы с ним крепко поцеловались и он снова забылся. Через некоторое время он сказал:

   – Знаешь ли, бывает служба…

   – Какая, Ваня?

   – Церковная, в большой праздник.

   Я стала перечислять ему все праздники и, когда дошла до Пасхи, он остановил меня.

   – Да, Пасха, вот, вот…

   – И ты, Ванюша, на этой службе?

   – Да, – торжественно сказал он.

   Неземная радость озарила лицо его и потом все потухло. Дух моего Вани отлетел.

   До вечера он был без памяти, потом началась агония и, когда он кончался совсем, я поднесла ему крест и мгновенно в потухших уже глазах его зажегся свет и вера, и любовь к Спасителю вспыхнули в них.

   Он пошевельнул губами, как бы прикладываясь к Нему, и ушел от меня навсегда.

   Удивительно в его смерти было то, что дух его отлетел раньше, а потом уже перестали жить душа и тело. Я еще никогда такой смерти не видала и спросила объяснения у о. Константина, который и рассказал мне, как это произошло.

   Утром, после смерти Вани пошла в чужую церковь выплакивать свое горе.

   Во время Херувимской вижу от алтаря до неба светлый путь и там, далеко в небе, о. Алексея, встречающего Ваню моего. Оба они в радости полетели дальше и видела я, как перед о. Алексеем сами собой раскрылись врата рая и как он ввел туда Ваню.

   Запели «Верую» и я почувствовала, что все, что колебалось во мне, снова окрепло и с новой верой исповедывала я все.

   На душе стало спокойно и радостно и так продолжалось до сорокового дня почти что.

   Вскоре после сорокового дня я в большой тоске просила батюшку прислать мне Ваню.

   Он пришел ко мне весь в свете.

   Видно было, что ему очень хорошо и что я потревожила его покой.

   – Зачем плачешь? Зачем зовешь меня? – сказал он с укором.

   Я испугалась и просила его уйти туда, откуда он пришел, обещаясь никогда больше не тревожить его. О. Константину рассказала. Он строго запретил мне так скорбеть и вызывать Ванину душу.

   Долго спустя, видела его во сне с батюшкой. Его молитвами Ваня мой умер, исповедуя как христианин распятого Бога, и о. Алексей действительно увиделся с ним, как еще проведал это при жизни своей.

   Великий старец о. Алексей исполнил все, что обещал: Ване своему он дал рай, а мне – силы перенести горе и жить дальше.

   Было очень смутное время для Церкви. Во всем, что делалось вокруг, было очень трудно разобраться. Я, по обыкновению, осуждала все церковное начальство, и говорила, что Церковь земная не настоящая, христианская, а что есть только Церковь небесная. О. Константин всячески старался меня разубедить. Мне самой очень хотелось угодить ему и хоть как–нибудь понять, что делается вокруг. Со слезами просила я помощи у батюшки.

   И вот вижу во сне, что вхожу в церковь Маросейскую, но она какая–то неземная, какая–то нетленная.

   Слышу голос:

   – Это Церковь небесная и в ней Ангелы учат людей словесам Божиим. Вижу, батюшка на своем месте в свете необычайном.

   Я упала ниц перед ним и со слезами поведала ему свое горе. Он накрыл меня епитрахилью, которая была как бы сплошной луч света, и я почувствовала, как я вхожу в него. Он долго объяснял мне, что такое Церковь земная и что такое Церковь небесная и разницу между ними. Я духом все поняла, но передать словами не смогла бы.

   Почему, подумала я, не понимаю я батюшкиных слов? А потому, сообразила я, что он говорит небесным языком, непонятным людям.

   Радостно стало. Я крепко прижалась к батюшке. Он сжал мне голову руками и сказал:

   – Моя Александра!

   И все исчезло.

   С тех пор все мне стало как–то понятно. Покойно стало на душе. Церковь и ее деятелей перестала осуждать, насколько могла.

   После Ваниной смерти я перешла в другую комнату и устроила себе жизнь иначе.

   Когда все было готово, батюшка ночью пришел и сел в кресло, которое я нарочно приобрела, чтобы приходящие ко мне отдыхали в нем.

   Души умерших толпой восходили и нисходили к небу от того места, где сидел старец о. Алексей.

   Я хотела броситься к нему. Он весело погрозил.

   Всю ночь батюшка мой родной сидел у меня. На заре все исчезло.

ИТАК ЗНАЮ И ВЕРЮ ТВЕРДО:

   Что батюшка и старец мой о. Алексей близко, и чувствую всегда, когда он доволен или недоволен мною.

   Что всегда в трудную минуту жизни он придет и скажет, что нужно мне делать.

   Что несомненно он помогает мне во всем в моей внешней и внутренней жизни.

   И что он несомненно охраняет и будет до последнего охранять дорогого мне и ему о. Константина.

   Спасибо тебе за все, дорогой мой батюшка и великий старец о. Алексей.

   Не оставляй меня, грешную, твоими святыми молитвами и впредь.

АМИНЬ.

Александра ЯРМОЛОВИЧ