Текст книги "Пастырь Добрый"

Автор книги: Сергей Фомин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 57 страниц)

   Нельзя было доставить батюшке большей радости, как говорить: отец духовный так велел… спрошусь у отца духовного…

   Когда батюшка так отзывался об о. Константине, я сначала потерялась: как же, думаю, теперь пойду я к нему? Первый старец и считает его первым руководителем? Как же быть–то? И этот первый и тот первый. Куда же мне деваться с моими грехами? К этому времени они уже успели обломать немного меня в духовной жизни, и я стала приучаться разбираться в своих поступках и считала себя очень грешной. Я хорошо сознавала правильность батюшкиных слов. Действительно, оба мои руководители удивительно понимали по настоящему христианскую жизнь и умели ею жить. Никто не мог так правильно объяснить путь Христов, как они. Оба они жили одним духом – духом любви Христовой.

   Как–то батюшка спросил:

   — Какое вам о. Константин дал правило?

   — Никакого, батюшка.

   — Как молитесь?

   — Читаю утренние и вечерние молитвы в день по две главы из Посланий и Евангелия.

   — Кто вам так велел?

   — Никто, батюшка.

   — Ваш духовный отец знает об этом?

   — Кажется, что знает.

   Батюшка серьезно и долго посмотрел мне в глаза и сказал только:

   — Гм.

   Как–то спрашивает меня батюшка:

   — А книжки читаете?

   — Читаю, батюшка.

   — Какие?

   — Только духовные теперь, батюшка. Сейчас вот Добротолюбие читаю.

   — Одна?

   — Да, батюшка, а что не понимаю, спрашиваю его. А как же он объясняет хорошо! Страсть!

   — Ну еще бы, как мы с ним преподавали–то. Одна книги не читайте. Спрашивайте, какую можно вам читать.

   Скоро дают мне книгу Исаака Сириянина. Я спросила у о. Константина. Он запретил. Это было для меня дико и трудно было послушаться. Очень было стыдно отдавать назад.

   Как–то прочла об откровениях учеников своим аввам и у меня сердце загорелось тоже так делать. Боялась спрашивать об этом о. Константина, скучно ему с нами возиться. Пошла к батюшке. Он серьезно и остро посмотрел на меня и сказал:

   — Это очень хорошо. Ходите два раза в неделю и говорите все, даже пустяки. Вам кажется пустяком, а он узнает, что это очень важно. Вам думается, что в том–то и том–то ничего дурного нет, а он разберет, что там есть грех – и так во всем. Если какой проступок сделали, сейчас же идите, кайтесь. Будет то, что не сможете чего–нибудь сказать ему, – говорите мне. На то я здесь теперь поставлен.

   Мне сделалось страшно, как это я буду ходить к обоим. Такого исхода разговора я не ожидала. Думала, что спрошу только для формы, а ходить буду, когда захочу, а выходит иначе: батюшка приказал ходить на откровения к о. Константину. Хочешь–не–хочешь, надо было идти. Все же заранее решила спросить его, примет ли.

   — Можно мне, батюшка, приходить к вам на исповедь говорить все, что чувствую и делаю.

   — Конечно, можно, – ответил он ласково, – и апостолы даже об этом говорят.

   Я осмелела и сказала:

   — О. Алексей велел к вам два раза в неделю ходить, а что приключится, сейчас же приходить каяться.

   — Ходите, ходите. Я всегда с радостью вас приму.

   Вскоре случился со мной какой–то проступок и я пошла на квартиру к о. Константину. Три раза подходила к двери и не могла от гордости и страха позвонить. И только мысль, что батюшка все равно заставит, победила мой страх.

   О. Константин очень ласково простил меня и с тех пор каждый раз делалось легче и легче, а потом без этого уж и обойтись не могла. И в первый–то раз, помню, был большой мороз, а я была вся мокрая, точно летом в жару. И огрей он меня тогда, не знаю, какая сила заставила бы меня снова придти к нему.

   Спустя долгое время я как–то в разговоре с батюшкой сказала:

   — А я это говорила на откровении о. Константину.

   Батюшка от радости даже на кровати сел.

   — А вы разве ходите?

   — Хожу, батюшка, – ответила я, гордая тем, что исполнила его приказание.

   — Как же вы ходите?

   — Как вы, батюшка, велели.

   — И говорите… говорите все?

   — Все.

   Батюшка от радости засмеялся и потер себе руки (его привычка, когда он был очень чем–нибудь доволен).

   — Очень хорошо! Очень хорошо! Как–то прихожу, а батюшка мне вдруг:

   — Ваш отец духовный кто?

   Я с удивлением вытаращила на него глаза.

   — О. Константин.

   — Ну да, о. Константин, – улыбаясь, но строго сказал батюшка, – а какой он? – Хороший, добрый, а еще какой?

   Я молчала в смущении.

   — Не знаю, – тихо ответила я.

   — А еще так: что такого духовного отца нет больше.

   — Нет больше, – тихо повторила я.

   На днях мне за что–то досталось от о. Константина и я не совсем была согласна с батюшкой. Тогда еще проборку я не особенно покойно принимала.

   — И нужно его любить и слушаться вот как, – сказал батюшка, внимательно всматриваясь мне в глаза.

   — Любить и слушаться, – как эхо повторила я. Батюшка улыбнулся.

   — Ну садись. А вот какие бывают отцы духовные: – Приходит ко мне одна и плачет в отчаяньи. Она свою душу отдала одному очень хорошему и опытному священнику–руководителю. Очень была им довольна. Он вел ее так, что она ни шагу не делала без его благословения. Вел ее очень трудно, правила давал тяжелые и взял с нее клятву, понимаете – клятву (батюшка с ужасом проговорил это), ничего не делать без его согласия. С ней случилось какое–то событие. Нужно было или нарушить клятву, или должно было произойти несчастье. Она уже и так изнемогала от непосильных подвигов, а тут еще это искушение. Она пришла в отчаяние. Кто–то сказал ей обо мне. Такая жалкая пришла. Оба такие хорошие и ведут духовную жизнь хорошую, а страдают очень. Он не понимал, что нельзя натягивать как струну душу – струна и то лопнет. Очень трудно было его убедить, но удалось. Они сговорились, поняли друг друга и он снял с нее клятву. И так удалось поговорить с ним, что они оба теперь живут совсем по–другому. Он ведет ее иначе, а ей легко с ним. Вот какие бывают отцы духовные. А ведь тоже из опытных. Вот. А ваш–то каков? Мне стало весело, что мой лучше всех.

   — Он у меня ужас какой хороший, батюшка! – сказала я, забывши под впечатлением его слов проборку.

   — То–то, Ярмолович.

   Мне всегда казалось, что батюшка звал меня по фамилии, когда не особенно был мною доволен.

   Первое время батюшка мало мне говорил о молитве, он только наблюдал за мною в церкви. Когда я ему жаловалась, что дома часто молитва не выходит: холодная, рассеянная бывает, то он говорил:

   — Молитва требует покоя, а у вас его сейчас нет. Вас тащат в разные стороны. Потом устаете физически очень. При этом молитва не пойдет. Первое для нее – покой, чтобы не тащили никуда, не теребили бы. Это я могу теперь всегда молиться, а вы этого с себя требовать не можете. Когда так идет жизнь, как у вас сейчас, то молиться нужно умом, не обращая внимания, что душа не отвечает. Вникайте в слова молитвы. Ничего, пусть умом, пусть как–нибудь, но молитесь, молитесь. Не спрашивайте с себя того, что вы сейчас не можете дать. Не приходите в отчаянье. Успокоится ваша жизнь, тогда можно будет,. а теперь нет. Теперь нельзя!

   А другой раз сказал:

   — Нам нужно с вами учиться молиться, когда рядом играет граммофон, танцуют… вот это все, – и батюшка показал на улицу.

   Я в этот раз жаловалась ему, что негде молиться, мешают, места нет. Приходится ждать, пока заснут все. Слова батюшкины оправдались: часто приходится молиться, а около тебя шумит мир и делаются «его» дела (диавола).

   В начале духовной жизни особенно хорошо бывало в дни причастия и вообще так раз в месяц. Я очень любила эти особенные состояния души и, когда их у меня не было, то скучала. Как–то прошли все сроки, а утешений не было; решила, что теперь у меня есть батюшка, который мне его с неба достанет. Прихожу к нему нарочно за этим.

   — Батюшка, у меня вот что случилось.

   Он тревожно вскинул на меня глаза. Я рассказала в чем дело.

   — Раньше месяца не проходило, чтобы чего–нибудь хорошего не было, а теперь вот уже сколько прошло, и – ничего. Мне скучно, мне нужно, чтобы это было. Батюшка, сделайте так, чтобы это было. Сделайте, батюшка.

   Он смотрел на меня во все глаза, но, поняв, что я говорю это по глупости, и что не понимаю действительно, чего прошу, не рассердился, а просто сказал:

   — Садитесь.

   Я встала на колени у его ног.

   — Вы что же это, хотите симфоний для вашей души? Скажи, пожалуйста, какая. Ей нужна симфония!

   Я просила хорошего, а он считал хорошее плохим, – я ничего не понимала.

   — Знаете, – продолжал он, – вот бывает чудная музыка, концерт. И вот исполняется, случается, и симфония там. Знаете ведь это. Слушали. Хорошо слушать чудную музыку, но еще лучше исполнение какой–нибудь сложной красивой симфонии. Человек наслаждается красивыми звуками. Он зачастую переживает вместе с композитором его произведение. Так и в молитве. Человек молится, а молитва его – будничная. Очень иногда трудно бывает. Он старается, а молитва его сухая, рассеянная. И вот посылается ему в утешение, в поощрение дивная, светлая молитва. Это как бы небесная симфония, духовная музыка, которая наполняет его душу. На него изливается сверху как бы поток дивных, небесных звуков. И проходит у него усталость, уныние. Он может даже забыть, где он находится. Радость, покой, мир наполняют его душу. Слышите: радость, покой. И как после земной симфонии долго еще звенят в ушах его ее последние аккорды, так и небесная симфония оставляет глубокий след в душе человека, и еще долго спустя душа прислушивается к ней. Вот, что дается Богом человеческой душе в утешение и поощрение – и только, ждать и просить этого никогда не следует. Поняла? Никогда. Благодарить всегда Господа надо, что Он по Своей великой любви к нам и милосердию посылает нам такое утешение, не взирая на наши беззакония. Но молиться об этом, просить этого – никогда.

   И батюшка с жаром начал говорить о том, что человек не должен ставить целью спасение своей души, это само придет, не должен думать, что его ожидает после смерти за его служение Богу. Он должен всем существом своим полюбить Господа, отдать Ему всего себя. И все мысли, чувства, движения свои направлять на то, чтобы угодить Господу. Делать на земле то, что Ему было бы приятно. Как для любимого человека стараешься сделать все, что он любит и чего он просит, так, только в безконечно большей степени нужно сделать для Господа. А что Спаситель сказал? А что Спаситель велел? А что Ему будет приятно? Чего бы Он желал от меня получить, – вот, что должно наполнять ум, душу и сердце человека.

   Он послал нас на землю для чего? Для того, чтобы мы здесь работали и трудились для Него. Чтобы мы здесь исполняли бы Его волю, Его желания, Его повеления. Здесь мы пришельцы и если изо всех сил будем стараться трудиться Господу и служить Ему, то Он, когда настанет время, возьмет нас домой к Себе.

   А что первое и самое приятное Господу? Чего Он так желает? Чему Он так радуется, если мы это исполняем – это любовь к ближнему. Что может быть радостнее Господу, как когда Он видит, что мы лишаем себя в чем–нибудь, чтобы отдать то ближнему, что мы стесняем себя в чем–нибудь, чтобы дать покой ближнему. Что мы сдерживаемся и стараемся направить душу свою, характер свой так, чтобы ближнему было бы легко с нами жить.

   — Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, всем помышлением твоим, всею крепостью твоею и ближнего, как самого себя. – Великие эти слова – великое и трудное это дело, хорошая моя, – добавил батюшка, – любить ближнего, как самого себя, когда и Бога–то часто любим меньше, чем себя, а тут ближнего нужно любить, который часто нас оскорбляет, делает нам неприятности, часто не понимает нас, а ты вот изволь его любить, как самого себя и больше себя, Александра. И тогда только было бы хорошо и совесть наша чиста, и тогда только делали бы мы угодное Господу, о чем Спаситель так часто просил нас. И радостью исполнилось бы сердце наше от сознания, что Господь доволен нами.

   И батюшка снова начал говорить, какое это трудное дело: отдать себя Богу. Что труден и скорбен путь, ведущий к Господу, что только с Божьей помощью мы можем идти вперед. Предоставленные самим себе, мы в самом начале погибли бы. Что нужно ежеминутно вопить ко Господу: помоги, Господи! Помилуй, меня, немощную! Молиться нужно только о том, чтобы Господь помиловал тебя. Просить у Бога прощения в грехах; просить дать силы жить; дать силы исправиться и служить Богу, как Он того желает. Благодарить Его непрестанно за Его великое долготерпение и милосердие – и все. Просить же для себя радостей душевных и телесных благ не следует. Как в жизни нужно забыть себя и жить жизнью других и для других, так и в молитве нужно забыть себя, свою душу и просить только у Господа силы исполнять Его повеления на земле.

   Батюшка старался объяснить мне, что человек в жизни должен совершенно забыть себя, быть как бы чужим для самого себя. Он должен жить скорбями, радостями, переживаниями каждого человека, с которым Господь поставил его.

   Также и душа в молитве должна совсем забыть себя и помнить только Господа своего, горячо просить Его оказать ей милость: научить ее, как нужно любить Его, что нужно делать для Него.

   — Совсем–совсем забыть всю себя совершенно и жить только жизнью других, – продолжал батюшка. – О себе никогда не вспоминать, себе ничего не желать. Забыть себя, свое «я», забыть совсем и свою душу, ее желания, ее стремления. Помнить твердо только одно: служить изо всех сил и больше сил своих Господу Богу своему, служением ближнего, любя его больше, нежели самого себя. Поняла?

   — Ух, батюшка, да еще как! Только очень это трудно. Ужас, как трудно!

   — Так вот Господь послал вам эти симфонии для утешения, для поощрения. Понимаете ли теперь, что таких радостей, такой неизреченной милости Божьей просить для себя нельзя. Это великая милость Божья вам была дана. Итак знайте, что просить симфоний и даже только желать их – грех, большой грех. Кайтесь в этом о. Константину.

   И действительно, как редко и мало людей думает так, как думал батюшка, великий старец о. Алексей. И как многие его осуждали, говоря, что Маросейка перешагнула все ступени добродетели и сразу стала на самую высокую – любовь. Что так легко впасть в прелесть, и что нельзя брать духовную жизнь сверху, нужно брать ее снизу. Сначала нужно очистить душу от страстей; стараться приобрести для души своей смирение, терпение и т. д. Потом полюбить ближнего, а потом полюбить уж и Бога. Рассуждая так, люди эти забывали, что прелесть донимает людей духовных больше тогда, когда они стараются всеми силами любить Бога, но сами себя все же любят больше ближнего своего. Великий же наш старец о. Алексей учил так: сначала любовь к Богу, через нее, как последовательное желание угодить Богу – любовь к ближнему, а затем переделывание себя для ближнего.

   Много раз батюшка говорил об этом, и чуть это коснется другого человека или я что–нибудь сделаю не в духе этого учения, батюшка, бывало, сейчас напомнит:

   — Ведь по нашему с вами служить Богу значит не думать о том, что ожидает нас там, не из–за страха или награды, а ради любви и желания угодить Ему. – И получив утвердительный ответ, он, довольный, прибавит: – Ну, конечно, у нас с вами иначе и быть не должно.

   Как–то прихожу к батюшке, а он меня спрашивает, знаю ли я Иисусову молитву?

   — Я о ней немного читала, батюшка.

   — А говорите вы ее?

   — Нет, батюшка.

   — Почему?

   — Не знаю – так.

   — О. Константин ничего не говорил вам про нее?

   — Нет, батюшка.

   — А книжку «Странник» не читали?[285]285
   См. прим.


[Закрыть]

 — Нет, батюшка.

   — Хорошая, замечательная книжка.

   При этих его словах мне ужасно захотелось прочесть ее.

   — Я вам ее дам почитать, только две учительницы у меня ее взяли; как принесут, так вам дам. Книжку прочтите и молитву Иисусову говорите. Говорите ее просто во всякое время, сколько сможете за день. Где бы вы ни были, что бы вы ни делали, говорите! «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную!» Только смотрите, совсем–совсем просто. Не думайте и не старайтесь ни о чем. Избави вас Господь стараться, чтобы вышло что–нибудь. (Я всегда говорила про молитву: выходит). Я это запрещаю. Чтобы никогда и мысли у вас об этом не было.

   Тогда я еще не знала учения о молитве Иисусовой и потому не совсем понимала, почему батюшка велел говорить ее просто. «А как же иначе?» – думалось мне.

   — Спросите на это позволение о. Константина, – добавил он.

   В этот же день все рассказала о. Константину и спросила, можно ли мне читать ее.

   — Нет, пока не время, – ответил он.

   Вскоре прихожу к батюшке. Он сразу говорит:

   — А учительницы книжку не принесли еще.

   — Да я, батюшка, достану ее, не безпокойтесь.

   — Ну, что о. Константин?

   — Не позволил, батюшка, читать молитву.

   — Не позволил? Ах, он этакий! – сказал он, улыбаясь. – Ну, нечего нам с вами делать, не будем, – добавил он покорно, хотя чувствовалось, что он считает это дело очень важным для меня.

   Прошло несколько дней. Я книжку прочла. Не скажу, чтобы она мне очень понравилась. О. Константин дал на это как–то нехотя свое благословение. И вот батюшка опять спрашивает:

   — А как наша молитва?

   Я с удивлением посмотрела на него.

   — Ведь о. Константин не позволил. А книжку я, батюшка, прочла.

   — Понравилась?

   Я не смела сказать правду.

   — Д–да, батюшка, только я ее не совсем понимаю, наверное, не так она мне нравится, как многие другие, которые приходилось читать.

   — Нет, книжка хорошая, очень хорошая. Вы наверно невнимательно прочли ее.

   — Наверно, батюшка.

   — Ну, а молитесь как?

   — Да, батюшка, я не знаю, что мне делать, – с отчаяньем сказал я, не видя выхода из моего положения.

   — Надо о. Константина спросить.

   — Да я же, батюшка, спрашивала его.

   — Еще раз спросите и скажите, что я вам это советую.

   Пошла, сказала. О. Константин подумал и ответил:

   — Нет, я нахожу, что пока еще не нужно.

   Рассказываю батюшке. Он посмотрел на меня весело и как бы удивленно, но по глазам видно было, что он этого ожидал.

   — И что он это, право, не сдается. И упрям же он у вас, ваш о. Константин. Очень упрям. И чего он для вас ее боится? Не понимаю. А нужно, очень нужно читать ее. Ну, будем с вами его слушаться, ничего не поделаешь, – сказал батюшка так, точно он боялся, что за непослушание нам от о. Константина обоим попадет.

   Вначале у меня было безразличное отношение к этой молитве, но чем больше я с ней ходила между моими отцами, тем сильнее хотелось мне ее читать. Но говорить об этом не смела.

   Как–то опять батюшка говорит:

   — А как наша молитва?

   — Не знаю, батюшка.

   Времени с последнего разговора прошло порядочно и я поняла, что он, наверное, все это время молился, чтобы о. Константин переменил свое решение.

   — О. Константина не спрашивали?

   — Нет, больше не спрашивала.

   — Спросите опять.

   — Я, батюшка, боюсь, все равно не позволит.

   — Нет, позволит, – и батюшка весело добавил: – Теперь–то он нам позволит, теперь он по–другому на это дело смотрит!

   С батюшкой о. Константин не видался; книжку мы с ним не читали. Я не понимала, почему он изменит свое решение. Пошла и просто спросила:

   — А как, батюшка, насчет той молитвы, помните, мне ее нельзя читать?

   — Можно, можно, конечно. И это даже очень будет хорошо. Читайте ее только просто. Старайтесь читать ее и не забывать. «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную», – сказал он тихо и с большим чувством.

   Ишь ведь, сам–то как хорошо ее читает, а мне почему–то не позволял, – позавидовала я отцу моему духовному.

   Чудно мне было очень. Выходило, точно мой о. Константин никогда и не был против Иисусовой молитвы.

   Довольная прихожу к батюшке. Он встречает веселый–превеселый и от удовольствия руки потирает.

   — Ну, что наш о. Константин, как?

   — Позволил, батюшка, да еще как!

   — Ну, вот это хорошо, очень хорошо. Молодец о. Константин. Хвалю его.

   Батюшка хвалил его не столько за то, что он дал свое согласие, сколько за его осторожное отношение к этому вопросу.

   — Ну, теперь мы с вами будем читать ее. Число раз не важно. Главное, как можно чаще. Ешь, пьешь, ходишь, говоришь, работаешь – все время надо ее читать про себя или в уме. Ночью проснетесь – тоже. Только как можно проще, совсем, совсем просто.

   И стала я читать молитву Иисусову, как меня учили. Сначала забывала часто, скучно было. Но я очень старалась без конца твердить ее, иногда даже машинально, и очень скоро к ней привыкла. Случалось, говорила помимо своей воли. Но особенного утешения она мне не давала. Правда, она мне помогала быть терпеливой с мужем. Бывало, он придет уставший, раздражается. Служишь ему, стараешься угодить, а сама все ее повторяешь изо всех сил. И он, бывало, скоро успокоится и сделается совсем ласковым. Значит, его успокоишь, сама не проявишь нетерпения ни внешнего, ни внутреннего, так как батюшка впоследствии взыскивал даже за малейшее внутреннее нетерпеливое движение души.

   Оба отца спрашивали, как идет молитва. Я всегда говорила, что плохо. Они утешали, говорили:

   — Господь поможет. Только не забывайте, как можно чаще повторяйте ее.

   — Сколько раз читаете ее? – спросил однажды батюшка.

   — Не знаю, батюшка, все время стараюсь, как только возможно, когда не забываю.

   — Хорошо. Так и продолжайте, только ничего не думайте про нее, и в ней ничего не ищите. – «Помилуй мя грешного», – сказал батюшка с великим чувством покаяния.

   Я поняла, что все дело в том, чтобы читать ее с чувством покаяния. Так и стала делать. Все внимание обращала на слова: помилуй мя грешную. Стало с большим чувством выходить. Бывало, когда не слышишь, что читают, или не понимаешь, что поют в церкви, начнешь читать ее и рассеянность пропадет, мысли и помыслы куда–то исчезают и является молитвенное настроение.

   Многие, потом, духовные люди спрашивали меня, как я училась «творить» молитву Иисусову? А я им отвечала, что батюшка запрещал «творить», а учил нас просто читать ее. И рассказывала им, чему учил нас о. Алексей.

   Многие осуждали батюшку за то, что он давал молитву Иисусову с самого начала, когда люди–то хорошенько и молиться не умели. У батюшки в простоте ее была и ее сила. Он строго запрещал всегда ее «творить» и «делание», как это было у Святых Отцов, где это являлось великим и трудным подвигом, опасным для новоначальных и невозможным в миру.

   Батюшка считал, что от простого повторения этих великих слов является чувство, а от него появляется и молитвенное настроение. Он напирал на слова: «помилуй мя грешного», так как, читаемая в покаянии, она предохраняет от всевозможных искушений (прелести). Если вначале обращать внимание на слова: Иисусе Христе, Сыне Божий, то это придавало бы ей иной характер и могло бы возбудить разные опасные молитвенные ощущения у первоначального.

   Простота, с которой она читалась, и покаяние, которое в нее вкладывалось, предохраняло человека от различных, подчас очень тонких и опасных искушений.

   — Нам нельзя ее «творить», как Святые Отцы, – говорил батюшка. – Где же нам с ними сравниться, как они там в пустынях ею занимались. Нам невозможно «делание» Иисусовой молитвы. Нам можно только просто говорить ее, как можно чаще в доме, на улице, в гостях. Она очень, очень помогает и от многого защищает.

   Такое простое учение о молитве Иисусовой приводило, тем не менее, к таким же результатам, как и делание ее, и было тоже замечательной особенностью молитвенного духа великого старца о. Алексея.

   Потом мне стало понятно, как батюшка читал ее. Сначала покаяние – помилуй мя. Потом чувство переносится на слова: Господи, Иисусе Христе, которые произносятся с любовью. На этом долго останавливаются, так как это Лицо Святой Троицы наиболее нам близкое и понятное. И уже долго спустя чувства и мысли переходят на слова: Сыне Божий – которые будят в душе чувство восторга перед тайной Божьей, чувство исповедания его, как Сына Божия и чувство любви к Нему, как к Сыну Божьему.

   В конце концов эти все чувства соединяются в одно и получается в словах и чувствах полностью молитва Иисусова.

   И как же батюшка ее читал? Просто очень и один раз прочтет. Но в этой простоте, в этом разе было все: вера, любовь, исповедание и надежда на великое Божие милосердие. То была батюшкина, старца о. Алексия, молитва Иисусова.

   Как–то туго приходилось насчет денег. Муж, который до этого был против того, чтобы я служила, стал приставать ко мне с этим. Пошла к батюшке.

   — Нет, не стоит новую жизнь вам обоим начинать, – сказал он, внимательно посмотрев мне в глаза. – Обоим не полезно будет. Ведь вам хватает денег сейчас?

   — Хватает, батюшка.

   — Ну вот и будет хватать всегда. Больных мало, ничего, придут. Мы их пришлем, – смеясь, сказал он.

   И действительно, в этот раз и потом бывало он их присылал. Бывало случится заминка, а с материальной нуждой не принято было безпокоить своего старца. Попросишь его заочно, дома крепко–крепко, и, глядишь, опять является работа у мужа.

   — А вам денег хватает? – спросил батюшка, хитро посмотрев на меня.

   Я покраснела и молча кивнула головой. Я потихоньку брала у мужа деньги для разных людских нужд и из них покупала гостинцы своим отцам. В этом никогда не каялась, боялась и было стыдно. Батюшка это знал, очевидно, но не осуждал. Он видел, что иначе было нельзя.

   Тут же зашел разговор о духовном преуспеянии моего Вани. Меня одолевало все нетерпение, что медленно подвигается его христианство. Батюшка раскрыл книгу какую–то и опять прочел мне о молитве и смирении. Удивительно, что сколько раз он ни открывал книги, для меня всегда открывалось одно и то же, молитва и смирение.

   — Вот видите, опять то же, – сказал он. – Это, очевидно, для вас и дела вашего с Ваней нужно смирение во всем и молитва. Нужно к нему подходить со смирением, ставить себя ниже его во всем. И это не трудно, потому что он гораздо лучше вас. Вы во всем ниже (в духовной жизни тоже). А молитва нужна: для него и за него.

   Я считала мужа во многом выше меня, но насчет духовной жизни я никак не могла переварить батюшкиных слов.

   Потом начали говорить с батюшкой о тех различных требованиях, которые ему предъявляли люди. Нет того, с чем бы к нему не обращались.

   — Есть такие, – говорил он, – что приходят учиться вере. Вот недавно пришел один и говорит: – Батюшка, научите меня вере. – Ну как вам это нравится: научить его вере! Да кто я такой, чтобы учить людей, да еще чему? Вере! И как это можно – учить вере? Ну все же он стал ходить. Не знаю, как и что я говорил с ним. Бог помог – начал верить и очень благодарил меня. Видите ли, что приходится брать на себя – учить вере. Это не что–нибудь.

   Мне очень хотелось расспросить его, как это он учил такой вещи, но не смела. Конечно, здесь не слова были, а молитва о. Алексея, как воск растапливающая душу неверующего. Ведь он давал веру горячую, которая пламенем охватывала всего человека.

   Как–то стучусь в батюшкину дверь.

   — Можно?

   — Это кто? Буря моя пришла? Можно и даже должно, – ответил он.

   В душе у меня была, правда, буря энергии работать, что есть силы, чтобы скорее достичь цели. Думалось мне, глупой, что эта цель – христианство, так близка и так возможна. А батюшка уговаривал жить потихоньку, как все.

   — Господь все в свое время пошлет вам. Силой ничего не сделаете. Терпение нужно и еще смирение, молитва, как это всегда вам выходит.

   В последнюю же зиму оба отца перестали уговаривать меня жить тихо. Видели они, что это безполезно и только всеми способами старались сдержать меня.

   Помню, бывало такое чувство, как когда несешься верхом по полям и лесам, не видя перед собой дороги. И батюшка тогда говорил:

   — Пожалей нас, Александра, так нельзя. Мы оба тебя держим (батюшка показывал, как держат лошадь на вожжах) и руки наши устали. Ведь вот, добрая, кажется, ничего, жалеет лошадей, а нас не жалеет. Ну хоть не меня, а о. Константина своего пожалела бы.

   Я засмеялась.

   — Батюшка, родимый, я иначе не могу. Или все, или ничего. Как–то говорили о трудности моей цели – Ванином христианстве.

   Конечно, батюшка чувствовал больше меня всю трудность работы. Отпуская, он внимательно посмотрел мне в душу и сказал:

   — Да, думается мне и я не ошибаюсь, что ты как я: чем труднее идти к цели и чем дальше она отходит, тем упрямее идешь вперед и сильнее разгорается желание ее достигнуть. Так всю жизнь было со мной. То же, думается мне, и ты будешь делать. Да… думается так, – глубоко взглянув мне еще в глаза, проговорил батюшка и благословил меня так, точно он призывал на меня помощь Божию на это самое упрямство.

   Мне было легко жить молитвами и с помощью моих отцов. Они многое прощали, очень меня баловали. Я как–то это сказала батюшке, а он мне ответил:

   — Все же иногда жизнь кажется вам трудной, но это только вам кажется, в действительности она у вас легкая. Но так не всегда будет. Придет время, и эта жизнь будет действительно трудная. Тогда у тебя должен быть собственный внутренний запас сил. Она будет трудная, ох какая трудная. И взыскиваться за все будет строго. Что теперь прощается, чего сама иногда не замечаешь, тогда все будет тебе в вину ставиться. Назад тебе дороги не будет. Уйти ты не сможешь. И пойдешь по ней до тех пор… – Батюшка резко оборвал и отвернулся, низко опустив голову. Это было сказано в конце последней зимы, когда они ко всему уже приучили меня, когда почти что ничто не могло смутить меня.

   Как–то вопрос зашел, как быть с одной «душой», которой хотелось поговеть на Маросейке, а батюшка редко уж тогда служил. Решила, что он будет ее исповедывать, а причащаться ей нужно будет в церкви.

   — Батюшка, ей нужно будет брать у о. Сергия разрешительную молитву, а то опять скандал будет, как тогда с Манькой. Он этого требует. Я считала, что за отсутствием батюшки хозяином в церкви является о. Сергий.

   Батюшка быстро сел на кровати.

   — Ну да, ну да, так всегда делайте. А знаете для чего это?

   — Думаю, батюшка, чтобы кто с улицы не пришел без исповеди причащаться. Разве там у вас за всеми доглядишь?

   Он почему–то очень обрадовался такому объяснению и весело сказал:

   — Думаете так? Верно, верно! – точно он сам искал и не мог найти объяснения этому распоряжению. – Так и делай всегда. Так и делай.

   Вот почему, причащаясь на Маросейке, я всегда стараюсь попасть на исповедь сестер и получить разрешительную молитву от о. Сергия.

   Как–то услыхала, что будут собороваться. Я никогда не видела этого таинства. Спросилась, но о. Константин не позволил. Он не понимал значения этого таинства для людей здоровых, которые часто являются на него совершенно неподготовленными. Прихожу к батюшке. При мне сестры благословлялись собороваться. Часто батюшка взглядывал на меня. Когда последняя вышла, он долго и внимательно посмотрел мне в глаза. Он видел, что мне этого очень хочется.