Текст книги "Пастырь Добрый"

Автор книги: Сергей Фомин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 57 страниц)

   Батюшка очень берег мою душу. Периодически о. Сергий устраивал паломничества в Николо–Угрешу [195]195
  Николо–Угрешский 3–го класса общежительный мужской монастырь – основан по повелению св. блгв. Вел. Кн. Димитрия Иоанновича Донского в 1380 г. в благодарность Богу и Его угоднику Николаю Чудотворцу за победу над монголо–татарами. В 1924 г. о. Сергий Мечев совершил с маросейскими богомольцами паломничество в обитель, где с весны 1917 г. жил на покое «живой русский святой» (слова о. Сергия) – митрополит Московский Макарий (Парвицкий). В том же году (24 августа) Святителя посетил Патриарх Тихон. В середине 1920–х гг. монастырь был закрыт. В 1990 г. обитель возвратили Церкви.


[Закрыть] со всеми, но на все мои просьбы и слезы Батюшка никуда меня от себя не отпускал. Бывало приголубит, утешит и скажет: «Ну и пусть они едут с о. Сергием, а ты со мной. А то как же я один–то без тебя останусь, скучать буду. Мы с тобой поедем в другое место: в Оптину, в скит к владыке Арсению, в Саров». Я и успокоюсь.

   Раз как–то отпускал меня Батюшка в скит к матушке Фамари [196]196
  См. прим.


[Закрыть] Я там пожила у матушки Серафимы месяца два, а когда вернулась. Батюшка спросил у меня о моем впечатлении и о игумении Фамари. Матушка игумения ко мне очень благоволила и хотела совсем оставить на жительство в скиту, но Батюшка не благословил и сказал: «Скита скоро не будет, и я тебя никому не отдам».

   Захотелось в Оптину пустынь, я ездила с одной сестрой, которая меня от себя ни на шаг не отпускала. Оптина произвела на меня большое впечатление, и я готова была уйти в Шамордино [197]197
    Казанская Амвросиевская женская пустынь при с. Шамордино – основана в 1884 г. прп. Амвросием Оптинским. Сначала это была община, обращенная в 1901 г. в монастырь. После революции закрыта. Вновь открыта в последние годы.


[Закрыть]. Во время богослужения в Оптиной я была точно на небе. Устройство монастыря, скит, старцы, – от всего этого веяло Ангельским житием. Я думала, что ослепну от слез от оптинского богослужения, от пения афонских подобнов. Были там старцы, но наш Батюшка о. Алексей, живя в миру, стоял выше пустынников.

   Очень хочется рассказать, как у нас протекал пост и как мы встречали Св. Пасху. Воистину было небо на земле и мы были с ликами Ангелов и всех небожителей! Служба у нас была уставная. Батюшка днем принимал народ, а с 4–х часов начинал исповедь (постом). Собирались понемножку певчие, отправляли девятый час, вечерню, а потом и утреню. Читали правило ко Св. Причащению, трехканонник, т. е. акафист Спасителю, акафист Божией Матери, каноны Спасителю, Божией Матери и Ангелу–хранителю. Канон ко Св. Причащению и молитвы и канон покаянный читались перед Литургией. К исповеди постоянно было очень много народу. Батюшка не один раз делал общую исповедь и затем часто исповедовал, но за богослужением очень следил. Раз как–то мы на малой вечерни взяли не те стихиры, но Батюшка вмиг подбежал, перелистал книгу, сам запел и показал, как надо править службу, сказав: «Девчонки, вы не то взяли, вот что надо». Я поклонилась: «Простите, Батюшка». В храме была особая тишина, слышались только всхлипывания молящихся. В храме стоял полумрак, каждый стоял и вспоминал свои согрешения. Чувствовалась молитва, и Ангелы радовались. Стекались певчие и начиналась утреня по всем правилам, со всеми поклонами. Если кто говорил: «Батюшка, а как вы устали!», – он ответит: «Христос никогда и нигде не говорил, что Он устал». Он примером учил нас бодрствовать. А если скажешь: «Батюшка, как я устала», – он скажет: «Да ведь вы у меня старушки, а я молодой и вашего о. Сергия за пояс заткну». Он не любил унывающих и говаривал со слезами: «Нам надо день и ночь благодарить Господа, что Он Единородного Своего Сына изволил дать нам на спасение. Только как дитя воззови к Нему Петровым гласом. Он тут же поможет тебе».

   Подходило Благовещение. Какое удивительное торжество и радость! Нельзя выразить с каким восторгом пел Батюшка «Архангельский глас» по–семинарски. Этот напев ни один священник не умел так пропеть. А потом уже мы пели трио – то правый клирос, то левый. Было особенно радостно и умилительно. С каким восторгом мы пели «Отверзу уста моя и наполнятся Духа, и слово отрыгну Царице Матери, и явлюся светло торжествуя», именно с Батюшкой светло торжествуя… Затем пели «Твоя песнословцы, Богородице, живый и независтный Источниче, лик себе совокупльшыя» и просим вместе с подпевающим голосом Батюшки, «духовно утверди, в Божественной Твоей славе венцев славы сподоби». «Вот и просите Матерь Божию, чтобы Она Своих избранных фрейлин сподобила венцов славы, и я вместе с вами буду просить», – бывало в подкрепление Батюшка скажет нам.

   Наступает пятая неделя. Среда. Вечерня на Преждеосвященную [литургию]. Батюшка сам читает покаянные стихиры и заливается слезами и еле проговаривает слова, а мы еле поем: «Господи, прежде даже до конца не погибну, спаси мя!» О ком же Батюшка так плакал? Конечно, о себе, чувствуя себя великим грешником, а также за нас, его духовных чад. Четверг, утреня, стояние Марии Египетской. С первых слов: «Откуду начну плакати окаяннаго моего жития деяния»… Батюшка заливается слезами и нас подвигает на покаяние. Весь хор в слезах и все молящиеся, сплошной покаянный вопль, который за святые молитвы разверзал небеса, и чувствовалось: Сам Христос снисходит и утешает всех кающихся грешников. Не передашь словами этого молитвенного покаянного чувства! Да, этот маленький Батюшка, похожий порою на захудалого сельского священника, незримый учеными, стоял как столп огненный перед престолом Всевышнего, подобно Пророку Господню, умоляя о грехах наших: «Господи, если не простишь им грехи их, то вычеркни и меня из книги живых!» Так вот такая сила благодати дана не пустыннику, не отшельнику, а среди мира живущему о. Алексею. Эта–то сила благодати и влекла к нему и старого и малого, и ученого и простолюдина.

   Вот и моя грешная душа соприкоснулась с его духом и почувствовала ту благодать, которая жила в нем. Еще не искушенная миром, моя душа привязалась к нему верою и любовью и его любовь не отошла от меня. Он меня никуда до смерти своей не отпускал от себя, а если и отпускал в святые места, то я знала, что он обо мне безпокоится. Ни к кому я не прилеплялась душой, кроме своего старца о. Алексея, и любила его. Я послушалась Батюшку, как евангельского гласа: «Кто оставит отца или мать или братьев или сестер, сторицею получит и жизнь вечную наследует». Не имея ничего в жизни, бросила учебу и вверила ему, отцу своему, душу свою, пошла вслед его указаниям. И благодарю Господа день и ночь, что осталась цела и невредима в надежде живота вечного за его святые молитвы.

   Конечно, не без скорбей и искушений духовных вел меня Батюшка, дорогой мой Старец. Капризничала, плакала, были порывы убежать к маме, в семью, обижалась… Но, наложив скорби, Господь давал мне и сильное утешение. Батюшка, видя меня унывающую, плачущую, прячущуюся от него за угол, в гордости и самости не желающую подойти к нему, – издалека своим святым взором привлекал, или сам подбежит или позовет ласково и спросит: «Кто тебя обидел, Манюшка?» Молчу. «Я тебя обидел?» – «Да, вы, Батюшка». – «Виноват, прости. А я и не заметал и не видал еще тебя». – «А как же, Батюшка, не видали? А помните – то и то сказали и назвали дрянной девчонкой». – «Я тебя так–то назвал? – с удивлением скажет. – Не знаю! Я тебя и не видал, это еще кого–нибудь, а только не тебя». – «Меня, Батюшка, меня!» – «Ну, прости меня. Пойдем со мной!» И надает гостинцев и утешит.

   – «Батюшка, – плачу я, – я хочу к маме, благословите пойти». – «Нет, никуда не ходи, а пойди попей чайку, покушай и ляг отдохни. А потом приходи ко мне. Я пока в этот момент народ принимаю». – «Батюшка, я соскучилась по маме». – «А я тебе заменяю отца и мать, и что тебе надо, ты скажи мне и я тебе куплю и сделаю, только никуда не ходи. Ты уйдешь, а я буду плакать: где моя дочка». – «Я скоро вернусь, только благословите». – «Нет уж, послушайся меня старика: Симка! – крикнет своей келейнице [198]198
  См. прим.


[Закрыть]. – Ну–ка принеси нам с Манюшкой чаю и варенья, подай то и то!» – «Батюшка, – скажет Серафима Ильинична, – у вас там полна лестница народа и двор, ждут вашего приема и утешения». – «Ну и пусть ждут. Подождут–подождут и перестанут. А эта моя, я за нее в ответе перед Богом. Ты поняла?» – «Батюшка, она тысячу раз еще прибежит!» – «А ты что начала меня учить, кого принимать и кого отсылать и сколько времени на кого тратить? Это не твое дело!» Симочка вся съежится, скажет: «Простите, Батюшка», – и пойдет. А он все не успокаивается: «Ишь, начала учить меня старика, как мне надо себя вести!» Симочка возвращается с чаем, а он ей: «Пошла вон!» – «Простите, Батюшка, я вас огорчила». – «Ну вот, так–то. В следующий раз не дерзай учить о. Алексея: кого я принимаю, долго ли, мало ли времени – не твое дело». При этом разговоре как–то я пришла в страх, а он глазком мне моргнул, а потом сказал: «Это я ее пробрал, а не тебя. А мы будем с тобой чай пить, а потом святителю Николаю и Матери Божией будем акафист петь, а после молебна ты пойдешь поспишь, а я буду народ принимать, а потом зазвонят, и мы с тобой к службе пойдем. И буду я слушать, как моя Манюшка поет. Люблю, когда слышу твой голосок». Так после наложенного искуса утешит молодую душу, которая еще ничего не понимала. «Вы еще у меня младенцы, – бывало скажет Батюшка. – и вас надо питать молоком».

   Ну вот приближается Страстная седмица. Службы утром и вечером полные, уставные. Исповедников ежедневно полон храм. Батюшка родной, оставляя прием на дому, сам ежедневно порану в храме в бодрости духа.

   Для нас общие исповеди проводились отдельно. Батюшка умолял научиться терпению, любви друг к другу и смирению, учил нас подражать Христу и ни на кого не обижаться. Мне как–то лично сказал на мою жалобу, что я очень обидчивая: «Манюшка, будь у меня терпеливая и кроткая и ни на кого не обижайся, а тем более на духовного отца». Я с удовольствием слушала Батюшкино учение, но говорила: «У меня. Батюшка, ничего не выходит». – «Постепенно научишься и все выйдет с помощью Божией. А как чувствуешь, что окаяшка подходит, беги скорее ко мне». Он Батюшку боялся. Батюшка отражал его от нас точно Архангел огненным мечом – своею святою молитвою. Как–то раз я бежала за Батюшкой по лестнице и очень запыхалась и говорю: «Батюшка, я очень устала!» – «Да ведь вы у меня старушки, а я молодой и вашего отца Сергия за пояс заткну». – «Батюшка, на меня напала апатия». – «Я неграмотный, этого не понимаю, а вот сейчас нам с тобой надо скорее–скорее ехать служить молебен, а потом соборовать и причащать. Ты готова?» – «Да, да, Батюшка, я тут». – «Ну вот то–то».

   Иногда Батюшка так внимательно посмотрит на тебя, что сердце сожмется, при этом скажет: «Как мне жалко тебя», – и приголубит и поцелует в голову и крепко–крепко прижмет. Батюшка видел приближающегося окаяшку, чувствовал, что ты не устоишь, но святою молитвою его отражал. «Батюшка, я боюсь его». – «Не бойся. Помни, что о. Алексей не даст тебя ему в обиду». Видите, какая сила духовная была у Батюшки – окаяшка его боялся! А поэтому так легко, радостно и благодатно было пребывание с ним. Был с ним рай! Никакой не было заботы ни о чем, только бы быть с ним, – это было постоянное желание! Это подобно тому, как было у учеников Христовых: они шли за Ним и никакой заботы и мысли у них не было кроме Христа!

   В свободные часы я зачастую сидела на подоконнике с распущенными четками и ждала, когда Батюшка пойдет или поедет на требу, о которой он меня предупредит, чтобы я его сопровождала. Вот подъезжает извозчик к воротам, и Батюшка точно Ангел летит и скажет: «Ну, Манюшка, поедем, нас там ждут!» Господи, какая радость и чувство внутреннего недостоинства: «Как это я сяду со святым Божиим человеком такая грешная!» И Батюшка на твои мысли отвечает: «Да, да, грешная, а грешников я очень люблю! И Господь пришел не праведников, а нас с тобой, грешников, спасать», – и при этом похлопает по щекам и улыбнется. А улыбка была ангельская, и глазки–то точно стрелочки вонзятся в твою душу. Пишу и плачу! Недостойна была иметь такого Великого старца. Но я тогда этого не понимала, и не давала себе никакого отчета, но любила его и всей душой прилеплялась к нему, как к святому человеку Божию. Я забыла мать, забыла всех своих сестер и весь дом свой. У меня был Батюшка и все в нем.

   Канонарх провозгласил и мы запели: «Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду в онь…» Батюшка как великий грешник падал перед престолом и рыдал, рыдал! Рыдали и все мы. Невозможно передать тех чувств и переживаний! Рыдали не только мы, но был общий вопль всего народа, стоящего здесь! Это воистину было судилище совести каждого человека и общий вопль всех грешников кающихся разверзал небеса! Это наш дорогой Батюшка давал молитву молящимся и своим покаянием открывал сердца людей и все сливались в одно сердце и вопияли: «Господи, одежды не имам да вниду в онь!» Читалось Евангелие о смоковнице. Не передать тех чувств и переживаний, с которыми читал Батюшка. Нет, это не воспоминаниетого или другого момента Евангельской истории, нет, это сама жизнь! Батюшка старался из всех сил не только передать, но и вложить в наши души самую жизнь духа. Помню и никогда не изгладится из моей памяти ни огнем, ни мечем, как совершалась служба Великой Среды и Великого Четверга! Повторяю, это было воистину судилище Христово, где каждый плакал о своем окаянстве и все единым сердцем, и благодать всепрощения получали от нашего великого молитвенника старца о. Алексея, о. Сергия и других отцов.

   Мне как–то пришлось спросить Батюшку: «Батюшка, а почему вы так всегда плачете за богослужением? Как мне хочется так научиться плакать!» – «Манюшка, я прежде всего чувствую себя великим грешником перед Богом и плачу о своих грехах, а потом плачу и о всех вас, чтобы Господь вас помиловал и принял ваше покаяние, и сподобил нас всех и там быть вкупе как здесь». – «А как же, Батюшка, и мне научиться плакать?» – «Я помолюсь за тебя, чтобы Матерь Божия дала тебе слезы на очищение грехов. Помолимся вместе, и Матерь Божия даст. А ты придешь в храм, припади к Феодоровской иконе Божией Матери и скажи Ей: «Царица Небесная! Дай мне слезы, да омыю грехи мои. Она тебя и услышит». И вот когда служился молебен после Литургии Феодоровской Царице Небесной, Батюшка особенно сильно молился Ей. Он не молился, а просто разговаривал с Ней. Он как–то особенно торжественно взывал к Ней словами одного икоса, воздевая свои руки: «Радуйся, Красото несравненная, радуйся, Доброто несказанная! – и после этого баритончиком притянет, – Радуйся, Мати Божия Предстательнице и Заступнице наша усердная!»

   «Батюшка, научите меня переживать Литургию!» – «Вот возьми книжку о. Иоанна Кронштадтского и прочти как он переживал, а потом придешь и расскажешь мне». И тут он мне поведал, как пришлось ему побывать у о. Иоанна: «Я приехал к нему в скорби, когда у меня умерла матушка, и осталось у меня четверо ребят. Стоя в соборе посреди толпы в десятки тысяч людей, я вдруг увидел взгляд о. Иоанна и услышал его голос: «Скорбящий отец Алексей, поди–ка ко мне». Затрепетало мое сердце. Толпа расступилась и я очутился на амвоне. Он возложил на меня руки и сказал мне безмолвствующему: «Свое горе разделяй с горем народа и твое горе будет вполгоря». И дальше продолжал: «Утешай, благословляй, молись за людей и помогай как и чем можешь, а сейчас будешь служить со мною Литургию». Во время Литургии не помню, где я был, точно на небе. Я не чувствовал под собою пола, точно стоял в воздухе, обливаясь слезами. А батюшка о. Иоанн рыдал и был весь в свете. После Литургии он подарил мне свои три носовых платочка, измоченных слезами и сказал: «Вот так и ты плачь о грехах своих и людских». Вот он, молитвенник земли Русской, научил меня молиться, а поэтому я тебя к нему посылаю: попроси и ты у него дар слез. Молитва без слез это сухая ветка», – сказал в заключение Батюшка.

   Помню как я девочкой особенно обращала внимание на молитву после акафиста. Когда Батюшка доходил до слов «И научи мя, како Тебе молитися подобает», – я рыдала и кричала к Ней: «И научи мя, како Тебе молитися подобает!» И воистину Она меня научила в сонном видении. Вот Ее слова: «Когда идешь исповедывать свои грехи, то повторяй слова: помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое». (Этого псалма я еще не знала наизусть). И с этими словами Она от меня отошла. Благодарю Господа и Пречистую Его Матерь, что Она за святые молитвы моего Старца не лишила меня исполнения моей просьбы. Я много плакала, и как еще от грехов моих остаюсь зрячей. Правда, Матерь Божия дала мне слезы, но я во всю жизнь свою употребляла их на обиды, когда–когда проглянет луч – поплачу и о грехах. Боюсь, что и за этот дар буду перед Богом отвечать, так как не умела его употребить на покаяние. Как–то один из батюшек сказал мне: «Какая вы, Мария, счастливая, что имеете дар слез!» И боюсь, что буду перед Богом в ответе, что не умела употребить этот дар на покаяние.

   Но вот наступают еще великие Литургии: Великого Четверга и Великой Субботы. Кончилось судилище Христово. Церковь облачена в белые одежды и омыта таинством покаяния. Все в радости, в слезах благодарения приступают к Святой Чаше Христовой. Мы, певчие, поем тихо, спокойно: «Вечери Твоея Тайныя днесь, Сыне Божий, причастника мя приими…» А Батюшка, дорогой наш старичок, подобно ангелу Божию, в белой ризе, в радости духа за чад своих и за мир и покой, с великим подъемом духа и с великой любовью отверзает нам кающимся, омытым слезами покаяния, двери Царства Небесного. «Не ленитесь, не будьте нерадивы, приступайте к Чаше Жизни, ко Христу. Я, о. Алексей, пока жив, отверзаю вам двери Царства Небесного!» – так и слышатся его слова, некогда сказанные нам.

   Кончился Великий Четверг. Все омытые, соединенные со Христом, теперь идем, сшествуем Распятому Христу. Снова покаянное чувство. Снова плач и рыдание. «Благообразный Иосиф, с древа снем Пречистое Тело Твое, плащаницею чистою обвив, и вонями, во гробе нове покрыв, положи», – так поем мы, певчие, с умилением, слезами, тихостию душевною. А Батюшка наш дорогой весь согбенный, точно несет вместе с Господом грехи всего мира. Он снова весь в слезах и изнемогает пред Распятым Господом. «Единородного Сына, – говорит он нам с амвона, весь в слезах, – Бог не пощадил дать в жертву за грехи всего мира и за наши грехи. Что воздадим Господу о всех, яже воздаде нам?»

   Но вот Великая Суббота – «да молчит всякая плоть человеча и да стоит со страхом и трепетом». Снова все причастники. С трепетом сердца ждем, когда торжественно запоем: «Воскресни, Боже, суди земли, яко Ты наследиши во всех языцех». И все меняется, облачаясь в светлую одежду, и мы, певцы, одеваем белые косынки. А Батюшка наш дорогой, живой, в величии духа, кажется неутомимым: снова принимает исповедников. Он уже в белом серебристом облачении, и все уже изменилось кругом. Кончилась служба, расходятся все по домам, а Батюшка, окруженный народом, снова благословляет всех и всем отвечает на вопросы, утешает скорбящих. Я видела как наш Батюшка дорогой, вынимая деньги из кармана и давая одной скорбящей женщине с детьми, сказал: Голубушка, не скорби, не плачь, жив твой муж, а завтра Пасха Христова. На вот тебе, иди купи к празднику и накорми своих детей!» – и при этом каждого ребенка погладил по головке и похлопал по щечкам. Батюшка неутомимо шел через толпу и раздавал любовь Божию, благословляя и что–то снова и снова говоря каждому, требующему помощи и утешения.

   Начались приготовления ко Св. Пасхе. Беловы [199]199
  См. прим.


[Закрыть], Женя и Елена, принесли восковые гирлянды и начали украшать чисто убранный сестрами (по послушанию) храм, а я готовилась к пению. Неописуемая радость охватывала сердце: ведь через несколько часов запоем «Христос Воскресе». Я с великим трепетом ждала услышать первые звуки пения Батюшки: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех: и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити». С чистым сердцем! Кто же нам помог так встретить Воскресшего Господа? Это наш дорогой старец о. Алексей. Как же мощно и торжественно он запевал это песнопение со своими сослужителями. Он сам был как бы победителем ада вместе со Христом. Он нас ввел и сподобил быть сопричастницами этой райской службы! Невозможно передать тех радости и восторга, которые охватывали сердце каждого из нас! Батюшка наш родной, одетый в праздничную Пасхальную ризу и в малинового цвета шелковый подрясник, с особо радостными голубыми глазами, сияющими точно бриллианты, мощно восклицал: «Христос воскресе!» Радости не было предела. И мы, певцы, подобно пророку, «скакаху играя!» Улыбка на лицах, восторг в пении, все сливались в радости с народом, и радости не было конца! Кажется, что и стены–то и своды храма отдавали гул в радости звука: «Воистину Воскресе!»

   Пишу недостойною рукою: воистину мы имели великого праведника, с которым не было у нас ни печали, ни воздыхания, ни злобы между нами, ни ненависти и зависти! Все были как одно сердце и одна душа. И это только он, наш дорогой Батюшка, мог своими святыми молитвами и силою духа Христова держать нас в раю. Когда пришлось мне однажды спросить Батюшку: «А почему иногда не в полном совершенстве вкушаешь эту радость Пасхи, жалеешь о днях поста и в особенности о Страстной Седмице?» – «Это потому, – ответил мне Батюшка, – что мы с тобой еще не совершенны, не способны воспринять рай, а только потрудившиеся в посте и молитве угодники Божии. Пасха – это служба райская, а нам ближе покаяние, так как мы не совершенны».

   Дойдя до икоса «Еже солнца, Солнце зашедшее иногда во гроб…», – Батюшка сам пел его особым гласом и напевом, и в особенности «и плачим, и возопиим: о, Владыко, восстани, падшым подаяй воскресение».

   Всю неделю Пасхи мы все причащались без исключения. Были для нас краткие общие исповеди. Батюшкин глас постоянно был к нам, чтобы мы жили в любви и в мире. «Жить – любви служить!» Он очень любил петь: «Союзом любве связуеми апостоли, Владычествующему всеми себе Христу возложше: красны ноги очищаху, благовествующе всем мир» [(Вел. четв.)] (на предпразнество Рождества (22 дек.): «Союзом любве связуеми яко братолюбцы, Владущему всеми, мир зело Возлюбившему, и Давшему избавление Сына возлюбленнаго, дадим славу дающему всем мир»).

   Кончились утреня и Литургия. Звон во вся тяжкая продолжался весь день. Вся Пасхальная неделя была одна радость. Разговлялись мы все вместе. Мне никогда не приходилось заботиться о пище, так как была масса дел по послушанию пения и служба была уставная.

   Кто–то подарил мне четки из бусинок, но я не понимала, что это четки, и принимала их за бусы. Прибежала к Батюшке и говорю: «Батюшка, мне подарили бусы. Благословите их носить!» Батюшка взял их в руки, посмотрел и спросил: «А ты знаешь, что это за бусы?» – «Нет, не знаю, Батюшка». – «Это называется четки. Ты когда–нибудь читала молитву Иисусову?» – «Нет, Батюшка». – «Так вот я тебя благословляю читать молитву Иисусову». – «А как ее читать?» Батюшка взял четки и стал перебирать бусинки и вместе с ним велел мне повторять: «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешную!» Читал внятно, не быстро, и я за ним. И так перебрал всю сотню. Батюшка лежал в постели, отдыхал, а я сидела около него и повторяла за ним. Потом он дал книжечку «Рассказы странника о молитве Иисусовой» [200]200
   Имеется в виду книга «Из рассказов странника о благодатном действии молитвы Иисусовой» (Издание Оптиной пустыни. Сергиев Посад. 1911). Подробнее об этой кн. см. в комментариях к «Исповеди внутреннего человека, ведущей ко смирению».


[Закрыть] и сказал: «Прочти ее, а потом придешь ко мне». Я прочитала эту книжечку и душа моя воспламенилась. Прихожу, Батюшка спрашивает: «Ну как, прочла «Странника»?» – «Да, прочла, Батюшка, и душа загорелась, хочу научиться молитве Иисусовой». – «Ну, вот, Манюшка, я тебе даю молитву Иисусову, читай вот так: Батюшка встал перед иконами, и я вместе с ним, он всю сотню протянул с поклонами, и я вместе с ним. Спрашивает: «Поняла?» – «Поняла, Батюшка». – «Ну так вот и читай пятьсот, а потом скажи мне, как она у тебя идет».

   Горит моя душа, и по «Страннику» появились обильные слезы. Молюсь по ночам и спать не хочу. – «Ну, как, Манюшка, молитва идет у тебя?» – «Идет по всем правилам, дорогой Батюшка. И плачу и ночи не сплю, – говорю ему, – и спать не хочется». Видит Батюшка, что я слишком горячо взялась за нее и говорит мне, смиряя меня: «А ты знаешь, кому я даю молитву Иисусову?» – «Кому, Батюшка?» – «Только одним старухам». – «А почему, Батюшка, старухам?» – «А чтобы они поменьше языком болтали». – «А я–то ведь не старуха, Батюшка. Я и не буду ее читать!» – «Нет, ты у меня, хоть не старуха, а все же читай, как я велел тебе». И вот бывало сяду на подоконнике во дворе, распущу четки и жду, когда Батюшка пойдет на требу. «Ты что же четки–то распустила, Манюшка (а четки–то длинные)?» – «Молитву Иисусову читаю. Батюшка». Он потреплет по щекам, засмеется и скажет: «Вот ты какая у меня умница. Ну ты их на улице–то прячь, а в храм ходи с четками». Батюшка благословил всех иметь четки, а о. Сергий был против: «У нас не монастырь», – и велел всем их убрать. Многие носили в кармане, а многие повесили на шее, а я не убирала никуда. О. Сергий позвал меня и строго сказал: «Манюшка, четки убери». – «Не уберу. Батюшка велел мне носить их в храме». Пришла к Батюшке, сказала, что о. Сергий бранится, велит убирать четки, а я его не послушалась. – «Ну, ничего, я ему скажу, а ты не прячь четки».

   У Батюшки было соборование каждый понедельник и каждую неделю он нас соборовал. Пришло мне от лукавого на мысль: не буду собороваться и не пойду в храм. Сижу на подоконнике с четками, а соборование началось. – «Батюшка прислал за тобой, Манюшка, чтобы ты шла собороваться». – «Скажи, Ирина, что я собороваться не хочу и не пойду. Соберутся одни только старухи, а я не старуха». Ирина ушла. Батюшка снова присылает. Иду. «Батюшка, я ведь не старуха, – говорю ему, – и не больная, не хочу собороваться». – «Вы все у меня больные. И апостолы мазали маслом и люди исцелялись. Хочешь быть здоровой?» – «Хочу, Батюшка». – «Ну вот я тебя и помажу».

   Что–то скучно мне стало. Прихожу к Батюшке и плачу. «Тебя кто обидел, Манюшка?» – «Никто, – говорю, – Батюшка дорогой! – а сама залилась слезами, – как мне надоело все: молись и кайся. Мне хочется в кино». – «В кино? – спросил Батюшка. – Симка, подай нам с Манюшкой чаю да вареньица получше да послаще. Мы вот с ней сейчас чайку попьем и отдохнем». Сима заворчала: «Она тысячу раз прибежит, а там народу туча, и во дворе и на парадном ждут вашего благословения, утешения и совета». Батюшка на нее крикнул и выгнал вон, сказав: «Ты опять затянула свою музыку, принеси все, что я тебе сказал, а об этом не твое дело рассуждать». Сима ушла за чаем, а я плачу. «Батюшка, я сейчас уйду». – «Манюшка, никуда не уходи, я ее проберу, а мы с тобой попьем чайку, ты пойдешь погуляешь, в снежки поиграешь, а я буду принимать народ, а потом поедем на требу, поедем соборовать, молебен служить, а потом отпевать. Никуда, никуда не уходи, ты мне нужна». Попила с Батюшкой чаю, Батюшка лег, а мне дал читать Жития святых, а сам, отдыхая, читал молитву Иисусову. Потом сказал: «Ну вот, Манюшка, теперь пойди и поиграй в снежки». – «А с кем же я буду играть–то? Там один Тобик (это была наша собака) да вороны». – «А я сам к тебе выйду, вот только немножко попринимаю народ». Я ушла, побегала во дворе, потом взяла, да и в сугроб легла, чтобы сделать свою фигуру, и слышу, что Батюшка стучит в окошко и грозит пальчиком. Я тут же встала, а потом немножечко погуляла и пришла к Батюшке. «Ну вот, мы с тобой и управились: ты погуляла, а я народ попринимал, а теперь поедем на требы. Но никогда не смей у меня на снегу лежать, – строго сказал Батюшка. – Симка, ну–ка стряхни с нее снег–то, вся вывалялась». – «Батюшка, мне хотелось на свою фигуру посмотреть». – «Глупая, а не думала о том, что могла заболеть от этого». – «Нет, и в голову не пришло». – «А ты слышала, как я тебе постучал в окошко?» – «Слышала и испугалась и тут же встала из сугроба». – «Ну вот и умница моя ты стала». Батюшка быстро одел рясу и побежал, а я за ним. Ждал извозчик.

   Как–то раз решила никого не слушаться и жить самостоятельно, не понимая силы послушания. Решила без благословения пойти к своей подружке по институту, дочери одного фабриканта, Кузнецова. Семья очень хорошая, но светская. Возвращаюсь от них вечером часов в десять. Зина, моя духовная сестра, с которой мы жили в одной комнатке, говорит мне: «Манюшка, скорее к Батюшке. Он о тебе очень безпокоится». – «А чего безпокоиться–то, я ведь не его дочь–то, а мамина». – «Манюшка, где же ты была, я ведь не мог служить всенощную, все плакал и безпокоился, а куда же моя Манюшка ушла». – «Батюшка, я решила жить по своей воле. Я стала ведь большая, и что буду вас безпокоить пустяками. Я была у своей подружки по институту». – «А кто тебя благословил? Василий дворник, что ли?» – «Нет, нет, сама». – «Вижу, что у Василия дворника взяла благословение. Ну уж в следующий раз никуда не уходи без моего благословения, даже за ворота, а то волки утащат, а я буду плакать». – «Батюшка, не плачьте, я никуда не пойду, я не буду так». – «Ну вот, то–то же».

   Испытывая и рассматривая мои духовные силы, Батюшка благословил меня читать из правила и молитв все, что бы я ни захотела. А я, любя молиться, набрала на себя столько всяких канонов и акафистов, и по три кафизмы, и 500 молитв Иисусовых. Почти не оставалось времени для сна и я просто падала. Пожаловалась Батюшке, что падаю и ленюсь молиться. Батюшка проверил мое правило и сказал: «Так можешь заболеть. Правило твое все в храме, а дома правильце преп. Серафима и все». – «А как же молитва Иисусова?» – «Ну вот в течение дня и исполнишь, если сможешь одну главу псалтири, одну главу Евангелия. Если не сможешь всю главу – полглавы. Если и это трудно, то хоть зачало или даже одну строчку. Все благословляю читать, по немощи, сидя, но Евангелие, как бы ни была больна, читай стоя, хоть с постели ползком, но стоя».

   Когда заболевала серьезно, Батюшка сам приходил причащать каждый день и в храме причащал каждый день.

   Иногда очень сильно совесть начнет безпокоить, что не исправляешься. Прибежишь к Батюшке и скажешь: «Батюшка, накажите меня, может быть это поможет, и я исправлюсь». – «Голубушка моя, – так ласково скажет Батюшка, – ну как я могу тебя наказать, когда ты и так наказана, так как по совершении греха благодать Божия оставляет человека, отходит от тебя, а я рад, что ты прибежишь и в покаянии примиришься с Богом. Ну, уж если так хочется, поди положи Божией Матери поклончик».

   Как–то пришлось Батюшке сказать проповедь несколько раз об одном и том же святом, а мы певчие сидим на полу и канонарх – старшая говорит, шутя: «Как надоел Батюшка, все говорит об одном и том же. Ведь мы не один раз слышали». Подходим за благословением после службы, а Батюшка говорит, благословляя ее: «Мария, прости, пожалуйста, виноват. Ведь я старик, стал забывать, все говорю каждый день об одном и том же». Батюшка видел всякое наше помышление.

   Батюшка любил когда я пела и как–то сам в утешение мне говорил: «Люблю, Манюшка, когда слышу твой голосок. Твое пение тихое и спокойное утешает мой дух. Открою и слышу моя Манюшка поет: «Хвали, душе моя, Господа», «Благослови, душе моя, Господа», «Пою Богу моему (с ударением сказал) дондеже есмь!» Не оставляй старика (так он называл себя), пока я жив, и попой, утешь его».