Текст книги "Салтыков. Семи царей слуга"
Автор книги: Сергей Мосияш
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)
Фельдмаршал граф Бутурлин, увы, не был готов к столь высокой должности, как пост главнокомандующего всей армией. И не только из-за своего ограниченного мышления, но и в силу пристрастия к хмельному застолью.
Еще с петровских времен это не считалось большим грехом, лишь в том случае, если не вредило делу, Даже по рациону солдату полагалось по чарке утром и вечером. Хотя, конечно, на марше да при скудости магазина иногда и не соблюдалась эта норма, но солдаты никогда не забывали о положенном. И как только с провиантом все налаживалось, первый же вопрос из уст солдат был известный:
– А чарка? Отдай и не греши.
Так что на складах магазинов вместе с крупами, мукой, амуницией, сапогами и ружьями хранилось довольно много бочек этого зелья. И полковой провиантмейстер скорее мог забыть выписать гречку, но только не водку. О ней, голубушке, никто не забывал.
Граф Бутурлин, будучи трезвым, был надменен и на обличье весьма умен, строен, красив. И мундир, сшитый из лучшего материала, сидел на нем как влитой, сверкая позументами. И епанча его была подбита соболем. Уж не говоря о своре адъютантов, под стать своему начальнику блиставших канителью и позументами.
Но стоило Александру Борисовичу выпить хотя бы положенную по рациону чарку, как ему хотелось уже и сверхрационную «послать вдогонку», как говаривал он, а там и третью, поскольку «Бог троицу любит». И пошло, поехало.
И уж куда девалась его графско-фельдмаршальская гордость, он от широты души тащил в застолье всякого и лично угощал и допытывался: уважает он его или нет? А поскольку тот его «уважал», то и становился едва ли не самым сердечным другом фельдмаршалу.
В застолье он обнимался с кучерами, денщиками, заставляя поддерживать компанию, что не могло нравиться особенно офицерам:
– Роняет себя фельдмаршал перед всякой швалью.
И уж совсем была позорной картина, когда он однажды затащил к себе в застолье полкового профоса[63]63
Профос – полковой палач.
[Закрыть] и, упоив его, допытывался: «А поднимется ли рука у него на фельдмаршала, коли что?» И не отпустил из-за стола, пока тот, тоже одуревший от водки, не побожился, что ни при каких обстоятельствах «не посмеет Александра Борисовича ни повесить, ни голову ему отрубить».
Одно счастливое свойство спасало Бутурлина от душевных переживаний: протрезвев, он напрочь забывал вчерашнее. И не находилось смельчака напомнить главнокомандующему о его позоре, тем более что трезвым он опять становился гордым и недосягаемым, стройным и красивым, грозой для неприятеля и диктатором для подчиненных:
– Вам приказано. Исполняйте.
И Александра Борисовича нисколько не смущало, если отданный вечером приказ противоречил утреннему:
– Исполняйте, не рассуждайте!
От Познани, согласно утрясенному с Конференцией плану, он должен был двинуться в Силезию на соединение с австрийским корпусом Лаудона и вместе атаковать Фридриха И, но Бутурлин пошел вдруг на Глогау, отправив в Петербург реляцию: «Сначала возьму Глогау, а потом пойду на Бреславль».
Возможно, этим фельдмаршал хотел нейтрализовать вред, нанесенный изменой Тотлебена, который наверняка сообщил врагу о планах русского командования. Но в реляции в объяснения решил не вдаваться.
В Петербурге таким поворотом были шокированы, а Елизавета Петровна сказала с досадой:
– Он что? С глузду съехал?
Однако Александр Борисович не постеснялся попросить у Лаудона еще и осадной артиллерии, которой, естественно, тот дать ему не спешил. И правильно сделал, поскольку от Глогау Бутурлин повернул в Силезию с намерением взять ее столицу Бреславль, о чем незамедлительно сообщил Лаудону и в Петербург.
Но, подойдя к Бреславлю, Бутурлин учинил военный совет, на котором не столько слушал генералов, сколько говорил сам:
– Я полагаю, Бреславль штурмовать нельзя, поскольку при штурме будут большие потери и не исключено, что Нас может атаковать прусский генерал Цитен, следящий за нашим передвижением. И если ударит со спины Цитен, а из города гарнизон, сами понимаете, чем это может кончиться. А после столь славных побед нам будет стыдно потерпеть конфузию.
– Но давайте я поверну свои полки навстречу Цитену, – сказал Чернышев.
– Но он же на той стороне Одера.
– Ну и что? Вон Краснощеков с казаками уже побывал на той стороне.
– Нет, нет, Захар Григорьевич, я не могу распылять армию. Это чревато.
– Чем чревато-то, Александр Борисович?
– Бедой, Захар Григорьевич, бедой. На этой стороне к нам направляются обозы с продовольствием, с деньгами. А представьте, мы уйдем на ту сторону? Противник тут же перехватит их. Вы шутите, потерять сразу триста тысяч рублей.
С такой суммой действительно шутить нельзя. И Бутурлин настоял, а совет не возразил:
– Идем на Лейбус. И как только обозы прибудут, переходим на ту сторону и попробуем искать счастья в бою с королем.
В Петербурге в Конференции возмущались, что главнокомандующий никак не дает решительного сражения прусскому королю, оправдываясь в реляциях военным советом: мол, совет так постановил. Эти ссылки на «совет» настолько надоели в Петербурге, что императрица не выдержала:
– Господи, мне это слово уже стало омерзительно!
И Конференция, отправляя Бутурлину очередной рескрипт, верноподданно повторила сие: «Повелеваем вам на крепость Глогау напрасно покушения не делать и времени не тратить. Двигайтесь к Франкфурту, займите Берлин по примеру прошлого года. Если принц Генрих вышлет против вас корпус, то непременно нападите на него без всякого «совета». Этих бесплодных советов было столько, что уж само слово «совет» омерзит…»
Но никакие понукания не помогали заставить фельдмаршала Бутурлина напасть на врага. Казалось уже, что эта кампания так и закончится бесславно для русской армии в бесполезных маршах и отговорках главнокомандующего.
Но вот Бутурлин уступил Лаудону дивизию под командой нетерпеливого Чернышева. И именно его гренадеры, наскучившись по настоящему делу, решили исход боя при штурме Швейдница. Взобравшись на высокие стены крепости и ворвавшись внутрь, смяли и разгромили гарнизон.
После взятия крепости Чернышев отправил в Петербург реляцию о победе австро-русских войск при Швейднице.
– Слава богу, – крестилась Елизавета Петровна, – хошь не до конца осрамились ныне.
– Вполне может случиться и еще одна виктория, ваше величество, – сказал Воронцов.
– Где?
– Под Кольбергом. Ныне отправлен туда граф Румянцев, генерал весьма боевой.
– Да надо бы кончать с этим злосчастным Кольбергом. Сколь можно конфузиться.
– Он просит еще два-три полка.
– Так пошлите.
– Мы писали Бутурлину: усильте Румянцева. А он одно трусит: а с чем я останусь?
– Немедленно отпишите ему, пусть шлет Румянцеву все, что тот просит. Немедленно! А сам пусть хоть и с одним полком остается, все едино они возле него без пользы хлеб переводят.
Хотел того или не хотел, но Бутурлин своей нерешительностью лил воду на мельницу прусского короля.
– Ничего не понимаю, – делился Фридрих с де Каттом. – Он мечется туда-сюда, словно не он за мной, а я за ним гоняюсь.
– Может, он исполняет тайный наказ великого князя, – предположил де Катт.
– Вполне может быть. Во всяком случае, если я уцелею, то есть если он мне позволит уцелеть, то после войны придется и его наградить орденом Черного Орла. Заслуживает.
Фридрих никому не говорил вслух и даже себе не хотел признаться, что после Кунерсдорфа он стал бояться русской армии: «Они дерутся, как сто чертей!»
И если раньше он искал встречи с русскими, то теперь старался избегать их.
– Моей нынешней армией можно только грозиться, но не воевать, – мрачно шутил он, – Только чудо может спасти меня.
Втайне он надеялся на это «чудо», внимательно изучая сообщения из Петербурга о здоровье Престарелой императрицы: «Зажилась старая карга».
Чтобы хоть как-то ободрить приунывшего монарха, Финкинштейн однажды примчался с сообщением:
– Ваше величество, у нас вот-вот явится новый союзник.
– Кто?
– Дания.
– Вы что? Смеетесь? – разозлился Фридрих.
– Нет, нет, ваше величество. Датский король пригрозил России объявить войну.
– Что? Серьезно? – удивился король, готовый рассмеяться.
– Да, да, да.
– Чего ради?
– Датский король требует от великого князя Петра Федоровича отдать им Голштинию, полагая, что тому довольно наследовать Россию.
– А что великий князь?
– Он не отдает. Это, мол, моя родина. И Фридрих Пятый грозится войной.
– Ой, насмешил ты меня, Финкинштейн.
Как не мрачны были мысли короля, но при такой новости он посмеялся от души.
– Фридрих Пятый от старости из ума выжил. Да Россия пальцем шевельнет, и от него мокрого места не останется. Слава тебе, Господи, что так много родишь ты дураков. Без них мы бы пропали.
Фридрих почти лишился сна, тревожные думы одолевали его. Враги пусть медленно, с ошибками, но достигают своей цели, загоняют его в угол. Ему вот-вот объявят мат. И что тогда? Он наверняка потеряет Силезию, из-за которой начал войну и потратил на завоевание столько сил и средств. Отберут Померанию и наконец саму Пруссию, по которой он и назывался королем. Воротят в курфюршество Бранденбургское.
Нет, нет, нет, такого позора он не переживет! У него на этот случай есть яд в кармане и пистолет под рукой. Это его последняя надежда.
22. Кольберг взят!Румянцеву, выступившему в поход к Кольбергу, было выделено всего четыре колка и отряд казаков под командой Ивана Грекова.
– Это же мало, очень мало, – сказал Румянцев Бутурлину. – Там наверняка у пруссаков больше. И артиллерия ж мне нужна.
– Для вас в Данциг будет морем доставлено около шести полков и с полсотни орудий. И потом, в случае чего, и мы подсобим.
– Ну смотрите, Александр Борисович, я ведь от Кольберга не отступлю, как Олиц, пока не возьму на щит его.
– Дай бог, дай бог, Петр Александрович. Мне Салтыков рекомендовал именно вас послать на Кольберг.
Из-за ожидания пополнения для своего корпуса Румянцев двигался на север не спеша. Чтобы раньше времени пруссаки не обнаружили его, он во все стороны рассылал казачьи разъезды с заданием уничтожать вражеские дозоры и форпосты.
С дороги он отправил к главнокомандующему шведской группой войск Ландингсгаузену короткую записку: «Убедительно прощу, ваше превосходительство, пресечь всякое сообщение Кольберга по морю и Одеру с основными силами врага. Заранее благодарю вас за участие в блокаде этой крепости».
– В июле действительно на Данцигский рейд на кораблях прибыло пополнение Румянцеву, более шести тысяч человек пехоты. Когда они соединились с Румянцевым, он спросил командира:
– Сколько пушек привезли вы?
– Сорок две, ваше сиятельство.
– Каков боезапас?
– Четыреста выстрелов на каждую.
Румянцев прищурился, пошевелил губами, видимо производя в уме подсчет, и сказал:
– Это на шестнадцать тысяч восемьсот выстрелов. Неплохо, но не помешало б и побольше. Дело предстоит жаркое.
В конце августа Румянцев подошел к Кольбергу, со стороны моря крепость уже была отрезана пришедшей ранее эскадрой вице-адмирала Полянского.
На «десятке» Румянцева доставили на флагманский корабль. В уютной каюте адмирала они с глазу на глаз провели переговоры.
– Прошу вас, адмирал, уничтожить хотя бы береговые батареи, – сказал Румянцев.
– Буду стараться, ваше сиятельство.
– Жаль, что вы поздно пришли.
– Почему?
– Я не знаю, насколько мне позволит погода болтаться на рейде. Обычно в сентябре здесь начинаются шторма, и мне придется уйти, дабы не вылететь на берег.
– Ну хорошо. До штормов поработайте как следует.
– Постараемся. Какой силой вы располагаете?
– У меня около десяти тысяч.
– Мало. В крепости гарнизон не столь велик, где-то около четырех тысяч, но восточнее Кольберга на высотах укрепился принц Вюртембергский, только у него около двенадцати тысяч. Западнее Кольберга находится укрепление Грюненшанц, оно не столь велико, но окружено болотами. Вот принц и Грюненшанц будут вам досаждать. Впрочем, и Кольберг не оставит в покое, там сидит такой лихач, прусский генерал Вернер.
– Ну что ж, спасибо, господин адмирал, за столь обстоятельную картину.
– И еще, ваше сиятельство, надо беречься с тыла. Король наверняка пошлет сикурс, он слишком ценит Кольберг.
– Мы тоже знаем ему цену, – улыбнулся Румянцев. – И потому расшибусь, но возьму его, слово дал главнокомандующему.
Воротившись от адмирала, Румянцев собрал военный совет и, дабы не очень пугать своих офицеров, умолчал о том, что-пруссаки превосходят их в количестве солдат: «Бог не выдаст, свинья не съест».
– Итак, господа, строим наши полки вокруг Кольберга подковой. Генерал Панин, вы станете на правом фланге, упретесь правым крылом в боденхагенский лес. Поскольку там много окопалось пруссаков, надо всех их выкурить оттуда. Вам поможет казачий отряд Луковкина. Абросим, ты слышишь?
– Слышу, ваше сиятельство! – вскочил Луковкин.
– Сиди. Прочешешь с казаками весь лес. С левого фланга у нас река Персанте, а перед ней укрепление Грюненшанц. Полковник Шульц, вы со своим полком должны взять это укрепление…
– Слушаюсь, ваше сиятельство.
– Там окопаетесь, займете круговую оборону, дабы предупредить прусский сикурс. Я с Бибиковым буду в центре. Все реляции, донесения посылать мне сюда. Теперь казакам задание: Туроверов, ты прикрываешь нас с юга. Иван Греков уходит на юг, веером рассылая разъезды, дабы не прозевать королевского сикурса. Если его обнаружите, немедленно шлите ко мне гонца, а другого к главнокомандующему, чтобы он выслал за пруссаками дивизию.
В это время загрохотали в море пушки.
– Ну вот адмирал Полянский начал с той стороны, мы начнем с этой.
– Нам надо окопаться, – сказал артиллерийский полковник.
– Окапывайтесь. Чего ж медлите?
Фридрих II получил с гонцом сообщение от принца Вюртембергского, что русские осадили Кольберг. Король призвал генерала Платена.
– Генерал, немедленно высылайте к Кольбергу, его осадили русские. Ударьте им в спину и, соединившись с принцем Вюртембергским, рассейте их.
– Слушаюсь, ваше величество.
А принцу Фридрих тут же написал письмо: «Я не могу потерять этот город, он для меня слишком важен, и, если он попадет в руки врагов, для меня это будет большим несчастьем».
Хотел приписать о сикурсе Платена, но передумал: «А ну перехватят гонца русские». Однако, поразмыслив, написал: «Заставьте Вернера атаковать их». Пусть, в случае чего, русские гадают, кто такой Вернер и откуда должен атаковать. А Вернер находился в крепости.
Получив через принца приказ короля «атаковать их!», Вернер подготовил две тысячи триста солдат, хорошо вооружив их. И ждал ночи.
– Вы оголяете крепость, – пытался урезонить его комендант. – С кем я останусь?
– Я исполняю приказ короля. Мы пробьемся на Трептов, там должны быть наши. И, повернув с ними, ударим в тыл русским. Неужели не ясно?
– Ясно, – вздохнул комендант. С королевским приказом спорить было бесполезно и даже опасно.
После полуночи, в самое темное время суток, заранее смешанные южные ворота почти бесшумно отворились, и Вернер вывел свою ударную колонну. Русские, не ожидавшие такого нахальства от осажденных, не смогли удержать этот сжатый «кулак». И Вернер прорвался почти без потерь. Об этом тут же сообщили Румянцеву, он призвал Бибикова:
– Александр Ильич, берите гренадер, казаков и немедленно вдогон. Постарайтесь окружить их.
Бибиков нагнал Вернера на рассвете, послав казаков Грекова в охват, он с гренадерами атаковал пруссаков. Среди них началась паника, которую, как ни пытался Вернер, погасить не смог. Особенно когда с юга со свистом и улюлюканьем налетели казаки.
Буквально в полчаса под их саблями и штыками гренадер пало более шестисот солдат. Многие разбежались. Сам генерал Вернер с восемью офицерами и более чем с полтысячью рядовых угодил в плен. Бибиков потерял менее ста человек.
Однако, воротившись к Кольбергу, Бибиков застал Румянцева в великом гневе:
– Черт вас подери, у вас что, нет глаз? – кричал он на Шульца.
– Но там кругом болота, ваше сиятельство, – оправдывался бледный полковник.
– А вы хотели, чтоб туда вела утоптанная дорога? Да? Вы видели, Александр Ильич, такого вояку, – апеллировал Румянцев к Бибикову. – Он пошел брать укрепление и не нашел его, попросту заблудился. Это как?
Бибикову было жалко полковника, и он старался не поддакивать разбушевавшемуся генералу. Однако это не помогло Шульцу. Румянцев, вызвав адъютанта, приказал:
– Полковника под караул. И кригсрехт!
Когда Шульца увели, Бибиков сказал:
– А может, не надо так строго, Петр Александрович.
– Надо, Александр Ильич. Надо. Без дисциплины в армии побед не жди. Ну как у вас-то?
– Отряд догнали. Разбили. Самого генерала Вернера пленили. Не желаете допросить?
– После. Сейчас поведу гренадер на Грюненшанц.
– А если тоже заблудитесь?
– Не заблужусь.
– Ну а все же, если случится. Шульца простите?
– Само собой. Но я все же найду. Укрепление не иголка. Иначе мне грош цена.
И Румянцев нашел Грюненшанц, атаковал его и выбил пруссаков. Повелев укрепляться полковнику Волкову, вернулся в центр. Однако уже на следующей день к Грюненшанцу подошли три полка принца Вюртембергского и в ожесточенном сражении овладели укреплением, почти полностью перебив русский полк во главе с командиром.
Узнав от «языков» о том, что с юга идет с корпусом Платен, Румянцев отправил в главную квартиру гонца с требованием атаковать прусский корпус с тыла.
Бутурлин, получив известие о движении Платена, вызвал к себе генералов Долгорукого и Берга.
– Вам, Василий Михайлович, надо немедленно выступить к Кольбергу на соединение с Румянцевым, – приказал он Долгорукому. – У принца Вюртембергского силы, превосходящие наши. А соединясь с Румянцевым, вы сможете превзойти его, а тогда и атаковать безбоязненно. Вы же, генерал Берг, с вашим корпусом должны идти к реке Варте и атаковать Платена на марше и на переправах и по силе возможности мешать его движению. В большое сражение не ввязывайтесь, силы ваши неравны. Но клевать клюйте беспрерывно.
Берг, прибыв к своему шатру, увидев своего начальника штаба, спросил:
– Ну что, Александр Васильевич, готов к делу?
– Хоть сейчас, ваше превосходительство, – отвечал Суворов.
– Поведешь Туроверовский казачий отряд.
– А куда идем?
– К Варте.
Корпус генерала Платена двигался по левому берегу Варты. Берг, определив направление его движения, приказал Суворову:
– Александр Васильевич, тебе надо опередить его. Он идет к Лансбергу, где наверняка будет переходить мост. Надо бы уничтожить этот мост.
– Есть! – козырнул Суворов и побежал к своему коню, которого под уздцы держал казак.
– Куда нас? – спросил Туроверов подбегавшего подполковника.
– В дело, ребята, в дело, – ответил Суворов, взлетев на коня. – Сотня-я! За мной!
И казачья сотня ходкой рысью помчалась за подполковником.
– Ишь, Васильич наш разошелся, – переговаривались казаки.
– Спешит, ровно к теще на блины.
Уже в темноте сотня с ходу форсировала речку Нетце и, сделав быстрый и скрытный бросок, напала на спящий Ландсберг. Казаки, спешившись, разбили бревном ворота и ворвались в городок, охраняемый лишь эскадроном гусар. Носились по улочкам, сверкая палашами и рубя успевших взяться за оружие. Около семидесяти гусар было пленено.
Поскольку мост был деревянным, Суворов приказал его поджечь. Мост плохо загорался, и пришлось разложить по всей длине его несколько костров, куда сами жители натаскали сухого хвороста и дров, разумеется поторапливаемые казаками.
Когда сюда прибыл Платен, моста уже не было, торчали из воды лишь обгоревшие стойки. Пришлось пруссакам собирать по окрестностям лодки и устраивать понтонную переправу, чтобы перевезти пушки и перейти пехотным полкам.
В сентябре начались сильные ветры, и адмирал Полянский вынужден был увести флот в Ревель. Это сразу ослабило силы осаждавших.
На военном совете настойчиво зазвучали голоса: «Пора снимать осаду и уходить».
– Нет! – решительно возражал Румянцев. – Хватит позориться.
– Но, Петр Александрович, флот ушел.
– Флот сделал свое дело, уничтожил все береговые батарей. Дело за нами. Я здесь командующий и приказываю не заикаться больше об уходе.
– Но Бутурлин уже отошел к Висле.
– Ну и что? Пусть хоть к Неве. А я не отойду.
– Но король может сам явиться из Силезии.
– Не явится. Там стоит корпус Чернышева, на Варту выдвинут корпус Волконского. Он прикрывает Познань и, в случае чего, может помочь и нам. Так что ни слова больше об уходе, господа.
Генералу Платену никак не давали пройти на соединение с принцем. Едва он вошел в Берлин, как с севера нагрянул Румянцев с отрядом И выбил его из города. С юга Платену на хвост наседали кавалеристы Долгорукого.
Задерганный Платен отошел к Трептову и оттуда послал гонца к принцу Вюртембергскому с просьбой о помощи. Но только гонец ускакал, как Платена вышибли из Трептова, и он направился в Гольнау, отбиваясь от казачьих наскоков, которые ни днем ни ночью не давали ему покоя.
Принц Вюртембергский, получив от Платена призыв о помощи, послал к Трептову отряд генерала Кноблоха. Но едва тот вступил в город, как Румянцев окружил его и начал сильнейший обстрел из пушек.
Офицеры насели на Кноблоха:
– Надо сдаваться, иначе нас всех перебьют.
Поскольку в городе Платена не оказалось, к которому они спешили на помощь, у кого-то блеснула догадка:
– Платен пленен, что же нам остается делать?
Это убедило Кноблоха, и он велел поднять белый флаг и трубить сдачу.
В плен Сдалось полторы тысячи солдат и шестьдесят один офицер во главе с генералом.
Но Платен упорно стремился к Кольбергу на соединение с принцем. Войдя в Гольнау, он наконец-то обрел относительный покой, правда всего на сутки. На второй день на город налетели казаки с гусарами под командой подполковника Суворова и выбили Платена, пленив два пехотных батальона и фуражиров.
Платен в отчаянье послал к принцу еще гонца: «Где ваша помощь?»
– Идиот! – ругался принц. – Его послали ко мне на помощь, а он просит ее у меня.
– Но он находится в кольце врагов, ваше высочество, – сказал адъютант.
– А я где? Задницу море лижет, в нос русские пушки лупят.
Если уж сам командующий был в таком настроении, то что было говорить о рядовых. Среди них пошел слух, что русские пленных не убивают, и началось дезертирство из Кольберга.
– Надо что-то делать, ваше высочество, – досаждал принцу комендант. – Если так дальше пойдет, я скоро останусь без солдат.
– Расстреливайте дезертиров.
– Не поможет, ваше высочество.
– Как не поможет? Только строгостью можно поддержать дисциплину.
Комендант, вздыхая, отмалчивался. Будто он не знает без принца, что дезертиров надо наказывать. Намедни велел капралу расстрелять одного, а он вместе с ним бежал к русским. Но сообщать об этом принцу не стал, лишняя ругань и попреки.
Наконец в ночь на 3 ноября, когда над окрестностью опустился густой, как молоко, туман, принц решил все же пойти на соединение с Платеном. Коменданту наказал:
– Держитесь. Как только мы соединимся, станем пробиваться к вам на выручку.
«Ври больше, – думал комендант. – Свои шкуры спасать будете».
Однако вслух сказал вполне по-солдатски:
– Слушаюсь, ваше высочество. Будем держаться до последнего.
О том, что, воспользовавшись туманом, принц Вюртембергский ускользнул, Румянцев узнал уже днем, когда туман рассеялся и засияло солнце. Сообщили ему об этом дезертиры.
И Румянцев велел атаковать северо-восточное укрепление Вольфсберг, оставшееся почти без защиты после ухода принца.
Вольфсберг был взят, а пушки его повернуты на Кольберг.
Румянцев понимал; куда и зачем ушел принц, и хотя тоже мало верил в его возвращение, однако решил форсировать события. Приказав открыть беспрерывный огонь по крепости, он стал готовить войско к штурму.
Во-время пушечной пальбы, продолжавшейся днем и ночью, какой-то снаряд угодил в пороховой погреб крепости. Раздался сильнейший взрыв, и докатившейся волной кое с кого сорвало шапки. Русские пушкари восторженно кричали, поздравляя друг друга:
– Все! Спекся Кольберг!
Кончался в крепости и провиант, и комендант послал в русский лагерь парламентера с заявлением о капитуляции.
Румянцев взял бумагу с условиями, предложенными комендантом, затем потянулся за пером, умакнул в чернила.
– Никакой музыки, никаких знамен! – И решительно вычеркнул слишком горделивые статьи. – Сдались бы сразу, не проливая крови, можно бы было выпустить вас с музыкой. А ныне вы все военнопленные. Только капитуляция.
Сразу же были введены в город русские полки. Весь гарнизон взят под стражу, на бастионах у пушек встали русские артиллеристы.
Румянцев вечером после подсчета трофеев сел за реляцию к ее величеству:
«…В Наши руки попали 88 офицеров и 2800 солдат, 30 знамен, 146 крепостных орудий, много припасов и амуниции. Благополучие мое тем паче велико, что по времени считаю я сие первое приношение сделать к торжественному дню рождения вашего императорского величества, Теплые посылая молитвы ко Всевышнему о целости неоценимого вашего здравия, о долголетнем государствовании и ежевременном приращении славы державе вашего императорского величества, толикими победами увенчанной».
Едва реляция была запечатана, как тут же вместе с ключами от Кольберга отправлена с поспешным гонцом в Петербург, с наказом гонцу и его охране:
– Скачите, братцы, сколько можно скорее. Обрадуйте ее величество. С богом!
И Румянцев перекрестил отъезжающих, а потом трижды и сам перекрестился.
