Текст книги "Салтыков. Семи царей слуга"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

По лагерю уже скакали верховые, вопя:

– Шведы! Шведы!

В шатер генерала Кейта, где он обедал с офицерами, вбежал избитый Щербаков:

– Ваше превосходительство, в лагере бунт!

– Господа офицеры! – Кейт вскочил, схватил с вешалки шляпу, накрыл голову. – Все за мной!

Широким решительным шагом Кейт направился к конногвардейцам, при входе в лагерь ему попались два солдата, ведшие арестованного бледного Респе.

– Это что-о? – спросил генерал.

– Вот… арестован, ваше превосходительство, – промямлил Респе.

– Взять их! – приказал Кейт.

На конвойных набросились офицеры, отняли ружья, стали вязать.

– Мы ничего… Мы что?.. Нам приказали, – оправдывались солдаты.

– Кто приказал?

– Петухов.

– С-сукин сын.

Лагерь бурлил, словно растревоженный улей. Кейт стремительно шел по лагерю и по каким-то только ему ведомым признакам определял заводчиков, вскидывал руку и, указывая пальцем, командовал резко, словно выстреливал:

– Взять!

Вскоре повязан был и Петухов. Лежа на земле, он, грязно ругаясь, корил товарищей:

– Эх вы, тюни, я за вас… А вы? Опять под немцев ложитесь, сволочи.

Кейт прошел на площадь, оставленную меж палаток, и, выбросив в сторону правую руку, громко и протяжно скомандовал:

– Станови-и-ись!

И сразу зазвучали команды офицеров: «Первая рота… Вторая рота…» Когда все подразделения построились и в лагере наступила тишина, Кейт вышел на средину перед строем и громко крикнул, чтоб было слышно всем:

– Поз-зор! Избивать парламентеров?! Позор русской армии! – Потом уже не так громко приказал: – Ротмистрам провести перекличку. А этих под арест и под суд.

Для расследования случившегося и суда над зачинщиками в армию прибыл генерал Румянцев Александр Иванович[26]26
  Румянцев Александр Иванович – генерал-аншеф, отец известного русского полководца фельдмаршала Румянцева-Задунайского Петра Александровича. В 1743 г. получил графский титул. Участник Полтавской битвы.


[Закрыть]. Все семнадцать заводчиков были приговорены к смертной казни, но когда приговор поступил на утверждение императрице, она изволила наложить резолюцию: «…мы по нашему природному милосердию от казни смертной и наказания оных освобождаем…»

Однако у генералов было несколько другое мнение, все заводчики бунта были раскассированы по дальним гарнизонам. За воинские проступки наказание должно следовать обязательно.

5. Капитуляция

Конечно, движение русской армии никакой Нолькен остановить не мог. Несмотря на все трудности, поскольку приходилось преодолевать много речек, болот, озер, 26 июня русские подошли к главному оплоту шведов – Фридрихсгаму.

На военном совете решено было, подтянув артиллерию, провести хорошую артподготовку, а там, смотря по обстоятельствам, или штурмовать, или начать осаду.

Однако ни того ни другого делать не пришлось. Ночью в городе начались пожары, и под покровом темноты и дыма шведы ушли из города.

– Это что-то новенькое в военном искусстве, – пожимал плечами Кейт. – Петр Семенович, может, вы объясните, в чем дело? Почему Левенгаупт ушел без боя?

– Сам дивлюсь, – отвечал Салтыков. – Или струсили, что на шведов не похоже, или отходят на более удобные позиции в Гельсингфорсе.

– Надо послать им вслед казаков.

– Я уже отправил Краснощекова, пусть пощипает их арьергард.

Но когда русские вошли в город, выяснилось, что шведы оставили всю артиллерию – сто тридцать пушек.

– Это уже похоже на панику, – сказал Салтыков.

Прибывший в Фридрихсгам главнокомандующий Ласси собрал военный совет.

– Господа генералы, мною получено из Москвы указание ее величества остановиться на реке Кюмени, закрепиться и ждать.

– Вот те раз! – воскликнул Кейт.

– В самом деле, – подал голос Салтыков, – неприятель бежит, его преследовать надо, а не закрепляться.

Главнокомандующий вздохнул вполне сочувственно к высказанному подчиненными.

– Думаете, я не понимаю? Сдается мне, это результат интриг шведского посланника и его друзей при дворе ее величества.

– Мы военные, – заметил Кейт, – и должны выполнять военные задачи. Нам нет никакого дела до интриг дипломатов. Враг практически разгромлен, его надо добивать. А если мы остановимся на Кюмени, тем самым дадим шведам передышку.

– Вы так тоже считаете, Петр Семенович? – спросил Ласси Салтыкова.

– Конечно, ваше превосходительство. У нас сейчас явилась реальная возможность сбросить Левенгаупта в море. Зачем же упускать этот шанс?

– А вы, генерал Ливен?

– Я согласен с Салтыковым.

Согласился с этим и генерал Чернцов.

– А вы что молчите, Александр Иванович? – обратился Ласси к Румянцеву, скромно сидевшему в уголке.

– Я? – удивился Румянцев. – Но я ведь, Петр Петрович, здесь по другому делу. Вы же знаете.

– Тем более мне интересно знать мнение человека, не причастного к боевым действиям.

– Я считаю, Петр Семенович дело говорит. Если мы полностью изгоним шведов из Финляндии, нам будет легче вести переговоры в Або с их представителями. Не далее как вчера государыня уполномочила меня возглавить на переговорах нашу делегацию.

– А кто еще войдет в нее? – спросил Ласси.

– Барон Любрас. Не сегодня-завтра он прибудет сюда, и мы отправимся в Або.

– А со шведской стороны кто?

– Точно будет посланник Нолькен, других пока не знаю.

– Ах, это тот самый Нолькен-лиса, полагаю, именно его интригами вызвано указание нам остановиться. Он меня уговаривал не наступать. Не вышло. Так через Москву постарался, через своих друзей. Нет уж, если им удалось затуманить голову государыне, то с нами это не пройдет. Нам здесь гораздо виднее все обстоятельства, так и напишу ее величеству: военный совет единогласно постановил – наступать. Вы согласны с нами, Александр Иванович?

– Конечно, – сказал Румянцев. – Тем более в манифесте ее величества финнам обещано освобождение от ига шведов.

– Петр Семенович, как с Нейшлотом? – спросил Ласси Салтыкова.

– Я отправил туда отряд князя Мещерского. Думаю, он его уж взял. А если сдастся Нейшлот, то и Тавастгуз не устоит.

– Итак, двигаемся на Гельсингфорс, господа. Петр Семенович, велите казакам обойти его и отрезать от финской столицы Або. С моря их блокирует адмирал Мишуков. Если не согласятся на капитуляцию, а я полагаю, они уже готовы к этому, то мы уничтожим всю группировку.

– Конечно, лучше бы миром решить, – заметил Салтыков. – К чему лишняя кровь?

Генерал Салтыков правильно определил состояние армии Левенгаупта – паника. Вся группировка, побросав все лишнее, что мешало скорости движения (пушки, телеги с имуществом), быстро катилась к Гельсингфорсу, словно там было ее спасение.

Левенгаупт с Будденброком обогнали корпус и явились в Гельсингфорс раньше авангарда и тут же собрали военный совет, на котором их было всего трое – к ним двоим присоединился генерал Бускет, прибывший с задачей укреплять город. Но совещаться не пришлось. Едва встретив Левенгаупта, Бускет подал ему запечатанный пакет.

– Что это? – спросил Левенгаупт.

– Это пакет из сената лично для вас, ваше сиятельство.

– Давно получен?

– Третьего дня.

– Почему держали его у себя, не отправили мне сразу?

– Казаки перерезали дорогу, и я боялся, что он попадет в руки противнику.

Левенгаупт вскрыл пакет, вынул жесткий, сложенный вчетверо лист, развернул его с треском. Прочел молча, нахмурился. Будденброк не утерпел:

– Что там?

– Ничего хорошего для нас, генерал. Нас с вами призывают в сенат для отчета.

– Для отчета? – побледнел Будденброк, почувствовав, как захолонуло сердце: «Это конец».

Левенгаупт прошел к окну, не выпуская трескучего листа, стоял, смотрел через него на порт. Помолчав, спросил:

– Нам есть на чем отплыть, генерал Бускет?

– Да, ваше сиятельство. Корвет, на котором привезли этот пакет, стоит на рейде и ждет вас.

– М-да. Ну что ж, – вздохнул Левенгаупт, – по крайней мере, не сами бежим с вами, Будденброк, нас отзывают.

– Уж лучше б не отзывали, – проворчал Будденброк.

– Да? Вы так думаете? – Левенгаупт прищурился, взглянув в самые глаза Будденброку.

– Не я один так думаю, ваше сиятельство. Вы тоже так думаете.

– Возможно, возможно… – согласился главнокомандующий. – Генерал Бускет, я передаю вам командование армией на время моего отсутствия.

– Почему именно мне?

– Потому что так решил сенат, – Левенгаупт бросил бумагу на стол. – Можете убедиться.

Бускет взял лист, прочел его, щелкнул каблуками и, вытянувшись, произнес:

– Я готов, ваше сиятельство. Каковы будут ваши приказания?

– Приказания? – Левенгаупт скривил губы в горькой усмешке. – Драться, генерал, драться до последнего солдата.

– Но вы же сами… – замямлил Бускет, не решаясь произнести слово «не дрались». – Вы же это…

– Генерал! Я вам приказываю драться! – повторил четко, с расстановкой Левенгаупт.

– Слушаюсь, – вздохнул Бускет.

Когда Левенгаупт с Будденброком направились в гавань, последний сказал раздумчиво:

– О какой драке может идти речь в этом положении.

– А вы что хотели, Будденброк, чтоб я ему приказал капитулировать?

– В его положении только в этом выход.

– Да, вы правы. Но приказа о капитуляции я не отдам. Неужели вы не понимаете, что в сенате нас ждет не лавровый венок, а хороший пучок розг. Так зачем нам давать сенаторам лишний козырь против нас – приказ о капитуляции. Нет, мы приказали драться. А если драться Бускет не станет, мы-то при чем?

Ничего не сказал на это Будденброк. Но когда они оказались на корабле и тот вышел в море и понес их к Стокгольму, они наконец решили напиться, чтоб хоть на какое-то время забыть о своем несчастье.

Закрывшись в капитанской каюте, генералы надрались так, что Будденброк впервые за время совместной службы перешел с главнокомандующим на «ты»:

– А ты все-таки гад, Карл.

– С чего ты взял? – спросил граф, поводя мутным взором.

– Нам о тобой каюк. Верно? Ты согласен?

– С-согласен, – мотнул тяжелой головой граф. – Хотя мне как маршалу…

– Тебе как маршалу петлю из шелка совьют. Зачем же ты и Бускета за нами тянешь?

– Я? Бускет? С чего ты взял?

– Ну как с чего? Сам не дрался, а ему приказываешь: дерись. Когда ясно, что там один выход – капитуляция.

– Пусть только попробует капи… капитулировать! – стукнул кулаком Левенгаупт по столу, угодив в холодную закуску и забрызгав ею своего визави.

Будденброк отер ладонью с лица брызги, слизнул их языком.

– Д-думаешь, приказал: д-дерись, так тебе зачтется? Да? Дожидайся, как же… Нам, Карл, палач уже петлю нам-мыливает.

– А-а, черт с ним, – молвил Левенгаупт, роняя усталую голову на стол. – П-пусть нам-мыливает.

Будденброк почти угадал свой конец и конец главнокомандующего. В одном ошибся, палач не петлю для них намыливал, а топор точил.

Где-то версты за две до Гельсингфорса в штаб Кейта привели парламентера-капитана.

– Я от имени командующего генерала Бускета, – представился он.

– Разве у вас не Левенгаупт главнокомандующий? – спросил Кейт.

– Граф Левенгаупт отбыл в Стокгольм, передав командование генералу Бускету.

– С чем вы прибыли, капитан?

– Генерал Бускет не хочет проливать напрасной крови.

– Похвально, – улыбнулся Кейт и, обернувшись к Салтыкову, заметил: – Ваше желание, Петр Семенович, совпадает с мыслями шведского командующего.

– Значит, он не глупый человек, – сказал Салтыков. – Здраво оценивает ситуацию.

– Итак, генерал Бускет согласен на капитуляцию? – спросил Кейт парламентера. – Так?

– Да. Но с условием.

– Каким?

– Вы беспрепятственно даете нам возможность погрузиться на корабли и отплыть домой. И чтоб в море нас не атаковали ваши.

– Это мы можем гарантировать. Верно, Петр Семенович?

– Верно, – согласился Салтыков. – Но все должны сложить оружие. А на корабли грузятся только шведские полки, финские остаются. Да, да, капитан. Финнам нечего делать в Швеции. Их дом здесь.

Два дня беспрепятственно грузились шведы на корабли. И вышли в море, где их тоже не тронул русский флот, маячивший на горизонте. Договоренность соблюли обе стороны. Финские части, сложив оружие, расходились по домам, и солдаты были вполне довольны таким окончанием службы.

Но над шведами в этой войне тяготел злой рок неотвратимых, порой необъяснимых драм и трагедий. На корабли, шедшие в Швецию с остатками деморализованной, разоруженной армии, обрушился сильнейший ураган, который не только рвал паруса и ломал мачты, но и переворачивал перегруженные корабли, пуская на дно вместе с экипажем и пассажиров. Спастись и добраться до родины удалось немногим.

Так завершился очередной поход шведов на Россию. Но мира еще не было. Драться за него предстояло на дипломатическом поле.

6. Абоский мир

В ноябре 1742 года в России произошли важные события, сыгравшие определенную роль как во внутренней жизни страны, так и за ее пределами.

Умер великий канцлер князь Черкасский. Прусский король Фридрих II, зная по донесениям своего министра, что канцлер вот-вот отойдет в мир иной, решил, что на его место императрица назначит графа Воронцова[27]27
  Воронцов Михаил Илларионович (1714–1767) – государственный деятель и дипломат. Активный участник переворота 25 ноября 1741 г. и воцарения Елизаветы Петровны. С 1741 г. граф и вице-канцлер, в 1758–1762 гг. – канцлер. В отставке с 1763 г. Друг и покровитель М. В. Ломоносова. Жена Воронцова М. И., урожденная Скавронская, – двоюродная сестра императрицы Елизаветы Петровны. Дядя Екатерины Романовны Дашковой и Елизаветы Воронцовой, фаворитки Петра III.


[Закрыть], активно помогавшего ей в перевороте и женатого на ее родственнице по матери Анне Карловне Скавронской. И Фридрих[28]28
  Фридрих II (1712–1786) – прусский король (1740–1786). Вел захватнические войны, в результате которых ему удалось значительно расширить территорию Пруссии. Система обучения прусской армии была основана на муштре и палочной дисциплине. И потому войска не могли противостоять русским, разгромившим их в Семилетней войне 1756–1763 гг.


[Закрыть] еще осенью награждает Воронцова орденом Черного Орла. А министр Мардефельд, вручая этот орден графу, ничтоже сумняшеся, так и молвил:

– Мой король этой наградой желает выразить свое высокое уважение ее величеству.

Но Елизавета Петровну не стала спешить с назначением нового канцлера, несмотря на «высокое уважение» прусского короля. Исполнение обязанностей умершего автоматически перешло к вице-канцлеру Бестужеву-Рюмину.

Елизавета была занята подготовкой важного дела, о котором знали кроме нее лишь три человека – врач Лесток, архиепископ Амвросий и Брюммер – гофмаршал голштинского принца Карла Петра Ульриха[29]29
  Карл Петр Ульрих (1728–1762) – Петр III Федорович, российский император в 1761–1762 гг. Сын герцога Карла Фридриха Гольштейн-Готторпского и царевны Анны Петровны, внук Петра I. В 1742 г. объявлен своей теткой Елизаветой Петровной наследником престола. С 1745 г. женат на принцессе Софье Фредерике Августе Ангальт-Цербстской, будущей императрице Екатерине II.


[Закрыть], племянника Елизаветы. Готовилось провозглашение этого принца законным наследником русского престола. Именно Амвросию предстояло крестить новообращенного в православную веру, дать ему новое имя и тут же провозглашать наследником ее величества.

Это и свершилось 7 ноября, и наследник был наречен Петром Федоровичем. Но, получив русское имя и отчество, став православным и наследником русской короны, в душе принц остался немцем, хотя и был внуком Петра Великого.

Случившееся встревожило даже близких к императрице людей, особенно ее лейб-кампанию.

Когда Елизавета Петровна однажды вышла прогуляться по парку, то увидела вдруг «сынка»-гвардейца, со слезами приближавшегося к ней. Он пал на колени и, ударившись лбом в землю, прорыдал:

– М-матушка, не покидай нас.

– Господи, – удивилась Елизавета Петровна, – с чего ты взял, что я вас покидаю?

– Но говорят, что ты передаешь престол племяннику.

– Встань, дружок. Встань. Вот так. Кто это тебе сказал?

– Есть такой слух, матушка.

– Все это враки, сынок. Теперь если об этом услышишь от кого, то я разрешаю тебе застрелить его на месте, даже если это будет фельдмаршал.

– Спасибо, матушка, спасибо, – лепетал гвардеец, жадно лобызая руку императрицы, милостиво ему протянутую.

Как ни странно, этот случай не огорчил императрицу, напротив, окрылил: «Вот как меня любят». И она с удовольствием рассказывала об этом на балу приближенным, заразительно смеясь при этом:

– Надо ж, чего удумали. А?

А между тем в Стокгольме лихорадочно думали, как выйти из войны с наименьшими потерями. И придумали такой ход, что Россия, несмотря на свою победу, не только не станет отбирать у Швеции Финляндию, но, глядишь, и еще чего-нибудь уступит, а то и поможет деньгами. Все просто: «Надо избрать в наследники шведского престола племянника императрицы, герцога Голштинского».

С этим убедительным и, казалось, безотказным аргументом в конце декабря прибыли в Россию три самых уважаемых депутата – граф Бонде и бароны Гамильтон и Шефер.

Елизавета Петровна поручила выслушать посланцев фельдмаршалу Долгорукому:

– Послушай их, Василий Владимирович, потом мне перескажешь. Ничего пока не обещай, скажи, мол, нам надо подумать.

– Кого мне взять с собой, государыня?

– Пригласи, князь, военных Ласси, Кейта, Салтыкова. Пусть это напоминает шведам, что-де война не окончена. Более того, намекни, коль случай навернется, что-де мы готовимся к следующей кампании.

Шведские депутаты были приглашены 25 декабря в дом князя Долгорукого, где Василий Владимирович лично представил им членов совета, имена которых в связи с несчастной войной были хорошо известны сенаторам.

Своеобразный военный совет внимательно выслушал сообщение барона Гамильтона, не проронив ни слова в отношении столь замечательного предложения Швеции.

После этого Долгорукий пригласил гостей за стол, щедро уставленный закусками и винными бутылками.

Первый тост, как положено, был предложен за здоровье короля Швеции и ее величества. Второй – за мир между нашими государствами, которого жаждут народы обеих стран. На приставания графа Бонде: «Ну как наше предложение?» – Долгорукий отвечал неизменно:

– Мы подумаем.

– Но оно же прекрасное? – не отставал Бонде.

– Мы ответим на него обязательно.

– Когда?

– Не далее как двадцать восьмого декабря.

На следующий день князь Долгорукий дословно передал предложение шведов императрице. Она вдруг засмеялась:

– Это надо же, что удумали. Услышал бы мой батюшка это. Он всю жизнь воевал со шведской короной, а ныне ее предлагают его внуку. Так радоваться нам или огорчаться, Василий Владимирович? Ты старый воробей, тебя на мякине не проведешь.

– Конечно, шведы не случайно нас манят этим. Не случайно. Это их последний козырь, дабы воротить потерянное. Обольщают нас, обольщают. Согласись мы на это, они еще и денег запросят. Ей-ей.

– Ну уж это будет нахальство. Мы с них должны взыскать военные расходы. Мы.

– Ох, Елизавета Петровна, отдашь им племянника, неужто будешь взыскивать?

– Не отдам я его. Самой наследник нужен. А вот то, что шведы в родню напрашиваются, – это ведь неплохо. А? Василий Владимирович?

– Оно как посмотреть, государыня. Ежели со стороны коммерческой, то уж больно нищ родственничек. А ежели с политической, военной, то неплохо бы спокойного соседа иметь с норда.

– Значит, решаем так, Василий Владимирович, поскольку нынче принца Голштинского нет, а есть принц российский, предложим им избрать в наследники шведского престола дядю герцога Голштинского – епископа Адольфа Любского. Он молод, честолюбив, а главное, нашему принцу родня.

– Ну что ж, это, я думаю, мудрое решение. На нем и будем настаивать.

Однако 28 декабря, услышав о неуступлении Россией ничего завоеванного и замене принца Голштинского на его дядю, Гамильтон, вскочив, с жаром заговорил:

– Наша страна никогда не согласится на такие условия. Никогда!

– А что вы хотели, барон? Швеция начала войну – не Россия. И если б, допустим, победила Швеция, неужто б она что-то вернула нам?

– Вы пользуетесь своей победой и хотите вмешиваться в наши внутренние дела.

– Чем же мы вмешиваемся, барон?

– Тем, что предлагаете какого-то Адольфа Любского.

– Этот какой-то Любский родной дядя голштинского герцога, которого вы же просите, – пытался урезонить Долгорукий Гамильтона.

– Мы просим племянника императрицы, чтобы примирить наши страны.

– Мы тоже желаем примирить наши страны, но, как победители, предлагаем свои условия.

– Они неприемлемы, неприемлемы, князь! Вы нарушаете нашу вольность, за которую любой швед готов умереть.

– Ваши слова, барон, я воспринимаю как вызов к продолжению войны. Правильно?

– Нет, князь! – вмешался граф Бонде. – Мы не хотим войны, барон Гамильтон просто погорячился. Но и принимать с ходу ваши условия мы не вправе без совета с королем и его правительством.

– Ну что ж, это резонно, – согласился Долгорукий. – Над нами тоже воля ее величества. Поэтому, чтоб ваш долгий вояж не был впусте, за что, сказывают, у вас даже головы рубят, давайте согласимся продолжить переговоры где-то на средине между Стокгольмом и Петербургом, скажем, в Або.

– Это наш город, – заметил Бонде.

– Был ваш, граф, а ныне там стоит наша армия. Вот там пусть на конференции встречаются ваша и наша комиссии. Наша уже назначена ее величеством, дело за вашей делегацией. Так что не к чему нам сейчас копья ломать, тем более, как оказалось, у вас нет полномочий.

– Кто есть в вашей комиссии? – спросил Бонде.

– От нас ее величество назначила опытных дипломатов: графа Румянцева Александра и барона Иоганна Люберса.

– Хорошо, мы доложим королю. Но учтите, князь, от нас вы вряд ли дождетесь уступок.

– Там будет видно, граф. Ништадтский мир тоже шел с великим скрипом, однако ж состоялся. И двадцать лет был нерушим, пока Швеция не вздумала растоптать его.

– Это вы, князь, отходите от статей Ништадтского договора.

– Из-за вас, граф, из-за вас, – улыбнулся Долгорукий. – Однако давайте согласимся, пусть этим займутся дипломаты. А?

– Давайте. Выписывайте нам паспорта на обратный путь.

Елизавета Петровна, выслушав отчет Долгорукого, осталась довольна им:

– Спасибо, Василий Владимирович, вы очень правильно себя вели. И никуда они не денутся, примут наши условия. Конечно, чем-то придется поступиться, но поторговаться надо. Раз они решили взять в наследники чужого принца, пусть возьмут из наших рук.

– Ох, Франция взбеленится, ваше величество.

– Пусть. Она уже обожглась в Турции. Визирь, подталкиваемый французами, явился к султану с предложением оказать помощь Швеции в войне с Россией. Так султан отчитал его: у меня с Россией мир и ради Швеции я не стану его рушить. А когда визирь заикнулся о денежной помощи, султан рассвирепел: «Я готов помочь магометанам, но не гяурам!»

Елизавета Петровна посмеялась, вспомнив слова султана, написанные в донесении константинопольского агента.

В январе 1743 года в Або съехались обе делегации. Шведскую, как и догадывался Румянцев, возглавлял Нолькен, вторым членом был барон Цедеркрейц.

Поскольку Россия была победительницей, ее сторона и зачитала условия мира, уже обговоренные в Петербурге.

Едва Румянцев закончил чтение русского проекта, как Нолькен с возмущением заговорил:

– У русских есть замечательная поговорка: лежачего не бьют. Вы же, граф, в вашем проекте буквально топчете несчастную Швецию, забираете у нее последнее, что есть.

– Но, господин Нолькен, Россия, как победительница, имеет право диктовать свои условия. Так принято в международной практике. Вон и ваш коллега вполне с этим согласен, – сказал Румянцев, заметив, как вполне утвердительно кивал при его словах Цедеркрейц.

Нолькен метнул на барона жгучий взгляд, но тот вовремя перестал кивать, и все пока обошлось.

– С чего вы решили, граф, что мой коллега согласен с вами?

Румянцев не стал объяснять, с чего он это «решил», а продолжил вполне мирно:

– На нас надеются наши государи, что мы сможем договориться. Надо искать, господин Нолькен, точки соприкосновения, а не раздора.

– Вы хотите оторвать от Швеции всю Финляндию, где же тут точки соприкосновения?

– В Финляндии даже не точки, а целые линии соприкосновения наших интересов, Нолькен. И мы с вами должны их провести по справедливости. И это будет зависеть еще и от избрания в шведские наследники нашего кандидата. Изберете его, получите часть Финляндии, ее западные районы. Изберете другого, не получите ничего из финских земель. Это я вам могу гарантировать.

– Но почему? Из вреда? Да?

– Нет. Не из вреда, Нолькен. Из предосторожности, чтоб вы вновь не превратили Финляндию в плацдарм наступления на Россию.

– Ах, какие уж вы бережливые.

– Совершенно верно. Береженого Бог бережет, кстати, тоже русская пословица.

В перерыве, когда Нолькен отправился на обед, Румянцев поймал Цедеркрейца, спросил:

– Я вижу, барон, вы не разделяете точку зрения Нолькена?

– Да нет, как вам сказать, граф, но я не понимаю его упрямости во всем. Он глядит на вас как на личного врага.

– Ну, упирается он отчасти оттого, что и на нем есть вина в развязывании этой войны.

– Неужели?

– Да, да, барон, он был одним из ее подстрекателей. Он еще до боевых действий требовал пересмотра Ништадтского трактата. И понимал, что пересмотр означал начало войны. По Ништадту Петр Великий оставил Финляндию Швеции. Теперь дочь его вряд ли пойдет на это. Если что-то и уступит, то лишь с известными вашими обязательствами по избранию наследника.

– Я многое впервые от вас слышу, граф, – признался Цедеркрейц. – Но почему вы назначаете этого самого епископа?

– Не мы назначаем, барон, – решил схитрить Румянцев.– Его предложил сам герцог Голштинский. Он так и сказал: мой дядя достойней меня шведской короны.

– Сам?

– Да, сам, – не сморгнул глазом Румянцев.

– Удивительно. Обычно за корону все хватаются, а тут сам… Видимо, он неплохой малый, этот герцог.

– Видимо, – согласился Румянцев, в душе торжествуя маленькую победу – удалось открыть глаза одному из членов супротивной делегации.

Об этом он не замедлил сообщить императрице, прося в обязательном порядке написать им, что и где можно уступить и даже можно ли сулить шведам денежное вознаграждение за уступчивость. И сколько можно. Хотя и усомнился в возможности подкупа Нолькена.

Елизавета Петровна пригласила к себе вице-канцлера со всем Иностранным отделом, военных фельдмаршалов, и генералов, и адмиралов, тайных советников. Всего около двадцати человек.

– Прошу, господа, каждого подать свое мнение об условиях мира со Швецией, чтобы могла я выбрать наиболее приемлемое и сообщить нашей делегации в Або. Все это будет записываться.

Все молчали, переглядываясь между собой. Императрица кивнула Долгорукому:

– Может, вы начнете, Василий Владимирович, как человек самый смелый и справедливый?

– Спасибо, ваше величество, за столь лестную оценку моей особы. Я считаю, в Финляндии шведам можно уступить только отдаленную от нас Остерботнию, если же они изберут в наследники нашего кандидата, то можно будет уступить и Абовскую область.

– А как думаете вы, фельдмаршал? – взглянула императрица на князя Трубецкого.

– Мне кажется, ваше величество, Финляндию всю надо оставить за нами. Если станем уступать, то это будет не к славе оружия вашего величества и не безопасно из-за близкой границы, что нынешняя война доказала. И еще, финны, увидев, что их вернули опять под шведов, в следующий раз будут драться гораздо отчаяннее с нами.

– Но, Иван Юрьевич, так мы с ними никогда не договоримся, что-то ж надо и уступить.

– В любом случае по Гельсингфорс и Нейшлот Финляндия должна быть за нами. Или выговорить условия: чтоб Финляндия была под властью нейтрального государя. Но, естественно, все эти уступки сделать только с условием избрания епископа Любского. В этом я солидарен с князем Долгоруким.

– А как вы считаете, фельдмаршал Ласси, вы там воевали и лучше всех нас знаете страну?

– Я бы уступил им Остерботнию, ваше величество, как область отдаленную от нас, каменистую и болотистую.

– Адмирал Головин[30]30
  Головин Иван Михайлович (1672–1737) – адмирал, кораблестроитель, участник Азовского похода 1695–1696 гг., военных действий на Балтийском море. С 1732 г. командир галерного флота на Балтике.


[Закрыть], ваше мнение?

– За нами, ваше величество, надо оставить обязательно Гельсингфорс, там отличная гавань для стоянки флота. Корабли оттуда могут выйти в море в любое время года и, что не менее важно, в соленой воде корабли дольше сохраняются, не гниют.

Далее все согласились на том, что Гельсингфорс надо удержать. Михаил Голицын даже предлагал удержать все приморские области.

Вице-канцлер Бестужев, поддержав выступавших до него, предложил низвергнуть настоящее шведское министерство, устроившее войну, а восстановить старое, спокойное.

Не пошел на согласие с ранее выступавшими тайный советник Карл Бреверн:

– Ваше величество, если мы отберем у шведов Финляндию, они никогда не успокоятся на этом и всегда будут стремиться вернуть ее. Россия всегда будет в беспокойстве и всегда будет обязана держать здесь большую армию и флот.

– Так что вы предлагаете, Бреверн?

– Заключить мир, не унизительный для шведов.

– М-да, Карл, вы хотите, чтоб и волки были сыты, и овцы целы. Граф Михаил Бестужев, а вы что молчите?

– Мне кажется, ваше величество, надо заплатить за Финляндию деньгами, как это делал Петр Великий, и все дела.

– Мы за это уже кровью заплатили, – заметил Ласси.

– Погоди, Петр Петрович, – сказала императрица и обратилась к Михаилу Бестужеву: – А если они не согласятся на ваше предложение, граф, что делать?

– Значит, продолжать войну. А именно: высадить десант у Стокгольма. Ласси имеет уже в этом опыт.

Закончив опрос всех присутствующих, Елизавета Петровна сказала вице-канцлеру Бестужеву:

– Алексей Петрович, прошу вас, поручите Иностранному отделу обработать все предложения, выделив наиболее приемлемые и высказанные большинством членов совета. И мне принесите на подпись. Отправим в Або для руководства Румянцеву.

А в Або между тем продолжались споры между шведскими и русскими представителями. Дошло до того, что они перестали вместе обедать и ужинать, хотя вначале часто садились за один стол и даже не раз выпивали по чарке: «За успех».

Но успехом пока и не пахло, более того, чем дальше, тем, казалось, непреодолимее становились противоречия между делегациями. Даже уже за обедом Румянцев, размахивая вилкой, возмущался:

– Нет. Это ж надо, до чего обнаглели. Возврати им все завоеванное, заключи оборонительный и наступательный союз да еще и выдай субсидии. Иоганн? Это каково?

– Да, – соглашался барон. – Это ни в какие ворота, Александр Иванович. Вы правы. Эдак мы никогда не договоримся.

– Три месяца толчемся и не сдвинулись ни на один шаг. Мне уже и кусок в горло не лезет.

Однако, получив новую инструкцию от вице-канцлера, разумеется одобренную императрицей, Румянцев с Любесом засучив рукава снова ринулись в «застольные сражения».

Теперь уж, согласившись избрать кандидата России Адольфа Фридриха, епископа Любского, шведы торговались напропалую. А чтоб подвигнуть русских к уступкам, нет-нет да грозились избрать принца датского. Самое удивительное то, что кандидатура этого принца поддерживалась крестьянами Швеции. И однажды Цедеркрейц, втайне испытывавший симпатию к Румянцеву, улучив момент, когда они остались наедине, поведал ему по секрету:

– В Стокгольме случилось ужасное, граф.

– Что такое? – насторожился Румянцев.

– Далекарлийские крестьяне в числе около восьми тысяч ворвались в столицу и требовали провозгласить наследником принца датского. И правительство вынуждено было разгонять толпу картечью. Много убитых и раненых.

– Что уж так крестьянам принца датского захотелось?

– Кто знает. Но я думаю, они боятся войны с Данией. Если будет избран ваш кандидат, то почти наверняка начнется война с Данией. И я полагаю, крестьяне именно этого боятся.

– А если с Россией?

– Ну, Россия от них далеко. С ней война всегда шла на чужой территории, а Дания-то под боком, и у нее очень сильный флот.

– Ну что ж, барон, могу только посочувствовать.

– Спасибо. Но вы, пожалуйста, не говорите Нолькену, что я вам об этом сообщил.

– Но ведь для него это козырь – народ требует принца датского.

– Какой козырь, граф, если правительство ответило картечью, это значит, оно клонится к России. Неужели не ясно?

– Пожалуй, вы правы. Спасибо за сообщение, барон. А случится проговориться, скажу, что из Петербурга депешу получил.

Если шведские представители припугивали русских принцем датским, то и русские не оставались в долгу, обещая со дня на день начать боевые операции. Если принц датский был где-то за тридевять земель, то российские корабли появлялись на рейде Або, палили из пушек, демонстрируя шведским уполномоченным готовность хоть сейчас вступить в бой. Нолькен, вздрагивая от этих салютов, пенял Румянцеву: