Текст книги "Салтыков. Семи царей слуга"
Автор книги: Сергей Мосияш
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)
– Нездоровится ее величеству, бумаги у нее на столе. Как получшает, подпишет, – успокоил Воронцов.
И лишь 30 апреля утром прислали к Салтыкову посыльного. Вызывал канцлер. Был он хмур и не очень приветлив.
– Вот так, господин фельдмаршал, раздолбала императрица твой план в пух и прах. Ступай, ждет тебя в будуаре.
Салтыков отправился во дворец, ломая голову, что могло не понравиться в его плане Елизавете Петровне. На всякий случай готовился к выволочке, но государыня, наоборот, встретила его теплой улыбкой:
– Здравствуй, здравствуй, дорогой мой победитель.
Допустила его к ручке, пригласила садиться на стул, придвинутый к ее столу. На столе перед императрицей Салтыков увидел свои бумаги с планом кампании.
– Прочла я ваш план, Петр Семенович, очень внимательно. Сразу видно, написан он человеком военным, знающим свое дело. Отличный план!
– Но канцлер сказал, что он вам не понравился.
Елизавета Петровна тихонько засмеялась, заколыхавшись всем своим пышным бюстом.
– Ой, Петр Семенович, уж вы-то должны понимать, поди, – и даже подмигнула заговорщицки, – что чем меньше людей будет знать о нем, тем лучше.
«Боже мой, – растроганно подумал Салтыков, – и она им не верит, не доверяет. Милая моя матушка».
– Пусть они думают, что я отвергла ваш план и навелела вам свой. Пусть. Но вот смотрите, я его утвердила, кое-где кое-что добавив. У вас очень мало сказано о союзниках. А мы ведь ведем войну вместе с императрицей королевой, и дело не в том только, чтоб удерживать в наших руках Восточную Пруссию, но мы должны восстановить короля польского в его наследственных владениях и доставить Европе тишину и безопасность сокращением сил короля прусского. Восточную Пруссию он уже не получит, довольно с него Бранденбургии. Вы, Петр Семенович, именно вы показали ему, чего стоит наш солдат. Ранее он весьма скверно думал о нашей армии, теперь понял, что ошибся. Вы проучили этого забияку.
– Солдаты наши, матушка, не я. Чего б я без них стоил?
– В одном я хочу вас поправить, Петр Семенович, пожалуйста, не ссорьтесь с союзниками.
– Я не ссорюсь, ваше величество. Но уж больно они много за наш счет пытаются проехать.
– Все равно слишком холодны у вас отношения с графом Дауном.
– Как им быть теплыми, ваше величество, если вместо ста двадцати четырех тысяч пудов обещанной мне муки он оставил мне четыре тысячи.
– Все равно не надо ссориться. Вон адмирал Мишуков со шведским флотом столь был дружен, что шведы и ныне хотят под ним быть. Опять просят его в командующие. Кстати, осаду под Кольбергом вам придется с ним вести, вы – с суши, он – с моря. И когда-то ж надо выдернуть этот «зуб», Петр Семенович. Без малого три года с ним маемся.
– Постараюсь, ваше величество. Я и в план его написал.
– Читала я. Правильное решение. Берите ваши бумаги, Петр Семенович, и уж никому их не показывайте.
– И Конференции?
– Им тем более. Отправляйтесь к армии и начинайте. Я надеюсь на вас. Избегайте, пожалуйста, кровопролитных сражений.
– Буду стараться, ваше величество.
17. БолезньТридцать первого мая фельдмаршал наконец-то прибыл к армии. Уже начались стычки легкой кавалерии с отрядами пруссаков.
Едва приняв командование, Салтыков вызвал к себе генерала Олица.
– Вы с восьмитысячным отрядом, генерал, отправитесь осаждать Кольберг, с вами же пойдет и генерал Пальмбах, который уже знаком с тамошними условиями.
– И с ретирадой оттуда тоже знаком, – усмехнулся Олиц.
– Ну что делать? И на старуху бывает проруха. Вам в помощь прибудет и адмирал Мишуков, приведет около тридцати линейных кораблей. Неужто с такой силой не сможете взять Кольберг?
– Если не будет к ним сикурса, то постараемся одолеть.
– Постарайся, голубчик, я обещал государыне нынче взять наконец Кольберг, выдернуть этот «зуб», как изволила выразиться ее величество. Ведь как только мы возьмем, мы тут же сможем расположить там наши главные магазины, и это позволит нам не только овладеть Померанией, но и остаться там на зимние квартиры. А главное, пойти на Берлин. А что касается прусского сикурса, я постараюсь не допустить его. С богом, братец.
От союзников пришло ободрительное сообщение – генерал Лаудон разбил корпус прусского генерала Фуке в Силезии, пленив самого командира.
Выступление главных сил русской армии сдерживалось нехваткой денежных средств.
Салтыков в каждой реляции требовал высылки денег. Но от Конференции получал пока отписки: «…Сожалительно и непонятно нам видеть такое в наличных деньгах оскудение, что офицеры за неполучением жалованья питаются одним провиантом с солдатами… По 30 мая на жалованье переведено 758 000 рублей, и отправленные из Коллегии иностранных дел 350 000 рублей к вам уже довезены, и скоро и еще значительная сумма отправится. С нетерпением ожидаем от вас приятных доношений, не сомневаясь, что будете смотреть не на мелочи, а на главное дело и поревнуете умножить славу свою и нашего оружия, во время последней кампании приобретенную».
– Ничего себе, мелочи, – ворчал Салтыков. – В Петербурге забывают слова Петра Великого, что деньги есть артерии войны. Где эти триста пятьдесят тысяч?
Дабы скорее погасить долги по содержанию армии, был подключен и кенигсбергский губернатор барон Корф, которому велено все силы приложить, чтобы находящиеся в пути суммы скорее армии доставить.
Более того, Конференция уполномочила Салтыкова взять кредит у банкиров Риокура в Варшаве или Цимана в сумме до полумиллиона рублей.
– Все это надо было зимой делать, – пенял Фермору фельдмаршал. – А ныне вместо марша мы сушим сухари да деньги ждем.
– Я со дня на день ждал вашего возвращения, Петр Семенович, – оправдывался Фермор. – А вы едва ль не четыре месяца отсутствовали.
– Не своей охотой, Вилим Вилимович. Держали. А вот за ваше упущение мне первый кнут грядет.
В одной из первых своих реляций в Петербург фельдмаршал, как на грех, похвалился, что нашел армию в наилучшем состоянии, чем прежде: кони откормлены, телеги и лафеты отремонтированы. И теперь в каждом рескрипте из Петербурга Слышались упреки, мол, раз армия хороша, то где ж победы?
Огорчало Салтыкова и дезертирство, происходившее едва ли не каждый день – по два-три-пять человек. И солдаты при расспросах валили все на безденежье:
– Платили б аккуратно, кто б побежал?
Петр Семенович, будучи человеком совестливым, любившим солдат и пользующийся их ответной любовью, от всех этих неурядиц и беспокойств потерял сон.
Ночью, забравшись в свой шатер, он долго не мог уснуть. Рядом храпел денщик, а фельдмаршал моргал глазами, пялился в темноту и подчас завидовал ему: «Эк разливается Прошка. Добро. Никаких тебе забот. Вот уж истина: отчего солдат гладок – наелся да на бок».
Кроме того, ожидался подход третьей дивизии Румянцева. Однажды прибыл к Салтыкову генерал Чернышев, привез бумагу с отпечатанным текстом.
– Вот пожалуйста, ваше сиятельство.
– Что это?
– Манифест принца Генриха, во множестве раскиданный по полкам.
– Что он там пишет?
– Читайте, сами убедитесь.
Прусский принц Генрих сообщал, что он скоро придет в Польшу освобождать ее из-под гнета русских, что он прогонит их за Вислу, что разобьет русскую армию, и предлагал русским солдатам для спасения своих жизней переходить на его сторону, где их ждет сытный стол и хорошее денежное содержание.
– Вот сукин сын, – проворчал фельдмаршал. – Знает, по какому месту бить.
– А что, если он действительно явится сюда, Петр Семенович?
– Как он может явиться, если он сейчас в двух переходах от Бреславля. Это мне только что Лаудон сообщил. Да если и явится он, побоится с нами связываться. Другое дело, если пройдется по нашим тылам и разорит наши магазины и пути перережет. Этим манифестом он припугивает наших солдат.
– Не шибко-то их этим испугаешь, – засмеялся Чернышев. – Они уже мнут эти манифесты, говоря, мол, славная бумага в нужник сходить.
– Ну, наш солдат знает, кто чего стоит, – улыбнулся Салтыков. – Наших воробьев на мякине не проведешь. Идем в Силезию, Захар Григорьевич, там и повидаемся с принцем Генрихом. Лаудон уже ждет нас.
Армия двинулась на юг в направлении на Бреславль – столицу Силезии. Вперед поскакали казаки бригадира Краснощекова, Перфильева, Денисова, разведывая для армии путь и уничтожая малые отряды врага, если таковые рисковали им попадаться. И заодно время от времени доставляя главнокомандующему «языков» для допросов.
Представил однажды фельдмаршалу прусского капрала и посланец Денисова:
– Ваше-ство, вот от полковника Денисова вам для гуторки подарок, – доложил бородач.
– Прохор, налей чарку казаку за подарок.
Казак выпил, крякнул, отер усы.
– Премного благодарны вам, ваше-ство.
– Передай Денисову, братец, что я доволен подарком. А тебе вот рубль за старание.
– Рад стараться, ваше-ство, – расцвел в улыбке казак.
На допросе капрал показал, что принц Генрих находится в Силезии у города Лигница и в Польшу не собирается, но для вреда русским шлет туда малые партии. Когда ему показали манифест Генриха, он сказал, что и им давали такие бумаги с приказанием разбрасывать в лагерях противника и на пути его следования.
– Ты знаешь, что в этой бумаге написано? – спросил Салтыков.
– Нет. Это же по-русски писано. А я вашего языка не знаю.
– Что собирается предпринять принц в ближайшее время?
– Он ждет короля, чтобы вместе разгромить австрийцев.
– Но австрийцы недавно разбили корпус Фуке, – сказал Салтыков. – Ты слышал об этом?
– Нет. Я этого не знаю.
– Еще бы. Если б случилось наоборот, то принц позаботился бы, чтоб об этом узнали все. Ваш генерал Фуке в плену, для него война кончилась, как и для вас, капрал.
– Вы меня расстреляете?
– С какой стати? Ты сгодишься для размена, братец. Скажи откровенно, ты не соврал насчет короля?
– Нет, ваше сиятельство, клянусь святой Марией.
Вечером фельдмаршал пригласил к себе генералов и сообщил им о сведениях, полученных от капрала.
– Если король и принц соединятся, то нам грядет, братцы, еще один Кунерсдорф, а то что и похуже.
– Ну и что, – сказал Румянцев, – на то нас и вооружали, чтобы драться.
– Видишь ли, Петр Александрович, государыня при аудиенции просила меня избегать подобных кровопролитий. Она промолчала, но я понял, что она имела в виду: теперь очередь союзников тряхнуть своим оружием.
– Вот потому война никак не кончится, – заметил Панин. – Они надеются на нас, мы – на них. А король вертится змеей между нами и кусает то одного, то другого.
– После Кунерсдорфа нас он еще не кусал. Боится, – сказал Румянцев.
– Как же не кусал, Петр Александрович? А от Кольберга наших так шуганул, что бедный Пальмбах до Вислы бежал без оглядки.
Посовещавшись, все же решили продолжать движение в Силезию, дабы соединиться с Лаудоном. С ним повезло при Кунерсдорфе, авось и сейчас повезет, это – не Даун, умеющий так «спешить» на помощь союзникам, что опоздание к бою стало его главной привычкой.
И несмотря на просьбу императрицы «утеплить» взаимоотношения с австрийским фельдмаршалом, Салтыков никак не мог перебороть в себе неприязнь к Дауну, так мелко и подло обманувшего его в прошлую кампанию. Впрочем, не любили его и другие русские генералы, обозначая румянцевской краткой аттестацией: «Трепло!»
Дауну, конечно, плевать было на все это, ему – фавориту императрицы-королевы Марии Терезии – всегда обеспечено главное командование над австрийским войском и заведомое прощение всех конфузий и потерь.
В отличие от Марии Терезии, Елизавета Петровна своих фаворитов берегла, разумеется нынешних, не бывших. Возвышала и награждала их боевыми орденами совсем не за бои, а за баталии другие – постельные. Что делать? Слаба женская душа, слаба и нежна даже в монархической плоти.
Таким счастливцем стал, например, бывший пастух Алеша Разумовский – кавалер всех орденов и генерал-фельдмаршал, не знавший, с какой стороны заряжается ружье и почему оно стреляет, впрочем, не кичившийся своим положением, а сохранивший до конца жизни доброе и простое сердце.
Утром фельдмаршал Салтыков, поднявшись со своей походной кровати, неожиданно упал, едва не разбив голову о стойку шатра. Открыв глаза, он увидел над собой испуганное лицо денщика.
– Что с вами, Петр Семенович?
– Не знаю, Проша, – прошептал Салтыков, почувствовав во всем теле неимоверную слабость. – Голова закружилась, и я… Пособи встать.
Денщик подхватил фельдмаршала под мышки, был он легок, поднял его, хотел отпустить, но граф сказал:
– Э-э, ноги что-то не мои, Проша. Пособи-ка лечь. Прохор помог Салтыкову лечь на только что покинутое ложе.
– Все, брат, – вздохнул Петр Семенович, – укатали Сивку крутые горки. Кажись, отвоевался солдат.
– Може, позвать лекаря? – спросил денщик.
– Зови, Проша, с четвертой гренадерской и заоднемя Вилима Вилимовича.
Канцлер, явившись к императрице, сообщил:
– Наш главнокомандующий Салтыков заболел, ваше величество, просит заменить его.
– Вот беда-то. Кем же его заменять?
– Он передал пока команду Фермору. Может, его?
– Ну вот. Тех же щей да пожиже влей. Фермор завалил нам позапрошлую кампанию, завалит и нонешнюю.
– Може, все-таки попробовать Бутурлина, ваше величество?
– А что пробовать? Больше некого. Посылайте Александра Борисовича, все-таки фельдмаршал, пусть оправдывает звание. Правда, тоже староват. А где ж моложе-то взять?
– Салтыков просит в письме разрешения вернуться ему в Познань, дабы не быть обузой армии на марше.
– Разрешите, конечно, пусть лечится. И немедля отправляйте Бутурлина, не дело армии без головы быть. Пусть перед отъездом ко мне зайдет.
Когда через два дня Бутурлин появился в будуаре императрицы, она там забавлялась с внуком Павлом Петровичем.
Фельдмаршал, несмотря на преклонный возраст, был статен и даже красив, не зря в свое время в фаворитах обретался.
– Ваше величество, я отбываю к армии. Пришел проститься и выслушать пожелания.
– Ну что ж, Александр Борисович, хочу вас обрадовать, я подписала указ о присвоений вам графского титула.
– Спасибо, ваше величество.
– И надеюсь, вы оправдаете наше к вам доверие, как оправдал в прошлую кампанию себя Петр Семенович. Увы, не меня одну болезни донимают, добираются и до моих фельдмаршалов. Павлушка, Павлуша, – вдруг обратилась Елизавета Петровна к внуку, воспользовавшемуся, что бабушка на мгновение забыла о нем, и начавшему раскачиваться на деревянной лошадке во весь дух. – Ты же опрокинешься и ушибешься.
– Не ушибусь! – восторженно кричал мальчик, продолжая сильнее раскачиваться.
– Анница, смотри, чтоб не упал, – велела императрица фрейлине и опять обратилась к Бутурлину: – Я что хотела вам сказать, Александр Борисович… Вот выбил меня из колеи, озорник. Да… Пожалуйста, Александр Борисович, прошу вас, возьмите вы в конце концов этот злосчастный Кольберг. Сколько ж можно?
– Возьму, ваше величество.
– Принудите вы этого забияку к миру, сколько ж можно крови проливать. Ужас. Может, оттого я и болею, что душа изболелась от мысли, сколько мы на войне людей теряем.
– Принудим, ваше величество.
– Ну езжайте с богом, Александр Борисович, да пишите реляции почаще и поподробнее.
– Буду писать, ваше величество.
Когда Бутурлин удалился, Павел Петрович, перестав раскачиваться, сказал:
– Салтыков поехал мир делать и не сделал, а этот ни мира, ни войны не сделает.
– Павлуша, – засмеялась императрица, – кто тебя научил так говорить?
– Никто. Сам, – отвечал мальчик.
– Ах ты, бесенок, – ласково потрепала его бабушка за вихры. – Сплюнь, а то сглазишь.
– Не сплюну! – упрямо насупился шестилетний великий князь. – Как сказал, так и будет.
18. Взятие БерлинаУзнав о соединении короля Фридриха и принца Генриха в Саксонии, Салтыков, уже не подымавшийся с ложа, призвал Фермора и сказал ему:
– Вилим Вилимович, идти сейчас в Саксонию – это нарываться на великое кровопролитие, в котором еще неведомо, чей верх станет. Поэтому, пожалуйста, немедля отправьте Тотлебена, Чернышева, Панина и казаков на Берлин. Это самый удобный момент налетом взять его. По взятии пусть уничтожат все оружейные и пороховые заводы и возьмут контрибуцию. Она нам будет весьма кстати на покрытие наших трат на кампанию. Да чтоб стереглись короля со стороны Силезии.
Фермер собрал военный совет, на котором и было принято окончательно решение по рейду на Берлин.
Когда генералы стали расходиться, дежурный офицер напомнил Фермору:
– Вилим Вилимович, я же просил вас.
– Да, Захар Григорьевич, задержись на минутку, – окликнул Фермор Чернышева.
– Слушаю вас, ваше превосходительство.
– Вот мой генеральный дежурный подполковник Суворов просится в дело. Возьмите, пожалуйста.
– С удовольствием, – отвечал Чернышев и, оглядев невысокого худенького подполковника, спросил: – С казаками пойдете?
– Пойду, – с готовностью отвечал Суворов, не скрывая радости.
– Ступайте к Перфильеву, пусть даст вам сотню. Скажите, я приказал.
– Слушаю, ваше сиятельство, – щелкнул весело каблуками Суворов, подкинув два пальца к треуголке. – Спасибо, граф.
Пятнадцатого сентября русская армия переправилась через Одер и скорым маршем помчалась на Берлин. Первым скакали гусары Тотлебена и казаки, за ними следовал корпус графа Чернышева.
Утром 22-го Тотлебен был у стен Берлина, навстречу ему из Бранденбургских ворот вынеслись, сверкая саблями, прусские гусары.
– Денисов, – подозвал Тотлебен казачьего полковника, – отсеките их от города, чтоб никто не вернулся;
– Есть, ваше-ство.
И гусары Тотлебена сшиблись с пруссаками. Зазвенела сталь, закружилась карусель, заржали обезумевшие кони.
Пруссаки, увлеченные рубкой, не заметили, как, с фланга их обошли казаки и с гиканьем и свистом ударили сзади. Ни одному гусару не суждено было воротиться в город. Большую часть их изрубили, нескольких взяли в плен, одного из них приволокли к Тотлебену для допроса.
– Каков гарнизон в городе? – спросил генерал.
– Примерно три батальона пехоты.
– А конница?
– Конницы мало. Теперь мало…
– Из кого сформированы батальоны? Из немцев?
– По большей части из пленных французов, австрийцев и даже русских. Немцев король всех забрал с собой.
– Где сейчас Фридрих?
– Говорили, в Силезии.
– К нему посылали кого-нибудь?
– Да. Как только дозоры донесли, что вы перешли Одер, к нему поскакал гусар Корф.
Фридрих выслушал Корфа, обернулся к Притвицу:
– Немедленно ко мне принца Вюртембергского и генерала Гильзена.
– Есть!
Принц и генерал явились почти одновременно.
– Фриц, – обратился король к принцу, – русские идут к сердцу моего государства, и я боюсь думать сейчас, что творится в Берлине. Там практически нет гарнизона. Вы с Гильзеном выступаете немедленно и скачете во весь опор к столице. Постарайтесь распространить слух, что в вашем отряде и я – король Пруссии. Как только разобьете русских, немедленно шлите мне реляцию. И занимайте оборону, в городе достаточно пушек и пороха. Русские не должны взять Берлин. Вы слышите? Не должны!
По отъезде принца Вюртембергского и Гильзена в палатку короля явился брат его Генрих.
– Почему ты сам не поскакал к Берлину? – спросил он.
– Я не могу разорваться.
– Но там же столица и к ней скачут русские!
– У них выбыл из строя главнокомандующий Салтыков, единственно стоящий командир. И кроме того, мне донесли, что на Берлин идет Тотлебен, его мне нечего боятся. Он саксонец, у меня в руках его жена, сын. Так что с ним я смогу договориться. Не думаю, что он там долго задержится, слишком велик его отрыв от своих. Забыл Гаддика? Вошел и тут же удрал из Берлина.
– Удрать-то удрал, но и содрал с города двести шестьдесят тысяч талеров контрибуции. Да и когда это было, три года назад.
– Но я надеюсь, на этот раз Гильзен и принц Фридрих опередят их. Конечно, я допустил ошибку, оставив в кассе Берлина слишком много денег, надо было увезти их с собой.
– Но тогда б остановились фабрики.
– Вот именно. Кто ж знал, что при больном главнокомандующем они решатся идти на Берлин. Я надеялся, что они и из Польши не высунутся.
Тотлебен с помощью казаков перерезал важнейшие дороги, ведшие к Берлину – от Котбуса, Кепеника и Бранденбургские. Покончив с гусарами, он установил между Котбусскими и Бранденбургскими воротами артиллерию, но прежде чем открыть огонь, решил предложить миром сдать город. Вызвав к себе капитана Фафиуса, приказал ему:
– Берите барабанщика и белый флаг, ступайте к Бранденбургским воротам. Скажите, что генерал Тотлебен требует сдать город, в противном случае мы откроем артиллерийский огонь.
Фафиус с барабанщиком отправились к воротам, но скоро воротились ни с чем.
– Ну что вам сказали?
– Нам сказали, что город не сдадут никогда.
Тотлебен подскакал на коне к артиллеристам, крикнул:
– Бейте брандкугелями по королевскому замку и литейному двору!
С первых же снарядов в городе возникло несколько пожаров. Жители бросились их тушить, благо город рассекала река Шпрее с протоками и воды для тушения огня вполне хватало.
Обстрел шел до полуночи и вдруг прекратился. Гренадеры под покровом ночи пошли на штурм Бранденбургских ворот, но взять их не смогли. Были отбиты сильным ружейным огнем.
И снова начался артиллерийский обстрел, но в три часа ночи прекратился – кончились заряды.
На рассвете из города к русским перебежало несколько дезертиров из гарнизона. В основном все они были из военнопленных – французы и русские. Они сообщили Тотлебену, что город готов сдаться, но неожиданно прибыл гонец от короля с сообщением, что к ним идет сикурс. Теперь берлинцы надеются на выручку.
Тотлебен тут же отправил записку Чернышеву: «Граф, со стороны Силезии подходит корпус генерала Гильзена, прикройте меня. И пришлите мне пушечных зарядов, мне нечем бомбардировать город».
Едва за лесом завиделись пруссаки, как Чернышев пустил на них лаву казаков. Панин атаковал во фланг. Прусскому корпусу поневоле пришлось остановиться и принять бой.
Русские действовали наскоками, стараясь не ввязываться в затяжное сражение – чисто казачий прием. Причем налетали то с одной, то с другой стороны. Это раздражало и принца Вюртембергского и генерала Гильзена.
– Они клюют нас как вороны орла, – возмущался принц.
– Орел хоть может улететь. А мы?
Пруссаки, спешившие к Берлину, не взяли с собой ни одного орудия, дабы не замедлять марша. Да и к чему они, если их достаточно в Берлине.
Если днем почти беспрерывно происходили кавалерийские сшибки, то ночью снова начался артиллерийский обстрел прусских позиций.
Русские пушкари, приметив днем основные цели, лупили в ту сторону картечью. Если в это время русские кавалеристы отдыхали, готовясь со светом возобновить атаки, то прусские гусары, спасаясь от визжащей в воздухе картечи, разбегались, прятались и все равно несли потери в людском и в конском составе.
Был ранен в голову и сам Гильзен. Во время перевязки ему сообщили, что русские, пользуясь темнотой, окружают их, и генерал приказал отходить в лес. Еще раньше отвел свою дивизию и принц Вюртембергский.
С рассветом граф Чернышев не обнаружил противника.
На том месте, где были пруссаки, валялись лишь трупы людей и лошадей да бродили кони, потерявшие своих хозяев. Их тут же переловили казаки, для которых это был самый желанный трофей – конь с седлом.
Чернышев с Паниным послали в Берлин офицера с требованием сдать город, но тот вскоре воротился и доложил:
– Ваше сиятельство, генерал Тотлебен уже принимает капитуляцию.
Чернышов с Паниным переглянулись. Панин усмехнулся:
– Наш пострел везде поспел.
– Что он сейчас делает? – спросил Чернышев посыльного.
– Он составляет условия сдачи города вместе с комендантом.
Тотлебен слегка пожурил коменданта генерала фон Бохова за упрямство и предложил для военных самые почетные условия. Все они получали свободный выход из города со своим имуществом и даже с личным оружием. Но выходят незамедлительно, могут с музыкой и знаменами.
– Благодарю вас, ваше превосходительство, – сказал комендант. – С кем имею честь?
– Генерал Тотлебен.
– Я буду помнить о вашем великодушии.
Но когда военные ушли из города, Тотлебен, прибыв в магистрат, поставил перед правлением жесткие условия:
– Немедленно контрибуция четыре миллиона талеров и двести тысяч на войско.
– Но, ваше высокопревосходительство, – взмолился управляющий. – Три года назад приходили австрийцы и взяли всего двести шестьдесят тысяч.
– Если б город сразу сложил оружие. А вы отказались от этого и убили многих моих людей. Мы понесли потери.
– Но это все военные, мы ни при чем.
– Извольте рассчитываться, господа, если не хотите для города еще больших потерь, – пригрозил Тотлебен и приказал дивизионному казначею принять деньги.
– Аш, – обратился Тотлебен к своему секретарю, – добавьте казначею с десяток счетчиков. Один он за неделю не управится.
Прибыли в город и Чернышев с Паниным. К их немалому удивлению, Тотлебен вел себя как диктатор, ничтоже сумняшеся, он приказывал им, как своим подчиненным:
– Генерал Чернышев, вы займетесь уничтожением военных заводов в Шпандау. Вам, господин Панин, я поручаю разрушить пороховые мельницы.
Все это происходило в присутствии берлинцев, и графы Чернышев с Паниным не решились при посторонних возражать нахалу, тем более что тот повторял в принципе приказы главнокомандующего Салтыкова. Доконал Тотлебен их сиятельств последней фразой:
– Даю вам двадцать четыре часа. Исполняйте.
Лицо самолюбивого Захара Григорьевича пошло от возмущения красными пятнами, через великую силу он сдержался, чтоб не обматерить выскочку. Лишь на выходе из магистрата сказал Панину:
– Ты гля, как вспесивелся победитель.
– Черт с ним, пусть тешится, – махнул рукой Панин. – Главное, мы Берлин взяли.
Однако ошибся благодушный Петр Иванович, вскоре по европейским газетам пронеслось сообщение, что Берлин пал перед отважным генерал-майором Тотлебеном. О других генералах ни словечка, ровно их и не было. Ровно это не они уничтожили все оружейные и шпажные заводы, ровно не они не дали королевскому сикурсу разгромить Тотлебена с его гусарами.
Газеты союзников захлестались наперебой: «Герой Берлина – генерал Тотлебен! Пришел! Увидел! Победил!»
Увы, и дотошная старушка История пошла на поводу у газетчиков, прославив Тотлебена именно за этот его подвиг.
Два дня пробыли русские в поверженном Берлине – 29 и 30 сентября 1760 года, – забрав всю королевскую казну, очистив все магазины и арсеналы и уничтожив то, что не смогли увезти. Увы, на четыре миллиона контрибуции Берлин не потянул, наскреб всего полтора и двести тысяч для войска.
Десять дней скакал до Петербурга гонец с ключом от Берлина и радостной вестью: «Берлин пал перед войсками ее величества. Генерал Тотлебен».
С утра 11 октября к канцлеру Воронцову, словно сговорившись, нахлынули послы союзных государств поздравлять с блестящей победой русского оружия.
– У меня нет слов, ваше сиятельство, передать ту радость, какую испытываем мы, – начал первым посол Австрии граф Эстергази. – Наконец-то повержена столица нашего общего врага прусского короля-узурпатора. Теперь-то наконец он приперт к стенке, и мы вынудим его к заключению мира на наших условиях. Теперь он не отвертится.
Сияя ослепительной улыбкой, саксонский советник Прасс, поздравив, сразу же взял быка за рога:
– …И ни в коем случае нельзя оставлять Берлин, надо его еще больше укрепить, чтобы встретить бывшего хозяина х-хорошим огнем. А русской армии встать там на зимние квартиры.
– Да, да, – поддержал саксонца французский посол маркиз Лопиталь. – Наверняка вкруг Берлина достаточно и фуража и провианта. И русская армия, владея Берлином, может занять всю Бранденбургию. Ха-ха-ха. Куда ж тогда денется бедный король?
Оно и впрямь «бедному королю» было некуда деться. Сейчас он был в Силезии, в сущности, в австрийских владениях. И поэтому граф Эстергази вполне оценил юмор маркиза.
– Вот именно. Из Силезии его вот-вот вышибет Лаудон в союзе с русской армией.
Как и положено, очередная победа русского оружия была отмечена в столице благодарственными молебнами, оглушительной пальбой крепостных и адмиралтейских пушек и великолепным фейерверком.
Она пришлась очень кстати, так как накануне из-под Кольберга пришло опять огорчительное сообщение. Там опять случилась с русскими конфузия.
На помощь осажденным явился генерал Вернер всего с тремя тысячами человек. Он бесстрашно атаковал с тыла осаждавших и сумел распространить среди них слух, что за ним идет сам король со всей армией.
Генерал Олиц не смог погасить панику, вспыхнувшую в рядах его восьмитысячного отряда.
– Братцы, спасайся! – пронеслось над лагерем, и все кинулись к лодкам.
В каких-то три-четыре часа погрузились на корабли.
– В чем дело? – допытывался Мишуков у Олица.
– Идет сам король с тридцатитысячной армией, – отвечал несчастный генерал, сам уже начиная верить в это.
– М-да, супротив короля вам не устоять, – посочувствовал адмирал и приказал ставить паруса и уходить восвояси в Ревель.
Очередная неудача под Кольбергом сильно огорчила больную императрицу:
– Да что он, заколдованный, что ли? Сколько можно там позориться?
Но тут подоспела весть о падении Берлина и легла бальзамом на сердце Елизаветы Петровны:
– Молодец Тотлебен, порадовал душеньку.
Но Фридрих II был в отчаянье. Он мчался к Берлину, и впереди летел слух о его приближении, поторопивший победителей поскорее убраться ближе к Одеру и за него, от греха подальше. Даже шведы, спешившие на дележку в Берлин, услыхав о Фридрихе, мгновенно повернули назад в Померанию.
Только и мог прусский король отпугивать теперь врагов своим именем, ничего другого не оставалось.
Войдя в разоренный и разграбленный Берлин, король схватился за голову, сказав де Катту с горечью:
– Почти глупо с моей стороны существовать еще на этом свете. Я ограблен, я нищ.
Но явившийся купец Гоцковский решил обрадовать короля:
– Ваше величество, мне удалось уберечь ваши суконные фабрики.
– Каким образом?
– Я откупился. Сказал Тотлебену, что они не военные, и он не велел их трогать. Так что вы теперь по-прежнему сможете этим сукном обмундировать свою армию, ваше величество.
– Какую армию, Гоцковский? Что ты говоришь? У меня не армия, а свора подонков и дармоедов.
– Но я хотел как лучше, – смутился купец. – Я думал, вы обрадуетесь, ваше величество.
– Вы меня действительно порадовали, пан Гоцковский, – решил Фридрих не огорчать купца. – Только вы. Спасибо.
Купец удалился, вполне удовлетворенный похвалой обездоленного монарха. И может, действительно невольно стал той соломинкой, за которую хватается утопающий.